12 - Мифриловый крест. Небесные воины - Вадим Проскурин - RutLib.com

Назад: ЧАСТЬ ВТОРАЯ. РАЙ НАМ ТОЛЬКО СНИТСЯ

12

Рай встретил нас звуками выстрелов, доносившимися со стороны ближайшего дворца.

— Кажется, у нас проблемы, — сказал я.

— Кто это там стреляет? — спросил президент.

Он как-то весь подобрался и стал похож на маленького хищного зверька наподобие куницы. Его рука неосознанно потянулась за пазуху, но оружия там, конечно же, не оказалось.

И в этот момент я понял, что происходит во дворце.

— Твою мать… — пробормотал я. — Ничего страшного, это я вчера… сейчас разберусь.

Я высоко подпрыгнул и полетел к дворцу, точнее, попытался полететь. Едва я поднялся над деревьями и увидел дворец с птичьего полета, как желание попасть внутрь моментально улетучилось.

— Твою мать! — повторил я, на этот раз не вполголоса, а громко и отчетливо.

Во внутреннем дворике дворца суетились черти. Самые настоящие черти с козьими мордами, бараньими рогами, волосатыми спинами, коровьими хвостами и раздвоенными копытами. Их было человек… то есть, штук… шесть… нет, семь. Приглядевшись, я понял, чем они занимаются, и мне поплохело.

Черти рисовали на песке пентаграмму. Пентаграмма получалась не очень ровной, но это их не беспокоило. За их работой с брезгливым интересом наблюдали… ангелы?!

Да, это были ангелы. Не такие, как на иконах, у них не было ни крыльев, ни нимбов, но ошибиться в их видовой принадлежности невозможно. Белокурые существа неопределенного пола в белоснежных сорочках, да еще в раю — кто это может быть, кроме ангелов? Я вдруг вспомнил бледнолицых летающих вампирш из голливудского фильма про Ван Хельсинга. Нет, ангелы выглядели не так жутко, в ангелах вообще не было ничего жуткого, но тем не менее…

И тут до меня дошла вся нелепость происходящего. Что черти делают в раю? Почему ангелы спокойно стоят рядом и не проявляют никакой враждебности по отношению к своим злейшим врагам? И кто только что стрелял? Или это были не выстрелы? А что это еще могло быть? Удар грома с ясного неба?

Тем временем черти закончили свои художественные труды. Пятеро чертей заняли позиции в концах пяти лучей звезды, еще двое встали по бокам от крыльца. Прямо-таки почетный караул… Неужели…

И я увидел, кого ожидали ангелы. Слава богу, худшие опасения не оправдались, это не Бомж собрался открыть портал, связывающий воедино рай, ад и Землю, это просто черти изгоняют из рая нелегальных иммигрантов.

Алика волокли под руки два здоровенных черта, еще один черт размахивал пистолетом, явно отобранным у кого-то из братков, и орал нечто неразборчивое. Другие мои вчерашние собутыльники шли сами, кое-кто даже привычно сложил руки за спиной. Е-мое, с кем же я вчера квасил-то… и сколько их тут… А вот и капитан Бейцалов… а я думал, он в другом дворце поселился…

При появлении на сцене изгоняемых грешников лица ангелов окаменели. Ангелы смотрели на конвоируемых примерно с таким же выражением лица, с каким старая дева может наблюдать арест маньяка-зоофила. Мне стало противно. Нет, я не утверждаю, что эти бандиты заслуживают снисхождения, но все же… В конце-то концов, они же мои гости!

Я выругался в третий раз и решительно направился в гущу событий.

— Отставить! — закричал я, довольно успешно подражая командирскому голосу незабвенного подполковника Садыкова из моего армейского прошлого.

Возникла немая сцена. Все присутствующие замерли на месте и уставились на меня, как бараны на новые ворота. Я приземлился в центре пентаграммы.

— Что здесь происходит? — громко спросил я. — Кто здесь самый главный?

И, сам не осознавая, что делаю, стремительно отскочил в сторону.

Не знаю, можно ли убить ударом меча подобное мне существо, и, честно говоря, не хочу узнавать. Но окажись на моем месте обычный человек — быть ему разрубленным напополам.

Существо, рухнувшее на меня с неба, представляло собой нечто похожее на помесь Дольфа Лундгрена в фильме «Роки-4» и эльфа Леголаса из экранизации «Властелина колец». Здоровенный мускулистый человечище с длинными белокурыми волосами, перехваченными на лбу лентой, в руках он держал огромный двуручный меч со страшным волнистым лезвием, кажется, такой меч правильно называется «фламберг». Если книги не врут, он запросто прорубает турнирную рыцарскую броню, а раны, нанесенные им, лечатся очень плохо и почти всегда приводят к смерти. Помнится, в какой-то книжке я читал, что одно время фламберг считался запрещенным оружием и воинов, взятых с ним в плен, казнили на месте.

Все эти мысли промелькнули в моем мозгу за доли секунды. Я стоял, разинув рот и выпучив глаза, и смотрел на невиданного монстра, не понимая, как реагировать на его появление. Монстр тоже смотрел на меня, но без удивления, а просто со злобой. Почему-то он больше не пытался атаковать, вместо этого он изучал меня, как кот изучает свежепойманную мышь, и, казалось, тоже не понимал, что со мной делать. Я попытался заглянуть в его мысли, но ничего не получилось — то ли у него иммунитет к этой магии, то ли он вообще не думает. Последнее, впрочем, маловероятно — глаза существа не выглядели глазами тупого зверя.

— Кто ты? — внезапно спросил монстр.

Я замялся, не зная, что ответить. Белокурая бестия брезгливо поджала губы и сообщила:

— Я чувствую в тебе дьявольское начало. Убирайся.

— А ты кто такой? — спросил я, почему-то чувствуя себя полным идиотом.

Может, это существо умеет гипнотизировать взглядом?

— Я архангел Гавриил! — провозгласило существо и перехватило фламберг поудобнее. — Я изгнал Адама и Еву из райской обители, я разъяснил пророку Даниилу смысл козла…

Я истерически расхохотался. Человеческая способность удивляться имеет свои пределы и когда маразм зашкаливает…

Гавриил угрожающе взмахнул мечом и заорал:

— Как смеешь ты смеяться, несчастный?! Ты скрываешь свое презренное имя, но я и не стремлюсь его знать! Убирайся в огненную геенну и пусть с тобой разбираются прислужники Сатаны! Кто бы ты ни был — дьявол во плоти или простой грешник, отныне твое место…

— У параши, — закончил я фразу собеседника.

— В аду! — проревел Гавриил.

Он поднял меч над головой и из острия в чистое небо ударила молния.

— Это противоречит законам физики, — заметил я.

— Законы здесь устанавливаю я! — рявкнул Гавриил. — В третий и последний раз говорю тебе — изыди в преисподнюю. Ослушаешься — изгоню силой.

Теперь он говорил спокойно и с достоинством, как и подобает архангелу. Наверное, от его слов я должен был вострепетать и пасть ниц.

Я мысленно напрягся и заставил себя увидеть, как под ногами Гавриила разверзается земля, образуя глубокую и узкую яму. Гавриил переменился в лице, подпрыгнул и ринулся в атаку.

От первого удара я сумел уклониться, но для этого пришлось плашмя повалиться на землю. Сияющее лезвие прошуршало над головой и я понял, что следующий удар разрубит меня пополам. Каким-то чудом я извернулся и почти успел вскочить на ноги, но именно почти. Второй удар застал меня на корточках.

Когда-то давно, еще в другой жизни, кто-то мне говорил, что самая уязвимая позиция в драке — когда ты повержен наземь и пытаешься встать. Если не уверен, что сумеешь подняться, лучше даже не пробовать, лучше сгруппироваться, поджать ноги к животу, закрыть голову руками, лежать и молиться, чтобы тебя не забили ногами до смерти. Но так все равно больше шансов остаться в живых, чем если ты раз за разом подставляешься под удар, безуспешно пытаясь продолжить схватку.

К сожалению, для ситуации, когда в руках у твоего противника настоящий острый меч, этот совет не годится. Группируйся, не группируйся, конец все равно один — изрубят в лапшу. Лучше уж понадеяться на один шанс из тысячи.

Но сейчас этот шанс мне не выпал, смертоносное лезвие неотвратимо приближалось, а я никак не успевал закончить движение. Сам не понимая, что делаю, я выставил блок и фламберг срезал мою левую руку чуть ниже локтя. Кровь брызнула двумя фонтанчиками, пульсирующими в такт биению сердца. Краем сознания я отметил, что срез получился не ровным, а весь в ошметках, как будто руку долго рубили тупым мясницким топором. Боли совсем не было.

И в этот момент я сделал то, что следовало сделать уже давным-давно. Я переключился в ускоренный режим.

Кажется, для Гавриила это стало сюрпризом. То ли он не умеет воздействовать магией на ход времени, то ли просто не успел сориентироваться в ситуации, но двигался он теперь медленно и плавно, как в замедленной съемке. Я без труда увернулся от обратного хода меча и со всей силы ударил противника ногой в живот.

Будь Гавриил человеком, этот удар разорвал бы ему печень и отбросил на пару шагов. Но Гавриил лишь чуть-чуть покачнулся.

Черт меня побери! Я, кажется, сдурел — стал драться с магическим созданием, как с обычным человеком. Так и умереть недолго.

Усилием воли я подавил неуместную мысль, могу ли я сейчас умереть от руки архангела или это технически невозможно. О таких вещах хорошо размышлять, когда ты сидишь перед телевизором с кружкой пива и ждешь, когда закончится реклама. Но сейчас надо сконцентрироваться на том, как остаться в живых.

Что же делать? Пока у меня есть короткая передышка, но сколько она продлится… Если Гавриил тоже умеет переходить в ускоренный режим… Нет! Об этом даже думать нельзя, особенно здесь, в раю, а то еще накаркаю…

Придумывать новое заклинание времени нет, значит, придется использовать что-то уже освоенное. Смогу я быстро сгенерировать волну мертви? Пожалуй, лучше не пробовать — против Лены в свое время это не помогло. Лучше попробовать воспользоваться тем заклинанием, которым я натравил друг на друга боевых монахов из параллельного мира.

Я вспомнил то, что сотворил тогда, и воспоминание было очень четким, как будто те события происходили не полгода назад, а только вчера. Я метнул магический заряд в противника и увидел, как по телу архангела пробежала дрожь, а голова начала какое-то странное движение. Спустя несколько растянутых мгновений я понял, что архангел мотает головой из стороны в сторону. Сейчас…

Нет! Враг оправился от магического удара и начал новую атаку. Я без труда уклонился, но долго такие кошки-мышки продолжаться не могут. Надо срочно что-то придумывать. Невидимость…

Не подействовало. Архангел даже не заметил, что что-то изменилось, должно быть, его зрение работает не так, как у человека, и эта магия на него не действует. И что же теперь делать?

Я высоко подпрыгнул, взлетел в воздух и заметил, что трава забрызгана кровью. Черт возьми, я так и не удосужился остановить кровотечение! Надо немедленно заняться этим, иначе…

Архангел тоже взлетел. Никаких крыльев у него не было, он левитировал так же, как я. Он замахнулся фламбергом и я едва-едва успел уклониться, несмотря на то, что двигался многократно быстрее. Неудивительно — у меня нет опыта рукопашной схватки в воздухе, а у него есть.

Я почувствовал, что слабею — кровопотеря не проходит даром. Конечно, я могу превратить себя в живого мертвеца, Головастик давно уже научила меня этой магии, но… Нет, ослиного упрямства на сегодня уже хватит! Мне нужна помощь, ее нужно было попросить уже давно и пусть лучше Головастик потом будет смеяться, чем плакать над моим трупом. Впрочем, вряд ли она станет надо мной плакать. Лена — возможно, а Головастик — едва ли.

Я ринулся вниз, набрал скорость, у самой земли выровнялся и помчался куда глаза глядят. То есть, умом я понимал, что мчусь с бешеной скоростью, но чувства, не привыкшие к ускоренному режиму, утверждали, что я медленно плыву в воздухе, подобно дрейфующему цветку одуванчика.

Архангел не отставал. Я едва-едва успел выкроить секунду, чтобы бросить Головастику отчаянный телепатический вызов. Но она не ответила. Неужели…

Гавриил вдруг резко изменил траекторию движения и на полном ходу врезался в землю. От удара фламберг вырвался из руки архангела и взлетел вверх, описав в воздухе красивую дугу. А затем он стал бешено вращаться, как циркулярная пила, и устремился вниз, на своего бывшего хозяина. Я отвернулся, чтобы не видеть, что сейчас произойдет.

— Сергей! — услышал я голос Головастика.

Это был нормальный голос, не телепатический, и прозвучал он совсем рядом. Я повернул голову и ничего не увидел. Должно быть, она невидима.

— Реанимируй руку! — крикнула невидимая Головастик. — Быстрее!

— Но… — пробормотал я, посмотрел вниз и передернулся от отвращения.

Гавриила больше не было, от него осталась только большая куча мяса, перемолотого в тонкий фарш. Кое-где из фарша торчало нечто белое — то ли кости, то ли куски одежды. А самым жутким было то, что этот фарш шевелился и менял форму, пытаясь вновь сформировать из себя архангела. Лишь крутящийся меч, наносящий удар за ударом, не позволял Гавриилу восстановиться.

— Не смотри туда! — закричала Головастик. — Восстанавливай руку, немедленно!

— Как?! — крикнул я в ответ. — Я не умею…

Откуда ни возьмись, в воздухе появилась моя отрубленная рука. Она плыла по воздуху, покачиваясь из стороны в сторону, а мертвые пальцы шевелились и трепетали от порывов набегающего ветра.

— Прикрепи ее на место, — сказала Головастик, уже спокойнее. — Приложи ее к культе и поверь, что она приросла.

— Тебе легко говорить, — проворчал я.

— Тебе тоже, — жестко произнесла Головастик. — Можешь считать это испытанием. Не сумеешь прирастить руку — будешь инвалидом. И вообще, я не понимаю, как ты ухитрился проиграть бой с этой тварью?! Я была о тебе лучшего мнения.

— А что мне было делать? — растерянно спросил я. — Откуда я знал, как раскручивать меч, ты не показывала мне это заклинание…

— Тупой, — констатировала Головастик. — Ты разочаровываешь меня, Сергей, и чем дальше, тем больше. Сколько раз тебе можно повторять: в природе нет никаких заклинаний, заклинания — просто формулы, помогающие тебе поверить в себя. Тебе по силам все, во что ты способен поверить. Ты мог изрубить этого монстра в куски его же собственным мечом, ты мог вообще удалить его из вселенной, отправить в небытие, у тебя были тысячи путей, чтобы расправиться с ним, но ты растерялся и не выбрал ни одного. Ты забыл, что ты бог, ты решил победить врага, оставаясь человеком. Я тоже люблю быть человеком, но оставаться им тогда, когда из тебя вот-вот сделают фарш — это уж, извини, полнейший идиотизм. Тебе пора повзрослеть, Сергей, ты должен стать богом не только по названию, но и по сути. Ты меня разочаровал, раньше я думала, ты умнее. Считай, что это экзамен — либо ты расправишься с этой тварью и восстановишь свою руку, либо ты недостоин называться богом. Действуй.

На мгновение в пустом небе мелькнула картинка солнечного калифорнийского дня, но она тут же растворилась в воздухе и я понял, что вместе с ней растворилась и Головастик. Я остался один на один с поверженным врагом.

Меч рухнул на землю, покатился, закувыркался, воткнулся острием в райскую почву и остановился, плавно раскачиваясь из стороны в сторону. Как будто немыслимый великан только что играл в ножички.

Кровавая каша, растекшаяся по земле, зашевелилась и стала стекаться в одно место. Моя мертвая рука тоже зашевелилась и тоже поползла туда, где начала формироваться могучая фигура архангела. Он что, собирается воспользоваться куском моего тела?!

Под моим взглядом рука дернулась и замерла. Я перевел взгляд на оживающего архангела. Надо что-то делать с этой тварью, но что? Головастик говорила, что мне подвластно все, во что я способен поверить. Но смогу ли я поверить, что это существо сейчас провалится под землю или просто исчезнет из вселенной без каких-либо спецэффектов? Ну-ка, попробуем…

Как я ни пробовал, ничего не получалось. Бесформенная кровавая масса уже начала подниматься над землей подобно безумному обелиску, сформированному фантазией Сальвадора Дали или маркиза де Сада. Обелиск рассекла вертикальная трещина и я понял, что архангел только что начал формировать ноги. Еще минута-другая, он окончательно залечит раны и тогда…

Экзамен, значит. Что ж, пусть будет экзамен. Я попытался представить себе, как непонятная противоестественная сила, упрямо вдыхающая жизнь в груду мертвого мяса, выдыхается и слабеет по мере того, как истощается запас маны или как там называется магическая энергия, питающая волшебство… У меня все получится, обязательно получится, иначе и быть не может, я ведь уже призывал однажды из небытия голубя с веточкой в клюве, я уже заставлял извергаться вулкан посреди чистого поля. Почему я не могу умертвить обычную тварь, пусть даже волшебную? Что такое архангел, если вдуматься? Очень сильное магическое существо, подобное дракону или вампиру. Он умеет немного искажать ткань реальности, но истинная магия, способная строить и разрушать миры, ему недоступна. А мне она доступна. Если я могу мять пространство, почему бы… Кстати о пространстве.

Я сконцентрировался и попытался вызвать из собственной памяти образ земного пейзажа, все равно какого. В воздухе сгустился мираж и я узнал в нем дом на берегу моря, в котором мы с Леной провели последние недели. Нет, Лене такой подарок не нужен.

Я переместил конечную точку перемещения километра на три в сторону моря, а начальную подвинул поближе к архангелу. Раньше я никогда не сминал пространство, не участвуя в переходе сам, но оказалось, что это совсем не сложно.

Фигура архангела уже приняла человеческие очертания. Да что там очертания, это был самый настоящий человек, только без кожи — она еще не успела регенерироваться. Жуткая и противоестественная помесь Франкенштейна и Фредди Крюгера.

Я распрямил пространство и увидел в гаснущем мираже, как кошмарная фигура падает в море, разбивается о поверхность воды и распадается в мелкую труху. Очевидно, таинственные силы, обеспечивающие архангелу неуязвимость, действуют только в раю. Ну и слава богу, не к ночи будь помянут.

Я тяжело вздохнул и мягко опустился наземь. Главная опасность устранена, теперь можно спокойно заняться рукой.

13

Кровотечение давно остановилось — то ли я все-таки отдал соответствующую команду, то ли это Головастик постаралась. Скорее первое, чем второе — иначе я просто не дотянул бы до ее появления.

Рана на культе затянулась и покрылась тонкой прозрачной пленкой, похожей на полиэтиленовую, только это была не синтетика, а нечто биологическое, проявление каких-то неведомых свойств моего организма. Ни на культе, ни на отрубленной части руки не было ничего похожего на бугристую кровяную коросту, какая всегда образуется на больших ранах.

Получается, что я на автомате, не думая, сгенерировал сложное заклинание и изменил законы природы так, чтобы рана затягивалась не за несколько дней, а за несколько минут, впрочем, каких там минут! С таким кровотечением и одной минуты не протянешь, особенно если ты не сидишь неподвижно, пережав пальцами порванную артерию, а сражаешься на пределе сил с превосходящим противником. А если такие вещи доступны мне бессознательно, то уж сознательным усилием воли я наверняка могу сделать что-нибудь еще более крутое и необычное. Например, приживить руку на место.

Когда я поднял руку с земли, она зашевелила пальцами, как будто приветствуя хозяина. И я поверил, что смогу сделать все необходимое. Я приложил руку к культе и представил себе, как непонятные сверхъестественные пленки, покрывающие срез с обеих сторон, притягиваются друг к другу, срастаются в единое целое и мгновенно растворяются в живой плоти. Я не думал о том, как происходит сращивание костей, как изодранные в лохмотья оконечности кровеносных сосудов находят каждый свое продолжение, как то же самое происходит с нервными волокнами, сухожилиями… Если задуматься над техническими деталями, чудо не сможет произойти. Когда сороконожку попросили описать, в каком порядке она переставляет ноги, она разучилась ходить. Я не должен уподобляться этой сороконожке. Если я хочу совершить чудо, я не должен задумываться над его реализацией, потому что тогда оно перестанет быть чудом и не сможет осуществиться. Я не взламываю код природы, как Леонардо да Винчи, я не ищу слабое место в ее законах, я просто устанавливаю вместо них свои законы. Я не знаю, как соотносится то, что повелел бог-творец, и то, что повелел я, я просто приказываю собственной руке прирасти к телу, а все остальное — уже не мои проблемы. Если моя воля будет сильна, мироздание извернется и найдет решение задачи, которую поставила перед ним моя воля. Я как бандит, пришедший в юридическую консультацию и предлагающий адвокату подобрать законное обоснование к беспределу. Если адвокату дорога жизнь, он обязательно что-нибудь придумает.

Нет, это неудачная аналогия. Я не приказываю мирозданию, я просто использую его силы, чтобы исполнять свои желания. В этом и есть разница между человеком и богом — человек приспосабливается к миру, а бог приспосабливает мир к себе. Это можно делать по-разному, но результат всегда одна — бог всегда приспосабливает мир к себе. Не нужно прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас.

Оказывается, все это время я сидел с закрытыми глазами. Открывать глаза было страшно — я боялся, что увижу, что мое левое предплечье не торчит из локтя, а валяется на окровавленной траве и по нему ползают муравьи. А кстати, есть ли в раю муравьи?

Я открыл глаза, посмотрел на траву и увидел, что никаких муравьев в ней нет — жуки ползают, мухи ползают и летают, а муравьев нет. На траве ничего не валяется, а мое предплечье торчит из локтя, как ему и положено, и на вид левая рука ничем не отличается от правой, если не считать зеркального отражения. Даже шрама никакого не видно.

Я осторожно пошевелил пальцами, ожидая, что они отзовутся жуткой болью. Когда руку отлежишь или отморозишь, а потом кровь вновь начинает поступать в капилляры, руку жжет и покалывает. А сейчас, когда кровоснабжение прервалось на несколько минут… да я должен на стенку лезть от боли!

Но боли не было. Зина говорила, что мессия может приказать и все станет по его воле, Головастик говорила, что Павел по воле Бомжа мог исцелять любых больных одним своим словом, без всех жутких побочных эффектов, что сопровождали исцеление моей мамы, мир ее праху. Они были правы, теперь и я понял, что такое настоящее исцеление. Теперь я понимаю, как Иисус возвращал к жизни расслабленных и бесноватых, как однажды он превратил смердящий труп в полноценного живого человека. Теперь я знаю, как приказывать бытию, чтобы приказ был исполнен. Кажется, я окончательно понял, что такое быть богом. Не просто магом, а магом самого высшего порядка — богом. Теперь мне открыто почти все.

Я поднялся на ноги и сделал несколько резких движений левой рукой. Все в порядке, никакой боли, никакого дискомфорта. Десять отжиманий… по-прежнему все нормально. Отлично! Спасибо, Головастик, за науку. Это был жестокий урок, но лучше такой урок, чем никакого. Да и вряд ли бы я усвоил материал лучше, будь он изложен в более щадящей форме.

Интересное наблюдение, кстати. Мифриловый крест, который я использовал на заре своей магической деятельности, активизировался только тогда, когда мне угрожала смертельная опасность. Последовательность заклинаний, перебросившая нас с Леной на новый уровень в иерархии волшебников, сработала только тогда, когда священник Спиридон, пусть земля ему будет пухом, едва не похоронил нас под развалинами церкви. На уровень бога я вышел, когда Бомж отправил меня в небытие. И вот теперь, сражаясь с Гавриилом, я сделал еще один шаг на том же пути.

В очередной раз подтверждается основной тезис нашей с Головастиком философии, которую смертные называют темной. Без страдания нет возвышения. Только пройдя испытание, преодолев себя и изменив себя должным образом, ты поднимаешься на следующую ступень совершенства. А если у тебя все хорошо, если ты счастлив и доволен жизнью, то ни о каком развитии не может быть и речи. Великие воины не рождаются во дворцах, а исключения вроде Александра Македонского всего лишь подтверждают правило.

И тут я уловил в райском небе неясное движение. А потом я увидел, что именно ко мне приближается, и расхохотался. Педагоги любят говорить, что усвоенный урок надо закрепить, что повторение — мать учения. Что ж, будет вам сейчас повторение. Закрепим урок.

14

Этот гость тоже был архангелом. Одет он был не в белоснежную тунику, а в длинный плащ золотистого цвета, волосы у него были не белокурые, а темно-каштановые, и никакого меча при нем не было. Но было в его взгляде и облике что-то особенное, я не мог выразить это словами, но ясно понимал, что передо мной архангел.

Архангел приземлился на траву, брезгливо огляделся и осуждающе покачал головой. А потом уставился мне в глаза пристальным гипнотизирующим взглядом и спросил:

— Ты кто?

— Меня зовут Сергей, — представился я. — Еще меня называют антихристом.

Архангел снова покачал головой.

— Время антихриста еще не пришло, — заявил он. — Те, кто называют тебя этим именем, ошибаются.

— Знаю, — кивнул я. — А ты кто?

— Михаил, — представился мой собеседник. — Что ты делаешь в раю?

— Хороший вопрос, — усмехнулся я. — Я провел здесь четыре месяца, потом ушел, еще через месяц вернулся и сразу встретил твоего коллегу, который командовал чертями.

Михаил скривился.

— Гавриил не командовал чертями, — заявил он. — Я вообще не понимаю, каким ветром его сюда занесло. Его работа — доносить божью волю до низших существ, а не размахивать мечом.

— Разве не он изгнал Адама и Еву из рая? — спросил я.

Михаил недоуменно приподнял брови.

— Честно говоря, не помню, — ответил он. — Там, вроде, херувимы работали. Кто-то из наших за ними, кажется, присматривал, но кто именно — не помню. Так, говоришь, ты давно здесь поселился?

Я кивнул.

— Плохо, — покачал головой Михаил. — Но то, что ты больше не живешь здесь — хорошо.

— Почему? — спросил я.

— Потому что тебе нельзя здесь находиться. Рай предназначен только для ангелов и праведников.

— Мертвых праведников? — уточнил я.

Михаил насупился.

— Уходи, — сказал он. — Ты и так уже натворил более чем достаточно. От сотворения мира ни разу еще не бывало, чтобы слуга Люцифера заявился в святая святых без предварительной договоренности. Надеюсь, ты совершил свой проступок по незнанию, а не из глупой бравады.

— Я прожил здесь четыре месяца, — повторил я, — и за все это время я не встречал никого, кроме гурий. Почему?

— Я не обязан тебе отвечать, — сказал Михаил. — Но в знак доброй воли отвечу. Выслушав ответ, ты покинешь рай?

— Я должен еще забрать своих друзей. Я их заберу и покину рай вместе с ними.

Михаил отрицательно покачал головой.

— Это невозможно, — заявил он. — Человек, попавший в рай живым, никогда не вернется на Землю, даже если он попал сюда по ошибке. Это закон.

— Тогда почему ты меня гонишь? — спросил я. — Я ведь тоже человек.

— Ты не человек, — возразил Михаил. — Ты рожден человеком, но ты выбрал путь дьявола. Я обязан препроводить тебя в ад.

— Я не обязан тебе подчиняться, — заметил я.

— Тебе придется.

— Гавриил уже пробовал подчинить меня своей воле. Вот все, что от него осталось, — я указал картинным жестом на окровавленную траву.

— Эта кровь не его, — возразил Михаил. — Она твоя. Ты не победил Гавриила, ты всего лишь изгнал его, но он вернется. А ты сохранил подобие жизни лишь благодаря заступничеству своей старшей сестры.

— Она мне не сестра, — уточнил я. — Она богиня, равная твоему хозяину.

Михаил посмотрел на меня таким взглядом, каким обычно смотрят на олигофренов.

— Нет бога, помимо моего хозяина, — наставительно произнес он. — А все, говорящие противное — суть идолы, лживые и несуществующие.

Я пожал плечами.

— Как знаешь, — сказал я. — По-моему, ты несешь околесицу, но ты хоть как-то со мной разговариваешь, а не бросаешься сразу с мечом наперевес. У нас с тобой разная вера, но ты мне кажешься нормальным человеком…

— Я не человек, — перебил меня Михаил. — Как и ты.

— Неважно, — отмахнулся я. — Человек, не человек… Я не хочу с тобой драться. Я хочу только одного — забрать отсюда друзей и уйти. Я могу даже пообещать, что никогда больше не появлюсь в раю и не приведу сюда никого ни с Земли, ни из ада. Или… давай так — я отправлю своих людей на Землю, а сам отправлюсь в ад, как ты и настаиваешь. Думаю, так будет справедливо.

— В раю нет иной справедливости, чем божье слово, — заявил Михаил. — А бог сказал ясно: рай предназначен только и исключительно для ангелов и праведников. Человек, отбывающий земной срок, может посетить ад, прецеденты бывали, но не рай. Человека, оказавшегося в раю обманом или по недосмотру херувимов, надлежит незамедлительно препроводить в ад.

— Такие прецеденты тоже бывали? — заинтересовался я.

Михаил помотал головой и вдруг замер.

— Ты выведываешь сведения, — констатировал он. — Не понимаю, почему ты не хочешь все узнать прямо у Люцифера, но это несущественно. Я больше не буду с тобой разговаривать. Либо ты уходишь прямо сейчас, либо я изгоняю тебя силой.

— Хорошо, — сказал я. — Ухожу.

Ускоренный режим… включен. Пространство сминается, складка одним концом совмещается с местом, где стоит Михаил, а другим концом — с маленьким островком посреди реки Брахмапутры. Четырехглазого наверняка заинтересует этот визит. Распрямление… слава богу, получилось. Но не стоит обольщаться, времени у меня мало. Как только Бомж узнает, что здесь происходит… даже не знаю, что он тогда предпримет, да и не хочу узнавать, честно говоря.

Я взлетел и отправился на поиски гаранта конституции. Его надо эвакуировать в первую очередь.

15

Разговор с президентом был коротким.

— На долгие объяснения нет времени, — сказал я. — Вам пора возвращаться, здесь скоро станет жарко. Если бы я знал, как все пойдет, не стал бы вас зря тревожить.

— А что случилось? — спросил президент.

Выглядел он спокойным, лишь телепатия подсказывала, что он крайне встревожен и никак не может решить для себя, что его окружает — глюки или объективная реальность.

— Рай оживает, — сказал я. — Тут появились ангелы, архангелы и черти, которых вызвали ангелы, чтобы утащить в ад людей, попавших в рай из-за нашей с Головастиком глупости. До вас черти еще не добрались?

Президент растерянно помотал головой.

— Слава богу, — сказал я. — Сейчас переброшу вас обратно и пойду вытаскивать остальных, пока к ангелам подмога не подошла. Не знаю, сумею я получить от вас консультацию или нет, но все равно спасибо.

— За что? — удивился президент.

— За желание сотрудничать.

С этими словами я телепортировал своего несостоявшегося консультанта на Землю и, не теряя больше ни секунды, полетел во дворец.

Внутренний дворик по-прежнему напоминал пересыльную тюрьму. Грешники толпились внутри пентаграммы, а ангелы и черти собрались у стены и что-то увлеченно обсуждали. Меня никто не заметил.

Я не стал приземляться, а завис над двориком и стал творить заклинание прямо в воздухе, пока ни ангелы, ни черти не опомнились. Как только они меня увидят, сразу начнутся разборки, к чему они приведут — непонятно, но к чему бы они ни привели, люди не должны пострадать, они ведь не виноваты, что повстречались мне на пути. Вина всецело моя. Даже если загробная жизнь пришла на Землю всерьез и надолго, все равно надо дать людям хотя бы символический шанс покаяться.

Я смял и распрямил пространство, центральная часть пентаграммы опустела. Теперь можно и приземляться.

Как ни странно, меня все еще не замечали. Я подошел к беседующим и прислушался к разговору.

— Дьяволы не имеют власти в раю, — горячился один из ангелов, похоже, самый главный. — Даже если он вернется и что-то скажет, вы все равно должны делать только то, что велено вам прежде. Хватайте своих грешников и убирайтесь, пока не вернулись Михаил с Гавриилом.

— Пока они не вернутся, я никуда не уйду, — не уступал главный черт. — Мы не оставим старшего брата в беде.

— То, что с ним происходит — не беда, — возразил ангел. — Это либо недоразумение, либо глупость. В первом случае он сам скоро вернется в преисподнюю, а во втором — вы все равно ничего не сможете поделать.

— Мы обязаны донести до повелителя весть о случившемся, — заявил черт.

Я вежливо покашлял. Ангелы и черти стали бестолково глазеть по сторонам и я наконец-то сообразил, почему меня никто не замечает. Я ведь все еще невидим.

Я отменил невидимость и сказал:

— В том, что произошло, нет глупости, а есть только недоразумение, которое я должен прояснить. Скажите, гм… товарищ ангел…

— Я вам не товарищ! — оскорбленно воскликнул ангел.

— Извините, — сказал я. — Ответьте, пожалуйста, на один вопрос. Почему на протяжении четырех месяцев я ни разу не встречал в этом районе рая ни одного разумного существа?

— А почему я должен отвечать на ваш вопрос? — насторожился ангел. — При всем уважении к вашему чину, вы — представитель врага. А я не уполномочен вести переговоры с врагом.

— Хорошо, — сказал я. — То есть, ничего хорошего нет, но не смею настаивать. Как не смею и задерживаться. Очень жаль, что вы отказались вести переговоры. Наверное, вы и без меня узнаете, почему я вернулся, а Михаил и Гавриил — нет. Надеюсь, ваш хозяин не очень сильно будет гневаться за то, что вы отказались получить от меня информацию.

Главный ангел аж подпрыгнул на месте.

— Я не отказываюсь! — воскликнул он. — Расскажите, пожалуйста, что случилось с Михаилом и Гавриилом.

— Сначала мои вопросы.

Ангел немного помялся и сказал:

— Да откуда мне знать, почему здесь никого не было? Рай большой, его топология непознаваема, тут полно всяких медвежьих углов. Можно тысячу лет ходить рядом с проходом и ничего не увидеть, пока случайно не наткнешься.

— Где этот проход? — спросил я.

Черти за моей спиной протестующе зашипели. Лицо ангела побелело от гнева.

— Издеваетесь? — ответил он вопросом на вопрос. — Вы же знаете, что я не имею права разглашать эти сведения.

— Извините, — сказал я. — Язык мой — враг мой. Значит, кто-то случайно нашел проход, забрел сюда, ужаснулся увиденному и… что? Вызвал райскую полицию?

— У нас нет полиции, — заявил ангел. — Полиция — это по вашему ведомству. Нас вызвали всего лишь проследить за высылкой преступников.

— А Гавриил, стало быть, следил за тем, как вы следите за высылкой преступников? — спросил я.

— Гавриил мне не докладывает, — отрезал ангел. — Еще есть вопросы?

Вопросов у меня было много. Есть ли в раю бог? Если да, то кто это — Бомж, истинный бог-творец или кто-то третий? Действительно ли в раю обитают умершие праведники? Отсюда ли пришел Павел и если да, то замечено ли уже его отсутствие? Общий ли рай для христиан, мусульман и евреев или для них построено три отдельных рая? Соответствуют ли райские законы священному писанию и, если да, то какой версии? Десятки вопросов вертелись на языке, но я был уверен, что большинство из них ангел воспримет как личное оскорбление. Нет уж, лучше я потом чертей расспрошу.

— У меня больше нет вопросов, — сказал я. — С архангелами произошло следующее. Я победил Гавриила в честном бою и изгнал его из рая на Землю. С Михаилом мы хотели договориться, но не смогли и тогда я его тоже изгнал. Я вернул на Землю всех людей, попавших в рай из-за моей беспечности, и сейчас покину это замечательное место навсегда. Буквально через пару секунд…

— Здесь нельзя колдовать, — сказал ангел без особой, впрочем, настойчивости.

Я проигнорировал его заявление и мысленно вызвал Головастика.

«У нас проблемы», передал я по телепатической связи.

«Это у тебя проблемы», заявила Головастик. «Не прирастишь руку — лучше не возвращайся».

И оборвала связь.

Я глупо хихикнул. Налицо глупейшее непонимание, разговор глухого с педерастом, как говорил один мой знакомый по прошлой, земной жизни. Но… а почему бы и нет?

Я повернулся к главному черту и сказал:

— Пошли в ад. Посмотрим, как вы там живете.

16

Ад оказался местом зловещим, но совсем не жутким. Здесь не было ни ужасного пламени, ни грешников в котлах, ни воплей, ни зубовного скрежета. Когда главный черт завершил заклинание, мы очутились в большом подземном зале. Вокруг царила абсолютная тишина, наверху беззвучно сновали туда-сюда летучие мыши, с потолка пещеры свисали сталактиты, но этим готичность интерьера и исчерпывалась.

— Так и знал, что пропаганда врет, — заметил я. — Ни пламени, ни котлов, ни грешников.

— Пропаганда не врет, — возразил черт. — Все это есть, но в других местах. Ад велик, в нем найдется место всему.

— Топология ада непознаваема? — спросил я с умным видом.

— Не то слово, — усмехнулся черт. — У ада вообще нет топологии. Преисподняя — царство хаоса, оно меняется ежеминутно и ежесекундно, в каждый момент времени в аду есть все и нет ничего.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Постоянные имена у нас не в ходу. Какая разница, как меня зовут, если через час я изменюсь до неузнаваемости, а то и вообще перестану существовать? Ты впервые в наших краях?

Я немного поколебался и все-таки кивнул. Черт как будто прочитал мои мысли.

— Не бойся, — сказал он. — Я вижу в тебе силу и это наша, дьявольская сила. Никто не причинит тебе вреда, это просто никому не нужно. К тому же, ты победил самого Михаила, тебе ли бояться нас?

— Ну, — я замялся, не зная, как лучше сформулировать свою мысль, — вас-то мне, положим, бояться нечего, а вот начальство ваше…

— У нас нет начальства, — заявил черт. — Есть только верховный владыка ада, которого зовут Сатаной, Люцифером, Велиалом и еще тысячью других имен. Он единственный, кто сохраняет свою личность более-менее неизменной.

— Брр… — помотал я головой. — Ничего не понимаю. У вас тут, что, коллективное сознание?

Черт безразлично пожал плечами.

— Можно и так сказать. Честно говоря, никогда раньше не задумывался, как это правильно называется учеными словами. Я вообще не силен в науке. У нас тут работа рутинная, творческий подход только мешает.

— А какая у вас работа? Грешников в котлы сажать? Или души у смертных покупать?

— Всякое бывает, — уклончиво ответил черт. — И котлы, и души…

Вот это уже неожиданный поворот. Значит, легенда про Фауста и Мефистофеля не была ложью?

— Вы действительно покупаете души? — переспросил я. — И много уже купили?

Черт снова пожал плечами.

— Не помню, — сказал он. — Не люблю забивать память ненужными подробностями.

— Ладно, бог с тобой, — сказал я и тут же поправился: — Извини, не то сказал, Сатана с тобой. Можно, я тебя еще немного порасспрашиваю?

— Конечно. Это тоже моя работа — отвечать на вопросы.

— Почему ты обязан отвечать на мои вопросы? Ты считаешь, что я выше тебя в иерархии?

— У нас нет никакой иерархии, — заявил черт. — Просто я чувствую, что ты сильнее меня и что у тебя более целостная личность. Ты, конечно, не Люцифер, но ты ближе к нему, чем ко мне, а значит, я должен тебе повиноваться.

— А если я служу не Люциферу, а его противнику?

Мой собеседник брезгливо поморщился.

— Ну уж это я бы с первого взгляда определил. Ты наш, притом один из высших.

— Допустим, — сказал я. — А вы давно существуете? Ад, я имею ввиду?

— Давно, — лаконично ответил черт. — Люцифер отверг бога в первые дни творения. Он пришел в эти края и сотворил ад по образу и подобию мира, сотворенного богом.

— Ад — это целый мир? — уточнил я. — Дьявольски искаженное подобие основного мира?

— Можно и так сказать. Только не надо думать, что ад плох. Он ничем не хуже тварного мира, он просто другой. Земля и рай — царства порядка, ад — царство хаоса. Творение Люцифера никогда не будет завершено, оно развивается, оно живет своей жизнью, стремится к разнообразию, пробует разные формы бытия… Но это нельзя описать словами. Позволь, я проведу ознакомительную экскурсию.

— Хорошо, — сказал я. — Начинай.

17

— Извини, — сказал черт. — Я не думал, что это так сильно подействует на тебя.

— Да уж, не думал, — пробормотал я, безуспешно пытаясь подавить нервную дрожь. — Индюк тоже не думал… А зачем это все? Неужели Люцифер — такой садист?

— Люцифер — не садист, — заявил черт. — Ад — структура саморегулирующаяся, Люцифер почти не вмешивается в ее работу. Ад — царство абсолютной свободы, здесь доступно все, что душа только может себе представить. Любая душа, попав в ад, формирует вокруг себя мир своей мечты…

Мне показалось, что я ослышался.

— Грешники мечтают о котлах и навозных ямах? — спросил я.

Черт ехидно ухмыльнулся.

— Тут есть одна маленькая деталь, — сказал он. — Когда душа мир создает своей мечты, она не всегда играет в нем ту роль, на какую рассчитывала. Чаще получается как раз наоборот. Любишь жечь еретиков на кострах — гореть тебе в адском пламени. Любишь топить красивых евреек в нужниках — плавать тебе в дерьме. В этом и есть ад. То царство огня, что мы посетили вначале — личный ад одного средневекового инквизитора. Море жидкого дерьма, что мы наблюдали потом — личный ад охранника из Дахау. Я решил начать с самых простых примеров, мне показалось, что так тебе будет проще понять суть. Я не думал, что это так сильно подействует на тебя.

Я нервно передернул плечами.

— Конечно, не думал, — пробормотал я. — Те женщины, которые барахтались в дерьме, кто они?

— Призраки. Статисты в спектакле. Те же самые гурии, только адские. Имитация человека. Почему-то грешники очень любят призывать призраков, даже сильнее, чем праведники гурий.

— После смерти каждая душа попадает либо в рай, либо в ад?

— Разумеется.

— А кто решает, кого куда направить? Эээ… бог?

Черт изумленно поглядел на меня и расхохотался.

— Ты все еще не понял? — спросил он. — Рай отличается от ада только одной вещью — тем, какие души его населяют. Когда душа попадает в загробные миры, она формирует свою мечту и занимает в ней то место, какое предназначала другим персонажам. Если результат вписывается в райский стандарт, то новый мир становится частью рая. А если нет, то добро пожаловать в ад, здесь принимают всех.

— Погоди, — сказал я. — То, что ты мне показал — просто два единичных случая? Они для ада нетипичны?

Черт пожал плечами.

— Да кто его знает, что у нас типично, а что нет… Каждая душа — свой мир и у нас это не просто метафора, а реальность. Некоторые миры очень похожи, иногда даже получается, что близкие миры вообще сливаются друг с другом, но это редкость. Если взять два случайно выбранных закоулка ада, то между ними, скорее всего, не будет ничего общего.

— То есть, огонь и котлы тут нечасто встречаются? — спросил я.

Черт снова пожал плечами.

— Разве тут поймешь, что часто, а что редко… Вообще-то, адский огонь — привычная метафора, ее регулярно материализуют. Обычно не так ярко, но…

— Погоди, — оборвал я его. — Дай я уясню главное. Я правильно понял, что в аду действует правило — как ты относился к другим при жизни, так к тебе будут относиться после смерти?

Черт аж просиял лицом.

— Точно! — воскликнул он. — Я и не знал, что это можно выразить такими простыми словами. Ты абсолютно прав. Все, что ты делал в земной жизни с другими, в загробной жизни сделают с тобой. Причем прижизненные желания и мечты имеют такую же силу, что и реальные действия. Если ты всю жизнь мечтал трахнуть собаку, то после смерти тебя будут трахать разные звери и неважно, успел ты реализовать свою мечту или нет.

— Замечательно, — сказал я. — Если товарищ при жизни был редиской, то после смерти он попадет в ад и будет мучиться. А если он ко всем относился хорошо, о запретном не мечтал, в формат праведника вписывается, то его личный ад станет частью рая. Правильно?

— Правильно.

— А как быть с теми, кто посередине? Куда попадают те, кто недотянул до райского блаженства, но уже перерос адские муки?

— По-разному. Есть у нас одна достопримечательность — менеджер из офиса, так он вообще не понял, что умер. Сформировал вокруг себя прежний свой офис, окружил себя призраками, ездит на работу, толкается в метро, пишет всякие отчеты, сидит на совещаниях, по выходным делает ремонт в квартире… Не знаю, рай это или ад… По-моему, ад. Если человек не может представить себе ничего иного, кроме повседневной рутины, то эта рутина и есть его личный ад.

— А если может?

— Ну… у нас тут много всяких заповедников… Средиземье, Диптаун, Амбер, Башня Ангелов, Башня Шутов, Темная Башня, Звездная Тень, Звездная Сеть… Любой эскапист найдет себе мир по душе.

— А если человек не хочет убегать от привычного бытия? Или хочет, но недалеко?

— Тоже запросто. Выбирай на вкус: научная фантастика, фэнтези, хоррор… Два образца хоррора ты уже видел.

Я непроизвольно поежился.

— Толковая была идея начать презентацию с ужасов, — сказал я. — Я чуть не умер от страха.

— Здесь нельзя умереть, — улыбнулся черт. — Не забывай, это загробный мир, тут нет разницы между жизнью и смертью.

А вот это уже интересная новость.

— То есть, если бы архангел разрубил меня мечом, я все равно остался бы жив?

— Не знаю, — пожал плечами черт. — Все зависит от того, готов ли ты сам был поверить в свою смерть. Умереть здесь можно, но только в том случае, если сам захочешь.

— А что будет после второй смерти? Я попаду в другой мир, еще более загробный? Или вторая смерть окончательна?

— Все зависит только от твоей веры. Ты никак не можешь понять, что в раю и аду вера не отличается от реальности, здесь реальность формируется из веры прямо и непосредственно. Если ты веришь, что умрешь, значит, ты умрешь. Если считаешь, что после смерти оживешь в другом кругу ада — так тому и быть. А если думаешь, что будешь вечно гореть в адском пламени — будет так.

— Брр… — сказал я. — Не хотел бы я себе такой участи. А тот инквизитор, который вечно горит — он все чувствует и все время мучается? Он еще не привык к вечной боли?

— Душа не может привыкнуть к вечной боли. Точнее, привыкнуть-то может, но такую душу уже трудно назвать душой. Она теряет высшие чувства, деградирует, превращается просто в автомат по испытыванию боли. Это хуже, чем смерть.

— Понятно, — сказал я. — То есть, непонятно, но…

— Познание подобно расширяющемуся кругу, — заметил черт. — Чем больше круг, тем длиннее окружность, чем больше ты понимаешь, тем дальше отодвигаются горизонты познания. Конечно, ты можешь закупорить свой мир, свернуть его в тесный кокон, но это тупик. Чтобы ты мог развиваться, ты должен все время узнавать что-то новое.

— Ты решил меня просветить? — спросил я. — Твоя миссия состоит в том, чтобы следить за моим духовным развитием?

Черт рассмеялся.

— У меня нет никакой миссии, — сказал он. — Я просто призрак, такой же, как гурии в раю или те женщины в море дерьма. Ты сотворил меня, потому что нуждался в собеседнике. Цель моего существования — объяснить тебе строение этого мира.

— Но мы встретились с тобой в раю, — заметил я. — И в тот момент я не нуждался ни в каком собеседнике. Я еще не знал тогда, что рай и ад так сложно устроены, я вообще не знал, что ад существует в действительности.

— Когда мы с тобой встретились, я не был еще сотворен, — пояснил черт. — Мы, призраки, обретаем личность не сразу. Когда мы встретились, я был просто статистом на сцене, причем играл не в твоем спектакле.

— А в чьем?

— А я-то откуда знаю? Меня призвал кто-то из тех алкоголиков, которых ты запустил в рай, не знаю, кто именно. Человек проспался, опохмелился, огляделся по сторонам, вспомнил, что с ним произошло, испугался, подумал, что по его душу сейчас придут ангелы и изгонят из рая к чертовой матери. А в наших мирах нельзя пугаться, у нас страхи становятся реальностью еще до того, как ты успеваешь их осознать. Чтобы уцелеть в раю, твоя личность должна быть гармонична и уравновешена, иначе страхи вырвутся из подсознания и рай превратится в ад.

— Интересно… — протянул я. — Получается, у Кости Бейцалова личность очень гармоничная и уравновешенная, раз он протянул в раю больше месяца.

Черт в очередной раз пожал плечами.

— Не знаю, какая у него личность, — сказал он. — Может, он только казался таким придурком, а может, долгое ожидание расплаты — часть его личного ада. Не знаю. Но факт остается фактом — кто-то из людей, которых ты привел в рай, испугался, что по его душу придут ангелы, и они пришли. Но оказалось, что по представлениям того человека ангелы не могут творить зло, и тогда на сцене появились мы. А потом на сцену вышел ты и твоя воля направила действие совсем в другом направлении. А когда ты переместил меня в ад, я окончательно стал твоим личным призраком. Кстати, ты понял, где конкретно мы находимся?

Я окинул взглядом мрачные своды пещеры и спросил:

— Мой личный ад? Моя мечта?

Черт вначале кивнул, а затем помотал головой их стороны в сторону.

— Это действительно твой личный ад, — сказал он. — Но это не мечта. Ты пришел не в мир мечты, ты изначально знал, что это будет ад. Все, что вокруг нас — квинтэссенция твоих представлений о том, каким должен быть ад. Но теперь все изменилось. Если ты пройдешь, например, вон тем коридором, я уверен, ты выйдешь на райские пажити, только без коровьих скелетов. Когда вы с Леной поселились в раю Бомжа, вы превратили его личный рай в свой. Вскоре ты сделаешь то же самое со своим личным адом. Я уверен, у тебя все получится.

— И тогда мой маленький рай вольется в большой рай, в котором хозяйничает Бомж?

Черт вздохнул.

— В большом раю хозяйничает не Бомж, — сказал он. — По сравнению с тем, кто там хозяйничает, Бомж… даже не знаю, с кем его можно сравнить. Моська, червяк…

— Намекаешь, что рай создан истинным богом-творцом?

— Не знаю, — ответил черт. — Легенда говорит именно так, но я не знаю, существует ли бог-творец как реальная личность. Возможно, он настолько велик, что воплотиться в человека для него уже невозможно.

— Христиане считают, что это возможно, — заметил я.

— Вот это-то меня и пугает.

И тут до меня дошло.

— Намекаешь, что Бомж может примерить маску властелина рая? — спросил я. — Е-мое… Однажды он уже пытался сделать нечто подобное, тогда у него ничего не получилось, но теперь…

— Но теперь может и получиться, — сказал черт. — И тогда воля Бомжа подчинит себе не только Землю, но и весь спектр параллельных и загробных миров.

— Ты знаешь о параллельных мирах? — удивился я. — Откуда? У вас бывают гости из параллельных миров?

— Я знаю все, что знаешь ты. Я ведь твой личный призрак.

— Ты читаешь твои мысли?

Черт раздраженно помотал головой.

— Ничего ты не понимаешь, — констатировал он. — Попробую объяснить еще раз. Я порожден твоей волей, я — часть тебя. Я — посредник между тобой и адом, я объясняю тебе суть ада и одновременно объясняю аду твою суть.

— И в чем же заключается моя суть? — спросил я.

— Об это нельзя спрашивать, — покачал головой черт.

— Это точно, — донесся новый голос у меня из-за плеча. — А то он ведь ответит, с него станется.

Я подпрыгнул прямо из сидячего положения, развернулся в прыжке на сто восемьдесят градусов и принял боевую стойку.

Напротив меня стоял высокий черноволосый мужчина лет сорока. Одет он был в черный плащ с красной подкладкой, на груди плащ был заколот серебряной фибулой, изображающей розу. Из-под плаща виднелся черный камзол, черные брюки и черные сапоги с высокими каблуками.

— Корвин? — растерянно спросил я.

Незнакомец улыбнулся, обнаружив крупные и удивительно белые зубы, как в рекламе зубной пасты.

— Люцифер, — представился он.

— Сергей. Очень приятно познакомиться.

Мы обменялись рукопожатием.

— Хорошо держишься, — сказал Люцифер. — Почти не испугался.

Я пожал плечами и сказал в ответ:

— Не вижу ничего страшного. Твой подчиненный очень хорошо все объяснил. Все, что есть в этом мире — мои личные глюки.

— Все, кроме меня, — уточнил Люцифер. — Я не призрак, я реальная личность. Я — самый настоящий адский Сатана.

— Если ты Сатана, то кто тогда Головастик? — спросил я.

— Тиаммат входит в число старших демонов, представляющих мои интересы в мирах, населенных смертными. Там, откуда пришел ты, она узурпировала мою власть.

Похоже, на моем лице отразились какие-то эмоции, потому что Люцифер вдруг добродушно улыбнулся и сказал:

— Но не стоит опасаться за ее судьбу. Я прекрасно понимаю относительность правды.

— Чего?

— Правда всегда в глазах смотрящего, — стал объяснять Люцифер. — Если смотреть моими глазами, Тиаммат — наглый узурпатор, а если смотреть ее глазами, я — опасный пришелец из параллельного мира. Обе точки зрения равноправны. До тех пор, пока не победила одна из них, их обе можно считать одинаково истинными. Вселенная сложна и противоречива, главная прелесть мироздания как раз и состоит в разрешении противоречий.

— А это противоречие как можно разрешить? — спросил я.

— Например, так. Тиаммат является ко мне в гости, совершает символическое покаяние, я ее прощаю и вопрос закрыт. Вариант второй. Ты покидаешь мои владения и больше никогда в них не появляешься. Ни один человек или бог из твоего мира никогда больше не посетит ни рай, ни ад. Если будет так, то с твоей точки зрения наш разговор станет твоим личным глюком и противоречие опять-таки разрешится. Оно снова проявится только в том случае, если я вдруг захочу лично посетить твою Землю. Но с этой вероятностью вам с Тиаммат придется смириться.

— А ты захочешь посетить нашу Землю? — спросил я.

Люцифер улыбнулся и развел руками:

— Откуда я знаю? Может, да, а может, и нет. Я не люблю давать обещания без нужды. Сфера миров, на которые распространяется моя власть, только что пополнилась новым миром. На первый взгляд, он неинтересен, но кто его знает… иногда я посещаю совсем не интересные миры, просто для разнообразия. К тому же, я уже бывал у вас, причем неоднократно.

Я растерянно помотал головой.

— Ничего не понимаю, — констатировал я. — С одной стороны, путь из твоих владений на Землю открылся только сегодня, а с другой стороны, ты у нас уже бывал? Как это понимать?

— Очень просто, — ответил Люцифер. — Первый контакт редко начинается с чистого листа, обычно каждый из участников контакта открывает мир с известной историей. А откуда может быть известна история свежеоткрытого мира? Только из прошлых контактов. Так и получается, что древние легенды становятся реальностью. Легенды разных миров наполняют друг друга новым смыслом и в результате получается, что первый контакт редко бывает по-настоящему первым. Сейчас я прекрасно помню доктора Фауста, но знал ли я его час назад? Человеческая память — странная штука.

— Разве ты человек? — удивился я.

— Все мы люди, — сказал Люцифер. — Только одни из нас смертные, а другие — нет, одни прогибаются под изменчивый мир, а другие прогибают его под себя.

— Откуда ты знаешь стихи Макаревича?

— От тебя, откуда же еще. Не забывай, я ведь тоже в каком-то смысле твое порождение. Мы ведь находимся в твоем личном раю.

— Разве это рай?

— Если ты контролируешь свое окружение, то это рай.

— Если бы я его контролировал, ты бы тут не появился.

Люцифер развел руками.

— Никакой контроль не бывает абсолютным, — сказал он. — Как говорится, и на старуху бывает проруха. Ребенок находит гранату, начинает ее разбирать, граната взрывается. Может ли бог сотворить камень, который сам не сможет поднять? Запросто. Сдуру и не то сотворишь. Или от скуки.

— Если я поверю, что тебя нет, ты исчезнешь?

— Уже поздно, — улыбнулся Люцифер. — Ты открыл проход, который тебе уже не закрыть. Ты сотворил камень, который сам не сможешь поднять. Это была твоя ошибка.

— Почему ошибка? — спросил я. — Ты мой враг?

Люцифер рассмеялся.

— Разве может мышь быть врагом кошке? — ответил он вопросом на вопрос. — Хотя нет, неудачное сравнение. Разве может быть врагом забавный ребенок, который пристает к тебе с глупыми вопросами? У нас слишком разные весовые категории, чтобы мы стали врагами. К тому же, у меня нет больших интересов в твоем мире и я не буду преследовать Тиаммат, если она откажется засвидетельствовать мне свое почтение. Какое мне дело до локальной богини локального мирка? Но нельзя исключать, что мне захочется познакомиться с ней поближе. Судя по твоим воспоминаниям, она забавная женщина.

— Ты читаешь мои воспоминания?

— Конечно.

Люцифер улыбнулся и выжидательно посмотрел на меня. Кажется, он ждет, что сейчас я сделаю какой-то простой, но важный логический вывод. Но я никак не мог понять, что следует из слов Люцифера.

— Зачем ты пришел сюда? — спросил я. — Просто познакомиться?

— Возможно, — ответил Люцифер. — А возможно, и нет. Пока я еще не решил, что мне с тобой делать, но я не жалею, что мы встретились, я предвкушаю замечательное развлечение. Не могу сказать, что моя жизнь скучна, но за тысячелетия приедается все, а вы с Тиаммат вполне сможете неплохо меня поразвлечь. А тот, кого ты называешь Бомжом — вообще клоун-профессионал. Таких лицемеров я уже давно не встречал. Обычно тот, кто рвется к неограниченной власти, не объявляет себя добрым и справедливым владыкой.

— А как же ваш местный бог?

— Его никто никогда не видел воочию. Иногда у архангелов появляются странные мысли, а то и видения, принято считать, что их насылает бог, но это просто фигура речи, возможно, она уже стала реальностью, а возможно, и нет. Бог вездесущ и непознаваем, для него нет разницы, существует ли он реально. На этом уровне бытия противоположности сливаются. Я предпочитаю считать, что бога нет.

— А как же твой мятеж? Против кого ты восстал?

— Против принятого порядка. У нас установились определенные правила, они мне быстро наскучили, мне захотелось расширить игровое поле и я стал помогать грешникам. Обычно душа грешника недолго выдерживает в загробном мире, внутренние противоречия выжигают ее в считанные недели. Но если помочь интересному человеку, провести, так сказать, сеанс психотерапии, иногда удается открыть доступ в такие необычные миры… Я стал расширять границы дозволенного и со временем на периферии рая возник ад. Моим коллегам это не понравилось, они обиделись, они сказали, что раз я нарушаю законы, то, значит, я взбунтовался против бога. А мне наплевать, что они подумали. Упорядоченная область вселенной составляет мизерную ее долю, это как детская площадка посреди большого города. Меня не волнует, во что архангелы играют внутри, пусть тешатся, чем хотят, лишь бы не плакали.

— Не боишься, что Бомж олицетворит бога-творца и устроит страшный суд? — спросил я.

Люцифер покачал головой.

— Кишка у него тонка, — сказал он. — Я, конечно, приму меры предосторожности, но я не боюсь Бомжа. Когда он увидит архангелов, он и без моей помощи в штаны наложит.

— А если не наложит? — спросил я.

— Обязательно наложит, — усмехнулся Люцифер. — Я лично за этим прослежу.

— Хорошо, — сказал я. — А какие у тебя планы в отношении Земли?

— Твоей Земли? — уточнил Люцифер.

— Да.

— Никаких. Возможно, я навещу ее как-нибудь, но этим мои планы и ограничиваются. Я не хочу устраивать у вас ни конец света, ни что-либо еще в том же духе.

— А то, что Бомж собрался построить на Земле царство божие, тебя не волнует? — спросил я.

— Абсолютно. Мне даже интересно, что у него получится. Я бы поставил на Тиаммат десять против одного.

— Спасибо за оптимистичную оценку, — хмыкнул я. — Только не разделяю я твоего оптимизма. Когда Бомж узнает про архангелов…

Люцифер хихикнул.

— Ничего не буду подсказывать, — сказал он. — Я и так уже слишком сильно вмешиваюсь в игру. Приятно было познакомиться, Сергей, надеюсь, ты меня не разочаруешь. Удачи тебе!

Люцифер помахал мне рукой и удалился. Он вошел в один из коридоров, выходящих из пещерного зала, и скрылся за поворотом.

Я посмотрел на черта, тихо просидевшего весь разговор на камне у стены.

— Что скажешь? — спросил я.

— Ничего, — ответил черт. — Владыка ясно сказал, что дальше ты должен действовать сам. Я больше не могу тебе подсказывать. Прощай!

— Подожди! — крикнул я. — Хотя бы…

На лице черта проявилась досадливая гримаса.

— Извини, — сказал я. — Ты прав, я не должен заставлять тебя нарушать запрет. Иди и спасибо тебе за помощь.

— Благодари себя, — сказал черт и ушел в другой коридор, по соседству с тем, по которому удалился Люцифер.

Я немного посидел на камне, выкурил сигарету, затоптал окурок, решительно встал и направился в третий коридор. Посмотрим, куда он меня выведет.

18

Как я и предполагал, коридор немного попетлял и стал круто забирать вверх. Метров через сто подъем стал настолько крутым, что я начал подумывать, не встать ли на четвереньки, а потом вдруг понял, что идти стало легче. Посмотрел вниз и увидел под ногами ступеньки.

Все правильно, так и должно быть. Это мой личный рай или ад, смотря с какой стороны посмотреть, но, как ни смотри, по любому, все, что сейчас меня окружает, формируется исключительно моей волей. Если бы я пожелал идти по ступеням минуту назад, мне не пришлось бы карабкаться по камням, лестница началась бы с самого начала подъема.

А не слишком ли длинна эта лестница? Не пора ли ей уже вывести меня куда-нибудь?

Внезапно в глаза ударил свет. Вспышка была такой яркой и неожиданной, что я рухнул на ступеньки прежде, чем успел сообразить, что произошло. А в следующее мгновение я обрел некорпореальность и невидимость. Не знаю, что я увидел — атаку врага или редкое природное явление, но в таких случаях лучше сначала принять меры предосторожности, а потом уже разведывать обстановку.

Я осторожно влился в скалу, углубился примерно на метр, повернулся чуть-чуть влево, передвинулся вперед метров на десять и стал осторожно подниматься вверх. Если я ничего не напутал, то я должен выйти из камня примерно в том месте, где стена коридора сливается с полом.

Кажется, я что-то напутал. Я поднимался все выше и выше, но камень даже не думал расступаться. Очевидно, я слишком сильно отклонился в сторону, промахнулся мимо тоннеля, двигаюсь вглубь скалы и буду так двигаться до тех пор, пока…

И я понял, что такое мой личный ад. Вечное путешествие бестелесным призраком в непрекращающемся море камня — чем не ад? Черт много говорил про мечты, но очень мало говорил про страхи. Но когда твоя вера автоматически превращается в реальность, тебя настигает все, чего ты боялся при жизни. Кто-то из тех бандитов испугался посмертной расплаты за прижизненные преступления и тогда в рай явились черти. А я… что-то не припомню, чтобы я когда-нибудь боялся заблудиться внутри скалы.

Однако не стоит драматизировать ситуацию. Если делать далеко идущие выводы из каждой ошибки, так недолго и в самом деле застрять тут навечно. Сейчас мне надо просто поверить, что выход есть. И не где-нибудь далеко, а совсем рядом. Прямо здесь.

Яркий свет снова резанул по глазам. Я нырнул обратно в скалу и мысленно выругался. Зачем я прячусь? Я же невидим!

Я осторожно выглянул наружу и осмотрелся. Налево уходит горизонтальный тоннель, метров через двадцать он заканчивается выходом наружу, оттуда внутрь пещеры попадает свет, кажущийся ослепительным. Справа — угольно-черная тьма. Интересно, почему отраженный свет не попадает в наклонную часть тоннеля?

Через минуту я понял, в чем дело. В том месте, где тоннель уходит вниз, его пол, стены и потолок абсолютно черные, они поглощают весь свет, попадающий в его горизонтальную часть. На лестницу не падает ни одного лучика света.

И тут до меня окончательно дошло. Все очень просто. Я захотел, чтобы тоннель вывел меня из горы на свежий воздух, и моя воля оказалась достаточно сильна, чтобы это произошло немедленно. Мирозданию пришлось решить вопрос — как я смог оказаться совсем рядом с выходом и не увидеть ни единого отблеска света? Да очень просто — стены тоннеля рядом с изломом абсолютно черные и поглощают весь свет. Блин… Лучше бы наверху ночь оказалась…

Я улыбнулся и пошел к выходу, ни от кого более не скрываясь. На всякий случай я не стал отменять ни невидимость, ни некорпореальность. Мало ли что ждет меня на поверхности…

19

Призрак в облике черта не ошибся — на поверхности меня ждали райские пажити. Но коровьи скелеты присутствовали и здесь. Неужели они являются неотъемлемой частью любого рая? Нет, скорее, это мое подсознание шалит. Привыкло за четыре месяца к обглоданным скелетам…

Наверху что-то зашуршало. Я поднял взгляд и увидел молодого волка, он стоял на уступе скалы и настороженно принюхивался. Уши были прижаты к голове, хвост поджат — боится, бедняга. Еще бы ему не бояться — человеческий запах есть, а самого человека нет. Это непонятно, а все непонятное пугает. И не только волков.

Я еще раз огляделся по сторонам. Опасности вроде нет, можно принять нормальный облик. Зачем зря пугать животное?

Увидев меня, волк истерически взвизгнул, ощетинился, подпрыгнул на месте, поскользнулся на каменной осыпи и… Нет, не скатился, удержался. Только перепугался до ужаса, бедненький… Молодой волчок, не научился еще держать нервы в узде.

Сзади из кустов донеслось настороженное рычание. Я обернулся и увидел Акелу. Неужели это тот самый Акела? Или все-таки другой волк, просто похожий?

Волк узнал меня, перестал рычать и подошел ко мне, напрашиваясь на ласку. Я рассеянно потрепал его по загривку. Приятно, конечно, встретить старого знакомого, но…

Выходит, это тот самый рай. Где-то вон за тем холмом должен стоять дом, в котором мы с Леной прожили четыре месяца. А вон в том направлении находится выход на Землю, который теперь закрыт. А вон там стоит дворец, в котором час назад я дрался с архангелами.

Я решительно развернулся и пошел обратно в адскую пещеру. Рай раем, но появляться мне здесь больше не стоит. А то вернутся еще архангелы…

Я дошел до начала лестницы, спустился во тьму и сел прямо на ступеньки. И вызвал Головастика.

«Я приживил руку» — мысленно произнес я. «А потом подрался с архангелом Михаилом, побывал в аду и поговорил с Люцифером».

— Твою мать! — сказала Головастик, материализовавшись рядом со мной. — Мог бы и предупредить, что здесь лестница.

— Могла бы и спросить, — огрызнулся я. — Откуда я знал, что ты сразу придешь?

— Неважно, — отмахнулась Головастик. — Рассказывай.

Она выслушала мой рассказ молча, не задавая вопросов и никак не выражая отношения к моим словам. Но когда я закончил, она выразила все сразу. Никогда не слышал, чтобы кто-то ругался так витиевато и с таким чувством.

— Нельзя нам было сюда лезть, — сказала она, немного успокоившись. — Кто мог подумать, что легенды оживут… Хотя нет, я должна была об этом подумать. Вся вселенная состоит из противоположностей. Если в раю появились архангелы, значит, где-то должны появиться черти. Люцифер… твою мать!

— Боишься? — сочувственно спросил я.

— Боюсь, — призналась Головастик.

Я начал объяснять:

— Он говорил, что не злится на тебя…

Но Головастик меня прервала.

— Я не этого боюсь, — сказала она. — Просто я привыкла считать, что во всех известных мирах осталось только трое богов, четверо, если считать тебя, а если считать ушедших — семь-восемь, ну, девять, но никак не больше. Я допускала, что кто-то из нас может случайно открыть мир, в котором обитают другие боги, но я не думала, что это произойдет так быстро. Какой дурак станет плодить себе конкурентов? Я не учла, что это можно сделать сдуру, просто не подумав о последствиях. И я не знала, что воля простых людей может так сильно влиять на бытие свежеоткрытого мира. Кто мог подумать, что эти несчастные алкоголики приведут в нашу вселенную самого Люцифера?

— Ты сможешь с ним справиться? — спросил я.

— Не знаю, — ответила Головастик. — И не хочу узнавать, честно говоря. Надеюсь, он не врал, что ему наплевать на наши разборки. А если он врал, тогда я даже не знаю… Зря я оставила тебя в раю одного. Ты ведь об этом начал рассказывать, когда я тебя обругала?

— Об этом, — кивнул я.

— Ты должен был настоять, чтобы я тебя выслушала. Если бы я знала, что с тобой происходит…

— Я тогда и сам не знал, что со мной происходит, — вздохнул я. — Думал, ад будет таким же пустым, как рай поначалу. То есть, не думал…

— В том-то и дело, что не думал. Но теперь уже поздно рвать на себе волосы. Я ведь тоже дура еще та. Должна была сообразить, что тебя нельзя оставлять в раю без прикрытия. Привыкла быть самой крутой во всей вселенной, расслабилась… Эх, да что там говорить…

— Хочешь на ад посмотреть? — предложил я. — Могу проводить, тут недалеко.

— Не хочу, — отрезала Головастик. — Кстати, мы зря тут сидим. Не дай бог, припрется в гости еще кто-нибудь сверхъестественный.

— К тебе пойдем? — спросил я.

Головастик немного помолчала и ответила:

— Нет, ко мне мы не пойдем. Мы пойдем другим путем.

20

Я и не знал, что Головастик умеет пробивать магическую защиту обиталища Четырехглазого. А еще больше меня удивило, что сам Четырехглазый отнесся к нашему визиту совершенно спокойно. Поднял голову, коротко кивнул и снова склонился над грядкой огурцов, выпалывая сорняки.

— Все медитируешь? — спросила Головастик.

— Это не медитация, — покачал головой Четырехглазый. — Физический труд на свежем воздухе тоже полезен для души и тела, но это не медитация. Когда ты медитируешь…

— Избавь меня от подробностей, — перебила его Головастик. — У нас проблемы.

— Вечно у тебя проблемы, — кивнул Четырехглазый и потянулся за мотыгой, перерубить особенно крупный сорняк.

— У нас серьезные проблемы, — заявила Головастик. — У всех нас. Пока ты маешься дурью, во вселенной появился настоящий загробный мир.

— Говорил же я, что ваши семитские штучки не доведут до добра, — невозмутимо прокомментировал Четырехглазый. — Вместо того, чтобы всяким пророкам поклоняться, лучше бы Конфуция почитали. Или даосов.

Головастик глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Я понял, что она сознательно сдерживает себя, чтобы не наговорить сгоряча лишнего.

— Дыхательными упражнениями следует заниматься до того, как сделаешь глупость, — сказал Четырехглазый. — Тогда и глупость не сделаешь.

— Ты считаешь, мы сделали глупость? — спросила Головастик.

— А что, нет? — ответил Четырехглазый вопросом на вопрос. — Кто тебя тянул в параллельные миры?

— Но ты живешь в параллельном мире уже две тысячи лет!

— В моем мире нет ни людей, ни богов, — сказал Четырехглазый. — Потому что я осторожен. А ты нет. Сколько дней ты медитировала перед тем, как открыть свой первый мир?

— Я не люблю медитировать, — смущенно ответила Головастик.

— Зря. Очень помогает держать воображение в отведенном для него месте. Ну ладно, я еще могу допустить, что ты открыла опасный мир случайно, не подумав о последствиях. Но зачем ты подарила это знание Бомжу?

— У меня не было другого выхода. Ты же помнишь, какую кашу он заварил.

— Другой выход есть всегда, — наставительно произнес Четырехглазый. — Ты могла тихо уйти, разменяв Сергея на Лену. Судьба мира к тому моменту была уже решена, не было никакой необходимости продолжать противостояние.

Я непроизвольно поежился. Головастик бросила на меня быстрый взгляд и сказала:

— Я не могла его бросить.

— Могла, — возразил Четырехглазый. — Но не захотела. Что ж, это твое право и твой выбор. Но почему ты не пообещала Бомжу что-нибудь менее значимое?

— Он бы не согласился на менее значимое!

— И это говорит мать лжи, — улыбнулся Четырехглазый. — Ни за что не поверю, что ты не могла так сформулировать условия сделки, чтобы запутать Бомжа и втюхать ему пустышку.

— Я так и сделала, — заявила Головастик. — Он подразумевал гораздо большее.

— А ты должна была дать ему гораздо меньшее, — заявил Четырехглазый. — А раз уж дала то, что нельзя давать — потом надо было принять меры.

— Какие меры? — настороженно спросила Головастик. — Убить его, что ли?

Четырехглазый пожал плечами.

— Может, и убить, — сказал он. — Тебе виднее. Но раз ты дала такую силу тому, кто наверняка направит ее во вред, ты обязана была принять меры. Если не убить, так хотя бы следить за каждым его шагом.

— Как можно за ним следить? — удивилась Головастик. — Любой из нас, если захочется скрыться от наблюдения товарищей…

Четырехглазый покровительственно улыбнулся.

— Ну-ну, — сказал он. — Если тебе что-то не по силам, это еще не значит, что оно не по силам никому. Установить слежку за богом вполне возможно.

— Ты знаешь, где сейчас Бомж?! — воскликнула Головастик.

— Знаю, — подтвердил Четырехглазый. — Я всегда знаю, где находится каждый из вас. Кто-то должен это знать. Кто-то должен нести ответственность за свору престарелых оболтусов, вообразивших себя всемогущими. Иначе вы бы давно уже разнесли планету на куски.

— Где Бомж? — спросила Головастик.

— Это сейчас несущественно, — отмахнулся Четырехглазый. — Гораздо важнее другое — где сейчас Люцифер.

— И где же он? — спросила Головастик.

Чем дальше, тем более растерянной она выглядела.

— А это мы скоро узнаем, — сказал Четырехглазый. — Вы готовы к приключениям?

— К каким приключениям? — переспросил я.

— Сейчас узнаете, — улыбнулся Четырехглазый. — Поехали.

21

Мы стояли посреди большой поляны, заросшей ослепительно яркими алыми цветами, то ли розами, то ли маками. Было очень жарко и душно. Слева от нас, метрах в пятнадцати-двадцати, валялась на боку крупная львица, трое молодых львят увлеченно терзали ее соски. Рядом лежали еще две львицы поменьше, при виде нас они настороженно подняли головы, но тут же успокоились и снова завалились в траву. Пели цикады. Повсюду порхали крупные бабочки и мелкие птички.

— Это тоже рай? — спросил я.

— Рай, — кивнула Головастик. — Только тропический. В соответствии со вкусами нашего четырехглазого друга.

Четырехглазый тем временем уже целеустремленно шагал непонятно куда. Я проследил взглядом направление его движения, продолжил линию и заметил какое-то шевеление в высокой траве.

— Кажется, нам туда, — сказал я и указал пальцем в нужную сторону.

Головастик посмотрела в указанном направлении и хихикнула.

— Я его люблю, — сказала она. — Пойдем, сейчас увидишь мастер-класс.

— Какой еще мастер-класс? — не понял я. — Ты о чем?

— Сейчас увидишь, — повторила Головастик и снова хихикнула.

Через минуту стало ясно, почему шевелится трава. Я почувствовал, что краснею. Нет, я ничего не имею против хорошей групповухи, но должна же быть среди участников хоть одна женщина!

Четырехглазый некоторое время задумчиво созерцал эту картину, а затем крикнул:

— Черный! — и добавил, уже тише: — Вылезай, подлый трус.

Ритмично шевелящаяся куча смуглых тел сбилась с ритма, задергалась и распалась, выпростав из своего нутра молодого мужчину, еще более смуглого, чем остальные участники групповухи. Если считать, что большинство участников мероприятия — индусы, то этот… помесь индуса с негром, что ли?

Мужчина смазливо улыбнулся, обнажив крупные белоснежные зубы. Мне вдруг стало противно. Умом-то я понимаю, что в гомосексуализме нет ничего особенно гадкого, но инстинктивное предубеждение все равно остается.

— Решил поменять ориентацию, Черный? — спросил Четырехглазый.

Улыбка Черного выросла почти до ушей.

— Нельзя поменять то, чего нет, — ответил он. — Ты ведь знаешь, у меня никогда не было определенных предпочтений. Я люблю весь мир. Бог — это любовь, правда, Головастик?

Головастик хихикнула. Четырехглазый нахмурился.

— Иногда твоя любовь принимает извращенные формы, — сказал он.

Черный рассмеялся.

— В природе нет извращений, — заявил он. — Извращения бывают только в извращенных мозгах.

— Можешь считать мои мозги извращенными, — сказал Четырехглазый. — Скажи мне, Черный, правда ли, что тебе надоел твой имидж? Ты действительно захотел сменить маску? Мне не показалось?

Улыбка Черного мгновенно угасла.

— Да, захотел, — отрывисто произнес он. — Ну и что? Когда Бомж менял образ, ты ему не препятствовал. И Головастику тоже не препятствовал, оба раза.

— Ни Бомж, ни Головастик не выходили за границы дозволенного, — сказал Четырехглазый. — А ты вышел.

— А кто определяет границы дозволенного?

Четырехглазый загадочно улыбнулся и ответил:

— Я.

Черный аж вздрогнул от неожиданности.

— Ты?! — переспросил он. — С чего это вдруг?

— Должен же кто-то присматривать за вами, оболтусами, — вздохнул Четырехглазый.

— Почему?! — воскликнул Черный. — Почему ты не хочешь позволить событиям идти своим чередом? Ты больше не веришь в дао?

— Дао не есть бездействие, а нирвана не есть пассивность, — заявил Четырехглазый. — Я тоже часть дао, мои слова и дела тоже направляют путь вселенной. Я всего лишь капля воды в океане мироздания, но иногда одной капли достаточно, чтобы обрушить плотину.

— Так давай ее обрушим!

Четырехглазый досадливо поморщился.

— Ты не дослушал, — сказал он. — Иногда капли воды достаточно, чтобы обрушить плотину. Иногда — чтобы не обрушивать. Я выбираю второе.

— Почему?

— Потому что таково мое понимание правды.

Черный отвернулся. Я не видел его лица, но был уверен, что оно искажено гримасой гнева и, кажется, отчаяния.

— Зачем? — тихо спросил Черный, не поворачиваясь. — Зачем тебе все это? Ты как собака на сене, Четырехглазый, ты имеешь огромную, ни с чем не сравнимую власть и совсем ею не пользуешься.

— Бодливой корове рога не положены, — сказал Четырехглазый.

— А зачем рога небодливой корове? Чтобы гордиться ими и никогда ни в коем случае никого не бодать?

— Ты прав.

Некоторое время Черный стоял неподвижно, затем обернулся и выжидательно уставился на Четырехглазого, ожидая продолжения.

— Я ответил на твой вопрос, — сказал Четырехглазый. — А теперь я буду задавать свои вопросы.

Черный виновато опустил глаза.

— Ты и так знаешь все ответы, — сказал он.

— Иногда вопросы важнее ответов. Зачем ты стал менять маску? Соскучился по настоящим приключениям? Подумал, что новые боги добрее старых? Решил, что в этот раз твоя задница обойдется без порки? Подумал, что я забыл дорогу на Землю? Я правильно спрашиваю?

— Весной ты так и не вылез из своей берлоги, — пробормотал Черный.

— Весной мне не было нужды вылезать, Сергей справился и без меня. Он прошел свой путь, совершил восхождение и по праву встал рядом со мной. И с тобой. Или тебе надоело стоять на вершине мира? Решил спуститься вниз? Могу поспособствовать.

Черный смотрел в землю, кусал губы и молчал. Четырехглазый продолжал говорить, и каждое его слово било Черного, как невидимая плеть.

— Зачем ты предаешь наше прошлое? — спрашивал Четырехглазый. — Разве в единственном цветке лотоса меньше гармонии, чем во всех райских кущах, вместе взятых? Разве прекрасное можно измерить числами? Разве ты не знаешь, что в великом знании много печали? Разве ты разучился отличать неизбежное зло от зла, привнесенного в мир сдуру? Разве ты не видишь, что открыл врата злу?

— Добра без зла не бывает, — негромко возразил Черный.

— Но это не повод раскачивать лодку. Чтобы понять семитскую мораль и принять ее всем сердцем, надо родиться семитом. Ты не сможешь носить маску Люцифера, пока не переродишься.

Я наклонился к уху Головастика и тихо спросил:

— Черный — это Люцифер?

Головастик хихикнула и сказала:

— Только сейчас догадался? Четырехглазый — молодец! Как он его раскрутил… Эх, мне бы такую веру…

— Свято место пусто не бывает, — сказал Черный. — Глупые люди открыли вакансию, я занял место…

— Если в святом месте скорпионы начнут справлять свадьбу, ты тоже займешь это место? — спросил Четырехглазый. — Если вампир предложит тебе бессмертие в обмен на карму, ты станешь пить его кровь?

— Сергей это сделал! — воскликнул Черный.

— Тогда он еще не был богом, — заявил Четырехглазый. — Не все, что дозволено смертному, дозволено богу. Бог — не только сила и власть, но еще и ответственность. Ты забыл лицо своего отца.

Черный недовольно поморщился.

— Нашел что читать, — проворчал он. — Ты еще про ка лекцию прочитай.

— Надо будет — прочитаю, — заявил Четырехглазый. — И про ка, и про свет и тьму… Короче. Если я увижу в раю или аду хоть одного ангела или черта, или херувима, или серафима шестикрылого… Угрозу сформулировать или сам уже все понял?

Черный тяжело вздохнул.

— Они же там теперь сами заводиться будут, — сказал он.

— А ты проследи, чтобы не заводились. Заклинание какое-нибудь придумай, амулетов понавешай… Любишь гадить — люби за собой дерьмо убирать.

— Это все? — спросил Черный.

— Не все. Через тринадцать дней Бомж должен закрыть врата в рай. По собственной воле. Меня не интересует, как ты это устроишь. Подумай, напряги мозги, дай отдых члену, он у тебя от этого не отвалится.

Черный, казалось, был готов заплакать.

— Я не смогу, — пробормотал он.

Четырехглазый вдруг резко шагнул вперед, схватил Черного за длинные волосы, намотал на запястье и резко дернул вниз. Черный согнулся в неестественной позе, на мгновение мне показалось, что Четырехглазый сейчас накажет его так, как принято в российских тюрьмах. Но нет, Четырехглазый зафиксировал захват, повернул лицо Черного вверх и медленно заговорил, цедя слова сквозь сжатые в злой гримасе губы:

— Ты сможешь все. А если не сможешь — я лично отправлю тебя в самое гадкое место, какое только найдется в помойке, которую ты открыл. Я залезу в твою душу до самого дна и выпью все твои страхи. А потом я выплесну их в кокон, которым окутаю тебя, и мы будем наблюдать, как чахнет твой разум. В прошлом богов казнили и за более мелкие проступки.

Черный задрожал мелкой дрожью, его лицо утратило черноту и стало просто смуглым. Я не сразу сообразил, что он побледнел.

— И разгони этих пидарасов, в конце-то концов! — рявкнул Четырехглазый, завершая свою речь.

Впервые с начала разговора он потерял над собой контроль.

Черный дернулся, вырвался, потерял равновесие, грузно плюхнулся на задницу и стал смешно открывать и закрывать рот. Он явно хотел что-то сказать, но не мог выдавить из себя ни единого слова.

Впрочем, пидарасы, как назвал их Четырехглазый, в словах не нуждаясь. Секунду назад они смирно стояли в сторонке, выстроившись в шеренгу, а теперь уже улепетывали со всех ног, сверкая в воздухе босыми пятками.

— Все, — сказал Четырехглазый. — Нам больше нечего здесь делать. А ты, мразь, — от ткнул пальцем в Черного, — через пять минут оторвешь от земли свою черную задницу и займешься делом. А если не оторвешь — потом не обижайся, я слов на ветер не бросаю. Все, пошли отсюда.

22

Мир моргнул и превратился во внутренний дворик калифорнийской виллы Головастика. Хозяйка виллы стояла рядом со мной.

— Ну и ну, — сказала она. — В последний раз я его видела в таком состоянии во времена короля Артура. Бедный Черный! — она хихикнула. — Ну да ладно, все хорошо, что хорошо кончается. Давай лучше выпьем. Такое мероприятие надо обмыть.

Головастик взмахнула рукой, вдруг пошатнулась и упала… гм… в появившееся сзади нее мягкое кресло. Посмотрела на мое вытянувшееся лицо и расхохоталась. А потом взмахнула рукой еще раз и другое кресло ударило меня сзади под коленки. Я тяжело плюхнулся в него и пробурчал:

— Что-то ты расшалилась сегодня…

— Знаю, — кивнула Головастик. — Обычно я до такой ерунды не опускаюсь, но сегодня…

Я вдруг почувствовал, что моя рука держит фужер, доверху наполненный шампанским.

— За победу, — провозгласила тост Головастик. — За нашу победу.

Мы выпили и я спросил:

— А как Четырехглазый догадался, что это Черный изображал Люцифера?

Головастик странно посмотрела на меня и ответила:

— Он не догадался. Он просто сделал это реальностью.

Мы немного помолчали, а затем я сказал:

— Если Четырехглазый вдруг захочет сотворить что-нибудь из репертуара Бомжа…

Мой фужер снова наполнился шампанским.

— Давай выпьем за то, чтобы он не захотел, — сказала Головастик. — Потому что если Четырехглазый съедет с катушек… об этом лучше даже не думать. Давай лучше напьемся.

— Ну… — замялся я. — Пожалуй, нет. Ты как хочешь, а у меня на этот вечер другие планы.

— Лена? — догадалась Головастик. — Это правильно. То-то я тогда удивилась, что вы так быстро расстались.

— Лена говорит, у нас нет будущего, — сказал я. — Нам не о чем разговаривать, у нас нет общих дел…

Головастик хихикнула.

— Женщины всегда так говорят, когда молодые, — сказала она. — Только с возрастом понимаешь, что общие дела — ерунда. И общие интересы — ерунда. Да и любовь, по большому счету — тоже ерунда. Главное, чтобы партнеры были друг для друга родными. Знаешь, что такое родной человек?

— Что?

— Да ничего особенного. В языке обычных людей тоже есть магия, есть некоторые слова, для которых нет разницы между словом и действием. «Я извиняюсь», например. Или «она для меня родная». Это просто статус. Ты живешь с человеком, ты рассматриваешь его как продолжение себя, как другую ипостась себя, ты не отделяешь его эмоции от своих, ты рассказываешь ему о своих проблемах, делишь с ним радости и печали, помогаешь подняться, когда он падает, зализываешь его раны… Люди циничны, они любят говорить, что любовь не живет долго, что нужно думать о будущем, а не жить в прошлом. Жизнь не стоит на месте, нельзя смотреть на мир сквозь гнутое стекло. Но если ты любишь кого-то, тебе наплевать, что говорят люди. И секс не имеет здесь никакого значения. Любовь — это не секс, любовь — это когда два человека становятся одним, когда их сердца бьются синхронно, когда они воспринимают мир таким, какой он есть, и не нуждаются в иллюзиях. Потому что иллюзия, в которую веришь всем сердцем, перестает быть таковой. «Бог — это любовь», сказал апостол Павел. Он имел ввиду совсем другое, но слова обычно имеют больше одного значения. Когда ты любишь, ты становишься богом своего внутреннего мира. Ты открываешь его навстречу любимому и наполняешь новыми чувствами. Душа, не испытавшая настоящей любви, уродлива.

— А ты? — спросил я. — Ты кого-нибудь любишь?

Головастик хихикнула.

— Я люблю всех, — сказала она. — Я знаю, что ты сейчас думаешь, ты думаешь, что любить всех — значит не любить никого. В каком-то смысле ты прав, но это твое понимание правды. Поверь мне, оно не единственное.

— Ты считаешь, у нас с Леной настоящая любовь? — спросил я.

— Не мне решать, — ответила Головастик. — Помнишь, что я говорила про слова, которые не отличаются от действий? «Я люблю» — тоже из этих слов. Если ты повторишь «я люблю Лену» достаточное количество раз, то ты ее полюбишь. Собственно, ты уже любишь ее, хоть и пытаешься разлюбить. По-моему, зря.

— Ты говоришь так, потому что действительно так считаешь? — спросил я. — Или потому что хочешь через меня вновь обрести контроль над Леной?

Головастик рассмеялась.

— Ты уже начинаешь ориентироваться в божественной жизни, — сказала она. — Верно и то, и другое. Мир сложен и многообразен, в любом действии и в любом желании сплетены тысячи разных мотивов. Когда ты описываешь их словами, ты выбираешь главные среди них и когда ты их выбрал, они действительно становятся главными. Потому что понятий, для которых нет разницы между словом и действием, гораздо больше, чем кажется на первый взгляд.

Я растерянно помотал головой.

— Ты меня совсем запутала, — сказал я. — Что я, по-твоему, должен сейчас делать?

— Только то, что считаешь нужным, — ответила Головастик. — Но помни — любое действие меняет реальность. Любое твое решение будет правильным, потому что ты уже почти стал настоящим богом. Ты не прогибаешься под окружающий мир, ты прогибаешь его под себя. Так иди и прогни его так, как считаешь нужным.

Я немного подумал и сказал:

— Хорошо. Пойду прогибать.

— Удачи тебе! — улыбнулась Головастик и отсалютовала мне наполненным фужером, в который теперь было налито не шампанское, а красное вино.

Другой такой же фужер оказался в моей руке. Мы выпили за удачу и я отправился прогибать мир.

23

Мы лежали, обнявшись, на теплом песке. Рядом тихо плескалось теплое море, с неба светило теплое солнце, весь мир был теплым и ласковым. Далеко-далеко, у самого горизонта, в ласковых лазурных водах резвились дельфины. А может, и не дельфины, может, в этом мире водятся какие-то другие существа.

Лена пошевелилась, приподнялась на локте и растерянно уставилась вдаль.

— Это рай? — спросила она. — Настоящий рай, такой, каким он должен быть? Без коровьих скелетов, без гурий, без архангелов и чертей?

— Не знаю, — ответил я. — Наверное, это можно назвать и раем, только, по-моему, лучше придумать другое слово. Слово «рай» слишком затаскано, оно слишком обросло артефактами. Архангелы те же самые…

Лена протянула руку и вытащила из воздуха яблоко. Откусила и протянула мне.

— Змея-искусителя изображаешь? — спросил я, улыбнувшись.

— Никого я не изображаю, — ответила Лена. — Просто хочу поделиться вкусным яблоком. Никаких намеков, никаких параллелей.

Я вздохнул.

— Боюсь, без намеков и параллелей нам уже не обойтись, — сказал я. — За тысячи лет символами обросло все. Яблоко — не просто вкусный фрукт, а символ то ли познания, то ли этики, то ли черт знает чего еще. Рай — не просто хорошее место для отдыха, а гнездовье целой толпы сверхъестественных существ. О чем ни подумаешь, везде натыкаешься на плоды народного мифотворчества. А иногда так хочется, чтобы вокруг был просто рай, в котором на деревьях растут просто яблоки…

Лена улыбнулась и поцеловала меня в губы.

— Это просто рай, — сказала она, завершив поцелуй, — а это просто яблоко. Ешь и ничего не бойся.

Я откусил. Яблоко было потрясающе вкусным, даже не помню, ел ли я когда-либо такие яблоки на земле.

— Ну как? — спросила Лена. — Ничего нового не познал?

Я пожал плечами.

— Вроде нет, — сказал я. — Кажется, это действительно просто яблоко.

Некоторое время мы молчали, а затем Лена спросила:

— Что теперь будет с миром?

— С каким?

— С нашим родным. С Землей.

— Ничего не будет, — сказал я. — До тех пор, пока за ним присматривает Четырехглазый, с ним ничего не случится. Я и не думал, что Четырехглазый так силен.

— А что будет с моим… гм…

— Ничего с ним не будет, — ответил я, не дожидаясь, пока Лена подберет подходящее слово. — Больше никаких глобальных экспериментов, никакой загробной жизни, никаких пророков и апостолов. Четырехглазый взялся за это дело всерьез. Не знаю, что конкретно он будет делать, знаю только одно — до тех пор, пока капля воды, с которой Четырехглазый так любит себя сравнивать, предпочитает не разрушать плотину, эта плотина будет стоять.

— Опять начал притчами изъясняться, — улыбнулась Лена. — Ты как, надолго планируешь тут поселиться?

— Пока не надоест.

— А как же познание, власть, приключения?…

Я безразлично махнул рукой.

— Наплевать, — сказал я. — Когда-нибудь мне наверняка надоест тихая жизнь в маленьком личном раю, но пока я хочу насладиться ей настолько, насколько возможно. И я приглашаю тебя разделить мое наслаждение.

— А потом? — спросила Лена. — Что будет потом?

— Не знаю, — сказал я. — До этого «потом» еще надо дожить. Возможно, никакого «потом» и не будет. Головастик говорила, что ушедшие обычно не возвращаются.

Лена вдруг зябко поежилась.

— Значит, мы ушедшие, — протянула она, не то спрашивая, не то утверждая. — Никогда не думала, что это случится так быстро.

— Хочешь вернуться в большой мир? — спросил я. — Поучаствовать в интригах и ссорах бессмертных?

— Не хочу, — решительно ответила Лена. — Пока мне не надоест наслаждение, которое ты предлагаешь — нет. А это действительно твой личный рай?

— Конечно, — ответил я. — Разве ты еще не поняла? Любой новый мир — всегда личный рай того, кто его открывает. Для Головастика рай — мир ничем не ограниченной боевой магии, для Четырехглазого — большое пустое пространство, где можно медитировать и ничто тебя не отвлекает, для Бомжа… ну, ты сама видела.

— А для тебя? — спросила Лена.

— Не знаю, — пожал я плечами. — Поживем, увидим. Если ты не против, конечно.

— Я не против, — сказала Лена.

Она пытливо посмотрела на меня и вдруг спросила:

— Те красивые слова про любовь, которые ты говорил, им тебя Головастик научила?

Я замялся, не зная, что ответить.

— Ну… — наконец выдавил я из себя, — да, Головастик. Но это не важно. Головастик говорит, что для очень многих слов нет разницы между словом и действием. Если много раз повторять «я тебя люблю», то рано или поздно обязательно полюбишь. Многие говорят, что любовь приходит сама собой, ее сравнивают с ударом грома, с какими-то еще стихийными бедствиями, но по-моему, она приходит только тогда, когда ты сам позволяешь себе попасть под стихийное бедствие.

— А ты хочешь этого? — спросила Лена.

— Очень хочу, — ответил я. — А ты?

Лена улыбнулась.

— Конечно, — сказала она. — Разве ты еще не понял?

Я пожал плечами.

— Теперь понял, — сказал я.

Некоторое время мы лежали молча, потом Лена вдруг хихикнула.

— Как-то глупо получается, — сказала она. — Лежат двое влюбленных и говорят друг другу: «Давай влюбимся?» «Давай!» Бред какой-то.

— Что поделать, — сказал я. — Наш друг Павел не зря говорил, что во многих знаниях много печали. Хорошо быть маленьким и глупым — тогда можно верить, что все в мире происходит само собой, а от тебя не зависит ничего и тогда жить становится немного страшно, зато очень спокойно. Дергайся, не дергайся, все равно ничего не изменишь. А вот когда ты большой, сильный и умный, вот тогда ты понимаешь, что жизнь — это не только приключение, но и ответственность.

— А если ты не хочешь ответственности, — продолжила Лена, — ты придумываешь себе рай и уходишь в него. Прощай, жестокий мир…

— По-моему, лучше так, чем оставаться в нем и делать его еще более жестоким.

— Это твой выбор, — пожала плечами Лена. — Не знаю, правильный он или нет, но я его разделяю. Потому что я тоже прячусь, только не в свой рай, а в твой. Спрятаться в личный рай любимого человека — тоже способ уйти из жестокого мира.

— Ты действительно любишь меня? — спросил я. — Или ты говоришь так, чтобы помочь себе полюбить?

— Какая разница? — улыбнулась Лена. — Воспринимай мои слова как хочешь. Правда в глазах смотрящего.

— Это точно, — сказал я. — Правда всегда в глазах смотрящего. И знаешь что? Я постараюсь смотреть на тебя правильно. И не только на тебя. Не могу обещать, что так будет всегда, но я постараюсь, чтобы было так.

— Хорошо, — сказала Лена. — Ну что, пойдем, осмотрим наше убежище?

— Пойдем, — сказал я.

И мы пошли вдоль берега на восток, прочь от заходящего солнца. Наши тени расстилались впереди, длинные, как дороги, и по этим нарисованным дорогам мы шли. Куда? Пока не знаю. Но я верю, что впереди все будет хорошо. Потому что я буду стараться смотреть на мир правильно. Я буду очень стараться.

Назад: ЧАСТЬ ВТОРАЯ. РАЙ НАМ ТОЛЬКО СНИТСЯ

На главную: Предисловие