Муха-цокотуха
1
Муха, муха, цокотуха, позолоченное брюхо, муха по полю пошла, муха денежку нашла…
Да, все так и было.
Даже позолоченное брюхо. Почему бы и не считать позолоченным брюхом изыск пирсинга — сережку, украшавшую отнюдь не ушко, но пупок Тани Мухиной? Мать, конечно, ругалась; отец молча повертел пальцем у виска.
Ну и что?
Женщинам испокон веку хочется себя украсить, и первую из них, проколовшую с этой целью уши, родитель наверняка покритиковал аналогичным жестом… Со времен Евы мужчины-шовинисты не терпят женщин-новаторов. Притесняют и изгоняют из эдемов. Хотя у Евы, по слухам, пупка не наблюдалось…
Муха шла не по полю — по одному из бульваров Царского Села. Вернее, по пустынной липовой аллее, протянувшейся вдоль него. Наверно, думала Муха, под этими липами гуляла юная Ахматова с влюбленным в нее Гумилевым, а чуть раньше здесь же хулиганистый лицеист Пушкин в компании дружков прикидывал: где бы раздобыть бутыль казенной, соорудить ведерную чашу пунша и устроить пирушку, совсем как у взрослых…
В общем, романтичное место. Поэтическое.
Таня Мухина стихов не писала, вопреки распространенному мнению, что в шестнадцать лет вирус виршеплетства поражает всех особ женского пола. Но романтики не чуждалась, скорее наоборот…
Муха шла по аллее и не спешила. Хотя опаздывала. Но так и было задумано. Пусть Толик подождет, помучается. Пусть не думает, что раз он двадцатилетний студент, то дуреха-десятиклассница так сразу и повиснет у него на шее. И не только на шее — значение взглядов, бросаемых ее кавалером на иные части тела подружки, могла распознать самая неискушенная девчонка.
Муха такой — неискушенной — и была. Но кружить головы кавалерам так и не сбывающимися надеждами весьма любила…
…Денежка лежала под ногами. Возле самого поребрика, отделявшего пешеходную часть аллеи от засаженного липами газона. Копеечка… Фу. Неизвестно, какого номинала и в какой валюте денежку обнаружило в поле насекомое отряда двукрылых, прославленное классикой. Но не копеечку, это точно. Иначе и нагибаться бы не стоило, не говоря уж о возможности закупки кухонной утвари…
И Таня Мухина прошла мимо. Не нагнулась. Пошла дальше, по-прежнему не спеша.
Но через десяток шагов узрела вторую денежку — того же достоинства и ровнехонько на том же расстоянии от поребрика. Совпадение это тоже никак внимания Мухи не зацепило. Но на третью монетку — расположенную точь-в-точь как две первые — она невольно взглянула чуть внимательнее… Что-то не так. То ли размер чуть-чуть отличается от копеечки, то ли блеск несколько иной.
Муха нагнулась.
Не просто денежка — валюта! Надпись на аверсе монетки гласила: «1 cent». Один штатовский цент… Хотя нет, нет… С американской мелочью Муха была знакома, отец в молодости увлекался нумизматикой, да и сейчас не совсем забросил. Несколько центов и юбилейных десятицентовиков у него завалялись, и Таня любила разглядывать монеты, мечтая о дальних странах…
Цент не американский. Память у Мухи хорошая. На штатовских центах отчеканено «one cent», на десяти-центовиках «one dime»… А латиноамериканцы пишут по-испански: «сентаво» («centavos»). Австралия? Новая Зеландия? Вроде валюта там тоже доллары, а вот как именуется мелочь, Мухина не вспомнила.
Решая нумизматическую загадку, она вернулась назад, за двумя первыми монетками. Не копеечки… Те же центы неизвестной державы. Спрятав находки, пошла прежним курсом.
«Подарю отцу, обрадуется», — решила Муха и в тот же момент увидела четвертую денежку. Интересно… Такое идеально ровное расположение не могло быть случайным. Никак не могло. Не падают монеты из прохудившегося кармана с такой регулярностью.
Вторая загадка.
Первую, впрочем, Муха разгадала быстро — оглядев новые находки. Поднятая раньше оказалась слегка испачкана землей, не иначе наступил кто-то, — и лишь теперь Таня увидела над мелкой надписью «1 cent» вовсе уж крохотные буковки: «euro».
Вот оно что… Евро, новая европейская валюта. Татьяна видела и держала в руках купюры евро, но разменные монеты ей до сих пор не попадались, а они, помнится, как раз центы…
Отец обрадуется, подумала Муха. С легким разочарованием подумала: загадка решилась слишком легко.
Но оставалась вторая: кто и зачем раскладывал здесь монетки? Именно раскладывал — после пятой находки последние сомнения рассеялись. Обозначен путь. Или след? Чей? С какой целью?
Сладкое предвкушение тайны защекотало романтическую душу Мухи. Она обожала тайны и загадочные истории — с хорошим концом, разумеется. Запоем читала книги о приключениях Гарри Поттера, по нескольку раз пересмотрела снятые по ним фильмы и охотно принимала участие в многочисленных порожденных сериалом играх — эпидемия поттеромании бушевала среди школьников средних и даже старших классов.
…Шестая и седьмая монетки лежали почти рядом — в полуметре друг от друга. И, надо понимать, обозначали поворот пути или следа — здесь от бульвара отходила подъездная дорожка к притаившимся среди зелени домам. Похоже, в одном из них жил коллега Мухи по увлечениям, ищущий единомышленников — таким вот интересным способом. Вариант беспроигрышный — надо иметь определенный склад характера, чтобы опознать в валяющейся под ногами мелочи тайный призыв…
Следующие монетки Таня не подбирала — пусть лежат, может быть, и первые она вернет на место, когда познакомится с загадочным автором послания. Нет, одну все-таки прихватит — для отца.
Таинственный путь привел к двухподъездному дому, не выходящему на бульвар, — здание, живописно обрамленное зеленью, стояло во втором ряду построек. Два этажа — все дома тут стояли такие, много десятилетий обывателям Царского Села высочайше запрещалось возводить строения, превышающие этажностью императорскую резиденцию Муха, впрочем, жила на окраине, в новостройках. В точечной многоэтажке. Там — никакой романтики старых особнячков, помнящих звон гусарских шпор и шорох шелковых кринолинов…
У двери подъезда поблескивала очередная монетка. Таня помедлила. Толик? — ладно, подождет час вместо запланированного Мухой получаса. Но входить в подъезд не спешила. Подняла голову — может, кто-то наблюдает и подаст знак? Никого. Разве что на нее смотрят в незаметную щелочку между занавесками… Очередной тест?
Таня заметила большую трещину, рассекающую фасад сверху донизу как раз посередине. Кое-как замазанная и схваченная скобами-стяжками, трещина показалась Мухе весьма романтичной. В какой-то полной приключений и ужасов книжке ей встречалось похожее — и в душераздирающем финале замок тайн рухнул грудой обломков, расколовшись именно по такой трещине…
Она коснулась висевшего на груди кусочка янтаря с навеки застывшим внутри насекомым. Привезенный из Прибалтики, амулет помогал (Муха считала — помогал) в самых разных жизненных трудностях Кстати, и с Толиком они познакомились, можно сказать, благодаря этому украшению — он заинтересовался, потом прочел длинную, но увлекательную лекцию о янтаре и древних насекомых, учился новый кавалер на биологическом факультете…
Муха верила (ну, почти верила), что в сомнительных ситуациях стоит прикоснуться к амулету — и он подскажет, что делать.
Янтарь оказался теплым и приятным на ощупь, без противной, как порой случалось, скользкости. Все сложится удачно. Таня решительно шагнула вперед.
Приключилась бы подобная история в вечерней или ночной тьме, Муха призадумалась бы — стоит ли прислушиваться к амулету. Но яркий летний полдень рассеивал опасливые сомнения. Старинная высокая дверь подъезда скрипнула и пропустила ее внутрь.
2
Толик не ждал Мухину у Московских ворот, как она рассчитывала — и, собственно, как он сам собирался. Он уже привык к Татьяниной манере постоянно опаздывать, но сегодня Толику отчего-то не стоялось на месте. Он бросал взгляды то на минутную стрелку часов, то на бульвар, по которому должна была подойти Татьяна, потом не выдержал и пошел ей навстречу.
Напряженно всматривался в даль, и — не то показалось, не то действительно — между зеленью лип мелькнул бежевый Танькин костюмчик. Мелькнул и исчез. Свернула? Толик прибавил шагу.
3
На площадке первого этажа лежала еще одна монетка. Последняя. Прямо перед дверью. Муха снова помедлила. Подняла было руку к звонку — и опустила. Как-то неловко… Вдруг там, внутри, взрослые солидные люди, понятия не имеющие об авторе этой шутки…
И тут дверь открылась. Без звонка.
Муха на всякий случай сделала вид, что просто так идет мимо. Прогуливается.
Высокий мужчина, одетый не по-домашнему — летний светло-серый костюм, галстук, — ничуть не удивился, обнаружив за дверью Таньку.
— Вы, наверно, к Роберту? Проходите. — И он отступил в глубь прихожей.
Эмоций в голосе мужчины не слышалось. Не только удивления или недовольства нежданным визитом — вообще никаких. Голос напоминал механический, записанный на пленку — тот, что объявляет остановки в метро.
Муха не заметила этих фонетических особенностей. Внутри ее нарастало ликование: угадала! Есть еще приключения в жизни! И какое романтичное имя — Роберт… Она шагнула в квартиру.
— Прямо до конца и направо, — так же бесцветно проинформировал мужчина.
Глаза приспособились к полумраку вытянутой, пещерообразной прихожей, и Муха двинулась дальше. Прошагала мимо старинного трюмо с мутным зеркалом, мимо вешалки, обильно увешанной одеждой, мимо низкой длинной тумбочки, вся обувь в которой не помещалась и была навалена сверху, мимо всевозможного хлама, приткнувшегося в углах и развешанного по стенам…
Три ближние двери оказались закрыты. Четвертая, последняя, — распахнута. Из нее прорывался в коридор поток солнечного света и распихивал, расталкивал в стороны пыльный сумрак. Муха немедленно вообразила себя героиней фэнтези, юной и отважной эльфийской принцессой, пробирающейся по пещере, полной опасностей, к… К чему — она пока не успела придумать. Но к чему-то прекрасному и сияющему…
— Роберт? — позвала Танька, смешав в нужной пропорции вопрос, извинение и некую долю кокетства. А неловкость, ощущаемую, несмотря на всю любовь к авантюрам и приключениям, постаралась скрыть.
Никто не ответил.
Комнату заливал яркий свет. Широченное окно с раздернутыми шторами выходило на южную сторону, на пустырь и глухой забор военного училища — и солнце ослепило Муху.
Зажмурившись, она смутно увидела лежащую на полу человеческую фигуру, крестообразно раскинувшую руки. И ничуть не удивилась. Вполне естественно встречать в такой позе гостей, приглашенных столь необычным способом.
— Роберт? — позвала Танька громче и настойчивей, входя в комнату.
Фигура не пошевелилась, ничего не ответила. Глаза привыкли к яркому свету, и Муха наконец разглядела, что лежит на полу.
— Дурак ты, Роберт, и шутки у тебя дурацкие… — Голос ее дрогнул от разочарования.
4
Тревога нарастала.
Толик метнулся в одну сторону, в другую… Ничего. Танька не присела отдохнуть на скамейку (да и нет у нее такого обыкновения, не старушка, в самом деле). Не перешла усаженный липами газон и проезжую часть, чтобы пойти вдоль домов, по тротуару…
Увидела его и решила поиграть? Спрятаться? Порой у Татьяны свет Ивановны рецидивы детства прорываются совершенно неожиданно…
Поразмыслив недолго, Толик отверг версию. Мухина, перед тем как свернула и исчезла из видимости, шла по открытому месту — а Толика скрывала зелень. Никак не могла она его заметить…
Обознался? Лицо ведь не разглядел… Мало ли девиц в Царском Селе носят бежевые костюмчики и коротенькие, не прикрывающие живот топики? Но Толик был уверен — она. Даже не в знакомой одежде и сумочке дело. Походка, пластика движений — точно она, Толик такие вещи чувствовал очень хорошо…
Стоп! Ведь Татьяна шла, словно что-то искала, что-то высматривала на утрамбованном песке аллеи…
Толик с максимальной точностью восстановил в памяти траекторию Мухи — и двинулся по ее следам, внимательно глядя под ноги…
5
Как ни печально, родственной душой Роберт не оказался.
Придурок, склонный к дебиловатым шуткам, — Муха заочно вынесла свой вердикт. Есть и у них в классе такой, Вовка с дурацкой фамилией Огурцов, юморист всех времен и народов. Каждую неделю ездит в магазинчик «Приколы», что у метро «Горьковская», и считает верхом смешного подложить в портфель пластиковые фекалии или в мыльницу — красящий руки кусок мыла…
Незнакомый Роберт не придумал ничего лучше, как соорудить лежащий на полу труп. Причем имитировал его на редкость бездарно. То, что он напихал внутрь спортивного костюма, за человеческое тело можно было принять лишь на секунду и лишь при бьющем в глаза солнце. У тела объем гораздо больший. И резиновую маску (наверняка из тех же «Приколов»), заменяющую «трупу» голову, тоже стоило набить чем-нибудь — чтобы не осела бесформенно, чтобы сморщенное «лицо» не провалилось внутрь «головы»…
Муха скривила недовольную гримаску, но про себя отметила, что с финансами у Роберта получше, чем у дурака-Огурцова, — маска сделана гораздо тщательнее, чем те, что приносил Вовка. Волосы совсем как настоящие…
Она машинально нагнулась, протянула руку к голове «трупа», параллельно размышляя: немедленно ли развернуться и уйти или сначала высказать шутнику все, что она о нем думает. Стоило из-за такой ерунды заставлять мучаться Толика…
Волосы у сморщенной маски оказались мягкие, шелковистые, на ощупь непохожие на искусственные. А лицо… Нагнувшись, Татьяна смогла оценить тончайшую степень имитации: крохотные морщинки в углах глаз, чуть синеющую сквозь кожу виска венку, угревую сыпь на лбу, старый, давным-давно заживший шрамчик над верхней губой…
Ничего кошмарного в маске не было, никаких окровавленных вампирских клыков. Но она пугала — вернее, своей настоящестью производила на редкость отталкивающее впечатление. Муха не без брезгливости коснулась кожи лба, пытаясь понять: как же это сделано?
Не резина… Больше всего похоже на… Муха не успела закончить пугающее мысленное сравнение.
Сзади раздался звук.
Странный.
Неожиданный.
Тем более неожиданный, что — Муха лишь сейчас осознала — в квартире было тихо, как в склепе.
И в этой мертвой тишине за спиной Тани послышалось что-то непонятное.
Не то постукивание, не то поскребывание…
Словно, чуть царапая коготками паркет, к ней неторопливо приближался какой-то зверек. Нет, пожалуй, не один, четыре лапы не могут ступать так часто… Звук раздражал, как будто когти неведомой зверушки царапали заодно и по хребту Татьяны…
Муха распрямилась мгновенно, как подброшенная пружиной. Но обернуться медлила. Почему-то не спешила увидеть и узнать, какую еще мерзкую шуточку измыслил недоумок Роберт.
Потом обернулась.
И широко распахнула рот, намереваясь закричать.
Но не смогла.
6
Толик ничего не понял.
Только что он шел по прямой, вдоль поребрика, ощупывая каждую пядь аллеи глазами, — и вдруг, совершенно неосознанно, сделал в сторону шаг, другой, машинально отвел взгляд, скользнул им по кронам лип, подумал, что небольшой ночной дождь не помешает, листья совсем пыльные; кстати, про листки — не забыть бы отдать сегодня раздерганный на листки-шпаргалки конспект, поленился ксерокопировать в свое время, теперь придется тащиться через полгорода… Толик шел, ускоряя шаг, напрочь позабыв про Таню Мухину.
Остановил он себя усилием воли. Постоял, приказывая ногам застыть на месте — те так и порывались шагать непонятно куда. Вернулся назад. Не на то место, откуда началось непонятное, но за пару шагов до него.
И сделал эти два шага.
Опыт удался. Через несколько секунд Толик убедился, что идет уже вдоль противоположного газона аллеи и напряженно размышляет: у кого бы перехватить деньжат и рассчитаться с Дедюхиным, все чаще напоминающим про висящий с марта долг…
На третий раз он повторил все нарочито замедленно, контролируя каждую мысль, каждое движение…
С огромным трудом, но получилось. Толик сделал шаг, другой по заколдованному месту — наваждение исчезло. На лежащую монетку он не обратил внимания. Не обратил бы и на вторую — если бы непонятная сила снова не начала отводить в сторону.
7
Крик не прозвучал.
Воздуха не осталось — ни в груди у Мухиной, ни вокруг, воздух куда-то исчез, как из стеклянной колбы электролампочки. Рот открывался и закрывался беззвучно.
Тварь, надвигавшаяся из мрака прихожей, напоминала паука. Типичный паук — длинные суставчатые лапы, голова с мерно двигающимися жвалами, покрытая темным густым мягким пухом и опоясанная пялящимися во все стороны глазами, брюхо — белесое, шаровидное, непропорционально большое, жидко-мягкое, колышущееся, волочащееся по паркету…
Словом, самый обычный паук. Но размеры… Согнутые под острым углом колени оказались на уровне талии Мухи.
Такого не могло быть, но почему-то ей ни на секунду не пришло в голову, что это очередная шутка Роберта, что паук — искусная подделка, что сзади тащится управляющий провод, а внутри тихонечко жужжат питаемые батарейками двигатели… Паук был настоящий. Не мог — но был.
Воздух так и не появился. Все внутри у Мухи сжалось, горло словно стиснула ледяная рука. Кровь стучала в висках болезненной барабанной дробью. И — она это хорошо почувствовала — по спине, вдоль хребта, где до сих пор отдавались скребущие шажки чудовища, побежал ручеек пота. Ледяного.
Твари оставалось пройти до Тани три шага — человеческих шага. Два. Один…
Странно, но паника тела на мозг не распространилась. Способности мыслить Муха не потеряла.
Надо что-то делать, вяло думала она, но бежать некуда, выход перекрыт… а ведь он не такой уж и большой, просто кажется громадным из-за длиннющих лап, а голова меньше футбольного мячика, если пнуть по ней хорошенько…
Мысли были тягучие, ленивые и почему-то никак не могли претвориться хоть в какие-то движения тела. Мышцы оставались парализованными. Параллельно откуда-то появилось и крепло чувство, что это сон, кошмар, наваждение, надо лечь, расслабиться и закрыть глаза — все исчезнет, без следа развеется…
Членистоногая тварь приблизилась почти вплотную. Подняла переднюю лапу. Протянула вперед, едва не коснувшись Мухи… Та смотрела на ряд неподвижных немигающих глаз — и не могла пошевелиться. Почувствовала, как трусики и брюки в паху намокли горячим, как внутреннюю сторону бедер защекотали струйки…
(…лечь… опуститься на пол… крепко-крепко зажмуриться… а сверху еще прикрыть глаза ладонями… тогда ничего не страшно…)
Пауков она боялась с детства. Обнаружив в ванне самого крохотного и безобидного, визжала и боялась подходить, пока мать не смывала паучишку струей из душа…
Конец лапы, казавшийся цельным, разделился вдруг на несколько частей, тоже суставчатых, шевелящихся, отдаленно напоминавших пальцы, — и на концах псевдопальцев двигались, сгибались и разгибались какие-то крючочки, отросточки… Вся эта шевелящаяся мерзость коснулась обнаженного живота Тани.
Что бы там ни задумала тварь — если вообще умела думать, — но последнее ее действие стало ошибкой. Отвратительное прикосновение вдребезги разбило паралич, сковавший мышцы. И — вымело из головы желание лечь, расслабиться.
Муха дернулась, отскочила назад. Воздух наконец-то ворвался в легкие свежей ледяной струей. Муха завизжала — пронзительно, на грани ультразвука.
Тварь сжалась, подтянула лапы, стала меньше на вид — едва ли от страха, скорее от неожиданности, — но Мухе было все равно, она ринулась к окну. Первый этаж, выскочит, наплевать на стекло, пусть поцарапается, пусть порежется, лишь бы унести отсюда ноги…
Путь преграждал огромный, допотопного вида письменный стол. Пришлось огибать, протискиваться между деревянным четвероногим монстром и стеллажом, заваленным всякой всячиной: книгами, дисками, деталями компьютеров. Она зацепилась, ткань затрещала, со стеллажа посыпалось содержимое полок.
Тут запястье Мухи что-то цепко ухватило, дернуло назад, разворачивая… Она обернулась, снова взвизгнув. К левой руке приклеился прозрачно-серый, чуть тоньше мизинца, шнур. Другой конец шнура остался у паука. Муха рванула — шнур выдержал. Попыталась оторвать пальцами другой руки — шнур прилип намертво.
Краем глаза Танька увидела движение твари, испуганно взглянула туда. Паук уже не держался за шнур, тот теперь крепился к полу, а чудище странно, боком, неторопливо передвигалось — но почему-то не к Мухе, а к противоположной стене.
Она снова попробовала освободиться — отдирала гигантскую паутину осторожно, постепенно, с края, как присохший лейкопластырь. Помогло! Казалось, в руку впились тысячи микроскопических зазубренных крючков, не желающих выходить из кожи, раздирающих ее, но проклятый шнур — медленно, больно — отлипал от запястья…
Муха, искоса поглядывая на затихшего у стены паука, закончила освобождение. Облегченно потрясла свободной конечностью, попыталась отшвырнуть паутину — и безнадежно застонала. Шнур прилип к пальцам правой руки…
Она торопливо оглядывалась в поисках чего-либо острого — и не уловила тот момент, когда тварь метнула новую паутинку. Заметила что-то вроде несущейся в лицо струи, защищаясь, вскинула свободную руку — предплечье сдавило, стиснуло, и Муха впервые услышала тихий голос твари — невоспроизводимое сочетание шипящих и скрежещущих звуков.
Паутина дернулась, натянулась, Муха хотела в отчаянии вцепиться в нее зубами — и не вцепилась. Вместо этого завизжала: «Сюда!!! Скорей!!!» — потому что в коридоре затопали шаги. Людские шаги.
Человек, торопливо вошедший в комнату, — тот самый, открывший дверь, — отреагировал на увиденное странно. Точнее — никак не отреагировал. Не смотрел ни на бьющуюся в тенетах Муху, ни на паучину, выстрелившего в нее третьим шнуром. Человек вцепился двумя руками себе в горло, точно его тоже стиснула паутина — но невидимая. Его лицо корежилось, искажалось гримасами. Потом тело грузно осело на пол, голова откинулась далеко назад, очень далеко — и шея спереди лопнула, разошлась поперечной трещиной…
Муха, глядя на это, оторопела, на мгновение даже позабыв о собственных проблемах. Голова запрокинулась, коснувшись затылком спины — и сморщилась, опала внутрь, как давешняя маска… А на ее месте…
Вместо головы — человеческой головы — из торса торчала другая. С мерно двигающимися жвалами, покрытая темным густым мягким пухом и опоясанная рядом немигающих глаз. Глаза смотрели на Муху. Она попыталась закричать, заорать во весь голос — и опять не смогла.
Тело на полу подергивалось и постепенно опадало, как проткнутая надувная игрушка. Вторая тварь вытягивала наружу длинные суставчатые лапы…
8
На третьей или четвертой монетке все удивительные ощущения куда-то исчезли — Толик шел по следу уверенно, как почуявший дичь сеттер. Одну денежку, правда, выхватил у него из-под носа карапуз детсадовского возраста, рисовавший мелом на асфальте — и до этого отчего-то не замечавший валявшейся рядом наличности.
Но Толика было уже не сбить. Он торопливо вошел в подъезд, увидел последний тускло блеснувший кругляш, втиснул палец в кнопку звонка. За дверью — ни звука. Отключен свет? Сломался звонок?
Он забарабанил в дверь кулаком. Ее обтягивал дерматин, бугрившийся пухлыми ромбами, — еле слышный звук тут же погас в мягкой звукоизоляции. Толик приник ухом к замочной скважине — может, звонок тут негромкий и он не слышит его звук в глубине квартиры? Палец снова придавил кнопку.
И Толик услышал.
Не звонок. Приглушенный девичий визг.
Он неуверенно, вполсилы толкнул дверь плечом. Ерунда, бесполезно. Не нынешняя трухлявая ДСП. Старая добротная работа, без кувалды тут и Шварценеггер не справится… Метнулся зачем-то на несколько ступенек вверх, остановился. Застыл на секунду в раздумье. Из-за двери донесся — или почудилось? — новый визг.
Толик вылетел из парадной. Сориентировался, куда выходят окна. Бегом обогнул угол дома. Пустырь, кусты, ядовито-желтый забор — и ни одного человека. На окне — решетка. На соседнем — тоже. Третье призывно поблескивало давно не мытыми стеклами, ничем не защищенными.
Он ухватился за оконный карниз, рывком подтянулся. Вглядываться внутрь не стал — прикрыл лицо локтем и навалился на стекло.
Линолеум скользнул под ногами — Толик не удержался, приземлился на колено. Осколки обрушились звонким ливнем чуть раньше — один попал под коленку, неприятно кольнул сквозь брюки. Лоб саднило — сам не заметил, как зацепил за оставшийся в раме хищный стеклянный клык…
Он оказался на коммунальной кухне: две газовые плиты, четыре столика, четыре полочки с посудой… Людей не видно.
И вообще — вторжение, похоже, прошло незамеченным. Никто не возмущался, никто не орал в телефонную трубку: «Алло! Милиция?!» Тишина. Нехорошая тишина. Опасная.
Он подавил порыв немедленно броситься на поиски Таньки Двинулся вперед медленно, настороженно поглядывая по сторонам.
И чуть не споткнулся о ноги, торчащие из-под стола. О женские ноги — на одной домашний шлепанец, другая босая…
…Трупом это назвать было нельзя. Пустая шкурка, не то выгрызенная изнутри, не то… По крайней мере, нога, за которую ухватился Толик, пытаясь вытащить тело из-под стола, сгибалась легко и свободно в любой точке. И не обнаруживала внутри никаких признаков костей, хотя бы и переломанных.
Вот, значит, что… Вот, значит, чем тут занимаются…
Он протянул руку к магнитной доске, с негромким лязгом отлепил самый большой нож. Широкий, с тяжелым обушком и длинным клинком, он явно предназначался для разделки мяса. Толик пальцем попробовал лезвие, улыбнулся — нехорошо, зловеще…
После секундного раздумья отлепил другой — почти такой же длинный, но с узким лезвием. Для резки хлеба? — неважно, буханки и батоны пластать не придется. Второй нож он засунул за ремень, сзади, аккуратно вывернув лезвие наружу — чтобы при неловком движении не проткнуть самого себя.
Толик вышел из кухни, зачем-то (после высаженного окна) стараясь ступать бесшумно.
9
На шум вторжения твари отреагировали. Прекратили на мгновение работу — на вид суетливую и бессистемную, но на деле продуманную и быструю. Замерли, обменялись скрипящим шипением.
Потом один паук — тот, у которого брюшко болталось крохотным сморщенным мешочком, — куда-то исчез из поля Мухиного зрения. Над ней продолжал хлопотать другой — свое огромное и шарообразное брюхо он едва ли смог бы втиснуть в человеческое тело.
Танька хотела крикнуть, предупредить неведомого спасителя (она очень хотела надеяться, что спасителя) — но не могла. Паутина уже закрывала ей губы…
10
Толик Комаров обладал неплохой реакцией.
И — после трех людских шкурок, найденных в безжизненных комнатах, был готов ко многому. А еще ему повезло.
От двери Толик сразу бросился к серебристо-серому бесформенному кокону — наружу торчали лишь волосы и верхняя часть лица Мухи.
Тварь — та, с огромным брюхом, — таилась у входа, за открывшейся дверью. И выстрелила жгутом паутины. Он заметил — боковым зрением. Отреагировал взмахом руки с зажатым ножом. Паутина ударилась о лезвие. Раздался скрежет — словно сталь столкнулась с чем-то не менее твердым Жгут бессильно упал на пол.
Мухе — она могла наблюдать схватку, только вывернув назад голову и закатив глаза, — хотелось крикнуть: скорей! скорей! убей его!!!
Она уже поняла, что пауку требуется какое-то время для нового выстрела. Однако носовым мычанием передать это знание не могла.
Толик осторожно, полукругом, пытался обойти тварь, вытянув руку с ножом и не приближаясь. Он старался держаться подальше от паучьих жвал — не уступающих размерами клыкам крупного хищника
Паук поворачивался вслед за противником, не давая зайти со стороны беззащитного брюха. Жвала угрожающе шевелились, с них капала темная тягучая жидкость…
В схватке наступила короткая пауза — напряженная, готовая взорваться смертоносной атакой.
Где же второй? — думала Муха, одолеваемая тоскливым предчувствием: битва с монстрами закончится совсем не так, как бывает в романах и сказках. Сейчас паук снова метнет свой аркан, а второй где-то рядом, против двоих Толику в жизни не выстоять…
Господи, Господи, Господи, сделай так, чтобы он победил, — твердила про себя ни во что не верившая Муха, — я ему отдамся, я выйду за него замуж, я рожу ему троих… нет! пятерых детей, я…
Ничего больше она пообещать не успела.
Дальше все смешалось. Слитное, непрерывно воспринимаемое движение исчезло. Остались короткие, слабо связанные кусочки, фрагменты.
Нож рассекает воздух, переворачивается в полете, блеснув в солнечном луче.
Навстречу — так же быстро — паутина.
Брюхо паука лопается. Зловонная жижа заливает пол.
Паутина впивается в лишившуюся оружия руку.
Второй паук появляется в поле зрения Мухи откуда-то сверху.
Толик выдергивает еще один нож.
Раненый паук быстро-быстро скребет лапами, оставаясь на месте и разбрасывая едкие капли. Одна попадает Мухе на лоб — и жжет, как кислота.
Второй приближается — поверху, как-то удерживаясь на гладкой стене. Толик его не видит. Паук все ближе.
Нож рубит, рубит, рубит по паутине — впустую.
Муха испускает носом страшный, оглушительный, ни на что не похожий вопль. Толик дергается, оборачивается — и видит второго противника. Отскакивает — вовремя. Второй, похоже, метать паутину не может — но в движениях быстрее собрата.
Потом — что-то быстрое, вовсе уж неуловимое, рушится стеллаж, опрокидывается кресло. Первый, раненый паук пронзительно скрежещет, второй тянется жвалами к Толику, а у того почему-то нет ножа…
Потом она, наверно, от страха зажмурилась, или по какой-то еще причине кусочек схватки выпал из восприятия.
Потом она увидела зажигалку — в левой руке лежащего Толика, поднесенную к паутине, впившейся в правую. Колесико проворачивается — раз, другой, вспышки искр, — газ не загорается. И — наконец! — пламя касается паутины, та разваливается неожиданно легко, мгновенно, словно и не сопротивлялась так упорно стали…
Толик уворачивается от готовых вцепиться жвал, подхватывает нож… Взмах, еще, еще, еще…
И все кончилось.
11
Толик куда-то исчез, и Мухе стало страшно — страшнее, чем во время схватки. Казалось, она навсегда останется тут, спеленутая тугим коконом, в компании двух изрубленных монстров…
Потом он появился — со страшным грузом. С тремя почти невесомыми — выеденными, выгрызенными — когда-то людьми под мышкой. Аккуратно опустил их на пол. Волосы Толика слиплись от пота. Лицо покрывали крупные капли. Сказал (голос прерывался тяжелым, одышливым дыханием):
— Извини, сейчас все распутаю… Не стоило оставлять… кого-либо за спиной… Но все чисто… Их было двое… И там еще остались… четыре… шкурки…
Муха промычала что-то утвердительное: дескать, все понимаю, просто страшно остаться одной, именно теперь — страшно.
Он поставил кресло на ножки — осторожно водрузил на него Муху в полулежачем положении — кокон почти не сгибался. Повертел в руках зажигалку, отложил в сторону. Долго искал конец паутины, нашел, подцепил ножом… Говорил успокаивающе:
— Все уже кончилось, маленькая…
И что-то он еще говорил — Муха не слышала. Муха рыдала.
12
Распутать кокон быстро не получилось. Паутина здесь оказалась другая — значительно тоньше, чем ловчая, и не впивающаяся в кожу множеством невидимых крючков. Но было ее столько…
Принесенная Толиком откуда-то деревяшка мелькала вокруг головы Татьяны, серебристый ком рос на импровизированном веретене. Потом Толик пережег нить, взял новую палку — а из плена освободились лишь рот и подбородок Мухи.
К тому же, едва Мухина смогла говорить, — начала задавать вопросы. Много вопросов. Истерика у нее закончилась на удивление быстро.
Толик отвечал, не отрываясь от работы.
— Что… кто это был? — спросила Муха.
— Пауки. Ты же видела — самые обычные пауки. Только громадные. Чернобыльские. Мутация, радиация… Вскрытие покажет.
— Не-е-ет… Никакие они не обычные. Ты бы видел, как они меня сюда заманили… А как людьми притворялись… Может, инопланетяне? Галактические монстры?
— Едва ли… Обходились без всяких скафандров, нормально переносили нашу атмосферу, гравитацию… И… хм… в общем, нашу белковую пищу…
— Тогда откуда? А если… если где-то таких много?
— Не знаю. Есть теория — затертая фантастами до дыр — о множественности параллельных миров. По одной из версий, образуются они при реализации — или нереализации — каких-то судьбоносных вероятностей… В одном мире Земля столкнулась с гигантским метеоритом, прикончившим динозавров, — а в другом, допустим, разминулась. И млекопитающие обречены прозябать на задворках эволюции, никогда не породив хомо сапиенса… Если напрячь фантазию, можно представить мир, где никогда не появились позвоночные. И вот результат — разумные паукообразные. Арахниды. Да я тебе рассказывал про это, вспомни…
Муха вспомнила — ну да, заливал что-то такое, любил Толик научные теории, лежащие на грани не то фантастики, не то шарлатанства. Даже картинки набрасывал: как могли бы выглядеть, например, разумные птицы… Называемых им тогда терминов она уже не помнила — в общем, всякие разумные рыбоиды и ползоиды… Тьфу. Танька тогда слушала невнимательно — кто знал, что придется столкнуться с разумными… как их там… арахнидами. Но теория Толика — в качестве объяснения произошедшему — имела один изъян.
— Подожди, подожди… Какой такой еще мир? Ведь мы в нашем? Откуда здесь эта гнусь? Дыра где-то? Так заткнуть же надо, пока не наползли!
— Нет, это ты подожди, маленькая, — сказал Толик, обозревая результаты трудов. Кокон сполз еще ниже, приоткрыв шею и плечи Мухиной. Теперь вращать палку вокруг Таниной головы стало гораздо труднее. — Попробую новую методу, — продолжал Толик. — Не знаю, надолго ли меня хватит. Но разговаривать будет затруднительно.
Он встал, поднял палку над головой и стал обходить вокруг кресла и Мухи. Круг за кругом, все убыстряя движение. Потом перешел на бег. Вскоре у Мухи от этого мелькания закружилась голова. Она закрыла глаза.
Хватило Толика надолго. Грудь Мухи освободилась, дышать стало легче, кокон сейчас заканчивался на локтях прижатых к телу рук.
Толик остановился. Пошатнулся, оперся о стену. Комната раскачивалась, как корабельная каюта в десятибалльный шторм, — и при этом норовила закружиться. Толик попытался сфокусировать взгляд на постере, висевшем на стене перед самым его носом, — там две участницы суперпопулярной группы наглядно демонстрировали преимущества однополой любви. Но Толику казалось, что дуэт превратился в квартет, потом в октет, потом в целый хор лесбиюшек.
Он сделал несколько пьяных, заплетающихся шагов и тяжело опустился на пол у кресла. Закрыл глаза. Сказал устало и медленно:
— Извини, технологический перерыв. Потом продолжим… Когда ж они столько накрутить успели? Стахановцы…
13
Муха вновь попыталась засыпать его вопросами, но быстро отстала — Толик отвечал неохотно, невпопад, односложно. Умаялся.
От нечего делать она стала глазеть во все стороны — и почти сразу громко вскрикнула…
— Что такое? — встрепенулся Толик.
— Эт-то она… Т-та тетка… Точно, платье ее, волосы… Теткой опустошенную оболочку можно было назвать с натяжкой, но Толик понял, о чем речь.
— Знакомая?
— Вчера… На улице подошла. Мы с девчонками шли, болтали — подходит, меня за рукав, в сторону, и: девочка, продай кулон, у меня, дескать, к гарнитуру идеально подходит. Я ее послала — так она еще полчаса клянчила… Большие доллары сулила.
— А ты?
— А я ей: подарок, мол, никак нельзя продавать, счастья не будет… Ну, отстала… Неужели… с этим внутри ходила?
Толик последний вопрос проигнорировал. Спросил новым, тревожным и отчего-то неприятным голосом:
— А где сейчас кулон? Сняла, дома оставила?
— Да нет… Эти гады сорвали… Вон туда куда-то утащили. — Муха показала взглядом на занавеску, отделявшую небольшой альков.
— Вот оно что, — протянул Толик. — Подожди, я быстро…
Он долго рылся за занавеской — и вышел оттуда уже почти нормальной походкой. Разжал кулак, высыпал на стол кучу янтарных украшений. Гарнитуром тут и не пахло — Муха узнала свой кулон, еще пару похожих, брошь (абсолютно с кулонами не гармонирующую), одинокую запонку, что-то еще непонятное — вроде бы янтарную шахматную фигурку, предельно стилизованную…
— Вот оно что, — повторил Толик тем же неприятным голосом. — А я поначалу надеялся — случайность…
— Что — случайность? Что?! — Муха почти кричала.
Толик не ответил, долго глядел на нее… Потом порылся в кучке янтарных вещей, взял брошь и Танькин кулон, поднес к ее глазам.
— Посмотри. Посмотри внимательно.
— Ну и что? Тоже с мухой… Как и мой, ты же сам все шутил: «Муха с мухой, Муха под мухой…»
— Это не мухи. Ты присмотрись. — Толик развернул кресло, поднес янтарь к ее лицу снова — так, что солнце насквозь просвечивало окаменевшие кусочки смолы.
Муха зажмурилась — свет слепил глаза, — но присмотрелась. Впервые присмотрелась к своему кулону в таком ярком, пронизывающем освещении… Потом к броши. Действительно, не мухи. Крыльев нет. Лапок — восемь. У обитателя броши — шаровидное, непропорционально большое брюшко… В общем, уменьшенные копии изрубленных Толиком монстров.
Мухе стало мерзко. Таскала на себе это… Спрашивать ничего не хотелось. Она попросила:
— Распутай меня… — Голос звучал жалобно.
Толик, казалось, не слышал. Говорил негромко, задумчиво, как будто сам себе:
— Вот так оно и бывает… Именно так. Стоит кому-то открыть способ путешествовать сквозь миры и времена, а потом обнаружить, что в соседнем мире разумом наделены совершеннейшие, с твоей точки зрения, чудовища, а твои собратья уничтожены или деградировали, стали безмозглыми тварями, — тогда такое и начинается… Ищут толчок, первопричину — и переделывают все по своему разумению… Корректируют орбиту астероида, и в этом измерении никогда не возникает мир разумных ящеров Рх’наа, — странный, но по-своему красивый, — но империя земноводных отчего-то тоже не появляется, и на авансцену эволюции выходят захудалые и ничем не примечательные предки Хомо… А арахниды сапиенсы тем временем ведут расследование. Раскапывают, чьими стараниями в этом мире в смолу деревьев, росших некогда в небольшом ареале вымерших ныне паучков, было искусственно добавлено наркотическое вещество… Наркотик, сделавший смолу приманкой, мимо которой паучки не могли пройти — и вымерли. Погибли. Прилипли и окаменели. А они, и только они, могли стать предками разумных арахнидов — благодаря уникальному устройству передних лапок…
Откуда он это знает? ОТКУДА ОН ВСЕ ЭТО ЗНАЕТ?! — билось в голове у Мухи. Но спросила она о другом:
— Как ты здесь оказался?
Он словно очнулся. Посмотрел на Муху — странно. Ответил не сразу:
— Где оказался? А-а-а… Да как и ты… По монеткам.
— Ничего не понимаю… Если это приманка, если они охотились за кулоном — то почему такая странная ловушка? Ведь по следу мог пройти кто угодно, дети могли денежки растащить…
Толик молча покачал головой — не могли. Но не стал рассказывать, что ловушку насторожили на одну-единственную дичь, что все прочие граждане, заинтересовавшиеся монетками, получали мощный психосуггестивный удар: проходи мимо, не задерживайся! Незачем объяснять… Теперь уже незачем.
Муха продолжала давить вопросами:
— Да и зачем им вылезать из этих… из шкурок? Проще остаться в человеческом виде да и шарахнуть по затылку… Или… ну, не знаю… пистолет наставить — отдала бы я кулон, жизнь дороже. Зачем — так вот? Пауками?
— Зачем… — Толик поскреб темя хорошо знакомым Мухе жестом. — Зачем… Знаешь, просто физически и морально невозможно таскать на себе шкуру чудовища, не снимая — бесконечно долгие часы… дни… месяцы… годы… годы… годы…
Его губы шевелились отчего-то не в такт словам, а пальцы уже не чесали голову машинальным жестом — но выполняли там какие-то непонятные манипуляции.
Рот Мухи широко распахнулся.
Лицо, волосы, кожа стекли с головы Толика, как шелковое платье с обнаженного женского тела. На Таньку смотрели два огромных глаза, похожих на граненые драгоценные камни, — ив каждой грани отражалась крохотная Муха. Чуть ниже распрямлялся, разворачивался длинный, с руку, игольчато-острый хоботок…
Танька снова попыталась заорать изо всех сил — как уже дважды сегодня пыталась и не смогла под взглядом чужих немигающих глаз.
На этот раз получилось.
14
Два больших прозрачных крыла высохли и затвердели.
Толик Комаров — не шкурка, выгрызаемая варвара-ми-арахнидами, но великолепный живой костюм-симбионт — лежал на полу, аккуратно сложенный.
Существо, напоминавшее гигантского комара, совершило небольшой пробный полет — пересекло комнату по диагонали, на уровне человеческого роста.
Неподвижно зависло в воздухе у стены — как раз возле пресловутого постера. Крылья трепетали, став невидимыми. Шум от них раздавался тихий, но сверляще-неприятный. Хоботок, выполнивший свою функцию, был снова убран. Огромные фасеточные шары глаз давали сектор обзора почти в триста шестьдесят градусов — но смотрело существо именно на постер. В каждой грани-фасетке отражалась маленькая парочка любвеобильных певичек… Потом звук стал тише — анофелид медленно опустился, крылья сложились за спиной.
Грустная ирония ситуации состояла в том, что существо, много лет жившее под личиной Мухиного дружка Толика, было самкой. И вся цивилизация анофелидов состояла из самок, размножающихся партеногенезом. Но для успешной кладки яиц требовалась кровь. Кровь позвоночных уродцев, прозябающих на редких островах бескрайних болот Зззззууууссса. Существо, именовавшее себя Толиком, долго оттягивало этот момент, хотя переполненный яйцевод грозил уже разорваться…
Ладно. Здешняя… хм… красная белковая субстанция оказалась вполне подходящей. Ночью предстоит полет к ближайшему болотцу…
Танька, мертво смотрящая в потолок широко распахнутыми глазами, так никогда и не узнает, что ее обещание — подарить Толику не то троих, не то пятерых детей — будет перевыполнено в десятки тысяч раз. Правда, дети окажутся мертворожденными — ни к чему преждевременно плодить нездоровые сенсации.
А потом… Потом снова постылая жизнь в постылой шкуре монстра. Жизнь, которая — как ни странно и страшно это звучит — все больше нравится какому-то утолку сознания… Снова навалится рутина привычных (как ни дико — привычных!) дел: сессия, а затем экзамены экстерном за третий курс, учеба на четвертом — и одновременно — изучение предметов курса пятого…
Будущему академику-биологу А. Н. Комарову найдется чем заняться в своей будущей научной деятельности. Надо наконец выяснить, какие сволочи и каким образом создали в этом мире мутанта-росянку. Растение с замашками хищного животного — и с наркотическим запахом, привлекавшим за несколько километров одно-единственное, ныне вымершее насекомое. Росянки живут тут до сих пор — приспособились, перестроились, жрут случайно подлетающих и подползающих букашек… Но прекрасный мир Зззззууууссса здесь не возник и не возникнет — мир гигантских живых плотин, перекрывших все великие реки и породивших бескрайние — от горизонта до горизонта — болота.
Заодно, в качестве побочной темы, академику Комарову предстоит поработать со смолой некоторых хвойных деревьев, на его родине не растущих. Поскольку насчет создателей растений-убийц, росянок, есть очень нехорошие подозрения.
