Глава 55

Наступили сумерки, время, которое Изабель особенно любила.

К тому же она была в своем любимом месте, в Диком Лесу.

Верхом на Мартине Изабель проехала полями Ле Бене к лесной опушке, где сразу спешилась – старому коню надо было дать отдых. Идя под деревьями, девушка с наслаждением вдыхала чистый лесной воздух. Сколько лет не была она в Диком Лесу! Она позабыла, как головокружительна смесь здешних запахов – сырой прелой листвы, смолистых сосновых иголок, темных, богатых солями вод многочисленных ручьев, бежавших по каменистым руслам, которые приходилось пересекать по пути. Она нашла все свои старые знаки – вот огромный белый валун, вот дерево, поваленное молнией, вот купа серебристых березок, – хотя, честно говоря, нашла бы дорогу и с завязанными глазами.

Наконец она добралась до места – укрытия в самой глубине леса. Оно осталось таким, каким Изабель его помнила: лиственный полог над головой, косматые ягодные кусты, даже сердечко, которое по-прежнему было здесь, на мшистом бугорке, сложенное из камешков и орехов. Некоторые выпали, но остальные были на месте, выбеленные дождями и снегом.

Изабель села на мягкий мох и коснулась камешка. Как она ни гнала прочь мысли о Феликсе после поездки к маркизу, сейчас все снова нахлынуло на нее. Она увидела себя и его здесь такими, какими они были в тот день, когда выложили сердечко.

Они дружили. С детства. С тех самых пор, как ее мать, выйдя за отца Эллы, привезла их с Тави в Мезон-Дулёр. Сын конюха, Феликс любил лошадей так же страстно, как и сама Изабель. Вместе они день и ночь скакали по холмам и долам, бродили по руслам ручьев, отдыхали в лугах, забредали в Дикий Лес.

Сначала Маман просто не одобряла все это. Но два года назад, когда Изабель исполнилось четырнадцать, а Феликсу – шестнадцать, она прямо объявила дочери, что та теперь взрослая, хватит вести себя как мальчишка-сорванец. Настало время слезть с седла, начать учиться петь, танцевать и делать разные другие вещи, которые превращают девочку в настоящую даму, но Изабель ничего такого не хотела. При каждом удобном случае она сбегала с Феликсом из дому. Феликса она обожала. Любила его. И вдруг в один прекрасный день обнаружила, что не может без него жить.

В тот день они заехали в Дикий Лес и остановились у начала Лощины Дьявола, поросшего деревьями огромного оврага в чаще леса. Даже им, страстным любителям разведывать новые места, не приходило в голову спуститься в лощину: все знали, что там водится нечисть. Спешившись, они уселись на мшистом бугорке – отдохнуть и поесть шоколада и черешен, которые Изабель утащила из кухни.

Они уже закончили, и Феликс потянулся, чтобы стереть рукавом капельки сока с подбородка Изабель, как вдруг позади них громко хрустнула ветка.

Они медленно обернулись. За их спинами, всего в нескольких шагах, стоял олень. Точнее, оленуха с двумя оленятами, – новорожденные, они еще нетвердо стояли на длинных, подгибающихся ножках. Тупые черные носы влажно блестели, мягкие шубки пестрели белыми пятнами, широко распахнутые темные глаза смотрели доверчиво. Оленуха стала пастись, детеныши наивными глазами глядели на странных двуногих зверей, и Изабель вдруг почувствовала такой прилив восторга, что у нее едва не разорвалось сердце. Она машинально протянула руку к ладони Феликса. Тот взял ее, сжал и не стал выпускать, даже когда олени ушли.

Изабель посмотрела сначала на их сплетенные руки, потом вопросительно подняла глаза на Феликса. Он ответил поцелуем. У Изабель перехватило дыхание, она засмеялась, а потом сама поцеловала его.

От Феликса пахло всем тем, что она особенно любила, – лошадьми, кожей, лавандой и сеном.

У его губ был вкус шоколада, черешен и мальчишеского рта.

Успокоительно-знакомый, как всегда, и в то же время опасно новый.

Прежде чем уйти, они вместе выложили это сердце. Перед глазами Изабель встала картина: они вдвоем, сидя бок о бок, вдавливают в мох ореховые скорлупки и камешки…

– Красивая картинка, – вдруг сказал голос совсем рядом с Изабель.

Девушка подпрыгнула и даже вскрикнула. Воспоминания разлетелись, как подхваченные ветром розовые лепестки.

Танакиль засмеялась.

– Ах, смертное счастье, – сказала она. – Мимолетное, как заря, хрупкое, как крылья стрекоз. Бедняги, вы находите его, потом теряете и всю жизнь терзаете себя воспоминаниями о нем, пока беззубая старость не унесет вас в медленную бескровную смерть. – Она стерла струйку крови в уголке рта большим пальцем и облизала его. – Хотя, по мне, лучше быстрая и кровавая.

– Вы… вы видели то, о чем я думала? – спросила Изабель, чувствуя, что сердце готово выскочить у нее из груди от страха.

– Конечно. Сердца оставляют эхо. Оно уходит и приходит вновь, словно призрак.

Танакиль была в мерцающем платье из крыльев бабочек, голубых с черными краями. Венец из черных роз лежал у нее на лбу; на нем сидели живые бабочки, то раскрывая, то закрывая тонкие, словно паутина, крылышки.

– А ты нашла куски своего сердца, Изабель? – заговорила королева фей снова.

– Я… мне нужно еще время, – ответила девушка, очень надеясь, что Танакиль не спросит зачем. Ей не хотелось рассказывать о катастрофе, которой завершилась поездка в сиротский приют. – Зато теперь я знаю, что я ищу. Это доброта, великодушие и щедрость.

Изабель надеялась, что Танакиль обрадуется, узнав, что девушка разгадала ее загадку, но, похоже, она ошиблась.

– Я же сказала тебе – ищи куски своего сердца, а не чьего-то чужого, – холодно проговорила она.

– Я стараюсь. Правда, я очень стараюсь! Я…

– Швыряешь яйца в сироток?

Изабель опустила глаза, щеки ее вспыхнули.

– Вы и об этом слышали, – сказала она.

– А твое желание… ты все еще хочешь быть красивой?

– Да, – решительно ответила Изабель, вскинув голову.

Танакиль отвернулась и зарычала, но тут же снова уставилась на Изабель.

– Я наблюдала за тобой, когда ты была ребенком. Ты знаешь об этом? – сказала она и протянула в ее сторону палец с длинным когтем. – Я видела, как ты фехтовала палками, как лазала по деревьям, как играла в полководцев… Сципион, Ганнибал, Александр Великий. Ни один из них не хотел быть красивым.

Изабель ощутила укол раздражения.

– Александру это было ни к чему, – ответила она. – Мать не заставляла его наряжаться в дурацкие платья и выплясывать менуэты. Он был полководцем и возглавлял огромную армию. А еще у него был великолепный конь по имени Буцефал. А я всего лишь девушка, которая и ходит-то с трудом. И вот мой великолепный конь. – Она кивнула на Мартина, который от жадности залез в заросли ежевики, откуда торчал его тощий круп. – С ним Персию не завоюешь.

Танакиль хотела снова заговорить, но вдруг застыла. Потянув носом воздух, она стала слушать, не как человек, а как зверь – не только ушами, но всей плотью, каждой косточкой своего тела.

Прислушалась и Изабель. Где-то хрустнула веточка. Зашуршала под чьими-то ногами листва.

Королева фей снова повернулась к девушке.

– Попробуй еще раз, девочка, – сказала она. – И постарайся как следует. Время не на твоей стороне.

И она исчезла, оставив Изабель один на один с тем, кто шел к ней через чащу. Немногие отваживались заходить в чащу Дикого Леса в сумерках. Изабель вспомнила дезертира, который приходил воровать кур. И кстати, пытался ее убить. Конечно, он попробует сделать это снова.

Кляня себя за то, что зашла так далеко, не имея при себе ни меча, ни кинжала, ни даже складного ножа, Изабель завертела головой в поисках палки, камня покрупнее, чего угодно. Вдруг она вспомнила о дарах Танакиль и порылась в кармане, надеясь, что один из них вот-вот превратится во что-нибудь такое, чем она сможет защитить себя. Но дары оставались тем, чем были, – костью, стручком и ореховой скорлупкой.

Изабель поняла, что она в беде. Она хотела броситься к Мартину и выехать из леса как можно скорее, но из темноты под деревьями уже выступила человеческая фигура, и ее сердце предательски дрогнуло.

К ней пробирался не тот, кто приходил воровать кур, но он тоже был дезертиром.

– Страшнее нет никого, – прошептала Изабель.