Глава 35

Пока Изабель фехтовала в темноте, Шанс, с удобством расположившись в замке Риголад, разглядывал склянку с серебристой жидкостью, которую смешал только что.

Свита была при нем, каждый занимался своим делом. Отсутствовала только волшебница.

Но Шанс, вперив глаза в склянку, не замечал ничего вокруг. На спиртовке, горевшей в центре донельзя усложненного самогонного аппарата, пыхтела серебристая жидкость. Цвет жидкости был насыщенным и переливчатым, но Шанс все еще не был удовлетворен.

Едва они вошли в замок, ученый принялся собирать аппарат на большом столе в обеденном зале. Теперь там стояли медные весы, прессы, фильтры, ступка с пестиком, а также аптекарские банки с разнообразными ингредиентами.

Шанс протянул руку за одной из них. Снял крышку, достал клочок пожелтевшего кружева и уронил его в склянку. Туда же были опущены чайная ложка сушеных фиалок, паутинка, обрывок листа из нотной тетради с записанной на нем мелодией, крошки пирожного «мадлен» и пригоршня цифр, выломанных из какого-то циферблата.

С каждым прибавлением жидкость вскипала и клокотала, но Шанс все равно был недоволен. Он снова перебрал все банки в поисках одного, финального, ингредиента. И с торжествующим «Ага!» обнаружил его в последней – им оказались крылышки бабочки. Как только он опустил их в склянку на огне, жидкость приняла красивый бледно-лиловый оттенок.

– Великолепно! – воскликнул Шанс, взял щипцы, осторожно снял склянку с огня и поставил остывать на мраморную столешницу. – Для этих чернил нужно придумать имя, – обратился он к ученому, который трудился по другую сторону стола. – Имя, которое передает то, что ты чувствуешь, снова встретив кого-то. После многолетней разлуки. Того, кто был для тебя потерян или кого ты считал потерянным. Ты помнишь его таким, каким он был. В твоей памяти он не постарел ни на один день. И вдруг как гром среди ясного неба – вот он. Повзрослел. Изменился. Стал другим и все же остался прежним.

Ученый оторвался от работы. Смерил Шанса долгим взглядом поверх очков.

– Этот человек что-то для меня значил? – спросил он.

– Может быть, да. А может быть, нет. Почти. Значил бы, – отвечал Шанс. – Если бы время позволило. Если бы ты сам оказался мудрее. Смелее. Лучше.

Ученый, сухопарый и строгий человек, не подверженный полетам фантазии, положил руку на сердце. Закрыл глаза. Мечтательно-грустная улыбка раздвинула его губы.

– Изумленность, – сказал он. – Вот как бы я это назвал.

Шанс улыбнулся. На бумажном ярлыке он вывел слово «Изумленность», приклеил ярлык к склянке и понес ее к дальнему концу стола. Там уже лежала карта жизни Изабель де ла Поме. Никогда не знаешь, в какой момент может состояться воссоединение. Важно быть готовым к любой случайности.

Вокруг карты стояли другие созданные им чернила. Вот «Бунтарство» – заточенный в стекле красно-оранжевый вихрь из молотых зубов льва и бычьей крови. «Вдохновение» – бледно-золотая смесь черного чая, какао, щепотки земли с могилы поэта и четырех слезинок безумца, настоянная при свете полной луны. А вот «Хитрость» цвета самой темной ночи: составлена из дыхания совы, перьев ястреба и толченой пальцевой косточки вора-карманника.

«Хватит ли яркости моим пигментам и силы заклинаниям, чтобы начертать новый путь?» – думал он, ставя склянку с «Изумленностью» подле других чернил. Он и раньше пытался составлять чернила, причем не один раз, но никогда ему еще не удавалось изобрести состав настолько мощный, чтобы отменить предначертанное старухой.

Страх и теперь трепал ему нервы. Чтобы заставить его умолкнуть, Шанс щедрой рукой плеснул себе коньяка из хрустального графина. Залпом осушив стакан, он сел перед картой. Развернул ее, разгладил края, невольно любуясь тонкой работой трех сестер. Пергаменты были безупречными, чернила – изысканными, великолепие рисунка – вне всяких похвал. Никогда он не видел ничего столь же прекрасного.

Наверху карты стояло полное имя Изабель, написанное от руки по-гречески – как-никак то был родной язык Судеб. Основную часть занимал богато изукрашенный ландшафт ее судьбы. Шанс видел место, где она родилась, города, где ей доводилось жить, и, наконец, Сен-Мишель. Его взгляду открывались горы и долины, солнечные поляны и темные леса, через которые проходил ее жизненный путь. Жирная черная линия, на которой точками, черточками и зарубками были отмечены другие жизни, пересекавшиеся или хотя бы соприкасавшиеся с путем Изабель.

Но Шанса пугали не они, а то, чего не было на карте.