…Шестерых увели в глухую тьму. Неровные шаги затихли вдалеке, и тишину нарушали только мерно падающие капли.

Орловский по-прежнему стоял, прижавшись спиной к холодному камню. Рядом сгрудились еще пятеро – те, кого оставили напоследок.

– Господи… Господи… Господи… – чей-то шепот нарушил тишину. Стоявший в черном проходе конвоир покосился – и голос смолк. Вновь тишина, нарушаемая лишь короткими ударами воды о камень. Кап… кап… кап…

Юрий ждал выстрелов. Вот сейчас ударит залп, затем два-три одиночных… Но темнота по-прежнему молчала, минуты шли, и страшная неизвестность становилась невыносимой. Издалека слабым эхом донесся далекий крик…

Надо было помолиться, и Орловский начал лихорадочно вспоминать полузабытые слова. Не получалось… И вдруг давнее ожесточение охватило душу. Он сейчас умрет. Они все умрут – и навсегда останутся в этом черном аду. А Тот, на Которого они надеются, в лучшем случае вычеркнет их имена из очередного тома Книги Судеб. Он, Кому так верили, оставил его, народ, страну, отдав этим нетопырям… А если нет, то Он… То почему ТЫ видишь и молчишь?

Вдали вновь послышался крик. Настороженный слух уловил странные звуки: топот, треск и тихое бульканье, как будто где-то лопнул водопровод… Страх исчез, сменившись ненавистью. Юрий быстро осмотрелся. Охранник в кожаной куртке был один. Орловский осторожно смерил расстояние до неподвижно застывшего стража, их глаза встретились…

Юрий шатнулся, как от удара, сжатые кулаки безвольно опустились. Это не взгляд человека, у людей не бывает таких глаз!.. Холод затопил тело, казалось, исчезло все, кроме все еще бьющегося сердца. Нет, бороться бессмысленно. Те, что пришли за ними, были страшнее самой смерти, и Орловский вдруг понял, что упасть под пулями – еще не худший исход…

…Тяжелые шаги – палачи возвращались. Они шли неторопливо, вразвалку, лица, красные, квадратные, довольно ухмылялись. Первый, очевидно, старший, хлопнул того, что стоял в проходе, по плечу, и оба радостно загоготали.

– Господи… Господи… – вновь послышался шепот, но приклады карабинов уже привычно ткнулись в тела, подгоняя их к темному проходу. Кто-то дернулся – сильный удар швырнул его вперед, чуть не сбив с ног.

«Значит, так и умру – как скотина, даже не замычав?» – Орловский оглянулся и понял, что именно так им и будет. Никто не бросится на палачей, не закричит перед смертью…

– Орловский? – ледяная рука легла на плечо. Горло внезапно пересохло, но Юрий все же выдохнул:

– Я… Орловский…

– Поскучай пока!..

Толчок… Юрий упал на пол, не ощутив даже боли от удара о камень. Погас свет. Фонарь выключили, звук шагов стал медленно затихать вдали…

Орловский встал и вновь прижался к холодной влажной стене. Значит, вновь придется ждать – и умирать каждую минуту. Он вдруг понял, что палачи ушли, рядом никого нет, он может броситься в темноту, забиться в какой-нибудь тупик… Но остаток рассудка тут же ответил – бежать некуда…

Вдали вновь послышались слабые крики – и снова хруст, бульканье, какая-то непонятная возня… Сознание медленно начинало угасать. Заклубились странные, бесформенные клочья тумана, и Юрию вдруг почудилось, что сквозь тьму коридора медленно двигается вереница белых силуэтов – долгая, беззвучная, чуть колеблющаяся от порывов холодного неземного ветра. И сам он – такая же тень, призрак, готовый занять место в этом бесконечном строю…

…В лицо ударил свет. Голос, удивленный и одновременно радостный:

– Юрий Петрович? Что вы тут делаете?

Чья-то ладонь легко коснулась плеча. Рука была обыкновенной – теплой, человеческой. Орловский понял, что не стоит, а сидит возле стены, и тут же почувствовал что-то похожее на стыд. Все-таки свалился…

– Вставайте, Юрий Петрович! Этак и простудиться можно!

Ему помогли встать. Ярко светил фонарик, рядом с Юрием стоял человек в светлой гимнастерке с малиновыми петлицами. Человек улыбался:

– Вот где, оказывается! Ну, пойдемте…

– Куда?

Слово далось с трудом, хотя главное он уже понял – поведут не на смерть. Чашу, которую выпили его спутники, на этот раз пронесли мимо.

– Как – куда? – человек в светлой гимнастерке был явно удивлен. – Отбывать, стало быть. Нагрешили перед родиной, Юрий Петрович, пора искупать!

– Так меня судили?

Вместе с жизнью возвращалось сознание. Его не убили. Наверное, и не собирались, лишь показали вход в преисподнюю…

– Судили, судили! – охотно, почти весело подтвердил неизвестный. – Правую руку, будьте добры, Юрий Петрович…

Щелчок – запястье сжала сталь.

– Не очень давит? – неизвестный защелкнул другой «браслет» на своем левом запястье. – Полагается. Вдруг у вас нервы разгулялись: броситесь куда-нибудь, еще ногу подвернете… Да что это с вами? Не заболели? А ну-ка, ну-ка…

Фляжка… Юрий послушно глотнул – рот опалило, по телу пробежал огонь, на мгновенье перехватило дыхание.

– Лучше?

Тьма отступила. Освещенное фонариком подземное помещение уже не казалось преддверьем смерти. Просто подвал, разве что излишне сырой…

– Ну, пойдемте, пойдемте…

Сопровождающий заботливо светил под ноги – дабы не угодить в лужу или не споткнуться о случайный камень. Шли долго, и каждый шаг удалял от страшного коридора, в котором исчезли остальные. Орловский понял, что зря роптал на Творца – ему повезло. Впрочем, повезло ли? Он идет не на волю, еще ничего не кончено…

Во дворике ждала машина – на этот раз легковая, обыкновенная «эмка». Сопровождающий предупредительно распахнул дверцу. Юрий шагнул и остановился – наручники мешали.

– Ах да, извините…

Через секунду рука была свободна. Юрий сел на заднее сиденье, вдохнул приятный запах кожи и прикрыл глаза, даже не почувствовав, как машина тронулась с места. Внезапно захотелось спать…

– Юрий Петрович, вы, кажется, интересовались?

Орловский заставил себя очнуться. Перед глазами был конверт из плотной белой бумаги. Юрий недоуменно повертел его в руке.

– Открывайте! Не бойтесь! – тон был такой, будто внутри подарок к Первомаю или к отмененному Рождеству.

…Маленький листок бумаги – плотной, мелованной. «СССР. Особое Совещание при Народном комиссариате…» Буквы путались, неяркий свет лампочки в салоне не давал всмотреться. Выходит, его действительно судили? Невольно проснулось любопытство, но проклятые буквы продолжали плясать…

– Вы не скажете… сколько? Я плохо вижу.

– Да сколько же, Юрий Петрович? Статья 58, пункты 10 и 11. Стало быть, двадцать пять.

– Двадцать пять лет!..

Срок, давно ожидаемый и, в общем, не такой страшный по сравнению с тем, что чуть было с ним не случилось, внезапно предстал перед Юрием со всей ясностью… Двадцать пять лет – «четвертак». Ему сейчас тридцать три, значит, он выйдет в пятьдесят восемь, и это будет год 1962-й… Считай, до конца жизни…

– Двадцать пять лет! – повторил он, все еще не веря.

– Именно двадцать пять лет, и пять лет поражения в правах, – охотно подтвердил энкаведист. – Ежели по-простому, четвертак – в зубы и пятак – по рогам…

Орловский не стал отвечать. «Поражение в правах»! Значит, на свободе у него имелись права? Хотя, конечно, он имел право свободно выйти из дому и даже съездить к Черному морю – в законный отпуск, согласно Сталинской Конституции…

– Простите, как мне к вам обращаться? – поинтересовался он. Вопрос, может быть, и лишний, но все-таки чекист называл его не «проблядью», а «Юрием Петровичем».

– Ну, сразу видно, что вы человек неопытный! Обращаться следует просто – «гражданин начальник»… Шучу, Юрий Петрович, зовите Костей…

От неожиданности Орловский не удержался и хмыкнул. «Костя» усмехнулся в ответ, и Юрий стал исподтишка разглядывать своего спутника. Лет двадцать семь – двадцать восемь, приятное лицо, ямочки на щеках, глаза веселые… Костя!

– Извините… Константин… Как вас по отчеству? Я не привык…

– Так и я не привык, – развел руками «Костя». – Я, Юрий Петрович, чего к вам по имени-отчеству обращаюсь? Потому что вы, можно сказать, интеллигент, человек к подобному обращению привычный. Нас в училище так наставляли: для контакта и полного доверия надо обращаться к человеку, чтоб ему было приятно. А мой батя – столяр, я к этим отчествам и не привык. Как слышу – так сразу чувствую, что попал к начальству на ковер. Так что уважьте.

– Хорошо… Константин, – кивнул Орловский. – Меня куда, в лагерь?

«Костя» весело засмеялся, словно его подконвойный удачно пошутил.

– Помилуйте, Юрий Петрович! В лагерь иначе направляют. Да и нечего вам там делать. С вашей статьей вам там даже «придурком» не стать. Вы понимаете, о чем я?

Юрий кивнул. «Придурки» – кажется, лагерная обслуга. О великий могучий советский язык!..

– А мы с вами совсем в другое место едем. Да вы не горюйте! Нам теперь, можно сказать, вместе срок отбывать.

– Вас-то за что? – не удержался Орловский.

– Служба такая! – рассмеялся энкаведист. – Прикажут – и срок отбывать буду, и лес на Печоре рубить…

Юрий решил больше ни о чем не расспрашивать. Когда будет надо – скажут. Возможно, в Большом Доме, ему не поверили. Не поверили – и устроили спектакль в черном подземелье с упырями в кожаных куртках. А теперь, когда он, «размяк», этот разговорчивый весело и ненавязчиво начнет задавать вопросы… Жернова продолжали вращаться. Он не выскользнул – и выскользнуть ему не дадут…

Юрий быстро взглянул на удобно устроившегося рядом «Костю». Да, этот поумнее и потолковее прежнего следователя! Значит придется иметь дело с ним, улыбчивым. Песчинка в жерновах… Без надежды на победу, на жизнь, но придется…

Как ни краток был его взгляд, энкаведист все же успел заметить:

– Может, курить хотите, Юрий Петрович? Вон, в дверце пепельница. Вы ведь «Нашу марку» предпочитаете?

Похоже, весь Большой Дом знал сорт его любимых папирос. Юрий невольно усмехнулся:

– Знаете, Константин, я бы предпочел «Казбек»…

– Прошу. И я с вами – за компанию… – «Костя» сунул руку в лежавший на сиденье портфель и, покопавшись, достал коробку с черным всадником.

Орловский вдруг почувствовал себя так же, как тогда, на улице, когда не удалось убежать от слежки. Что они, сволочи, всевидящие? Или у этого, улыбчивого, в портфеле папиросы всех сортов?

– Спасибо…

Первая же затяжка ударила в голову, все-таки он курил уже несколько дней. Юрий вновь прикрыл глаза и вновь затянулся – на этот раз глубоко, долго. Как хорошо вдохнуть папиросный дым, ехать в машине по ночной Столице, как хорошо чувствовать себя живым!.. Да, кажется, он действительно размяк…

Авто мчалось дальше, и Юрий уже начал подумывать, что его везут за пределы города, когда шофер внезапно снизил скорость.

– Ага, – выглянув, заметил Костя. – Прибыли. Ну, Юрий Петрович, вы оформляйтесь, а я к вам потом загляну. Хорошо?

– А где мы?

– Как это где? – удивился Константин. – Где и положено – в тюрьме. Да не горюйте – в тюрьме тоже жить можно. Вот увидите.

Машина затормозила. В открытую дверцу заглянули типы в фуражках, последовало: «На выход!», – и Орловский медленно, не торопясь, вышел из «эмки».

То, что «Костя» назвал оформлением, тянулось очень долго. Пришлось отвечать не бесконечные вопросы, раздеваться, вновь одеваться, выслушивать целую лекцию о правилах внутреннего распорядка, из которой Юрий не запомнил ни слова. После всех формальностей его отправили в душ, что несколько удивило. Вдобавок, выдали все свежее – белье, рубашку, костюм. Юрий подумал было о странной филантропии, но тут же сообразил, что вещи – его собственные. Те, что оставались в его флигеле после ареста.

Камера после узилища в Большом Доме показалась неожиданно большой. Здесь были откидная койка, умывальник, привинченный к полу табурет и – совершенно неожиданно – стол с книгами и даже вешалка. Надзиратель буркнул: «Если чего – стучи», – и оставил Орловского одного.

Юрий первым делом подошел к столу. Он не ошибся – книги, его собственные, все из того же флигеля. Не все, конечно. Тот, кто отбирал их, взял почему-то лишь научные издания. История, фольклор, этнография… Уже без всякого удивления Юрий обнаружил на вешалке собственный выходной костюм, он лишь однажды надел его, когда они с Никой выбрались в Большой, на «Трубадура»…

– Осваиваетесь, Юрий Петрович? – «Костя» появился незаметно, словно просочившись через железную дверь. – Не «Метрополь», конечно…

– Я… я здесь буду один? – вопрос возник сам собой, хотя единственная койка не давала обмануться.

– Ну как же, один! Я к вам в гости захаживать стану, не возражаете?

Орловский пожал плечами. Даже если бы и возражал… Константин понял:

– Да не горюйте, мы с вами еще сойдемся. Оно понятно – я работник карательных органов, вы – заключенный, но к чему нам, как кошка с собакой? Так что сработаемся! У меня характер легкий…

– А у меня – тяжелый! – не выдержал Юрий.

– Клевещете, клевещете на себя Юрий Петрович! Все о вас хорошо отзываются. Коллеги ваши, соседи… Вот, с супругой вашей бывшей говорил. Даже Ермашев, следователь ваш, и то говорит, что вы человек приятный, можно сказать обходительный…

Вот оно как! Значит, всех взяли в оборот – даже Клавдию…

– Книги… Можно читать?

– Ну конечно! – взмахнул руками «Костя». – Для того и доставлены. Там и ручка есть, а бумаги я вам завтра подкину. Рубашки меняйте, здесь стирать можно. Опять же, парикмахер каждое утро. Или вы бороду желаете оставить?

– Нет, ни в коем случае… – Орловский провел рукой по заросшему подбородку и брезгливо поморщился. Вид у него, наверное, разбойничий.

– Ну, как хотите. А вам бы пошла! Да, вот коечка… Здесь на ней только ночью лежать можно, но если хотите днем – не смущайтесь, лежите. Я попросил – вам разрешили.

Орловский имел слабое представление о тюремном режиме, но кое-что понял. Душ, свежие рубашки, парикмахер… Выходит, тюрьмы бывают разные…

– Ну, не буду мешать, Юрий Петрович. Завтра увидимся.

Орловский остался один. Он нерешительно прошелся по камере, словно в ожидании какого-нибудь подвоха. В чем все-таки дело? Если бы узнали о его книге, то не стали привозить сюда, скорее оставили там, в черном подземелье, а затем предложить выбор… Или нет?

Юрий лег на узкую койку, накрылся серым, пахнущим дезинфекцией одеялом и мгновенно уснул. Пришло забвение – милосердное забвение, дающее короткий, неверный покой…

…«Костя» появился в начале двенадцатого – об этом Орловскому сообщили его собственные часы, которые он нашел в кармане выходного костюма. Они шли – кто-то заботливый не забыл завести.

– Ну, совсем другое дело! – улыбнулся энкаведист. – Свежи, выбриты, порозовели даже! Завтракали? Курили?

– Завтракал. Но не курил.

– Ай-яй-яй, забыл! Держите!

Из портфеля появились полдюжины пачек «Нашей марки» и три коробка спичек.

– Простите, Константин. У меня нет денег…

– Как это нет? – удивился тот. – У вас же на книжке сберегательной была тысчонка с небольшим? Так ее на ваш счет перевели, сюда. Покупки можете делать – пятьдесят рублей в месяц. Вам же правила объясняли?

Да, что-то такое ему говорили – вчера Юрий не обратил внимания. Интересно, что там еще в этих правилах?

– Так что курите, – «Костя» кивнул на папиросы. – Вы, Юрий Петрович, как, в настроении беседовать?

Орловский усмехнулся:

– В наилучшем.

– Вот и прекрасно, вот и ладненько…

Энкаведист, устроившись за столом, вынул из портфеля несколько листов бумаги. Юрий сел на койку. «Побеседовать» – значит, следствие не закончено? Ему не поверили. Все-таки не поверили…

– Юрий Петрович, вы русский по национальности?

Вопрос был настолько неожиданным, что Орловский растерялся. Они что, считают его японцем? Штабс-капитаном Рыбниковым?

– Д-да. Конечно, русский. Мать у меня из Малороссии, то есть, извините, с Украины, но она тоже русская…

«Костя» невозмутимо водил ручкой по бумаге.

– Кажется, прадед был вепсом. Это такая народность…

– Я не об этом, Юрий Петрович. Вот вы, русский, каким образом оказались в институте Народов Востока? Да еще в дхарском секторе?

Ага, вот он о чем! Да, об этом его еще не спрашивали. Ну что ж, это не опасно. Во всяком случае, пока…

– Это длинная история, Константин.

– А вы расскажите. Времени-то у нас – вагон, с позволения сказать…

Да, история была длинной. Она началась еще на первом курсе университета. Юрий хотел писать курсовую по Древней Греции, но его группу закрепили за кафедрой истории России. Юрий вспомнил тонкий лист бумаги, ходивший по рукам – список тем курсовых работ. Первокурсники робко ставили свои фамилии напротив названий. Орловский пропустил модные «социально-экономические» темы и внезапно заметил нечто любопытное, именовавшееся «Походы С. Курбского и борьба народов Севера против русской экспансии».

Почему-то зеленый первокурсник решил, что машинистка ошиблась, и речь идет о знаменитом Андрее Курбском. Кто знает, может, будущий враг Ивана Грозного в молодости завоевывал не только Казань, но и Север? Юрий решился – и написал свою фамилию.

Очень скоро он понял, что влип. Машинистка не ошиблась – речь шла именно о С. Курбском – князе Семене Ивановиче, жившем лет за семьдесят до Андрея. К тому же руководителем курсовой был не сотрудник кафедры, а почасовик, читавший спецкурс в университете. Звали его Родионом Геннадиевичем Соломатиным. Он работал в Институте Народов Востока и руководил сектором истории и культуры дхаров. Настоящее его имя было Рох – Рох, сын Гхела, из рода Фроата племени Серых дхаров…

Курсовую Юрий все-таки написал. Помогли упорство и пробудившийся интерес к совершенно неизвестной ему истории небольшого народа, в далеком XV веке защищавшего свою свободу от войск Покорителя Севера князя Семена Курбского, носившего у дхаров странное прозвище Владыки Молний. Оказалось, что главным источником, кроме коротких строчек летописи, является дхарский эпос – «Гэгхэну-цорху». Эпос был не только не переведен на русский, но даже и не издан. Дхарский Юрий, конечно, не выучил, но читать эпос со словарем он все-таки смог. Словарь был тоже рукописный, составленный лично Родионом Геннадьевичем.

Курсовая была защищена блестяще. Никто из первокурсников не работал с неопубликованными источниками. На защите Юрий не удержался, продекламировав отрывок из эпоса о поединке Сумх-гэгхэна – князя Семена с дхарским вождем Гхелом Храбрым – сначала на дхарском, а потом на русском в переводе Родиона Геннадиевича. Члены комиссии покачали головой – и поставили «отлично».

На втором курсе Юрий наконец-то смог заняться Древней Грецией. Правда, в Институт Народов Востока он продолжал наведываться. Ему приятно было встречаться с Родионом Геннадиевичем и его учениками. Они пили чай, травяной, заваренный по старинному дхарскому рецепту, и беседовали. За импровизированным столом говорили в основном по-дхарски (некоторые плохо знали русский), и понемногу Юрий смог овладеть разговорной речью. Работа в секторе шла медленно. Не хватало людей с образованием, дхарские школы только создавались, студенты заканчивали русские, и то, как правило, начальные. Родион Геннадиевич, глава дхарского культурного центра, смог в свое время прослушать три курса в Петербургском Императорском университете. Учиться дальше помешали арест и многолетняя ссылка. Нужны были люди с настоящей научной подготовкой, но столичные ученые не интересовались историей и культурой маленького народа.

…Юрий должен был писать диплом по истории Этолийского союза. Тема увлекла. Этолийский союз – свободная федерация греков, воевавшая с всесильной Македонией, а после – с непобедимым Римом. Юрий разбирал сложные периоды Полибия, думая о тех, кто дрался с «непобедимой и легендарной», защищая свободу родной земли. «Без похорон и без слез, о прохожий, на этом кургане, мы, этолийцы, лежим, три мириады бойцов…» Где-то в таврийской степи лежали его брат, дядя Миша, их друзья и товарищи. «Без похорон и без слез…» Третий Рим, ставшим Третьим Интернационалом, не позволял даже оплакивать героев. Но Юрий мог писать об этолийцах много веков назад защищавших свободу…

Полибия дочитать не удалось. Лето 27-го, арест. Бывший студент Орловский бродил по Столице растерянный, убитый, потерявший всякую надежду. Как-то по привычке он завернул к Родиону Геннадиевичу, в гостеприимный кабинет на втором этаже Института…

С сентября он снова учился. Родион Геннадиевич сумел оформить перевод Юрия из университета на третий курс дхарского отделения Института. Свою первую статью Юрий напечатал на пятом курсе. Он написал о последних боях дружины Гхела Храброго с войсками «мосхотов» – так дхары по традиции называли русских. Одновременно Орловский начал помогать Соломатину готовить к изданию «Гэгхэну-цорху»: появилась возможность напечатать его во «Всемирной литературе»…

…Юрий умолк и с силой провел ладонью по лицу. Он слишком увлекся, «Косте» незачем знать все подробности. Впрочем, энкаведист продолжал невозмутимо черкать перышком, на лице его по-прежнему блуждала благодушная улыбка:

– Значит, решили способствовать ленинской национальной политике, Юрий Петрович? Поднимать культуру малых народов, угнетенных царизмом? Похвально, похвально… Скажите, а почему вы в 1931 году, а точнее, 11 марта, на заседании сектора обвинили гражданина Соломатина в научном вредительстве?

– Что?! – Юрий даже отшатнулся. «Костя», пожав плечами, извлек из портфеля очередную бумагу:

– Ну как же, Юрий Петрович? Вот, извольте видеть, протокол. Вы тогда выступили против вредительского издания упомянутого вами эпоса, точнее его части, которая называлась «Ранхай-гэгхэн-цорху».

«Песнь о князе Ранхае»… – вспомнил Юрий. Вот он о чем!

– Нет… Конечно нет! Я никогда не обвинял Родиона Геннадиевича в чем-то подобном! Речь шла о научной проблеме…

«Костя» вновь улыбнулся, и эта улыбка окончательно разозлила. Однако Орловский сдержался.

– Мы готовили к изданию эпос, и Родион Геннадиевич предложил напечатать вначале его часть – для нужд дхарских школ. Но не сам текст эпоса, а его пересказ – в стихах. Записи «Гэгхэн-цорху» эпоса делались прозой, настоящий размер только угадывался. Я считал, что этим мы исказим подлинное звучание – в подлиннике эпос куда более… ну, серьезен…

– Ну вот, я же и говорю – научное вредительство! – удовлетворенно кивнул энкаведист. – И позже, через год, вы обвиняли гражданина Соломатина…

– Я не обвинял! Мы спорили. Понимаете, спорили!

…Юрий хотел, чтобы издания сектора были ничуть не слабее, чем в Академии Наук. Нельзя было позволить, чтобы к ним относились снисходительно – как к «младшим братьям»…

– Спорили?.. – «Костя» недоуменно пожал плечами. – А между прочим, компетентные органы регулярно получали сигналы: товарищ Орловский защищает научную линию против вредительской политики руководства Института. Которая, между прочим, привела к тому, что гражданин Соломатин и его подельщики оказались замешаны в феодально-байском заговоре… Юрий Петрович, а вас не удивило, что вас не арестовали вместе с ними?

Еще бы! Тогда он ждал ареста, но что-то спасло. То ли его национальность, то ли невидимая помощь Флавия…

– Не удивило? А ведь вопрос стоял! Стоял вопрос, Юрий Петрович! Но мы рассудили, что человек вы правильный, с вредительством боролись – открыто, не скрываясь. Вот и не тронули вас тогда, как гражданина, можно сказать, проверенного…

Неужели правда? Его сочли «своим»? Может, проклятые протоколы использовались на следствии, когда арестовали Родиона Геннадиевича, Ваню Лукина, Андрея Крапивина?.. Нет, врет! Все врет этот сладкоголосый! Хитро придумано – сначала напугали смертью, теперь выжигают память об учителе и друзьях…

– Может быть… – произнес он как можно равнодушнее. – Я всегда защищал интересы науки. Я ведь ученый!..

– Скажите, а почему вы взяли темой диссертации дхарский эпос? Ведь им все годы занимался гражданин Соломатин.

…Юрий не хотел брать эту тему, но Родион Геннадиевич все же настоял. Сам он хотел закончить книгу о дхарской мифологии, которую писал уже несколько лет. К тому же учитель догадывался, что дни сектора сочтены. Он надеялся, что Орловский, русский по национальности, уцелеет и сможет завершить работу…

– А почему же не защитились, Юрий Петрович?

Он что, этот сладкоголосый, издевается? Дхарский сектор Института разогнан, распущен культурный центр, арестованы все сотрудники, началось массовое переселение дхаров из верховьев Печоры, где они жили веками. Национальность «дхар» исчезла из паспортов…

– Да вроде тема стала неактуальной, Константин. Или я ошибаюсь?

– Ошибаетесь, ошибаетесь, Юрий Петрович! – «Костя» протестующе махнул рукой. – Как же такое быть-то может?

…Юрий пытался узнать, что случилось с Родионом Геннадиевичем и его учениками. Помог Флавий. Все получили «десять лет без права переписки»…

– Власть рабочих и крестьян, – внушительно заметил энкаведист, – не враждует с представителями отдельных национальностей. Речь идет о борьбе с остатками недобитых классов. К сожалению, к руководству дхарского движения примазались феодальные и жреческие элементы. А гражданин Соломатин был их главным шаманом, разве нет? И книгу он писал не о чем-нибудь, а о всяком колдовстве и прочей антинаучной мистике…

Родион Геннадиевич был потомком одного из семейств «дхармэ» – дхарских жрецов, служителей Эрво Мвэри – Высокого Неба. Сам он упоминал об этом с нескрываемой иронией: старик воспитывался на Добролюбове и Писареве. Его монография о дхарской мифологии обещала быть необыкновенно интересной…

…Но не объяснять же всего этого «Косте»! Кажется в его глазах он, Орловский – склочник-мизантроп и чуть ли не патологический доносчик. Сначала «обличал» учителя, затем «разоблачил» товарища Аверха… Юрий еле сдержался, чтобы не усмехнуться. Думай, не запрещено!

– Юрий Петрович! Не в службу, а в дружбу. Напишите, будьте добры, краткое содержание ваших статей. Странички на три…

– Аннотацию? – поразился Орловский.

– Да, да, именно аннотацию… Забыл слово-то, Юрий Петрович!

– Пожалуйста, – Юрий пожал плечами. – Но я не помню все выходные данных. Я печатался в журналах. Номер помню, а страницы…

«Костя» замахал руками:

– Да ну, что вы! Мы же не формалисты! Да, если можно… Знаете, очень интересно… Опишите дхарскую историю – очень коротко.

– Что?!

…Курса дхарской истории еще не существовало. Над учебником работал Андрей Крапивин, высокий молчаливый парень, земляк и дальний родственник Родиона Геннадиевича. Был обсужден и одобрен план-конспект – но больше ничего Крапивин не успел…

– Ну, историю, – удивленно повторил энкаведист. – Страничек на двадцать – двадцать пять. А что, трудно? Вам книжки какие-нибудь нужны?

…Интересно, сохранился ли в архиве этой адской кухни план-конспект Крапивина?

– Нет, книг не надо. Да и книг-то нет, Константин! Просто… неожиданно как-то…

– Ну отчего же? – вновь удивился «Костя». – С какой это стати – неожиданно?

Впрочем, пояснять он не стал, и Юрий внезапно подумал, что этих опричников действительно интересует не он, Орловский, а дхары. Но зачем?

– Значит, напишете? Вот и прекрасно, вот и превосходно. Работайте! Хотите днем, хотите ночью. Мешать вам не будут. Да, вам и прогулки положены на свежем воздухе, для здоровья. А если чего не так – говорите сразу мне…

«Костя» порылся в портфеле и достал толстую пачку бумаги, Орловский понял, что затея с «кратким курсом» не была импровизацией. Что ж, можно и попробовать. Пусть читают!..

Между тем, «Костя» уже собирался:

– Так я послезавтра загляну, Юрий Петрович. Ну, всего вам!

– Амрот, эд-эрх. Рхастан!

Энкаведист удивленно моргнул и медленно, чуть запинаясь проговорил:

– Асгум, эд-эрх… Рхах, Юрий Петрович…

Орловский замер, не веря своим ушам. Этот тип знает дхарский! Но ведь Столице, кроме немногих дхаров, этот язык изучали пятеро: сам Юрий и еще четверо русских студентов дхарского факультета. А тут какой-то «Костя»! Вспомнилась дурацкая фраза о том, что ради «службы» тот рубить лес на Печоре. Но ведь именно там, в верховьях реки, называемой дхарами Пех-ра, когда-то жили соплеменники Родиона Геннадиевича!

Нет, ради него, Орловского, будь он даже врагом из врагов, энкаведист не стал бы заучивать дхарские слова! Значит? Значит – что?..

Аннотацию он написал быстро. Не так уж много успел напечатать – несколько статей да тот самый злополучный «Ранхай-гэгхэн-цорху». Юрий вспомнил о недописанной работе по дхарскому эпосу, мельком пожалев, что так и не успел ее завершить. Впрочем, что жалеть об этом! Дхарский эпос, уже полностью готовый к печати, бесследно исчез после ареста Родиона Геннадиевича.

Отложив в сторону исписанные страницы, Орловский взял чистый лист бумаги и задумался. История дхаров… Об этом они когда-то много спорили в секторе. Юрий был скептик, как и требовала его профессия, и мало верил в древние легенды. А вот фактов было до обидного мало. Впрочем…

…Впрочем, насколько можно судить на основании этих самых немногочисленных фактов, дхары, народ финно-угорской языковой семьи, являлся автохтоном Севера России. Несколько сот лет назад дхары жили на Среднем Урале, в Коми, и в бассейне Камы. По некоторым данным, дхарские поселения находились даже в районе нынешней Столицы. Неудивительно, что дхары подверглись сильному влиянию соседей. В их языке чувствовались следы заимствований из других финских языков, а также из татарского и, естественно, русского. В древности, как полагают, дхары имели свою письменность, близкую к иероглифической…

Юрий вспомнил, как Родион Геннадиевич показал ему небольшую бронзовую пластинку, покрытую непонятными знаками. Да, это могла быть письменность, но с тем же успехом – и обыкновенный орнамент. Учитель также рассказал, что в 1921 году какие-то его знакомые привезли несколько деревянных дощечек с такими же знаками, найденных в Таврии, в заброшенном имении барона Вейсбаха. Увы, следы этой находки затерялись.

До XV века дхары были язычниками, поклоняясь многочисленным божкам и идолам, и жили тремя племенами, называвшимися по-дхарски «дхэнэ». Самым сильным было «Серое» племя, ему подчинялись два других – «Белое» и «Черное». Болгары, а позже русские и татары, постепенно вытеснили или ассимилировали дхарское население везде, кроме верховьев Печоры. Казалось, народ исчезнет без следа, но в середине XV века произошли неожиданные и резкие перемены.

О том, что случилось пять столетий назад, они тоже спорили. Орловский считал, что дело было в естественном процессе развития дхарского общества, ускоренном иноземной угрозой. Но его коллеги-дхары видели в тех событиях другое – результат деятельности необыкновенной личности, великого героя. Странно, но Родион Геннадиевич тоже разделял эти взгляды.

Героя звали Фроат кна Астфани. Впрочем, русская летопись называла его куда привычнее – Фролкой Афанасьевым. Он прибыл издалека – из Великого Княжества Литовского или даже из Германии. За несколько лет Фроат сплотил три племени, создав первое дхарское государство и провозгласив себя дхарским «гэгхэном» – владыкой. Он также провел религиозную реформу, запретив поклоняться божкам и идолам. Единственным богом стало Эрво Мвэри – Высокое Небо. В верховьях Печоры Фроат воздвиг Дхори Арх, каменное святилище, где проходили ежегодные обряды и праздники.

…Родион Геннадиевич рассказывал, что Дхори Арх – «Дхарский Камень», сохранился до наших дней. Судя по фотографиям, святилище чем-то напоминающего знаменитый Стоунхэдж…

После смерти реформатора его сыновья рассорились. Старший, Гхел, остался верен традициям отца, но младший, Ранхай, дружил со старыми жрецами и вскоре покинул страну, перейдя на службу к одному из татарских ханов. Ослабленное княжество не смогло противостоять русским дружинам, давно уже подбиравшимся к богатым землям Печоры.

Войска Гхела, получившего прозвище Храбрый, сопротивлялись десять лет, пока Завоеватель Севера, князь Семен Курбский, вместе с Петром Ушатовым и воеводою Заболоцким-Бражником не привел новое войско, вооруженное огнестрельным оружием. Это случилось в 1499 году. Дхарская дружина была разбита, Гхел погиб в бою. По русской летописи, это случилось зимой, дхары же отмечали день гибели Гхела летом, в конце июня. Через несколько месяцев подоспел Ранхай с татарской конницей. Он отомстил за брата, убив князя Семена в поединке. Но русские не ушли…

Пять сотен лет потомки уцелевших жили тихо, занимаясь охотой и ремеслом и продолжая тайно поклоняться прадедовским идолам. Патриархи, а позже Синод, жестоко преследовали жрецов-дхармэ. Последние процессы над «язычниками» состоялись уже в начале ХХ века, незадолго до Первой революции. По иронии судьбы, молодой учитель Родион Геннадиевич Соломатин, примыкавший в молодости к анархистам, был сослан в Восточную Сибирь как адепт тайного языческого культа. Кто-то донес, что Рох кна Гхели, как звали Соломатина дхары, происходил из рода Фроата и был потомственным жрецом-дхармэ.

О ссылке Соломатин рассказывал мало. Он учительствовал в небольшом сибирском селе неподалеку от Иркутска и вернулся в Столицу лишь в начале 1921 года.

В 20-е судьба, казалось, начала улыбаться дхарам. Появились первые школы, в Столице был организован Дхарский культурный центр. На основе кириллицы возник новый дхарский алфавит, начали издаваться книги. Но это продолжалось только до лета 35-го. Теперь, в 37-м, дхаров официально не существовало. Народ исчез, стертый с географическим карт и страниц истории…

…Орловский писал быстро и легко. Здесь, в тюрьме, он мог уже не бояться всевидящей цензуры. Какая уж теперь цензура! Можно не сдерживаться, не подбирать слова, называя депортации – депортациями, а репрессии – репрессиями. Это могло не понравиться улыбчивому «Косте» и его неулыбчивому начальству, но что можно ожидать от врага народа, получившего от родной власти «четвертак» в зубы да еще «пятерку» по рогам?

Исписанные страницы ложились одна на другую. Оставался неописанным последний, сегодняшний этап горькой дхарской истории. Правда, тут сам Орловский не очень отличал правду от легенды. Говорили, что еще в 30-м, когда начались первые депортации из района Печоры, несколько сот дхаров ушли в недоступный лес в районе деревеньки Якша. Даже сам Родион Геннадиевич не знал, правда ли это: район был закрыт, там шло какое-то важное строительство. А совсем недавно Юрий узнал, что ретивые «борцы с мракобесием» разрушили Дхори Арх, великое святилище, возле которого находились могилы Фроата Великого и Гхела Храброго…

«Костя» не пришел через два дня, не пришел и через три. Юрий смог спокойно дописал свою импровизированную статью, перечитал и остался доволен. Конечно, местами написанное походило больше на памфлет, чем на научную работу, но ничего менять не хотелось. Решив оставить все, как есть, Юрий сложил листки стопкой и принялся за книги.

Его не трогали. Надзиратели были молчаливы, но достаточно вежливы. Еда, естественно, оказалась вполне тюремной, зато ему позволили гулять. Почему-то Орловский представлял тюремные прогулки как хождение по кругу в огромном дворе, окруженном высокими стенами. Вышло же все совершенно по-другому.

Перед первой прогулкой «вертухай» объяснил несложные правила. По хлопку надлежало повернуться к стене и ждать, пока последует другой хлопок. Разъяснений не было, но после первого же случая, Юрий, успел заметить, что по коридору идет кто-то другой в сопровождении конвоира. Очевидно, здесь хотели оградить зэков даже от мимолетного знакомства. Итак, хлопок – лицом к стене, снова хлопок – иди дальше…

Его повели почему-то не вниз, во двор, а наверх. Пахнуло свежим ветром, и Юрий оказался в небольшом пустом дворике, действительно окруженный стенами, по периметру которых была натянута густая «колючка». Осмотревшись, он сообразил, что находится на крыше, а рядом, за стеной, размещены такие же дворики. Никто не требовал ходить по кругу. Можно было просто стоять у стены, дышать холодным осенним воздухом или курить, поглядывая на затянутое тучами сентябрьское небо.

На обратном пути, после очередного хлопка, Юрий постарался стать так, чтобы заметить того, кого должны были провести мимо. Удалось разглядеть военную форму со споротыми петлицами, бледное, небритое лицо. Этого человека Орловский не знал. Да и чему удивляться? Среди сотен тысяч зэков у Юрия, конечно, были знакомые, но едва ли они окажутся в этой странной тюрьме…

Итак, Орловский взялся за книги, сразу же пожалев, что его «опекун», вероятно в приступе служебного усердия, принес лишь научные издания. Юрия много дал бы за то, чтобы здесь оказалось старое, еще дореволюционное издание Овидиевых «Метаморфоз» или хотя бы читанная в детстве нравоучительная повесть про маленького лорда Фонтлероя.

На четвертый день он не выдержал и обратился к надзирателю. Тот удивился: оказалось, в тюрьме существовала библиотека. Через полчаса худой молчаливый зэк принес три книги – выбирать здесь, очевидно, не полагалось.

Юрию не повезло. Первой книгой оказался «Цемент» товарища Гладкова, которую он даже не стал раскрывать. Другая была столь же идейно выдержанной – «Падение Даира» бывшего красноармейца Малышкина. Третья же, сборник повестей мадам Чарской, заставила Орловского вздрогнуть – от подобного чтива его воротило еще в детстве. Юрий решил выбрать наименьшее зло и засел за Малышкина.

«Костя» появился на пятый день, волоча раздувшийся от бумаг портфель.

– Эннах, Юрий Петрович! – улыбнулся он с порога, с облегчением ставя портфель в угол.

– Энна, эд-эрх, Константин, – хмыкнул в ответ Орловский. – Решили перейти на дхарский?

– Ну… Вы же сами, Юрий Петрович… Произношение у меня как?

– Скверное произношение, – не без удовольствия сообщил Орловский. – Впрочем, у меня не лучше. Дхарская фонетика совсем не похожа на русскую. Гортанные звуки…

– Ну да, ну да… Малышкиным увлеклись, Юрий Петрович? И как вам?

Орловский поразился: «Падение Даира» лежало на столе вниз обложкой. Не иначе, этот тип предварительно наведался в библиотеку.

– Любопытно. Два мира… Товарищ Малышкин очень неплохо сумел показать и белых, и большевиков. Культура, эстетство, нервы – и тупая тьма…

– Эк вы! – крякнул «Костя». – Вас послушать, так вы сами у Врангеля воевали!..

…В 20-м Юрию было шестнадцать. Он хотел уехать на фронт, надеясь добраться до Крыма, но заболела мать. А в ноябре, когда над Столицей падал первый мелкий снежок, газеты сообщили, что красные уже в Севастополе…

– Написали? – зоркие глаза энкаведиста разглядели аккуратную стопку исписанных страниц. – Вот и хорошо, Юрий Петрович, вот и замечательно! А я вам кое-что принес…

«Костя» раскрыл портфель, долго в нем копался и достал оттуда серую папку.

– Узнаете?

Юрий узнал сразу. Его незаконченная работа по дхарскому эпосу!

– Вот, прошу. Будет время – допишите. Я, признаться, не утерпел – прочел…

– По долгу службы? – не удержался Орловский.

– Ну конечно! Именно по долгу службы, – улыбка «опекуна» свидетельствовала о том, что пронять его трудно. – Но прочел с интересом. С огромным интересом, Юрий Петрович! Жаль, не издано.

– Так эпос тоже не издан, – пожал плечами Орловский.

– Вот-вот. Это плохо…

– То есть? – «Костя» не уставал удивлять. – Он же феодально-байский и вообще классово чуждый!

Энкаведист вновь улыбнулся – весело и немного снисходительно:

– Юрий Петрович, эпос – голос народа. Он не может быть классово чуждым. Другое дело, в процессе записи и редактирования в него были внесены искажения. Ведь «Гэгхэну-цорху» был сильно обработан в XV веке, может, даже полностью изменен, ведь так?

Вот это да! Это была мысль, которую в свое время поддерживал сам Орловский. Но об этом говорилось лишь на заседании сектора, среди своих!

– Но ведь эти изменения, – не выдержал Юрий, – касались не роли трудового народа, а идеологических мотивов. Те, кто редактировал эпос при Фроате и Гхеле, могли убрать разделы, где говорилось о роли старого жречества, о старых богах…

– Но, Юрий Петрович! – улыбка сменилась откровенным недоумением. – Ведь тогда складывалось дхарское государство, и тот же Фроат мог приказать убрать все, что касалось жизни племен до объединения, ну и, естественно, народной борьбы против новой власти!

…Нокаут. Это был его собственный аргумент, который Орловский высказал тогда же на дискуссии в секторе. Высказал – но нигде не записал. Да, Терапевт прав: в Большом Доме работают не только дураки и фанатики…

«Костя» вновь усмехнулся, как бы подведя черту в научном споре, и торжественно извлек из портфеля огромную пачку бумаг.

– А это узнаете?

Вначале Орловский ничего не понял. Написано по-дхарски. Мелкий, неразборчивый почерк, знакомый, неоднократно виденный. Юрий быстро перевернул первый листок…

– Это… книга Родиона Геннадиевича! «Дхарская мифология»!

– Она самая, Юрий Петрович.

Сказано это было без всякой усмешки – холодно и твердо.

– Я думал, она пропала!..

– У нас ничего не пропадает. Как видите, пригодилась. Я ее для чего вам принес? Чтоб вы прочитали, подумали. А там и побеседуем. Не возражаете?

– Нет… конечно нет!..

На минуту Юрий забыл, где он и что с ним. Работа учителя, которую он считал сгинувшей навеки! Книга, которую еще никто не читал – если не считать «дхароведов» из Большого Дома… Юрий стал быстро перелистывать страницы. Родион Геннадиевич собирал эти материалы всю жизнь. Он много успел, сведя воедино не только немногочисленные публикации и архивные записи, но и набрав огромный устный материал, который теперь не восстановить и не продублировать.

– Вижу, вижу уже увлеклись, – «Костя», похоже, был доволен. – Ну, читайте, мешать не буду. А я пока ваше творение, так сказать, осилю. Кстати, Юрий Петрович…

– Да? – Орловский еле заставил себя оторваться от рукописи.

– Не для службы, а так – ради любопытства. Почему вас Орфеем величали? Вы ведь вроде не музыкант?

Сердце дернулось, к горлу подступил комок, кончики пальцев мгновенно оледенели. Удар был не только неожиданным. Он был точным – точнее некуда.

…Орфеем звала его Ника – иногда, в шутку. Но так называл его и Терапевт. «Орфей» – это была кличка Орловского в той маленькой нелегальной группе, которая уже несколько лет существовала в Столице, под самым носом вездесущего НКВД…