Если у тебя есть зенитка, и ты с земли должен сбить самолёт в высоком небе, то бессмысленно целиться туда, где самолёт находится сейчас. За время между тем, как ты пальнул из пушки, и тем, когда снаряд долетит до самолёта, этот самолёт успеет переместиться. Стреляющий должен целиться в точку, в которой самолёт окажется через несколько мгновений. И пилот это тоже знает. Поэтому в его интересах лететь максимально непредсказуемо. Направо. Налево. Налево. Направо. Человек на земле в свою очередь тоже может выбрать, куда целиться — направо или налево. Зенитка стреляет туда, куда свернул пилот. Бах. Пилота нет. Зенитка стреляет в другую сторону. Пилот жив-здоров.

Лучший способ действия для пилота — на авось, непредсказуемо выбирать между направо и налево. Лучший способ действия для человека на земле — делать то же самое. Как только пилот обнаружит, что у канонады есть «узор», он может этим воспользоваться и увеличить шансы на спасение. Если человек с зениткой увидит, что пилот имеет тенденцию поворачивать налево, шансы подстрелить самолёт увеличатся.

Математик Джон фон Нейман в 1944 году охарактеризовал описываемую ситуацию как игру с нулевой суммой между двумя партнёрами. Не имеет значения, управляются ли самолёт и зенитное орудие человеком или машиной. Поведение пилота определяется логикой системы. И не имеет никакого отношения к нему как к человеку. Не имеют значения его отношения с мамой, его происхождение, какой у него тип личности или то, что ему всё ещё стыдно, что он писал в кровать до девяти лет. Пилот будет действовать так, как рассчитал профессор фон Нейман. Он подчинится логике ситуации и тем правилам игры, которые образуются при встрече двух рациональных людей.

Джон фон Нейман имел в виду, что вместо изучения особенностей человеческой жизни нам следует углубиться в то общее, что есть у человека и компьютера. Или, точнее, огромной фиговины с радиопроводами, кабелями и ползунками, которая в те времена шла под названием «математическая машина» или «электронный мозг».

Существование — это набор игр, действиями рациональных партнёров управляет более крупная система. Ты закидываешь ногу за ногу, но решаешь не ты, а тот, кто тебя смонтировал и поместил на плату. Человек, мир, ход истории — это механика, запрограммированная заранее и управляемая безликими силами. Судно без рулевого. Усовершенствованная идея Адама Смита на всех скоростях помчалась в космическую эру.

В 1944 году вышла книга Джона фон Неймана и Оскара Моргенштерна «Теория игр и экономическое поведение» и, таким образом, была создана теория игр. Человек экономический самотрансформировался в пешку с дистанционным управлением. Ранняя теория игр не рассталась с давней мечтой национальной экономики: как только нам удастся прочесть книгу общества математически, мы сразу всё поймём. Джон фон Нейман был уверен, что со временем социум можно будет объяснить с помощью теории игр.

Фон Нейман родился в Будапеште в 1903 году и вырос в период, когда город переживал блистательный расцвет: учёные, писатели, художники, музыканты и толпа полезных, интересующихся искусством миллионеров. «Что ты подсчитываешь?» — говорят, спрашивал шестилетний фон Нейман у матери, когда та с рассеянным видом смотрела перед собой.

На самом деле его звали Янош, но все называли его Джонни. Папа-еврей был банкиром. Титул он купил, но сам им не пользовался — берёг для сына. В восемнадцать лет Джон фон Нейман перебрался в Берлин и далее в Цюрих, чтобы изучать химию. Со временем получил учёную степень по математике. Приближалась великая война, и в конце концов фон Нейман оказался в американском Принстоне, где начал сотрудничать с австрийцем Оскаром Моргенштерном. Последний находился в Штатах, когда Гитлер аннексировал его родину, так что он решил остаться по другую сторону Атлантики. Дедом Моргенштерна по матери, если верить слухам, был Фридрих III, император Германии.

В 1945 году, через год после того, как фон Нейман и Моргенштерн опубликовали свою новаторскую книгу, Джон фон Нейман вошёл в состав комитета, который должен был решить, на какой из японских городов следует сбросить только что изготовленную в Америке атомную бомбу. Фон Нейман курировал расчёты: прикидывал число погибших, расстояние до земли, оптимальное распространение излучения и наиболее эффективную смерть.

Первый выбор был сделан в пользу Киото. Но министр военных дел его отклонил. Бомбить культурный и исторический центр было слишком из чисто гражданских соображений. И в 08:10 с высоты 600 метров бомбу сбросили на Хиросиму. Бомбу звали «Малыш». Жар в 5000 градусов плавил дома, от ветра рушились мосты, здания разлетались в щепки. Тысячи горящих людей с изорванной в лохмотья кожей с криком бросались в реку Оту и тонули, превращаясь в гору неузнаваемых трупов. Потом пошёл радиоактивный дождь. Выжившие в огне умерли от воды. Последующие месяцы смерть распространялась всё бо́льшими кругами, как трупные пятна на коже.

Через несколько дней бомбу сбросили на Нагасаки.

Вторая мировая закончилась, в мире началась холодная война. Теория игр Джона фон Неймана была всосана духом времени. Или наоборот. В царившем политическом климате они подошли друг другу как перчатка руке. Человек экономический облачился в плащ и затесался среди шпионов в борьбе сил Востока и Запада. Жизнь и смерть планеты определял следующий ход шахматной партии между США и Советским Союзом. Это было до интернета и транснацио­нальной террористической сети, и, чтобы сообщить, что противники хотят уничтожить друг друга, надо было звонить по красному телефону. Будущее закрывается на следующий логический запор. Освободительная клаустрофобия. Все — пленники одной и той же дилеммы; противники, сидящие за шахматной доской и перемещающие пешки под действием тяжелой обязательной рациональности.

Говорят, существует мир, в котором Хиросима неизбежна. Его придумали блистательные умы прошлого века, его выразили математически.

Ранняя теория игр рассчитала способ победить Советский Союз — эту страну надо было единым махом сравнять с землёй при помощи атомного оружия, чтобы Советский Союз не успел единым махом сравнять с землёй Америку. То, что Советский Союз умрёт от комбинации причин — и мирные демонстрации, и параболические антенны, и польский папа, и чудовищная катастрофа на атомной станции, и рок-н-ролл, и чешский драматург, и политики из Лейпцига, отказавшиеся в один прекрасный понедельник стрелять в людей, — об этом модель ничего не говорила.

Мысль, что конфликты и война обладают чисто рациональными преимуществами, живёт и поныне. И хотя места проведения соревнований по межгосударственному армреслингу называются теперь не Берлин, Вена и Варшава, а, скорее, Кабул, Тегеран и Пешавар, специалисты по тео­рии игр по-прежнему настаивают, что вместо изучения особенностей конфликтов мы должны в первую очередь рассматривать те факторы, которые делают войну рацио­нальной независимо от контекста. Они имеют в виду, что мы должны изучать войну так же, как «изучают рак». Не надо лечить конкретных пациентов, не надо углубляться в особенности конкретного заболевания — надо просто наблюдать за тем, как ведут себя раковые клетки.

Война рациональна, иначе бы её не было. Решение, которое позволит рациональным экономическим людям прекратить воевать, элементарно — надо «поднять стоимость» войны. Человек экономический прибегает к насилию, только когда нет более дешёвого решения. Так давайте дадим ему такое.

Хотя с отправной точкой, разумеется, есть проблемы. К примеру, терроризм.

«Я не знаю, что они хотят, и это меня тревожит», — констатировал эксперт по теории игр Роберт Ауманн перед вручением ему Нобелевской премии по экономике за 2005 год.

Джон фон Нейман умер в 1957-м. Помимо Хиросимы, он имел отношение к развитию компьютерных технологий и ещё одному куда менее успешному проекту, предполагавшему покраску полярных льдов в чёрный цвет, чтобы климат Исландии стал таким же, как на Гавайях; его теория игр стала основой современной финансовой системы.

Экономическая наука со всеми её моделями и теориями долгое время была полностью изолирована от того, как аналитики и торговцы действовали на финансовом рынке. В 1950–1960-е это изменилось.

Предприятие продаёт акции для того, чтобы, к примеру, расшириться, открыть ещё один магазин, нанять больше персонала или сделать ремонт. Тот, кто покупает акции, получает возможность торговать ими на бирже, соотнося их с акциями других предприятий. Торговля приносит прибыль или убытки, цена акций растёт или падает — цена, которая в свою очередь влияет на возможности предприя­тия привлекать новый капитал. На один абстрактный уровень выше сегодня существуют, к примеру, индексные фонды и дериват. Если акции и акционерный рынок — это пари о предприятии, то индексные фонды и рынок деривативов — это пари о пари. Инвестиционные средства не могут просочиться в реальность, они продолжают копировать себя и отражаться сами в себе.

Математические модели могут помочь спрогнозировать риски и упростить работу рынка. Это хорошо и для экономики, и для общества. Но математические модели никогда так строго не приказывали реальности, как после Джона фон Неймана. Это повлекло за собой колоссальные последствия. Финансовая экономика стала грандиозной. С 1980-х почти все сделки совершаются исключительно на основе абстрактной математики. И так же, как физики формулировали законы для материи и энергии, финансовые экономисты пытались сформулировать законы для акций и деривативов.

Проблема в том, что экономика — это не физика. Нельзя сформулировать законы для экономики в точности так же, как для энергии или материи. В физике ты можешь много раз проводить один и тот же эксперимент с одним и тем же результатом. Разжал ладонь — яблоко упало на землю. Не так в экономике. Как однажды сказал американский физик Мюррей Гелл-Манн, «представьте, какой сложной была бы физика, если бы электроны могли думать». Рынок состоит из людей, а они могут думать и, кроме того, даже чувствовать. Рынок — не игра, если его специально не делать игрой.

В свете теории игр экономисты принялись изучать игральные кости и рулетку, чтобы лучше понять рынок. Если мир игра, то финансовый рынок может стать казино. Кажется, логично. «Уолл-стрит как большое казино. Ставки намного выше и интересуют меня намного больше, чем игра в казино», — сказал Эдвард Торп.

Торп тогда был профессором математики и любителем блек-джека, а со временем стал управляющим хедж-фондом. В 1962 году он опубликовал книгу «Победи дилера» о том, как с помощью математики выигрывать в блек-джек. Через пять лет вышла книга «Победи рынок» о том, как применять математику на финансовом рынке. Азартное казино или цена предприятий, Лас-Вегас или Уолл-стрит — всё смешалось.

Начав строить модели по подобию игры в кости или рулетки, экономисты неявно признали, что рынок действует так же. То, как кости подбрасываются в казино, не влияет на то, как они приземлятся. Во внешне невинном допущении, будто финансовый рынок работает как казино, скрыто гораздо более серьёзное допущение, будто у рынка отсутствует память. Каждая инвестиция или каждое пари полностью независимы от предыдущих. Так же, как рулетка может остановиться на красном или чёрном, и акция может вырасти или упасть, независимо от того, что происходило ранее. Рынок забывает и прощает. А утром всё начинается сначала. Эти принципы со временем сформировались в гипотезу эффективного рынка (англ. efficient market hypothesis, EMH). Гипотеза утверждает, что ценообразование на финансовом рынке всегда представляет наилучшую из возможных оценок стоимости чего-либо. Рынок всегда прав. Пузыри возникать не должны, а если и возникнут, рынок сам себя поправит.

Никто не должен вмешиваться.

Этот вывод сделан из ряда утверждений. Во-первых, все инвесторы и покупатели рациональны. Во-вторых, у всех одинаковый доступ к информации о сделке. К информации, которую они трактуют совершенно одинаково. В-третьих, покупатель и инвестор принимают решение самостоятельно, не влияя друг на друга.

Поскольку информация распространяется с огромной скоростью, считается, что рынок знает лучше, чем какой-либо человек в какой-либо момент времени. Он собирает всю имеющуюся информацию автоматически и без промедлений. Невидимая рука Адама Смита наводит порядок в том, что иначе представляло бы собой хаос человеческих требований и желаний. Рынок становится высшим коллективным разумом, который одновременно управляет нами и дисциплинирует нас. Он никогда не ошибается, потому что он — суммарное бесконечное предприятие, собирающее всю информацию из каждой цены и каждого движения на бирже.

Теологи анализируют гипотезу эффективного рынка как понятие божественного. Нетрудно понять почему.

Рынок знает больше, чем ты, он может тебя удовлетворить, и при этом он принимает решения. Ничего нового, старая фантазия, вот только раньше её никогда не применяли к гипотезе эффективного рынка.

Адам Смит полагал, что у каждого товара есть «естественная цена», и все цены постоянно к ней тянутся. Сахар может по разным причинам в какой-то период подорожать, потом подешеветь, но в любом случае он всё время тянется к своей естественной цене. В этом плане экономика никогда не стоит на месте, иначе часовой механизм прекратит работать. Но он вертится вокруг точки равновесия, вечно терзаемый разносторонними конкурирующими интересами.

Со временем для всего этого нашлась математическая теория. Рынком управляет спрос и предложение: если есть много зонтиков (предложение большое) и маленький спрос (на улице солнечно), цена на зонтики упадёт. Но если есть мало зонтиков (маленькое предложение) и большой спрос (льёт как из ведра), цена вырастет.

Такой взгляд на рынок — это больше поэзия, чем наука. В мире статистики проблем с информацией нет. Вся необходимая информация в конце концов будет получена тем, кто сможет ею воспользоваться. Реальный рынок устроен отнюдь не так гладко. Прежде всего, имеется в виду встроенное совершенство рынка. Жить так, как в Советском Союзе, мы не хотим.

Всё это утешает. Бессмысленно спрашивать, будет ли рыночная экономика эффективна в статичном мире, в котором все без исключения — идеальные и рациональные люди экономические. Если все люди такие, как человек экономический, и мир ко всему прочему статичен, то в нём заработает какая угодно экономическая система. Если у каждого будет доступ к полной информации, если каждый всегда сможет безошибочно оценивать итоговые последствия своих действий, экономика станет настолько прогнозируемой, что даже централизованная плановая система из Москвы ей прекрасно подойдёт.

Какие бы изощрённые математические модели ни применялись, они ничего не говорят о реальности, если изначально строятся на допущениях, не имеющих к реальности никакого отношения. И гипотезу эффективного рынка назвали «самой примечательной ошибкой в истории финансовой экономики».

Рынок — это не нейтральная машина, вешающая правильные ярлыки и ценники. Джордж Сорос утверждает, что всё ровно наоборот. Рынок не прав не изредка, а всегда. Те, кто играют на рынке, приходят с неверными представлениями, но их неверные представления влияют на то, что происходит впоследствии. И только поняв это, можно стать таким богатым, как Джордж Сорос, по крайней мере по его собственным словам.

В мире теории игр не важно, сидит ли в самолёте, который надо сбить, человек или не сидит. То, как самолёт движется под зенитным огнём, определяется рациональностью системы. Но финансовый рынок не рациональная система, он состоит из людей. Экономическое поведение коллективно и определяется эмоциями, а отнюдь не индивидуально и рационально.

Экономика — это не машина, механически перемещающаяся вперёд с помощью миллионов не зависящих друг от друга деталей, собранных по простому чертежу, не рацио­нальная система с вечным стремлением к равновесию. Это сеть отношений, и единственный существующий чертёж создан внутри неё и может быть понят только в соотнесении к целому.

Между тем человек экономический в финансовой тео­рии живёт в мире, где время воспринимается как серия не связанных друг с другом событий. Первый миг умирает, как только наступает второй: прошлое, настоящее и будущее полностью изолированы. В реальности инвесторы действуют сообща, порабощённые логикой и создающие логику, которая потом превратится в движение рынка. Цельность образуется из частей, но сократить цельность до частей нельзя. Еще одна сложная вещь — время: настоящее формируется из воспоминаний о том, каким было вчера, и ожиданий, каким будет завтра. Ожидания определяют то, что ты помнишь, а воспоминания определяют твои ожидания.

Несмотря на это, теории о естественном рыночном балансе до 1990-х годов не подвергались сомнениям. Они были просто слишком элегантными. Сексуальными в своей элементарной механике. Было забавно наряжаться в эти вечно усложняющиеся цифровые облачения. Люди от Уолл-стрит до университетов хотели в это верить. И верили.

Даже 15 сентября 2008 года.