Исторически мужчины всегда позволяли себе действовать, исходя из собственных интересов — и экономически, и сексуально. А для женщин подобные действия были табуи­рованы, если не откровенно запрещены.

На женщину возложили обязанность ухаживать за другими, а не извлекать максимальную выгоду. Общество убеждало её, что она неспособна быть рациональной, поскольку роды и менструации привязывают её к телу, а тело, как считалось, не имеет к рациональности никакого отношения.

Похоть и жадность женщины были всегда предосудительнее похоти и жадности мужчин, эти качества рассматривались как нечто угрожающее, деструктивное, опасное и противоестественное. «Меня называют феминисткой всякий раз, когда я выражаю чувства, которые отличают меня от половой тряпки или проститутки», — писала английская писательница Ребекка Вест. Мужская эгоцентричность женщинам не позволялась никогда.

И если экономика — это наука о собственном интересе, то как женщине найти в ней место? Ответ: мужчина отвечает за собственный интерес, а женщина — за хрупкую любовь, которую надо консервировать. Иначе говоря — женщине места не найти.

Хотя слово «экономика» происходит от греческого oikos — «дом», то, что происходит в доме, экономистов долгое время не интересовало вообще.

Природная склонность женщины к самопожертвованию привязывала её к сфере личного, тем самым лишая экономической релевантности. Такие вещи, как воспитание детей, уборка, стирка или глажка для семьи не ведут к созданию движимых товаров, которые можно купить, обменять или продать. И к росту благосостояния они тоже не ведут, считали экономисты XIX века. Благосостоянием считалось всё, что было транспортабельным, исчисляемым, что напрямую или косвенно доставляло удовольствие или препятствовало страданиям. То есть все, чему должна была посвящать жизнь женщина, становилось невидимым.

Продукты деятельности мужчин можно было сложить в штабеля и выразить в денежном эквиваленте. А у женской работы результатов не было. Вытертая пыль снова появлялась. Накормленные рты снова требовали пищи. Заснувшие дети просыпались. После обеда надо вымыть посуду. Посуда вымыта — пора ужинать. И снова гора грязных тарелок. Домашняя работа по природе циклична. Поэтому работа женщины — это не «экономическая дея­тельность». Все её действия — лишь логическое продолжение её милой любвеобильной природы. Свою работу она будет выполнять всегда, а раз так, то и считаться с ней не надо. У этой работы иная, не экономическая логика — женская, другая.

Такая точка зрения изменилась в 1950-е. Группа мужчин на факультете экономики в Чикаго решила, что все виды человеческой деятельности можно проанализировать с помощью экономических моделей, в том числе и экономическую работу женщин. Мы действуем как рациональные индивиды не только когда добиваемся очередной скидки или сбиваем цену в автосалоне, но и когда подметаем за диваном, развешиваем белье или рожаем детей, считали эти экономисты. Самым известным из них был молодой человек из Пенсильвании по имени Гэри Беккер.

Вместе с другими исследователями из Чикаго Гэри Беккер начал включать в экономические модели такие явления, как домашняя работа, дискриминация и семейная жизнь.

Конечно, может показаться странным, что это произошло именно в Чикаго. Так называемая «Чикагская школа» славилась жёстким неолиберальным курсом и экономическим фанатизмом. Факультет расцвёл в послевоенные годы, став цитаделью для экономистов, критиковавших любое вмешательство государства в экономику. С берегов озера Мичиган доносились самые громкие призывы к дерегуляции и снижению налогов. Милтон Фридман, который впоследствии станет почти религиозным вдохновителем политиков правого толка вроде Маргарет Тэтчер, прибыл сюда в 1946 году, его друг Джордж Стиглер — в 1958-м.

Как же случилось, что о женщинах впервые задумались именно чикагские экономисты?

В 1979 году французский философ Мишель Фуко читал курс лекций в Коллеж де Франс (Collège de France) в Париже. Это был год, когда Маргарет Тэтчер стала премьер-министром Великобритании, а идеи новых правых начали приобретать легитимность, и он был весьма тревожным для Мишеля Фуко. На лекциях он много говорил как раз о Гэри Беккере: в Чикагской школе экономики полагали, что любую составляющую общества можно проанализировать с помощью экономической логики. Беккер утверждал, что все люди такие же, как человек экономический, а значит, чтобы понять мир, не нужно ничего, кроме экономической логики, независимо от того, какой аспект мы хотим изучить. Всё на свете стало экономикой. Поэтому национальную экономику следует расширить до теории о мироустройстве в целом.

Феномен этого Гэри Беккера, конечно, интересен, думал Мишель Фуко, но он, пожалуй, слишком радикален. Даже набирающие силу неолиберальные правые не выступали за такой агрессивный экономический империализм, который всерьёз предрекал Беккер. Через тринадцать лет, в 1992 году, Беккер получит Нобелевскую премию по экономике.

К этому моменту Мишель Фуко уже будет семь лет как мёртв, а определение экономики Гэри Беккера — экономика как логика, которую можно применить к существованию в целом, — получит повсеместное признание. Человек экономический станет настолько очевидным, что экономистов больше не будет волновать, появляется ли в результате какой-либо человеческой деятельности движимый объект с ценником и этикеткой. В мире человека экономического ценник есть у всего, только валюты отличаются. Так внезапно стал возможным экономический анализ традиционных женских занятий.

Чикагские экономисты первыми привлекли в экономику широкий фронт женщин. Проблема возникла в связи со способом, каким они это делали. Барбара Бергманн заявила: «Считать, что представители "новой домашней экономики" не придерживаются феминистской ориентации, это такое же преуменьшение, как и заявление о том, что бенгальские тигры не относятся к числу вегетарианцев».

Чикагские экономисты исследовали мир, который общество выделило женщинам. Вооружившись экономическими моделями, экономисты ринулись добывать то, что они и так уже знали. Ответ известен заранее — человека экономического. Мечту о порядке, позволяющем выварить всё до одной жидкости. Объективной, чистой, безупречно прозрачной. Создать систему неизбежностей.

Конечно, женщин тысячелетиями систематически исключали из категорий, которые, по решению общества, должны поставлять экономическую и политическую власть, но это произошло по недоразумению. Женщина может стать таким же хорошим человеком экономическим, как и мужчина. И, если он независим, изолирован и ориентирован на конкуренцию, она тоже может такой стать. Она даже должна, какой же ещё ей быть?

Чикагские экономисты начали задавать совершенно новые вопросы, исходя из всё той же экономической логики. Почему люди заводят семью? — думали они. Потому что хотят получить максимально возможную выгоду. А детей зачем рожают? Потому что хотят получить максимально возможную выгоду. Разводятся? Потому что хотят получить максимально возможную выгоду. Экономисты записывали формулы, составляли уравнения. Смотрите, смотрите, всё сходится! Даже с женщинами.

То, что женщинам меньше платят, проистекает из того, что женщины заслуживают, чтобы им меньше платили, рассуждали экономисты. Мир рационален, а рынок всегда прав — раз рынок решил платить женщинам меньше, значит, женщины это заслуживают. Задача экономистов заключалась только в том, чтобы объяснить, почему рынок и в этом случае прав.

Зарплата женщины ниже зарплаты мужчины, потому что женщина менее продуктивна, анализировали чикагские экономисты. Женщина не ленивее и не глупее мужчины, просто для неё не рационально напрягаться на работе, как это делает мужчина. Женщине в любом случае придётся на пару лет прервать карьеру для того, чтобы родить ребёнка. Тогда какой смысл повышать квалификацию или прикладывать чрезмерные усилия? Поэтому женщины меньше инвестируют в карьеру, и им меньше платят.

Выводы получились вескими. Но, когда теорию опробовали в реальности, оказалось, что объяснение никуда не годится. Многие женщины повышали квалификацию наряду с мужчинами, а зарабатывали всё равно меньше, сколько бы ни напрягались. Похоже, существовало нечто вроде дискриминации. Как чикагские экономисты могли это объяснить?

Теория Гэри Беккера о расовой дискриминации — самая известная попытка объяснения. Беккер подразумевал, что дискриминация по расовому признаку вызвана тем, что некоторые люди предпочитают не смешиваться с темнокожими. Если все люди рациональны, а дискриминация существует, то дискриминация тоже должна быть рациональной.

Клиент-расист, по-видимому, предпочитает избегать ресторанов, куда ходят темнокожие, аналогично тому, как он, допустим, предпочитает добавлять в кофе четыре порции сливок. В итоге некоторых клиентов может отпугнуть наличие в заведении темнокожего персонала, рассуждал Беккер. И в виде компенсации работодатель платит темнокожему меньше. Белые работники-расисты могут в свою очередь потребовать компенсацию за то, что им приходится работать вместе с темнокожими, а расисты-клиенты захотят снижения цен: если вы намерены привлечь клиентов-расистов в заведение с темнокожими сотрудниками, вы обязаны компенсировать им тот факт, что товары на складе упаковывали руки более тёмного цвета, чем их собственные. Всё это снижает зарплату темнокожих.

Гэри Беккер считал дискриминацию неприятным явлением. Но он был уверен, что рынок решит и это. Нашим единственным действием должно стать полное бездействие.

Магазин А, где работают только белые люди, постепенно будет побеждён конкурентом, магазином Б, чья деятельность окажется более окупаемой именно потому, что там нанимают темнокожих и, соответственно, меньше тратят на зарплату. Вдобавок предприятие должно понять, что дешевле разделить рабочую силу. Чёрные и белые могут работать в разных магазинах одного и того же предприя­тия — тогда работодателю не придётся платить компенсацию белым сотрудникам-расистам. Иными словами, всё будет по справедливости, и зарплата будет ниже у всех.

Но проблема в том, что получилось не так, как хотели экономисты. Дискриминация не исчезла — ни для темнокожих, ни для женщин. Что касается гендерной дискриминации, то в запасе имеются и другие объяснения. Гэри Беккер сформулировал одно, посвящённое домашней работе.

Что делает замужняя женщина, когда возвращается домой с работы? — задумался он. Она вытирает стол на кухне, гладит белье и учит с ребёнком уроки. Что делает женатый мужчина, когда возвращается домой с работы? Он читает газету, смотрит телевизор и, может быть, немного играет с ребёнком. Так представлял Беккер.

Дело в том, что работающие женщины уделяют больше своего свободного времени домашней работе, что требует больше усилий, нежели просто бездействие. В этом, по мнению Беккера, и заключается объяснение, почему рационально платить женщинам меньше. Чтение сказок и вытирание со стола утомляет их больше, чем мужчин. Поэтому на работе женщины не могут стараться так же, как мужчины.

Одновременно экономисты утверждали обратное — причиной того, что женщина больше работает по дому, служит её низкая зарплата. Женщина зарабатывает меньше, а значит, семья потеряет меньше, если женщина останется дома.

Иными словами, низкая оплата труда женщин зависит от того, что женщины выполняют больше домашней работы, а то, что женщины больше работают по дому, в свою очередь зависит от того, что им меньше платят на работе.

Чикагские экономисты пошли по кругу.

Другие теории о женщинах и домашней работе исходят из того, что женщины рождены для домашних работ. И то, что сейчас в основном женщины моют посуду, утирают носы детям и составляют списки покупок, объясняется тем, что именно такое разделение труда максимально эффективно. Экономисты моделировали семьи как неделимые единицы с единой волей, как своего рода малое предприятие, которое действует самостоятельно, исходя из функции общей пользы. Мужчине — портфель, женщине — прихватку для кастрюли, потому что с домашней работой женщина справляется лучше. Если бы мужчина взял прихватку, он бы сделал это с меньшей эффективностью, что нанесло бы урон семье. Откуда экономисты всё это взяли? Если бы вся семья не выигрывала оттого, что хозяйством занимается женщина, тогда хозяйством занимался бы мужчина. Но он же им не занимается.

Никаких убедительных аргументов, почему домашним хозяйством занимается женщина, не привели. Если на что и ссылались, то на биологию.

Когда пытаются узаконить патриархальный политический порядок, всегда отсылают к телу. Если ты человек, то твой интеллект должен одержать победу над твоим телом. Считалось, что женщинам это удаётся плохо, поэтому, рассуждало общество, правами человека женщин можно не наделять. Женщина стала телом, в то время как мужчина мог быть душой. Её крепче привязывали к телес­ной реальности, чтобы сам он мог от этой реальности освободиться.

В общем, чикагским экономистам ссылаться на биологию было легко. С XVIII века считалось, что, если что-то заложено природой, то изменить это не получится, да и нельзя. Но вопрос не в самих биологических различиях — вопрос в том, какие из этих различий делали выводы.

То, что женщина рожает ребёнка, означает, что она рожает ребёнка, а не то, что она должна сидеть дома и до старших классов кормить ребёнка грудью. То, что в гормональном коктейле женщины больше эстрогенов, означает, что в гормональном коктейле женщины больше эстрогенов, а не то, что она не должна преподавать математику. То, что женщина обладает той уникальной частью человеческого тела, чья единственная функция заключается в доставлении удовольствия, означает, что женщина обладает той уникальной частью человеческого тела, чья единственная функция заключается в доставлении удовольствия, а не то, что ей не место в совете директоров.

Зигмунд Фрейд, разумеется, настаивал на том, что женщины по своей природе убирают лучше мужчин. Отец психоанализа объяснял это тем, что в вагине грязно по определению. И, чтобы как-то компенсировать это телесное ощущение, женщины активно метут, моют и пылесосят. Но, Фрейд просто не лучший знаток вагин.

В действительности женский половой орган представляет собой элегантную саморегулирующуюся систему, в которой намного чище, чем, к примеру, во рту. Полчища лактобактерий (из тех, что есть в йогурте) круглосуточно поддерживают здесь порядок. Здоровая вагина чуть кислее, чем чёрный кофе (pH-показатель 5), но не такая кислая, как лимон (pH-показатель 2). Фрейд понятия не имел, о чём говорил.

Биологически в женщине нет ничего, что делает её более подходящей для бесплатной работы по дому или для того, чтобы она надрывалась на низкооплачиваемых работах в социальном секторе. Если вы намерены узаконить глобальную связь между экономической властью и обладанием пенисом, ищите в другом месте. Чикагские экономисты до этого не дошли. Но их собственные выводы дают пищу для размышлений. Так ли рациональна тотальная специализация домашних работ? Вы всерьёз считаете «выгодной» ситуацию, когда один взрослый посвящает себя исключительно домашним делам, а второй занят только профессией? Даже если мир полностью рационален, ра­зумно ли в конкретной семье решать, что один взрослый будет тратить всё своё время на неоплачиваемую работу в доме, а второй — на оплачиваемую вне дома? Независимо от того, кто что делает, неужели такое распределение действительно эффективно?

Да, возможно — если у вас четырнадцать детей, нет посудомоечной машины и вы пользуетесь марлевыми подгузниками, которые кипятите в большом чане во дворе. Если домашняя работа требует столько времени и сил, то вариант, при котором один человек берёт всё это на себя, действительно может быть более эффективным. Обязанности тяжелы и сложны, но, поскольку ты тратишь на их выполнение всё время собственного бодрствования, ты постепенно начинаешь справляться с ними лучше других. Специализация одного человека делает семью в целом более продуктивной. Но в современном социуме, в семье, где не очень много детей, выигрыш не будет таким большим. Кнопка посудомоечной машины нажимается с одной и той же скоростью, и с одной и той же скоростью вы заменяете фильтр в пылесосе, даже если вы делаете это по восемь часов ежедневно последние десять лет.

Но чикагские экономисты не мыслили так современно. Кроме того, все их рассуждения построены на том, что опыт домашней работы на рынке бесполезен. Человек, который берёт на себя ответственность за дом, теряет профессиональные навыки, поэтому такому человеку, естественно, платят меньше. Всё, чему ты научился в процессе неоплачиваемой работы, действительно только у тебя дома.

Но кто сказал, что ты не можешь стать хорошим руководителем, если умеешь управляться с хозяйством? Кто сказал, что тонкий аналитик не получится из того, кто умеет заботиться о детях? Ведь как родитель ты и бухгалтер, и дипломат, и ремонтник, и политик, и повар, и медсестра. Игры, терпение, компромиссы. Главные вопросы: мама, почему небо голубое? Папа, почему кенгуру носят детёнышей в сумке? Мама, вечность — это сколько?

Если вслед за чикагскими экономистами считать, что для каждого хозяйства есть функция общей выгоды, все внутрисемейные конфликты становятся невидимыми. В действительности внешние доходы, разумеется, могут влиять на распределение власти в семье, что в свою очередь окажет влияние на семейный выбор. Маму можно слушать меньше, потому что счета оплачивает папа.

То, что конкуренция и покупательская способность имеют значение повсюду, но не в семье (как, впрочем, и многое другое из того, что мы называем национальной экономикой), есть не более чем неверное предположение. Как бы экономисты ни подсчитывали, вывод всегда один: подчинённое положение женщины рационально. А то, что её экономическое положение в любой точке мира менее выгодно, есть результат свободного выбора, чего же ещё?

Портрет индивида из экономического опуса бестелесен и, значит, беспол. Одновременно человек экономический обладает всеми качествами, которые наша культура ассоциирует с мужественностью. Он рационален, дистанцирован, объективен, конкурентоспособен, одинок, независим, эгоцентричен, руководствуется здравым смыслом и намерен завоевать мир. Он знает, чего хочет, и добивается своего.

А всё, что его не касается — чувство, тело, зависимость, общность, самопожертвование, нежность, естественность, нерасчётливость, пассивность, привязанность, — ассоциируется с женщиной.

Но это случайность, утверждают экономисты.

Чикагские экономисты открыли существование женщин и доукомплектовали ими свои модели так, словно женщины точно такие же, как мужчины. Но всё оказалось сложнее, чем думал Гэри Беккер. Теория о человеке экономическом ещё со времён Адама Смита предполагала, что есть кто-то, кто заботится, ухаживает, кто зависим. Человек экономический приобретает здравый смысл и свободу именно потому что у него есть кто-то, всему этому противопоставленный. Можно утверждать, что миром управляет личный интерес, потому что существует и другой мир, которым управляет нечто иное. И эти два мира должны отличаться друг от друга. Мужской мир — одно, женский — другое.

Хочешь попасть в историю экономики — стань таким, как человек экономический. Тебе придётся принять его концепцию мужественности. Но одновременно так называемая экономика несёт в себе и другую историю. Историю обо всём том, что пришлось исключить, дабы человек экономический смог стать тем, кем он стал. Чтобы он смог сказать, что иного не существует.

Кто-то должен стать чувством, чтобы он мог стать разу­мом. Кто-то должен стать телом, чтобы он мог избавиться от своего. Кто-то должен быть зависимым, чтобы он мог стать самодостаточным. Кто-то должен быть нежным, чтобы он мог завоевать мир. Кто-то должен жертвовать собой, чтобы он мог быть эгоистом.

Кто-то должен приготовить бифштекс, чтобы Адам Смит мог сказать, что этот кто-то не играет никакой роли.