14. Максидом

Байя очень любила строительный гипермаркет Максидом.

Не именно шопинг, трату денег, кучу народу, погрузчиков и распиловку. Нет. Байя любила ощущение новой жизни, которое возникало у неё в Максидоме. Когда она там оказывалась (а Байя стремилась оказаться там почаще), она очень ясно чувствовала, что наконец-то живёт как хочет, что жизнь эта – новая, прекрасная, что в ней не происходит ничего плохого. Ощущение это как возникло при первом походе в Максидом, так с годами и не проходило. Байе необязательно было даже делать покупки, хватало пройти между рядами, посмотреть на вещи, на людей, которые выбирают и покупают, вдохнуть запах свежего дерева, полюбоваться светильниками.

Байя очень любила Максидом, а Чуров любил его не очень. Эдакая здоровенная коробка посреди поля, а внутри громадное пространство, набитое товарами для ремонта, мебелью, метизами, досками, полотенцами, лампами, древесно-стружечными панелями, чашечками, жвачками, шампунем, столиками и прочей дребеденью. А ещё там постоянно ездили между рядами не только люди с тележками, но и залихватские погрузчики на дикой скорости, только успевай поворачиваться. Но что же, и Чуров полюбил Максидом как мог, регулярно наведывался туда и покупал всякое нужное то для подновления дачи, а то для построек в новой комнате, они ведь прикупили ещё одну комнату вдобавок к той, в которой Чуров провёл всю свою жизнь почти с рождения, в коммуналке на седьмом, последнем этаже большого и старого питерского дома в округе Коломна, с облезлым фасадом клюквенного цвета, сырыми подъездами, где даже летом прохладно, и улитками водосточных труб. Выше семи этажей в этом районе ничего не было, поэтому таким громадным и сумрачным казался этот дом со ржавыми башенками наверху и магазином «Чай-кофе» внизу, в котором Байя работала продавщицей после того, как сдала ОГЭ и ЕГЭ.

Сама же комната Чурова была маленькая. На полках стояли фотки из старых чуровских времён: маленький толстый Чуров улыбался над тарелкой, как будто его снимали для рекламы каши. В том же углу помещалась и вязальная машинка мамы Чурова, и стопка журналов, и ещё много всего. В общем, тесновато, так что Чуров и Байя в конце концов купили ещё и ту маленькую комнатушку, похожую на комнату ниже этажом, где жила раньше сестра Байи. Чуров понемногу делал там ремонт, и вот почему они периодически наведывались в Максидом – на маршрутке или на сорок первом трамвае – и привозили оттуда всякие материалы для Викиной комнатки, а Вика предвкушала своё переселение.

В тот день, осенний и субботний, они зашли в Максидом вдвоём. Взяли тележку, добрались до отдела кроватей-чердаков и разных прочих дров, как выражалась мама Чурова про деревянные изделия. Выбрали быстро, не спорили, – точнее, это Байя выбрала, а Чуров не спорил, – а потом решили купить шурупов, потом смешать краску травянистого цвета, ну и – прямиком в отдел доставки, заказать чтобы.

– Давай я в шурупы, а ты в краску, – предложил Чуров. – Оттенок там выберешь. Такой, травянистый.

– А давай лучше ты в краску, – предложила Байя. – Я кровать выбрала, а оттенок ты.

А я пойду в шурупы. Размеры только дай, какие надо.

Чуров написал на клочке бумаги размеры шурупов, они договорились встретиться у кассы – кто первый придёт, очередь займёт – и разошлись. Чуров пошёл туда, где краска, а Байя двинулась к шурупам.

Байя неторопливо продвигалась вперёд, вглядываясь в указатели. Она легко несла свой большой живот. Как и в первую беременность, Байя набрала не меньше двадцати пяти килограммов, но чувствовала себя неплохо. Сейчас шурупы возьму, и в туалет, подумала Байя, поворачивая в тот самый отдел метизов, где висят на стойках пакеты с шурупами, гвоздями, болтиками и кронштейнами. А вот и продавец-консультант, и бейджик на ней: «Александра Улитина. Метизы и крепёжные изделия».

Саша ничего такого особенного не делала – как раз стояла у самых тех шурупов, которые Байе и были нужны, и добавляла, вешала на каждый штырёк с размерами новые пакетики. Старые-то, видно, раскупили. Двигалась Саша маленькими, точными и резкими движениями. Она по-прежнему была похожа на аниме-персонажа – даже больше, чем раньше, потому что с годами похудела, стала легче, суше.

Впрочем, Байя никогда раньше не видела Сашу Улитину и не знала, что она когда-то училась в одном классе с Чурбановым и Чуровым.

– А где тут у вас шурупы пэ аш по дереву четыре с половиной миллиметра? Мне нужно восемьдесят штук.

– Так, так – где они, – Саша быстро протянула руку и достала пакетик. – А вот они. Эти. Да?

– Эти, – сказала Байя. – Спасибо большое.

– Простите, пожалуйста, – остановила её Саша, – может быть, мой вопрос покажется странным. Но мне кажется, что человек, с которым вы разговаривали, – это мой бывший одноклассник. Вы с ним вместе пришли? – и Саша снова принялась развешивать пакетики по кронштейнам.

– Да, это мой муж. Его Иван зовут.

– Точно, он, – Саша не то чтобы обрадовалась, но явно заинтересовалась, заволновалась. – Слушайте, а кем он работает? В соцсетях не могу его найти.

– Детский врач в больнице, – ответила Байя, тоже почему-то начиная внутренне волноваться. – А вы правда учились вместе? Хотите, я его позову?

– Нет-нет! – замахала руками Саша. – Не надо, зачем, чего там звать. Я после девятого ушла, он меня и не помнит. Со мной никто из того класса не общается. Да и я к ним не лезу. У меня тогда жизнь другая была, чем у них. Вспоминать не хочется.

– А какой был Чуров, когда в школе учился? – поинтересовалась Байя.

– Хороший, – без мысли ответила Саша. – Я потому и удивляюсь, почему он не… – она не стала продолжать. – Ас таким человеком по фамилии Чурбанов – он не общается, вы не знаете?

– Нет вроде. А кто такой Чурбанов?

– Тоже одноклассник наш, – коротко пояснила Саша и, сама того не замечая, приложила к груди обе руки вместе с пакетиками саморезов, которые держала в руках. – Они мне снятся часто оба. То один приснится, то другой. Мы сидели рядом. С Чурбановым, а Чуров – на соседней парте, через проход. Понимаете?

Байя не была уверена в том, что именно ей нужно понимать.

– Не совсем. Что с вами?

– Голова кружится, – сказала Саша.

– У меня тоже, – сказала Байя. – Давайте присядем.

Протрубил погрузчик, проехал мимо, держа на бивнях высокие коробки, замотанные плёнкой. Саша и Байя уселись на паллету в сени клювов-кронштейнов, держа в руках пакетики с саморезами. Высоко над головой, в вышине ангара, сияли, гулко вибрируя, лампы дневного света.

– Вспомнилась всякая ерунда, – сказала Саша, глядя вперёд. – Иногда как всё начнёт вспоминаться, ой, хоть не живи.

– Да, это часто так бывает, – сказала Байя, тоже глядя вперёд. – А что вам вспоминается?

– Да чего ворошить-то, проехали.

– Проехали, – откликнулась Байя.

– Если бы не Чурбанов с Чуровым, меня бы не было.

– Меня тоже.

– Может, это было бы и лучше.

– Может.

Они сидели, держали в руках по пакету саморезов и смотрели вперёд. Максидом гудел вокруг торжественным потребительским гулом. В нём проходили вереницы мужчин, женщин и детей. Звенели кассовые аппараты. Словно орган, гудела распиловка. В автомате по рецепту, заданному отделом IT, смешивались разноцветные эмали. По винтику, по кирпичику строились дома.

Саша встала, потому что покупатель уже вертел головой, всматриваясь то в бумажку со спецификациями, то в проход. – Могу чем-то помочь?

Байя зашагала в сторону кассы, стараясь не оглядываться. Девчонка внутри пихалась, живот ходил ходуном. Душновато, подумала Байя, как будто эхо до неё донеслось, – душновато, – Байя зарегистрировала мысль, – что же это я опять – проваливаюсь, – подумала Байя и, помотав головой (ла-ла-ла, – сказала Байя), положила саморезы на ленту, и тут поняла, что вроде бы она купила только по металлу, а надо было ещё и по дереву. Ничего, ничего, ничего, сказала себе Байя, и вслед за тем сразу уплыла куда-то снова.

Чуров уже стоял рядом с отделом доставки: озабоченный, потный, в распахнутом пальто, сдвинув бровки, с мобильником, подняв глаза куда-то к высокому максидомовскому потолку, где висели и сияли белые лампы дневного света.

– Байя! – закричал Чуров, вдруг заметив её. – Я здесь!

Байя остановилась и помахала пакетами. Сил не было.

– Ты что? – Чуров выключил мобильник, обнял Байю, повёл наружу. – Как чувствуешь себя? Духота здесь какая… Саморезы-то успела купить?

– Не все купила, – сказала Байя нехотя. – Вот эти да. А по дереву… забыла…

– М-м! – Чуров махнул рукой, тоже в своих мыслях. – Схожу сейчас и докуплю… Подожди меня на свежем воздухе… Счас как, получше?

– Нормально, – проговорила Байя, присела на скамью и провалилась окончательно.

Началось с того, что за июнь ей заплатили почти вдвое меньше, чем обещали, а за июль не заплатили вовсе. Байя не знала, что это обычная история. Во всём городе у неё не было ни одного знакомого. Сестра тогда ещё жила с родителями в родном городе Байи. Август Байя провела на чердаке, под самой крышей одного из домов на набережной Фонтанки. Лето кончилось, работа тоже, домой ехать было не на что. Так Байя пришла в профессию. Теперь она могла купить себе шампунь, колготки, заплатить за жильё.

Это была никчёмная и страшная жизнь, продолжалась она больше пяти лет. Многие дружили с барыгами, сидели плотно. Байя не подсела.

В тот зимний день она вышла на точку вечером, хотя никогда так не делала. Было очень холодно. Встала на трассе у парка, где летом клумбы наполнялись крупными фиолетовыми цветами. Место было удобное, с горки водителю видно далеко, рядом светофор, а машины по шоссе шли сплошным потоком, так что желающие успевали притормозить.

Байя была в короткой дублёнке: руки, и то некуда спрятать, карманов нет, и Байя тряслась от холода. Вечер был суровый, минус пять, серый и ветреный, позёмка мела, народу на остановке не было, товарок тоже (да они и летом редко здесь тусили). Прождав полчаса, Байя совсем продрогла, подошла поближе к трассе и отвернулась закурить. Заледеневшими руками добыть огонь было трудно, колесико не хотело крутиться, и Байя не заметила фиолетовую древнюю «девятку» с наглухо тонированными стёклами, которая тормознула рядом с ней. Её схватили вдвоём – под мышки, под колени, затолкали на заднее сиденье, прижали сверху и рванули вперёд. Всё это заняло секунды.

Байя пыталась орать, но толку в этом не было никакого. Рот очень быстро зажали, а сверху навалились так, что и рыпнуться не получалось. Надежда оставалась только на гайцев, какую-нибудь заправку или магазин. Ноги так застыли, что Байя их почти не чувствовала.

Было совсем темно, когда машина остановилась. Байю выволокли из машины и поволокли в подъезд, потом по лестнице. На ступеньках Байе удалось вырваться и упасть, но её схватили снова и быстро затащили в квартиру. Одежду сорвали сразу. Байя визжала и брыкалась, пока не охрипла и не обессилела. Но мучители, один квадратный, другой прямоугольный и повыше, были совсем бухие, и получилось только у одного из них. Тогда другой с досады, а может, просто от скуки, стал издеваться над ней. […]

Они думали, что Байя вырубилась. Но она не потеряла сознание, ей просто стало всё равно. Они продолжали бухать у телевизора, а Байя лежала в кухне на полу и не могла пошевелиться. Она вдруг почувствовала, что у неё нет тела, нет души, нет ума. Ничего не болело. Не хотелось пить, не было холодно. Она могла сейчас же перестать дышать, если бы захотела. Она была совершенно свободна.

И в этой свободе что-то заставило её искать спасения. Когда они оставили её на кухне, думая, что она в отрубе, Байя выбила стекло, вылезла на газовую трубу, повисла на руках и прыгнула с высоты трёх метров, босая, в заснеженный палисадник. Байе повезло: в соседний подъезд заносили мебель, и она заскочила туда вместе с грузчиками. Упала на пол у лестницы, хрипя из последних сил сорванным голосом:

– Вызовите милицию, на меня напали!..

Но те минуты, когда Байя отсутствовала в своём теле, закрепились и растянулись навсегда. Байя стала то ли камнем, то ли ангелом. Теперь с ней можно было делать что угодно. Байя не чувствовала стыда, стала почти невосприимчивой к боли. Спустя месяц после той истории она обнаружила, что беременна.

Когда Байе виделись и вспоминались как нельзя ярче такие истории, обычно она бессознательно начинала что-нибудь напевать – «на-на-на, ла-ла-ла», что-нибудь такое, – чтобы прийти в себя и не впадать в полное оцепенение. Вот и тут. Байя начала напевать, увидела вокруг людей, услышала гул – она была в Максидоме, не больше трёх минут прошло с тех пор, как Чуров пошёл докупать саморезы по дереву, о которых она позабыла.

А Чурову между тем снова позвонили с просьбой о синхронизации.

Эти звонки приходили всё чаще, и Чуров иногда думал, не стоит ли рассказать о них главврачу или ещё какому-нибудь вышестоящему начальству. Вместе с тем он хорошо понимал, что в этих делах никакого вышестоящего начальства нет и быть не может. При мысли об этом Чурову становилось неуютно, но спокойно. Откуда же все эти люди знают? Чурбанов, наверное, его проделки, – думал Чуров, выслушивая сбивчивые просьбы и одновременно отыскивая нужные саморезы.

– Нет, простите, это вы меня не понимаете! – терпеливо объяснял он. – Я не могу действовать как шарлатан, на свой страх и риск. Я врач, детский кардиоревматолог. И я вообще не представляю, о чём вы говорите и какую из существующих технологий имеете в виду. Никаких признанных официальной медициной, – подчеркнул Чуров, шаря глазами по стенке, увешанной саморезами, – технологий подобного рода… Вам надо обратиться к врачу, надо применять испытанные, доказанные, проверенные методики, которые уже зарекомендовали… – Простите, а можно ещё пару пакетиков вот таких вот саморезов? по дереву? – он потряс пакетами в сторону Саши, которая копалась где-то в конце ряда. – Там мало совсем таких. – Нет никакой синхронизации! – Нет её – как медицинской технологии, а значит, нет и…

Саша подала ему пакетики, и Чуров их взял и кивнул в знак благодарности, но на Сашу даже не глянул, потому что был занят телефонным разговором. Только краем глаза он увидел её, и только как продавщицу, а как одноклассницу уже нет, не распознал. Саша осталась где-то на периферии взгляда, в слепом пятне. Что же касается Саши, то она, конечно, ещё раньше узнала Чурова, но так как человеческое сердце спрятано довольно-таки глубоко, то и увидеть или услышать, как именно бились сердца этих двух людей, просидевших несколько лет за соседними партами, рядом с третьим одноклассником – Чурбановым, никто из них не мог, а это было бы небезынтересно.

Дома Чуров сразу удалился прикручивать и привинчивать, Шеф и Вика пошли смотреть, как он это делает, а Байя немного отдохнула и приняла решение сварить рис. Она достала кастрюлю, насыпала рис, налила воды. Стояла и смотрела на венчик газа, как он пружинил под донышком кастрюли, нагревая воду. Вокруг всё было чисто и прибрано, хотя и несколько захламлено. В дальней комнате умиротворяюще жужжал шуруповёрт Чурова. Внешняя проводка ближе к потолку становилась махровой от пыли. Висели тазы. Живот каменел в тренировочных схватках. На кухонном подоконнике стояли трёхлитровые банки с квашеной капустой, морошкой, помидорами.

Жужжание шуруповёрта смолкло.

– Алло, – донёсся до Байи терпеливый голос Чурова. – Кто? Карина! Сколько зим, сколько лет!

Карина училась вместе с Чуровым и тогда, у костра, высказала мечту простую и профессиональную: всегда подбирать антибиотик правильно и чётко. Мечта сбылась, с антибиотиками Карина работала эффективно, свои наблюдения о борьбе с инфекциями при травмах обобщила и сделала кандидатскую, а теперь её подбивали ещё и на докторат. Однако сегодня Карину занимала не фармакотерапия.

– Нет, – не сразу, неохотно ответил Чуров. – То есть да, Карин, но… нет, прости. Я понимаю. В США тоже больше не собираются выделять… ты слышала возражения этической комиссии против синхронизации?.. Какие новые данные?..

Каким образом они его пересмотрели? Кейс Редфилда?.. Карина… Ладно. Я тебя слушаю. Только не жди, что я изменю своё мнение.

Наступило долгое молчание. Видимо, Чуров слушал. Рис бурлил. Байя убавила огонь и посолила. За окном воздух синел. Кухонное окно выходило не на железные крыши и улитки водосточных труб, а во двор, точнее, в пространство над двором – над асфальтом, стоянкой и заскорузлым тополем, который отсюда, с седьмого, был виден сверху.