Глава 22
Ее внутренности сделали пируэт.
– Зовите меня Натали.
По имени. Значит, больше никаких официальных вопросов?
И кофе. А это что еще значило?
Они прошли в дальнюю часть открытого кафе на почтительном расстоянии, а Натали хотелось идти с ним под руку. Кристоф показал ей жестом, что будет следовать за ней, и в этот момент она снова уловила древесный запах с лемонграссом. Пока официант готовил столик, Натали смотрела на мужчину за соседним. Газета Le Petit Journal лежала открытой на странице с историей о картах Таро. Она попыталась что-нибудь прочитать через его плечо, но он что-то рисовал, кажется, варьете, и ей ничего не было видно.
Официант усадил их и принес меню. Кристоф заказал кофе. Натали попросила кофе и тарелку с сырами, фруктами и хлебом, хотя мечтала о сэндвиче. Если он передумает и захочет есть, она сможет предложить ему ломтик сыра бри или ветчины.
– Я подумал, что нам давно пора поговорить, – сказал он тоном менее официальным, чем раньше. Поза его тоже была расслабленной. Будто переход на «ты» изменил его поведение, успокоил. На нем была светло-голубая рубашка (которая, как заметила Натали, делала его глаза еще красивее), а волосы непривычно растрепаны.
«Может, они растрепались, пока он спешил ко мне?»
Как только она подумала об этом, сразу раскраснелась. «Глупости».
– Прости, я не хотел тебя смутить.
Что, конечно, заставило ее покраснеть еще сильнее.
– Я в порядке, – сказала она, мечтая, чтобы щеки ее наконец вернулись к нормальному цвету. – И спасибо за беспокойство. Я благодарна. Не знаю, что там такое произошло. Наверное, из-за жары. А может, из-за того, что я мало съела на завтрак. О, и головная боль вчера была. Такое раньше случалось всего дважды. Первый раз – в библиотеке, когда я готовилась к экзаменам. Было около трех часов пополудни, а я за весь день съела только булочку с шоколадом, что и сейчас могло быть моим завтраком, если бы я его сегодня съела. Это моя любимая сладость. А второй раз был прошлым летом в парке, тогда было очень жарко, и я резко встала на ноги, после того как несколько часов читала «Отверженных».
«Почему я болтаю без остановки? На меня непохоже. Говорю так же быстро, как месье Патинод. Руки дрожат. Руки, пожалуйста, перестаньте. Пожалуйста.
А теперь и мысли у меня несутся бессвязно».
Левый уголок рта Кристофа приподнялся в полуулыбке.
«Дыши».
Натали выпрямилась со смешком.
– Поговорить, да? Как видишь, я уже начала.
Принесли еду и кофе. Она жестом предложила ему угощаться, а когда он отказался, невольно почувствовала себя разочарованной.
– Итак, – сказал он, барабаня пальцами по кофейной чашке, – ты в морге каждый день или по меньшей мере каждый день из тех, что я там. Почему?
Натали отрезала кусочек хлеба и на секунду задержала на Кристофе взгляд перед тем, как откусить кусочек, думая, знает ли он сам ответ на этот вопрос или нет.
– Однажды ты уже на это намекала даже, в тот день, когда мы встретились у входа на почту. – Он улыбнулся так быстро, будто подмигнул. – Можешь сказать, что я излишне настырно любопытен.
– Думаю, то же самое можно сказать и обо мне, – сказала она со смешком и подобрала несколько крошек с поверхности стола кончиком пальца. – Я… я пишу репортажи из морга в Le Petit Journal.
Кристоф откинулся на спинку стула и скрестил руки. На мгновение его лицо даже замерло в задумчивости, стало нечитаемым, а потом снова расслабилось и приняло выражение замешательства.
– Можешь сам сходить на улицу Лафайетт и спросить месье Патинода: он главный редактор и друг моего отца, – сказала Натали, сидя особенно прямо. – Или я скажу тебе одну-две фразы, которые включу в свою статью, и ты их завтра увидишь в газете.
– Ты… ты не шутишь? – спросил Кристоф, убирая руки с груди.
– Вовсе нет, – Натали взяла кусочек сыра, рассказывая ему, как она получила работу и как долго там пробыла. – Кстати, насчет той встречи на почте. Ты меня еще спросил о моей одежде, помнишь?
Он кивнул.
– Я надеваю брюки, когда иду в Le Petit Journal, – сказала она, пожав плечами. – Месье Патинод счел, что мне лучше рядиться в мальчишку, чтобы не выделяться.
– Вот в чем дело! – Кристоф откинул голову назад и рассмеялся. – Старина Патинод! Я его, кстати, хорошо знаю. Это на него похоже.
Натали нахмурилась.
– Что в этом смешного?
– Я смеюсь не над тобой, не над ним и не над твоими брюками. Я смеюсь над собой, – сказал он с ухмылкой. – Должен признаться: я был ужасно смущен в тот день, у почты, и не знал, что и думать… Брюки эти и все остальное. Я… я никогда не видел девушек ни в чем, кроме юбок и платьев.
Она усмехнулась. Он и правда странно себя вел в тот раз.
После пары секунд молчания он отпил кофе и прокашлялся.
– Я обратил внимание, что ты сегодня не стала прикасаться к витрине в морге.
Это заявление упало на нее как огромная, всеохватная дождевая капля, которая охватила ее смущением.
– Pardonnez-moi? – Ее смутило, что он знал. Знал что? Больше, чем должен был, по крайней мере. Они просто вели легкую беседу, а теперь вот это. Будто из-под нее резко выбили стул.
Он подпер руками подбородок.
– Это значит, как я считаю, что что-то происходит, когда кладешь руку на стекло.
Натали, которая на мгновение задумалась, не показалось ли ей, что он это сказал, в ответ отпила кофе. Эти несколько секунд тянулись будто пятнадцать минут.
– Это смелое заявление, месье Гань… Кристоф.
Следующая мысль кольнула ее в сердце. Это дружелюбное, легкомысленное поведение могло быть просто способом вытянуть из нее информацию. Может, он подумал, что она больше расскажет, если он будет вести себя расслабленно; возможно, весь этот разговор, по сути, был для дела, а не для удовольствия. Она стиснула зубы и придвинула тарелку поближе, злясь на себя за то, что испытывала к нему такую симпатию.
Он оглянулся по сторонам, прежде чем ответил.
– Я видел тебя не только в первый раз – а каждый раз, когда появляется жертва Темного художника. Пара, которая стояла рядом с тобой в демонстрационной комнате, тоже это однажды сообщила. Они слышали, как ты сказала имя «Мирабель».
Хм, то есть это не Симона сдала информацию насчет Мирабель. Тогда это, наверное, были те муж с женой, которые глазели на нее после видения. Ее желудок сжался, когда она вспомнила, как они отодвинулись от нее, будто ее следовало бояться.
Она нарисовала пальцем на столе знак вопроса.
– Вот тут я не знаю, что сказать.
– Прошу прощения за неожиданный вопрос. Но не было легкого способа его задать.
Она посмотрела вниз. Маленькая птичка у ее ног клевала крошки, напомнив ей о первом видении: как она потом пошла в кафе, пытаясь понять произошедшее, и как скормила тогда птичкам почти весь свой круассан.
– Я отреагировал с вежливым недоверием, когда та пара мне рассказала, – добавил Кристоф. – Чтобы не задавали вопросов.
Погодите: то есть он ее защищал?
Натали смотрела на него: идеальный нос и наблюдательные голубые глаза. Либо он превосходный актер, либо говорит правду. Это дружелюбие искреннее – но при этом все такое же необъяснимое.
– Зачем меня защищать? И почему столько внимания к моей персоне?
Да, неделикатно. Но это повернуло разговор в другое русло, чего она и хотела сейчас больше всего.
– Я считаю, что тайну личной жизни, твоей или любого другого человека, стоит защищать. Что бы там ни произошло, когда ты дотронулась до стекла, – это твое дело. Я внимательно за тобой наблюдал с нашей первой встречи, но, если честно, я тебя и до этого уже заметил. – Кристоф прокашлялся и взял кусочек бри с ее тарелки, будто в подтверждение их внезапного сближения.
Она вспыхнула.
– Спасибо. Я рада узнать, что у меня есть… есть друг.
Птичка, охотившаяся за крошками, то ли вскочила, то ли взлетела на стол и клюнула крошку.
– Я рад, что мы поговорили, – сказал Кристоф, провожая взглядом улетающую птичку.
Она не знала, то ли его смягчившийся тон сыграл роль, то ли готовность ее защищать, то ли его симпатия к ней. Ее должны были расстроить его вопросы, но этого не случилось. Все ее инстинкты говорили: она может ему доверять.
– Кое-что случилось на днях, – сказала она, прикусывая губу. – Я никому не рассказывала: была так зла и расстроена, просто хотела, чтобы все испарилось.
Выражение его лица было внимательным и понимающим.
Так что она рассказала Кристофу все: о склянке с кровью, о записке со словом «озарение» и о том, как она все это бросила в Сену.
Когда он ответил пониманием, а не назидательной речью, она решила рассказать ему и о письме от Темного художника, и о том случае, когда она почувствовала за собой слежку.
Он слушал напряженно, будто все, что она говорила, было самым важным, что он когда-либо слышал. Натали это нравилось.
– Спасибо, что это оказалось проще, чем я ожидала, – сказала она с улыбкой облегчения. Она допила свой кофе и держала чашку обеими руками.
– Пожалуйста. Не знаю, как ты могла все это держать в себе так долго. Ты очень храбрая, – сказал он, похлопав ее по руке, и положил свою руку на ее, задержав на секунду, прежде чем убрать и поправить ею свой воротничок.
Натали покраснела от его слов и такого легкого прикосновения, что оно пощекотало и тут же исчезло, как аромат духов. Она уставилась на камни мостовой у своих ног.
– Итак, – сказал он, расправляя воротничок, – что происходит, когда ты прикасаешься к витрине?
А, ну конечно, он любит допросы. Надеяться, что его любопытство не вернется, было тщетно.
Кажется, пара досочек выпала из построенного между ними понимания. Она могла соврать, и он понял бы, что она врет, потому что у него, казалось, был особый нюх на это; могла сказать правду – и тогда реакция могла быть какой угодно. Натали сжала пальцами чашку.
– Ты мне не поверишь, если расскажу.
– Может, и поверю. Я много с чем сталкивался в жизни.
Натали нахмурилась.
– Это другое.
Он посмотрел в сторону. Мужчина, который рисовал сценку из варьете, кажется, подслушивал. Приглушенным голосом Кристоф продолжил:
– А что если я скажу тебе, что как представитель полиции я встречал кое-кого, кто может передавать мысли на расстояние нескольких километров и использует для этого животных, и того, кто видит будущее других людей, стоит только взять их за руку? А еще один имел нюх на кровь и смерть не хуже, чем у гончей.
У Натали защекотало все тело, изнутри и снаружи.
– Ну, это… очень необычные люди.
– Да. И, подозреваю, ты тоже необычная. – Он склонился ближе. – Можешь рассказать мне, Натали.
Способна ли она?
Способна. Он не относится к ней как к ребенку, сумасшедшей или выдумщице. Его честность и желание поговорить привлекали ее, особенно на контрасте с поведением мамы, попытавшейся скрыть правду, а потом оборвавшей разговор. Кристоф пока отнесся ко всему очень понимающе. Может, и это он поймет.
– У меня… у меня видение каждый раз, когда прикасаюсь к витрине. В первый раз это получилось случайно, и я долго не могла понять, что это. – Натали выпустила из рук кофейную чашку и отодвинула ее. Вздохнув, она рассказала ему все: от первого видения до третьего, включая анонимное письмо в полицию, ее недавнее открытие по поводу белых перчаток и потерю памяти, случавшуюся с ней после каждого видения.
Она рассказала ему и о своих догадках о месье Перчаткине, какими бы несовершенными они ни были. Кристоф не счел, что он подходящий кандидат в подозреваемые, и хотя ее собственные подозрения стали тускнеть, по крайней мере, это было возможно. А больше никаких зацепок и не было.
И снова он был полностью поглощен ее рассказом, отчего она ощутила себя самым интересным человеком в мире.
Вот так она ему и рассказала о видениях и чувствовала себя при этом абсолютно нормально.
– Люди, которых ты упомянул, – сказала она, делая ударение на слове «люди», – получили свои способности в процессе экспериментов доктора Энара?
– Да.
Ее сердце задрожало от нетерпения.
– Я недавно узнала, что моя тетя тоже была его пациенткой. Она видела сны о том, что кто-то собирается убить младенца. Она сейчас в психиатрической лечебнице, думаю, из-за переливания и его побочных эффектов, так что я не могу с ней поговорить об этом. А мама отказывается отвечать на мои вопросы.
Кристоф сморщился.
– Об Энаре?
– Обо всем, – продолжила Натали. – Она отказалась говорить об этом, и я не успела задать ни одного вопроса. Я не уверена, но предполагаю, что я тоже могла получить такое переливание крови в детстве. Иначе чем еще это объяснить?
– У них были причины тебе не рассказывать. Несомненно, они хотели тебя оградить от этого. – Он нахмурился задумчиво. – В каком году ты родилась?
– В 1871-м.
– То есть тебе шестнадцать?
– Да.
Странно: гипнотизер тоже спрашивал, сколько ей лет.
– Натали, не знаю, как тебе это сказать, – проговорил он. Несколько раз он открывал рот и снова закрывал, вероятно, в поисках правильных слов. – Ты не могла быть пациенткой доктора Энара. Его убили в 1870 году.
