Глава 11
Рука Натали ослабла, и она чуть не выронила зонт.
– Видения? Какие… какие видения у нее были?
Мама посмотрела на людей на остановке: молодой мужчина в очках читает Маркса, влюбленная парочка увлечена друг другом, мать держит за руки двоих детей – мальчика и девочку, весело поющих на другом языке – польском, кажется.
– Это произошло, когда она жила в доме мадам Плуфф, – сказала она, понижая голос. – Однажды ночью она пропала, и нашли ее, когда она пыталась утопить в Сене мужчину. К счастью, рядом оказался полицейский, успевший вмешаться.
Натали попыталась представить эту картину, но не могла. Это казалось невозможным. Ее тетя была костлявой и хрупкой и была такой, сколько она ее помнила.
– Как у тетушки хватило сил на то, чтобы утопить человека?
– Она прыгнула на него со спины, когда он склонился над перилами моста, – мама изобразила, как наклоняются через перила, чтобы посмотреть вниз. – Завязалась борьба, и каким-то образом они оба оказались в реке. Он не умел плавать, а она пыталась удержать его голову под водой.
Это Натали могла представить, потому что даже в психиатрической лечебнице тетя проявляла жестокость, во всяком случае, следы жестокости. Глаза тети Бриджит вспыхивали диким огнем каждый раз, когда она заговаривала о своих снах.
– Тетя Бриджит была непоколебима, – добавила мама тихо и мрачно. – Она утверждала, что видела, как мужчина бросил в реку младенца.
– И?
– Они искали три дня. Никакого младенца не нашли ни в Сене, ни в округе. И никто не заявлял о пропаже младенца. И мужчина не был преступником.
Натали вбирала в себя слова, как губка, впитывающая пятно крови.
– Какая жуть. Бедный!
Она размышляла, что с ним стало и смотрел ли он когда-то после этого случая с моста, не проверив сначала, кто стоит поблизости.
– И тетю Бриджит заперли навсегда из-за одной ошибки, хоть и ужасной? В конце концов, она же не убила его, а просто сильно напугала…
Она осеклась, отвлекшись на рой вопросов в голове: «Тетя Бриджит оказалась в лечебнице Св. Матурина потому, что пыталась кого-то убить, или потому, что верила в реальность своего видения?».
Женщина смотрела, как дети прыгали по луже.
– Твой отец решил, что так лучше всего. Мадам Плуфф была душкой, но она… не могла предоставить тетушке необходимого ухода. И мы не могли. Ты понимаешь это, да?
Не успела Натали ответить, как подошел трамвай, обрызгав грязной водой из лужи мамино платье, оранжевое с узором из серых завитушек. Мама нагнулась, чтобы посмотреть на пятно, и уронила сумку в лужу. Дверь трамвая распахнулась, и мама сокрушалась об испачканных платье и сумке, всходя на ступеньку. Натали вздохнула. У нее еще было столько вопросов, но она знала, что мама ни на один не ответит в общественном транспорте, где могут услышать другие люди. Мама была чопорной, когда дело касалось обсуждения семейных дел, даже если подслушать ее могли только незнакомцы.
Натали закрыла зонтик и последовала в трамвай за мамой, жалея, что тетя не сказала больше – или меньше – чем «никому не доверяй».
Два дня после Натали пыталась заговорить с мамой о том, как тетушку отправили в психиатрическую лечебницу. Мама последовательно и изобретательно меняла тему. (Натали однажды прокомментировала умение матери уклоняться от любопытства, на что мама ответила: «С тобой у меня было много возможностей попрактиковаться в этом за прошедшие годы».) Ее уклончивость только разжигала интерес Натали.
– Почему это такая тайна? – спросила Натали после третьей попытки поговорить об этом.
– Потому что твой отец так хочет, – в мамином тоне, обычно ровном, как драгоценный камень, зазвучали железные нотки. Этот разговор окончен. Не в данную минуту, а вообще.
Слова ранили ее, как маленькие стрелы сочувствия тете Бриджит. Было ли безумие тетушки истинным или неверно истолкованным – либо и тем и другим?
– Готова поспорить, мать жалеет, что рассказала мне, – сказала Натали Симоне. Они сидели на диване у Симоны и ели виноград. Соседка ее продавала виноград с уличной тележки, и Симона могла купить у нее за полцены тот, что не продался за пару дней на прилавке. Когда Натали была у Симоны в прошлый раз, она предложила той как-нибудь купить побольше винограда, чтобы они могли толочь его ногами, как на винодельне. Симона сказала, что это запачкает всю квартиру, но она с радостью потопчет с ней виноград, если они поедут на виноградник в Бордо.
– Скорее всего, – ответила Симона, выковыривая виноградную косточку из зубов. – Но шила в мешке не утаишь. Она когда-нибудь объяснит.
– Кстати, об объяснениях, – сказала Натали, указывая на первую полосу Le Petit Journal, – вот это не объясняет ничего. Я даже не знаю, зачем месье Патинод это напечатал.
В газете было опубликовано второе письмо убийцы. Она склонилась над ней, перечитывая.
Париж,
благодарю, что пришел к моему второму экспонату. Было великолепно наблюдать мои произведения рядом друг с другом, хоть и недолго. Очереди были весьма впечатляющие. Не желаю разочаровывать, обещаю предоставить что-нибудь новое для осмотра в ближайшее время.
До следующей,
всегда ваш
Я
– Эти девушки для него не люди, – сказала Симона. – Они шахматные фигуры.
– Или произведения искусства.
Симона подняла брови и откинулась на спинку.
– Отвратительно, даже по твоим меркам.
– Это его слова, не мои. Подумай сама, – сказала Натали, пряча выбившиеся локоны обратно под кепку разносчика газет.
– Будто морг – это художественная галерея, – сказала Симона. Ее глаза с длинным ресницами сузились в задумчивости. – Или как музей восковых фигур. Кстати, нам в него надо сходить наконец. Ты должна увидеть их новую экспозицию. Луи говорит, что он мало что видел лучше этого и внимание к деталям там просто потрясающее.
– Что? Ты хочешь, чтобы я развлеклась? Симона Софи Маршан, что ты за подруга после такого?
– Та, которая не понимает, почему ты просидела тут целый час, но так и не начала писать свое анонимное письмо. Не думай, что я тебя пущу сдавать статью месье Патиноду, пока мы ничего не придумали.
Целью сегодняшнего визита Натали действительно было написание письма префекту полиции, и лист бумаги смотрел на нее неодобрительно с того момента, как она села. Настало время взяться за карандаш, но она взвешивала эту идею снова. Взвешивала и перевешивала.
– Вот мой список причин этого не делать. Во-первых, информация пустяковая. Во-вторых, я не могу больше вспомнить никаких деталей. В-третьих, я вообще не уверена, что это за способность и откуда она у меня. В-четвертых, чувствую себя глупо, что отправляю это. А вот список причин написать это письмо. Во-первых, Симона сказала, что надо.
– Как насчет того, – Симона усмехнулась, – что ты останешься анонимом и можешь помочь им больше, чем думаешь. Будь ты одной из этих бедняжек в морге, неужели ты не хотела бы, чтобы твой убийца предстал перед правосудием?
– Конечно, дело не в этом, а в том… – Она вздохнула, не окончив предложения. Она знала, что это разумные причины, и уже обдумала каждую из них. К воодушевлению от обладания этим даром примешивался страх неизвестности. Какое бремя ответственности это принесет? Что если ее вмешательство осложнит расследование или каким-то образом сделает ее мишенью убийцы?
Она не рассказывала об этих переживаниях Симоне, потому что не хотела выглядеть эгоистичной.
Кроме того, если уж на то пошло, эта ее способность означала, что ей нужно думать не только о себе. Не так ли?
Симона скрестила лодыжки.
– В чем?
– Это страшно.
– Начни тогда с простого, – сказала Симона. Она поискала в коробке на кофейном столике и выудила оттуда конверт. – Одного предложения хватит, да? «Вторая жертва бежала от своего убийцы по коридору с темно-синим ковром с золотыми полосами по краям».
– Это так… сухо. Звучит почти что глупо, – сказала Натали, устало вздыхая. – Впрочем, кроме этого, ничего нет, и я не хочу драматизировать.
Они посидели немного размышляя.
– Знаю! – сказала Симона, щелкая пальцами. – Не могу поверить, что мы раньше не догадались. Расскажи им, как он ее убил! Они будут знать это из результатов аутопсии, а больше никто. Кроме тебя.
– Кроме меня, – сказала Натали, – или кого-то из морга, кто это отправил ради шутки.
– Не беспокойся ни о чем таком. Они будут гадать, как кто-то помимо самого убийцы может это знать. Или предположат, что это догадка. Тебе нечего терять, потому что они могут и просто выбросить. А приобрести ты можешь большую убедительность.
– Это только привлечет их внимание ко мне.
– И, – сказала Симона, скрещивая руки, – ты останешься анонимом.
Натали кивнула и взяла карандаш. Они еще несколько минут обсуждали, как сформулировать лучше, придя к выводу, что нужно высказать все прямо и просто. Натали закрыла глаза и прокрутила в памяти видение. Несколько минут ушло на написание; она старалась не задумываться о том, что такое эмоциональное происшествие приходится записывать сухим языком.
Вторая жертва была убита в коридоре с темно-синим ковром по центру; по сторонам ковра шли золотые полосы. Убийца нанес три раны по одной линии: от левого уголка рта до верхней челюсти, от нижней челюсти до горла, затем от горла до ключицы. Самый глубокий разрез – на шее. Нож был примерно 15 сантиметров длиной.
Аккуратные печатные буквы. Слова без прикрас. Пугающая честность. Натали не хотелось перечитывать.
С восковой печатью в руке Симона повернула листок к себе и прочла. Она одобрительно кивнула.
– Готова?
Натали выдохнула. Если она задумается об этом, то передумает. Снова.
– Да.
Симона сложила листок, поместила в конверт и запечатала воском. Она передала его Натали, чтобы та подписала адрес.
– Прошу, мадемуазель.
Натали съела еще гроздь винограда, перед тем как подняться, чтобы уйти, хотя не была ни капельки голодна. Объятие Симоны было чуть дольше, чем обычно, и она произнесла шепотом, в котором сквозили и забота, и любовь:
– У тебя дар. Ты поступила правильно.
Смерть убитой – рана за раной, рана за раной – мелькала перед глазами Натали, когда она согласно кивнула.
Облегчение охватило Натали скорее легким ветерком, чем порывом, когда она опустила письмо в почтовый ящик. Она была рада от него избавиться и тому, что теперь кому-то другому нужно решать, как поступить с этой информацией. И было что-то приятное в том, чтобы раскрыть свой секрет, но чувствовать себя в безопасности.
Выходя с почты, она теребила пуговицу на брюках и вдруг столкнулась с мужчиной в дверях.
Надо же, было такому случиться.
Натали затруднялась сказать, кто из них был сильнее удивлен.
