55

Это мой вечер, а вы плачьте, если хотите

Компьютер оповещает о новом письме во входящих, и мои пальцы застывают над клавиатурой. Тема: «Вечеринка… приходить в черном». Отправитель – Мэтт, муж Джулии, и я не решаю не открывать сообщение, пока не закончу работу с сегодняшними пациентами. Я не хочу открывать приглашение на похороны Джулии перед началом сессии.

Я снова думаю об иерархии боли. Когда я только начала видеться с Джулией, мне казалось, что будет трудно после разговоров о ее снимках и опухолях слышать что-то вроде «Думаю, няня у меня подворовывает» или «Почему я всегда должна инициировать секс?»

Меня беспокоило то, что мысленно я могла отвечать на все: «Думаешь, у тебя проблемы?»

Но вышло так, что работа с Джулией сделала меня более отзывчивой. Проблемы других пациентов тоже имели значение: предательство человека, которому они доверили присматривать за ребенком; чувство стыда и пустоты из-за того, что супруг их отверг. За этими деталями скрывались те же самые жизненно важные вопросы, с которыми Джулии пришлось столкнуться лицом к лицу. Как чувствовать себя в безопасности в таком ненадежном мире? Как сойтись с другим человеком? Работа с Джулией вызвала во мне еще большее чувство ответственности перед другими пациентами. Каждый час важен для любого из нас, и я хочу быть полностью присутствующей в каждый из часов психотерапевтической сессии, который провожу.

После ухода последнего пациента я медленно заполняю бумаги, оттягивая время, прежде чем открыть письмо. Приглашение включает в себя заметку от Джулии: она хотела бы, чтобы люди пришли на «безутешно-рыдательную прощальную вечеринку» и выразила надежду, что все ее одинокие друзья смогут воспользоваться случаем, «потому что если вы знакомитесь на похоронах, то всегда будете помнить, как важно ценить любовь и жизнь и забывать о мелочах». В нем также есть ссылка на некролог, который Джулия написала в моем кабинете.

Я передаю свои соболезнования Мэтту и минуту спустя получаю письмо, которое, пишет он, Джулия оставила для меня.

«Поскольку я мертва, сразу перейду к делу, – говорится в нем. – Вы сказали, что придете на мою прощальную вечеринку. Я узнаю, если вас там не будет. Не забывайте быть буфером между моей сестрой и тетей Айлин, которая всегда… Ну, вы знаете эту историю. Вы знаете все мои истории».

Мэтт дописал постскриптум: «Пожалуйста, приходите».

Конечно, я хочу прийти, и я обдумала все потенциальные осложнения перед тем, как дала Джулии это обещание. Не каждый психотерапевт сделал бы тот же выбор. Некоторые беспокоятся, что таким образом могут перейти черту – оказаться более вовлеченным, чем обычно. И хотя это в каком-то смысле верно, кажется странным, что в профессии, посвященной природе человека, от психотерапевта ожидают отделения его человечности в момент смерти пациента. Это не относится к другим профессионалам: к адвокату, хиропрактику, онкологу Джулии. Никто и глазом не моргнет, если они придут на похороны. Однако от психотерапевта ждут сохранения дистанции. Но что, если его присутствие утешит родственников пациента? И что, если это утешит самого психотерапевта?

Чаще всего психотерапевты переживают смерть своих пациентов в одиночестве. С кем я могу поговорить о Джулии, кроме коллег в консультационной группе и Уэнделла? И даже из них никто не знал ее так, как знала я или как знали ее родные и близкие (которым дана возможность погоревать вместе). Психотерапевта оставляют скорбеть в одиночестве.

Даже на похоронах нужно помнить о вопросах конфиденциальности. Наша обязанность защищать тайны пациентов не прекращается с их смертью. Женщина, чей муж совершил самоубийство, например, может позвонить его психотерапевту с вопросами, но врач не может нарушить этот кодекс. Все файлы, все контакты защищены. Аналогичным образом, если я присутствую на похоронах и кто-то спрашивает, кем я прихожусь покойной, я не могу сказать, что я была ее психотерапевтом. Эти проблемы чаще возникают в случае неожиданной смерти – суицид, передозировка, сердечный приступ, автомобильная авария – чем в такой ситуации, как у Джулии. В конце концов, будучи психотерапевтами мы многое обсуждаем с пациентами – как обсудили с Джулией ее желание, чтобы я присутствовала на ее похоронах.

– Вы обещали, что останетесь со мной до конца, – сказала она с кривой усмешкой примерно за месяц до смерти. – Вы не можете бросить меня на моих собственных похоронах, правда ведь?

В последние недели жизни Джулии мы говорили о том, как она хочет попрощаться с семьей и друзьями. Что вы хотите оставить им? Что вы хотите, чтобы они оставили вам?

Я имела в виду не переворачивающие судьбы беседы на смертном одре – это, по большей части, фантазии. Люди могут искать покоя и ясности, понимания и исцеления, но последние дни умирающих – это часто варево из лекарств, страха, замешательства, слабости. Вот почему особенно важно быть такими, какими мы хотим, уже сейчас, становиться более открытыми, пока способны на это. Многое останется в подвешенном состоянии, если ждать слишком долго. У меня был пациент, который после нескольких лет нерешительности наконец связался со своим биологическим отцом, желавшим поддерживать отношения, только чтобы узнать, что тот скончался за неделю до того.

Мы также придаем неуместное значение этим последним моментам, позволяя им вытеснить все, что было до. Я работала с пациентом, чья жена потеряла сознание и умерла на середине разговора, в ходе которого он защищался, не желая нести белье в прачечную. «Она умерла, злясь на меня, думая, что я придурок», – говорил он. На самом деле у них был крепкий брак, и они искренне любили друг друга. Но из-за того, что именно в споре были сказаны последние слова, которыми им удалось обменяться, он приобрел значение, которого иначе не имел бы.

Ближе к концу Джулия все чаще засыпала во время наших сессий, и если раньше казалось, что всякий раз, когда она приходит ко мне, время останавливается, то теперь это словно было генеральной репетицией ее смерти: она «примеряла», каково будет в тишине без страха остаться одной.

– «Почти» – всегда самое сложное, да? – сказала она однажды. – Почти получить что-то. Почти завести ребенка. Почти получить чистый снимок. Почти избавиться от рака.

Я подумала, какое огромное количество людей не пытается получить что-то, чего они действительно хотят, потому что куда больнее приблизиться к цели, но не достигнуть ее, чем вообще не воспользоваться возможностью.

Во время этих расточительно тихих сессий Джулия сказала, что хочет умереть дома, и в последние недели я приходила к ней. Она окружила кровать фотографиями всех, кого она любила, играла в Scrabble, пересматривала «Холостяка», слушала свою любимую музыку и принимала посетителей.

Но в какой-то момент и это стало даваться ей тяжело. Джулия сказала своей семье: «Я хочу жить, но не хочу жить так» – и они поняли, когда она перестала есть. Она уже все равно не воспринимала большую часть пищи. Когда она решила, что жизнь, которая в ней еще теплилась, недостойна поддержания, тело последовало этому, и она ушла за несколько дней.

У нас не произошло проникновенного «гранд-финала», как Джулия называла нашу последнюю сессию. Ее последние слова, обращенные ко мне, были о стейке. «Боже, я бы все отдала за стейк! – сказала она, голос ее был слаб и едва слышен. – Надеюсь, там, где я окажусь, будет стейк». А потом она заснула. Это было окончание, не слишком непохожее на наши сессии, где беседа продолжалась даже после «наше время истекло». В лучших прощаниях всегда остается ощущение того, что еще есть, что сказать.

Я поражена – хотя не должна быть – толпой на похоронах Джулии. Пришли сотни людей из разных составляющих ее жизни: друзья детства, друзья по летним лагерям, друзья по марафонским тренировкам, друзья по книжному клубу, друзья по колледжу, друзья по аспирантуре, друзья по работе и коллеги (и из университета, и из Trader Joe’s), ее родители, бабушки и дедушки с обеих сторон, родители Мэтта, братья и сестры обоих. Я знаю, кто они, потому что все эти люди встают и говорят о Джулии, рассказывают, кем она была и что значила для них.

Подходит очередь Мэтта, и все замолкают; сидя в последнем ряду, я опускаю взгляд на свой чай со льдом и салфетку в руках. На ней написано «Это мой вечер, а вы плачьте, если хотите». Ранее я заметила большой баннер: «Я по-прежнему выбираю ничего».

Мэтту требуется пара минут, чтобы собраться и начать говорить. Он начинает с истории о том, что Джулия написала для него книгу и озаглавила ее «Кратчайший длиннейший роман: Эпичная история любви и утраты». На этом месте он теряет самообладание, но потом берет себя в руки и продолжает.

Он объясняет, что был очень удивлен, обнаружив ближе к концу истории – их истории – главу, в которой Джулия выразила надежду на то, что в жизни Мэтта всегда будет любовь. Она призвала его быть честным и добрым по отношению к тем, кого назвала «горевыми подругами» – к девушкам, с которыми он будет встречаться в процессе исцеления. «Не вводи их в заблуждение, – писала она. – Может быть, вы сможете что-то дать друг другу». Далее шло очаровательное и забавное описание профиля для сайта знакомств, которое Мэтт мог использовать, чтобы найти себе подружку; затем тон повествования стал более серьезным. Джулия написала до боли прекрасное любовное письмо в виде еще одного описания профиля – с его помощью Мэтт мог бы найти человека, с которым свяжет свою жизнь. Она писала о его причудах, его преданности, их бурной сексуальной жизни, невероятной семье, в которую она вошла (и в которую, предположительно, войдет эта новая женщина), и о том, каким удивительным отцом он будет. Она знала это, писала Джулия, потому что они успели побыть родителями – пускай лишь для того, кто в матке, и лишь на несколько месяцев.

Люди в толпе одновременно плачут и смеются, когда Мэтт заканчивает читать. «У каждого должна быть хотя бы одна эпичная история любви, – заключила Джулия. – Наша была именно такой для меня. Если нам повезет, у нас их будет две. Я желаю тебе еще одну эпичную любовь».

Мы все думаем, что Мэтт на этом закончит, но он говорит, что считает справедливым, чтобы Джулия тоже нашла любовь, где бы она ни оказалась. Так что он подготовил ее профиль для сайта знакомств в раю.

Раздается несколько смешков, хотя поначалу они звучат неуверенно. Не слишком ли это нездорово? Но нет, именно этого Джулия и хотела, думаю я. Это и неловко, и смешно, и грустно, и вскоре все прекращают рыдать и заливаются смехом. «Она терпеть не может грибы, – написал Мэтт ее небесному кавалеру, – не угощай ее ничем с грибами. И если там есть Trader Joe’s, а она говорит, что хочет там работать, поддержи ее. Заодно получишь неплохую скидку».

Далее он говорит о том, как Джулия протестовала против смерти множеством способом, но в первую очередь – тем, что Мэтт назвал «творением добра» для других. Он не перечисляет ее действия, но я и так знаю – и все испытавшие ее доброту на себе, так или иначе, говорят об этом.

Я рада, что пришла, рада, что выполнила свое обещание и увидела ту сторону ее личности, которую никогда не смогу узнать о любом из своих пациентов: то, как их жизнь выглядит за пределами кабинета психотерапевта. Работая наедине, мы видим глубину, но не обширность, словно слова без иллюстраций. Будучи абсолютным инсайдером, знающим мысли и чувства Джулии, я посторонняя здесь, среди всех этих людей, которых я не знаю, но которые знали Джулию. Психотерапевтов учат, что даже если мы окажемся на похоронах пациента, то мы должны оставаться в стороне, избегать взаимодействия. Я так и делаю, но как раз в тот момент, когда я собираюсь уйти, дружелюбная парочка заводит со мной беседу. Они говорят, что Джулия ответственна за их союз: она свела их на «свидании вслепую» за пять лет до этого. Я улыбаюсь и пытаюсь попрощаться, но женщина спрашивает: «А откуда вы знали Джулию?»

«Она была моей подругой», – говорю я рефлекторно, помня о конфиденциальности. Но едва я произношу эту фразу, я понимаю, что это правда.

– Вы будете думать обо мне? – спрашивала Джулия, отбывая на свои множественные операции, и я всегда отвечала, что буду. Эта уверенность успокаивала ее, помогала оставаться сосредоточенной в хаосе беспокойства по поводу того, что она ложится под нож.

Позже, однако, когда стало ясно, что Джулия умрет, этот вопрос приобрел еще один смысл. Будет ли часть меня жить в вас?

Джулия незадолго до смерти сказала Мэтту, что чувствует себя ужасно, умирая у него на руках, и на следующий день он написал ей записку со стихами из мюзикла «Таинственный сад». В нем призрак жены спрашивает скорбящего мужа, может ли он простить ее, может ли сохранить ее в своем сердце и «полюбить меня снова, когда мы разлучены». Мэтт подписал: «Да». И добавил, что он верит не в то, что люди исчезают, а в то, что в нас есть что-то вечное, и эта часть живет дальше.

Подходя к машине, я слышу вопрос Джулии. Вы будете думать обо мне?

После стольких лет я все еще думаю о ней.

Чаще всего я вспоминаю ее в моменты тишины.