В советское время существовало совершенно замечательное место встреч – толкучки. На книжные и дисковые толкучки приходили все, кто хотел быть в курсе последних событий в мире искусства. В воскресенье с утра, взявши денег, многие люди отправлялись на толкучку, чтобы протолкаться там целый день и, может, даже что-то купить. Сюда спешили все: школьники и студенты, профессора и академики.

Первая пластиночная толкучка, как рассказывал известный социолог Андрей Игнатьев, возникла на том месте перед Политехническим музеем, где сейчас лежит камень памяти жертв политических репрессий. В 1950-х годах здесь стояли дома, в одном из которых располагался магазин грампластинок, там и была основная толкучка по продаже записей «на рёбрах». Милиция боролась с этим рынком достаточно жёстко, и в конце концов этот магазин закрыли, а на его месте сделали то ли авиакассы, то ли трансагентство. Потом эти здания вообще снесли, а перед Политехническим музеем разбили сквер.

Раздобыть диски «на рёбрах» можно было и на улице Горького, на углу у магазина «Российские вина». Рядом, под вывеской «Фотография», находился ныне легендарный салон звукозаписи, в котором всем желающим предлагалось записать так называемые звуковые письма: наговорить через микрофон короткую поздравительную речь либо напеть под гитару, аккордеон или пианино какую-нибудь песенку. Возможно, что именно эти звуковые письма и подсказали идею создания дисков «на костях». Музыки было мало, а тот ассортимент ритмов и мелодий, что предлагало государство, устраивал далеко не всех, и тогда нашлись умельцы, которые сообразили, что можно нарезать самодельные грампластинки, используя трофейные станки, вывезенные из Германии в качестве контрибуции и военной добычи. Винил, из которого государство штамповало грампластинки, и целлулоид, на котором нарезались диски в студиях звукозаписи, были в дефиците, поэтому самодельные пластинки изготовлялись обычно из использованных рентгеновских плёнок, тем более что их совсем не трудно было раздобыть в больницах. Порой с этих плёнок даже не смывалась эмульсия, поэтому, посмотрев на свет, меломан видел снимок чьих-то затемнённых лёгких, сломанных рёбер или других костей. Отсюда и пошло название самодельных пластинок: диски «на рёбрах», или «на костях». По одним воспоминаниям они появились на чёрных рынках ещё в 1944 году, по другим – сразу по окончании войны.

Что же выпускалось на этих самодельных дисках?

Да в общем-то всё, что было популярным в те годы: песни Александра Вертинского и Вадима Козина, модные шлягеры Константина Сокольского, танго и фокстроты Оскара Строка и Марка Марьяновского в исполнении Петра Лещенко. Весьма обширным был пласт так называемых «одесских» песен, которые «одесскими» были только по тематике и характерной еврейской мелодике, так как сочинялись они от Бреста до Владивостока. «На рёбрах» были «переизданы» многие записи советской джазовой музыки довоенной поры, в основном – песни молодого Леонида Утесова.

Солдаты, возвращавшиеся с войны, везли в своём багаже трофейные пластинки с записями немецких свинговых оркестров 1930-х годов и американские диски с записями джаза и буги-вуги. Эта музыка очень нравилась советской молодёжи, но сами пластинки были редкостью и стоили дорого, а потому являлись уделом лишь очень ограниченного круга людей. Умельцы выискивали пластинки с записями американского джаза, переписывали их и начинали тиражировать «на рёбрах». Так мелодии Гленна Миллера, Бенни Гудмена и Дюка Эллингтона сделались достоянием масс и культовой музыкой наших стиляг.

Рок-н-ролл тоже пришёл к нам именно в виде пластинок «на рёбрах». Лидер культовой группы 1970-х «Рубиновая Атака» Владимир Рацкевич рассказывал, что впервые услышал «Rock around The Clock» Билла Хэйли в 1961 году, когда ему было 11 лет, во дворе, в компании друзей, живших, как и он, в посёлке художников близ стадиона «Динамо»: «Это был „запрещённый” мир и „испорченные” друзья, да и сама эта музыка находилась в том же разряде, что и портвейн, сигареты и порнография. В складчину покупали, значит, бутылку, сигареты, пластиночки. И я прекрасно помню, что первым был Билл Хэйли…»

Сохранились кадры старой кинохроники (хочется верить, что это всё-таки хроника, а не постановка, и на киноплёнке запечатлены не актёры массовки, а настоящие герои эпохи), на которой скрытой камерой сняты особые люди, спекулянты, продававшие диски «на рёбрах» из-под полы. Намётанным глазом они отмечали в шумной толпе сосредоточенную молодёжь, подходили и заговорщицки шептали: «Эй, чуваки! У меня для вас есть!» Продавец и покупатель отходили в ближайшую подворотню, где происходил быстрый товарно-денежный обмен, и выбранная пластинка перемещалась из рукава в рукав, блеснув матовым ребром на чёрном фоне. Затем участники сделки, оглядываясь, торопливо расходились.

Изготовителей и продавцов таких пластинок гоняли, сажали, но на смену одним приходили другие. Музыка на рентгеновских снимках окончательно вышла из употребления только с появлением магнитофонов.

Студия звукозаписи на улице Горького со временем тоже занялась тиражированием магнитофонных записей. Поднявшись на второй этаж студии, можно было оказаться в царстве мечтаний московского меломана: на стенах висели списки имеющихся альбомов, разделённые на две категории – зарубежные и советские. Официальный репертуар, допущенный Министерством культуры, правда, был весьма скромен, но при личном знакомстве с работниками студии можно было втихаря записать практически всё, что было душе угодно.

Позднее, в преддверии Московской Олимпиады в столице появилось ещё несколько студий звукозаписи – на Калининском проспекте, недалеко от магазина «Мелодия», в проезде Сапунова (теперь это Ветошный переулок) возле ГУМа и на той же улице Горького, в магазине «Фотолюбитель».

 

Главная столичная пластиночная толкучка на долгие годы обосновалась в ГУМе, на первом этаже 3-й линии, где находился отдел грампластинок. Каждый день с утра и почти до закрытия магазина здесь тусовалось несколько сотен меломанов. В выходные дни их количество удваивалось и утраивалось. Пластинки на виду никогда не держали – диски прятали в сумки, портфели и полиэтиленовые пакеты. На вопрос «А что есть у вас?» человек протягивал небольшой кусочек картона, на котором мелким почерком были написаны названия групп и годы выпуска пластинок.

Если люди договаривались об обмене, то отходили в сторону, чтобы как следует осмотреть пластинки на предмет деформации и царапин. Обычно уходили в другой отдел или в туалет, но было очень удобно и даже прикольно поставить сумку с пластинками прямо на прилавок грампластиночного отдела. Иногда продавщицы ругались: «Отойдите! Не мешайте работать!» Но, как правило, они сами с большим интересом поглядывали в сторону чудесной коллекции.

Были люди, которые сидели где-то в машинах – тогда же не было проблем с парковками, – а их подручные ходили по ГУМу со списками и ловили клиентуру.

Обмены бывали очень сложные: например, тройственные, когда люди могли договориться, что один отдаёт пластинку другому, а другой – третьему. Бывали и какие-то денежные заделы, когда брались деньги, как компенсация за состояние пластинки.

Очень существенным при обмене было то, в какой стране издана пластинка, потому что на чёрном рыке ходило много, например, югославских или итальянских дисков, которые с первого взгляда были очень похожи на оригиналы, но при ближайшем рассмотрении оказывались гораздо хуже по качеству, чем немецкие, американские или голландские. Завзятые или, как тогда говорили, «конченые» меломаны обязательно проверяли пластинку на гибкость. Дело в том, что в конце 1970-х годов появились пластинки с облегчённой массой, которые гнулись почти пополам, и люди пугались этого, так как боялись кривых дисков. Но потом выяснилось, что эти пластинки звучали не хуже, чем «тяжёлые», негнущиеся.

А так, конечно, попадались и деформированные пластинки, которые будто кто-то утюгом гладил, и диски с дырками, которые итальянская и канадская таможни пробивали на конвертах. Обычно такая дырочка, будто компостером сделанная, стояла с краешку конверта, но встречались диски, «погашенные» таможней вместе с винилом.

Характерная примета толкучки в ГУМе – постоянный гомон. И хотя люди на толкучке переговаривались, как правило, полушёпотом, бубнёж под гулкими сводами ГУМа стоял непрерывный.

Посещать толкучку было не только интересно, но и очень опасно: того и жди, что милиция нагрянет с облавой и отведёт обитателей толкучки в дежурку. Но ГУМ был местом, удобным во всех отношениях, потому что при появлении милиции бежать можно было во всех направлениях. То есть можно было вылететь на улицу – и никто тебя не поймает. Можно было бежать в сторону туалета и там спрятаться. Можно было вообще отойти к другому прилавку и сделать вид, что ты интересуешься, допустим, спортивными товарами. Главное, чтобы у тебя не было видно пластинок.

Кроме того, стоило где-то вдалеке появиться милицейскому патрулю, как меломаны-спекули тут же начинали выпучивать глаза, что-то шипеть и выкрикивать, а так как акустика в ГУМе хорошая, то народ бывал заранее предупрежден и все сваливали.

«При мне людей „вязали” совершенно спокойно и уводили куда-то, – вспоминал коллекционер и музыкант группы „Братья по Разуму” Игорь Шапошников, более известный как Гоша Рыжий. – Но ничего такого брутального в этом не было. Милиционеры знали, что возле отдела грампластинок бурлит толкучка, и иногда для порядка туда заходили. Это была своего рода игра. Поэтому задержанные обычно возвращались из отделения с пластинками. В той милиции не было сегодняшней порочности, они откат на месте не брали, поэтому всё зависело от силы духа человека…»

Хуже бывало, если на место толкучки заявлялись хулиганы. Эти и пластинки могли отобрать, и драку устроить.

«Вся хитрость заключалась в том, – рассказывал гитарист группы „Тайм-Аут” Сергей Степанов, – чтобы распознать, настоящий ли это ценитель музыки, который пришёл поменяться пластинками, или гопник, который хочет отобрать диски. Как правило, там ходил какой-нибудь мальчишка, который как бы менял диски, а на самом деле служил приманкой, и, как только ты с ним куда-то удалялся, ведь пластинки надо было достать и хорошенько рассмотреть, тут же появлялись мальчики, которые эти пластинки жаждали у тебя отобрать. Но случалось, что жертва вырывала пластинки и убегала. Погони тогда устраивать было не принято, ведь кругом было много милиции. И если карась ушёл – значит, ушёл…»

А вот что рассказал поэт Александр Елин:

«Всё своё детство, начиная с 1974 года, я провёл на дисковых толкучках, и у меня в квартире отовсюду вылезали катушки и кассеты (в основном катушки) с разной музыкой. И ещё у меня была такая привычка, которую на толкучках все знали: за неизвестную пластинку я готов был дать больше денег или отдать больше других пластинок, чем за известную, потому что все известные у меня уже были.

А кончил я тусоваться на толкучках в 1982 году. В ГУМе тогда ко мне подошли ребята и сказали:

– Ну, чего у тебя есть?

– А у вас чего есть?

Они говорят:

– Мы покупаем!

– Хорошо! – говорю.

Мы спокойно отошли за ГУМ. И они говорят:

– Ну, доставай!

Это было зимой. Пластинки лежали у меня в портфеле… Как сейчас помню, что у меня тогда были на руках альбом группы Sparks „Whomp That Sucker” и пластинка Рода Стюарта „Foolish Behaviour”…

Очнулся я со следом ботинка на голове, с разбитым носом и без портфеля, в котором ещё и паспорт лежал! Меня стукнули ногой, и, когда я отключился, у меня всё забрали и убежали! Какие-то подмосковные ребята…

После этого жена перестала меня отпускать на толкучки. Она сказала:

– Всё! Там тебя убьют! Находи способы как-то меняться пластинками по-другому!

Эти две пластинки я очень жалею, я их очень люблю. „Foolish Behaviour” – очень хорошая пластинка, а „Whomp That Sucker” – просто гениальная пластинка! Вот объявить бы розыск: найдите мне этих пацанов! Ведь где-то эти пластинки живы! Пластинки же никто по-трезвому не выбрасывает!»

Несмотря на регулярные опасные приключения, люди продолжали посещать толкучки, потому что даже самые маленькие удачи вырабатывали много адреналина, а риск и некий аферизм нахождения в ситуации, когда нужно было постоянно оглядываться и озираться, придавали этой игре азарт. Попадая на толкучку, человек оказывался под постоянной угрозой, куда более существенной, чем та, которой подвергались люди, читавшие запрещённую литературу под одеялом с фонариком. Но в то же время это была настоящая жизнь в чисто биологическом смысле, когда человеку вдруг становилось нужным его тело, а в какой-то момент становилось нужным зрение, осязание, умение ориентироваться в ситуации, в ценовой конъюнктуре. Здесь человек вдруг превращался из статиста в реальное действующее лицо…

«Да, – подтверждает Игорь Шапошников, – этот азарт и жажда иметь ту или иную пластинку часто перевешивали все доводы разума».

 

В конце 1960-х пластиночная толкучка забурлила на проспекте Калинина (Новом Арбате). В те времена всё там казалось особенным, всё было внове: и первые небоскрёбы из стекла и бетона, и первый институт красоты, и фирменный магазин грампластинок… Казалось, в центр столицы СССР нежданно-негаданно переместился кусочек западной жизни, которую советские граждане раньше могли видеть только в кино. Короче, сама атмосфера Нового Арбата способствовала тому, чтобы здесь, на первом этаже магазина «Мелодия» и возле него, появилась пластиночная толкучка.

Милиция поначалу никого не трогала. Около соседнего здания росло огромное ветвистое дерево, которое, наверное, ещё помнило события прошлого века, и некоторое время меломаны довольно вальяжно себя под ним чувствовали, почти в открытую обмениваясь пластинками. Но потом стражи правопорядка очухались, и коллекционеры стали завсегдатаями местного 110-го отделения милиции.

«Нас с Калининского проспекта постоянно забирали и отвозили в милицию, – вспоминает коллекционер Борис Андреев. – В дежурной части сидел майор, который уже через полгода знал весь наш репертуар. Стоило лишь показать из портфеля краешек пластинки, а он уже сам писал в протоколе и группу, и название альбома, и год издания…»

Толкучка на Новом Арбате начиналась в субботу, в десять часов утра, а после обеда многие филофонисты брали такси, скидываясь по 20–30 копеек, и отправлялись на Ленинские горы, где тусовка продолжалась с новой силой. Туда люди приезжали даже с подругами, отмечали праздники, иногда справляли дни рождения. Поскольку народу собиралось очень много, до полутора тысяч человек, толкучка на Ленгорах получила название «Туча». Кстати, сами филофонисты пластиночную толкучку называли вовсе не толкучка, а «комок». Это слово произошло от «комиссионного магазина». Поначалу говорили «коммаг», а потом слово само собой переделалось в «комок». И действительно это был комок людей, связанных одной целью.

Но если в центре, на глазах у иностранцев вязать руки молодым людям было не принято, так как можно было опозориться на весь мир, то чем дальше от цивилизации, тем милиция позволяла себе больше. Доходило до того, что коллекционеров пластинок на Ленгорах травили собаками, как матёрых преступников.

«Правда, я ни разу не слышал, чтобы собака кого-то покусала, тем не менее это было страшно, – вспоминает председатель Клуба филофонистов на „Горбушкином дворе” Константин Лаптев, завсегдатай пластиночных толкучек. – Стоим и разговариваем, как вдруг со стороны набережной подъезжают две милицейские машины. „Бобики” их называли. Бежим наверх – и там „бобик” стоит. Здесь был подъёмник высотой, наверное, метров пятьдесят, и в одну из облав я на этот подъёмник взлетел секунд за десять. Я, наверное, побил все рекорды… Потом глянул вниз и понял, что слезать будет трудновато.

Зимой убегать от милиции было интереснее: горка скользкая, накатанная. И вот по этой горке обычным делом было спуститься на „пятой точке”, убегая собак. А милиция опасалась по таким крутым горам за нами бегать…»

Несмотря на гонения, меломаны возвращались Ленинские горы. Во-первых, найти в Москве новое место для толкучки было достаточно сложно. Во-вторых, даже если такое место было бы найдено, как оповестить народ? Ведь тогда не было ни мобильников, ни Интернета, и если толкучка вдруг переезжала куда-то, то многие подчас по нескольку месяцев не могли узнать, где собираются филофонисты. Но в конце концов люди устали от постоянных налётов милиции, и в 1978 году пластиночная толкучка переместилась с Ленинских гор на Ленинский проспект, в магазин «Мелодия».

«Здесь менты были ещё не привычны к тому, что мы вытворяли, – рассказывает Константин Лаптев. – На Калининском проспекте они были более опытными, и брали нас на раз, расставляли ловушки, зная все наши пути отхода. Но и на Ленинском менты в итоге раскусили, в чём дело, и начали свои ловушки расставлять: приходили в гражданском, причём не дружинники, как на Калининском, а штатные сотрудники в гражданской одежде, и пытались разговаривать с нами на нашем же языке, и маскировались достаточно искусно. И когда люди отходили, чтобы произвести обмен или продажу, начиналось вязалово.

В конце концов мы просто уже знали их всех в лицо, и, когда они объявлялись на толкучке, мы говорили, что просто пришли посмотреть, какими пластинками здесь торгуют, или что назначили здесь встречу. Но были и особые приметы, по которым можно было вычислить мента. Например, бегающие глаза. И пусть он говорил какие-то правильные слова, но было понятно, что это – „не свой”, не из нашей стаи человек».

Толкучка на Ленинском проспекте от других отличалась тем, что народ собирался здесь не только по субботам, но и в будние дни.

 

Позже толкучка переместилась на Самотёку, там она продержалась лишь несколько лет. Затем меломаны переместились за город, в лес близ станции Левобережная, что по Ленинградскому направлению.

«Толкучки – это обязательно! – вспоминает Олег Усманов, контрабасист группы „Мистер Твистер”. – Я ездил на толкучку практически каждое воскресенье. Сначала – в Малино, потом – на станцию Левобережную. Менял The Police на The Clash, а их – ещё на что-нибудь…»

«А ещё была толкучка на бульваре, – рассказывает Александр Елин, – между Пушкой и Никитскими Воротами, напротив МХАТа. Я очень хорошо помню, куда убегали, когда приезжали менты, потому что периодически и я от них бегал. Как правило, менты подъезжали с двух сторон, и все бежали по бульвару, чтобы потом рассыпаться в разные стороны: одни забегали во дворы, кто-то на Пушку бежал…»

«Толкучки – это была школа нравственности, честности, достойных отношений между людьми, – считает Игорь Шапошников, – ведь помимо честного обмена там происходило и адское кидалово. Там были люди, которые делали рискованные обмены, чтобы всунуть тебе где-то в тёмном углу запиленную, надушенную духами пластинку. Как только вы договаривались об обмене и передавали диски друг другу, то стрёмный человек, толкающий пластинку, тут же исчезал. И ты уже не знал, где этого человека искать, потому что у этих кидал был график движения по Москве: день – в ГУМе, день – в „Мелодии” на Калининском, день – в „Мелодии” на Ленинском. А если ты и вычислил этого человека, то он делал вид, что тебя не знает и не понимает, о чём речь.

Кроме меломанов, которые с пластинок пылинки сдували, на толкучках бывало много людей, которые пластинки и портвейном заливали, и об пол бросали, и трахались на них. А ведь совершенно новую пластинку можно уничтожить одним движением. Ну, например, падает девушка на вертушку, иголка под давлением проходит через весь диск – и диска уже нет! То есть вещь, которая ещё недавно стоила половину зарплаты, в результате уже ничего не стоит. Естественно, были и скандалы, и драки, с этим связанные, и, чтобы не разгорался скандал, нужно было либо отдавать деньги, либо как-то ещё корректировать отношения.

В то же время я сталкивался на толкучках и с проявлением настоящей взаимовыручки. Например, на Беговой у комиссионного магазина помимо обмена пластинками шла серьёзная фарцовка: шмотки, жевательная резинка, поп-журналы, чуть-чуть порнографии… Эта точка утвердилась потому, что там при облаве можно было легко рассеиваться, бежать в разные стороны: под мост, за угол, через дорогу. Но там присутствовала брутальность, потому что там были очень серьёзные облавы, причём с битьём, с выворачиванием рук. После того как милиция забирала людей, на земле оставались лежать разные предметы. Но никакого мародёрства там не бывало, потому что люди с сочувствием относились к задержанным милицией. Иногда даже находились те, которые говорили: „Я этих людей знаю! Я им всё передам!” Они и собирали то, что оставалось, и действительно передавали».

 

А вообще было, конечно, и много весёлых историй.

«В ГУМе, например, была масса людей, которые с одной и той же пластинкой могли ходить по полгода, – вспоминает Игорь Шапошников. – У меня был знакомый Коля, огромный, двухметрового роста мужик, который прятал свои длинные волосы под рубашку, и у него была одна-единственная пластинка – Jethro Tull „Living in The Past”, с которой он вовсе не хотел расставаться. Он ходил и показывал всем, что она у него есть, ему что-то предлагали за неё, но он в конце концов отказывался, потому что эта пластинка была ему безмерно дорога».

Борис Андреев вспоминал, что на Ленгорах были два друга, над которыми потешался весь комок. У одного были расколотые диски, а у другого – надколотые, и, когда они менялись, между ними завязывались потешные диалоги:

– Смотри, какая у тебя трещина-то!

– А у тебя вообще как надкушено!

Константин Лаптев рассказывал про некоего Алика, одного из «мамонтов» этого движения: «Мы всегда недоумевали: почему у пластинок, которые он предлагал на обмен, всегда были загнуты углы. Мы не понимали: как же так, все же носят пластинки в портфелях, в сумках? И он тоже ходил с какой-то сумкой. Но когда милиция его проверяла, у него в сумке ничего не оказывалось. Потом мы выяснили, что пластинки он прятал на спине, где была ещё одна потаённая сумка. А так как спина все-таки округлая, то углы конвертов слегка оказывались загнуты…»

«А ещё очень много людей сидело по квартирам, – рассказывал Игорь Шапошников. – К ним можно было приехать лишь по телефонной договорённости: надо было сказать, что ты от такого или такого, они ответят:

– Да, мы такого знаем. Приезжайте!

После чего назначалось время. Ты приезжаешь – и люди предоставляли возможность посмотреть, что у них вообще есть. Но это были исключительно варианты приобретения за деньги, а не обмена. Однажды я, например, видел абсолютно пустую кухню, где была одна газовая плита и больше ничего, и эта кухня была по периметру полностью заставлена виниловыми пластинками. Я провёл на этой кухне часа четыре, выбирая диски».

 

В 1985 году произошло невероятное: на первом этаже Дворца культуры имени С. Горбунова меломанам было выделено пространство, на котором они могли легально встречаться, тусоваться и обмениваться пластинками.

«Нам надоело бегать по лесам, по Самотёке, по Ленинскому проспекту, – рассказывает Владимир Обруч, председатель джаз-клуба „Джаз-консилиум”. – На Самотёке, спасаясь от милиции, люди под машины прыгали… В Малине, помню, в мороз, в минус 20 появилась милиция с собаками, и я бежал остановку назад, утопая по колено в снегу… И тогда мы организовали клуб филофонистов в Лобне, в тамошнем ДК. Туда приезжали люди со всех концов Москвы. Но проработали мы там всего два месяца. И после этого нам подфартило: мы познакомились с директором ДК имени С. Горбунова Юрием Никифоровичем Шедовым, и он нам выделил комнату на втором этаже, где были всевозможные кружки, и там мы начали собираться. Нас было четверо, кто организовал на „Горбушке” этот клуб филофонистов: Боря Симонов (в 1990-х он открыл магазин „Трансильвания”), Игорь Шалыгин (сегодня он владеет магазином на „Горбушкином дворе”), Лёша Плюснин (он сейчас живёт в Санкт-Петербурге) и я…»

Желающих обмениваться пластинками оказалось так много, что очень скоро клуб филофонистов занял целое фойе Дворца культуры. Но и там он вскоре стал буквально задыхаться, ведь для того, чтобы попасть внутрь, коллекционерам приходилось выстаивать часовые очереди. Люди терпеливо маялись у входа, ожидая, когда те, кто пришёл раньше, насытятся тусой и освободят пространство в интерьере.

Вскоре пластиночная толкучка захватила периметр Дворца культуры, а затем перекинулась и на аллеи Филёвского парка. В начале 1990-х это уже был громадный рынок, на котором торговали практически всем: пластинками, компактами, видеокассетами, магнитофонами, вертушками, колонками и даже пылесосами. Говорят, сюда регулярно наведывались сотрудники западноевропейских посольств, чтобы отыскать редкие записи, которые уже невозможно было купить у них дома. Несмотря на все попытки дискредитировать «Горбушку», вплоть до своего закрытия в 1998 году она оставалась самым светлым и самым продвинутым местом в Москве для любителей музыки и кино.

Есть мнение, что закрытие «Горбушки» явилось символическим откупным, которое власти России после дефолта 1998 года дали Америке в качестве платы за «кидок» с ГКО. Как известно, когда в августе 1998 года правительство России объявило о дефолте, деньги, поступившие в нашу страну в качестве кредитов МВФ и колоссальных инвестиций в ГКО, исчезли в неизвестном направлении. В итоге правительство РФ обесценило свои долговые обязательства в три раза, а затем и вовсе прекратило все выплаты. Тут-то и пришла кому-то в Кремле «гениальная» идея произвести заклание «Горбушки», как символа российского «пиратства».

Начались омоновские рейды, показательные конфискации товара и уничтожение якобы контрафактной продукции. Потом рынок и вовсе закрыли, а многие из тех, для кого «Горбушка» давно уже стала родным домом, оказались без работы и фактически без средств к существованию. Продавцы пытались пикетировать перед закрытыми дверями Дворца культуры, но их требования услышать никто не захотел.

В 2001 году расположенный по соседству телевизорный завод «Рубин» был перепрофилирован в торговые ряды, которые мгновенно наполнились горбушечной торговой братией. Так родился наследник первой «Горбушки» – торговый центр «Горбушкин двор», который постепенно превратился в крупнейший в России комплекс по продаже медианосителей, электроники, бытовой техники, компьютеров, музыки, видео и софта. Но люди приходят сюда не только за покупками, но и за общением, ведь за долгие годы толкучка стала привычкой. Недаром здесь вновь возродился Клуб филофонистов, который по субботам собирает по нескольку сот человек. Атмосфера «Горбушкина двора» очень способствует доверительному общению, причём разговор о музыкальных новинках часто идёт с теми же интонациями, как если бы говорилось о хороших друзьях или знакомых, или даже о родной семье.

Разумеется, в Москве существовали не только дисковые толкучки, были также специализированные толкучки, где можно было купить книги, радиоаппаратуру, модную одежду.

Символично, что книжная толкучка бурлила у памятника первопечатнику Ивану Фёдорову в Третьяковском проезде. Там можно было отыскать всяческие редкости. Когда в Советский Союз завезли первые ксероксы, тут же наладился рынок ксерокопированных книг. Подпольными тиражами выпускались книги Булгакова и братьев Стругацких, Солженицына и Войновича. Выполненные на хорошей бумаге, имевшие солидные переплёты, сегодня эти книги являются библиографической редкостью.

Дефицитную одежду в советской столице можно было приобрести на толкучке в женском туалете в Столешниковом переулке. Недаром на этом самом месте теперь находится модный бутик.

За импортной радиотехникой люди отправлялись в комиссионный магазин на Садово-Кудринскую улицу. Кстати, именно в этом магазине работал герой Андрея Миронова в фильме «Берегись автомобиля». Там всё так и было, как показано в фильме, плюс толкучка спекулянтов около магазина. Когда «комок» на Садовой закрыли, толкучка переместилась на Комсомольский проспект, где тоже был комиссионный магазин, правда поменьше. Потом толчок и вовсе убрали с глаз долой – на Шаболовку. Там толкучка радиотехники и доживала свои последние дни. Она стала неактуальной, когда граждане бывшей Советской страны получили возможность беспрепятственно выезжать за рубеж.

Можно также сказать, что толкучки во многом сформировали наше поколение. И многие экономисты, которые рулили в 1990-х хозяйством России, первые уроки экономики получили именно там, на толкучках.