Каюсь, что не ангел

Время исповеди. Люди приносят к аналою с Евангелием и выговаривают, исторгают из души временами реальные тяжести, а временами какой-то набор церковнославянских слов, аскетическую риторику, не всегда уместную.

Например, человек на исповеди регулярно перечисляет то, чего у него нет. «Нет терпения», «нет смирения» и так далее. Ловлю себя на мысли: может ли быть такое время, когда ты (я, она, они) сможешь сказать: «Со смирением у меня уже порядок. Только терпения еще не хватает»? Конечно, представить, что время для такой фразы наступит, никто из нас не может. Недостаточность терпения, молитвенной собранности, того самого смирения, которое у всех на устах, но, кажется, никто толком не понимает, что это такое… Отсутствие всех этих добродетелей представляется в виде некоей вечной недостаточности. И я бы убежал со страхом от человека, говорящего о себе, что он «весьма смирен».

Следовательно, рождается вопрос: так ли уж необходимо всякий раз на исповеди повторять эти священные очевидности? По умолчанию они должны быть понятны и исповедующему священнику, и пришедшему на исповедь человеку. По умолчанию вообще многое понятно. А если пришел на исповедь не в первый раз к одному и тому же батюшке, то тем более. Стоит ли, например, женщине, которой за 50, объяснять знакомому священнику, что ей не 19? Вряд ли. Разве что по принципу «а поговорить?».

Так, может, за скобками оставлять временами некоторые очевидные вещи, включая понятную и неизбежную нехватку у всех нас вышеупомянутых добродетелей?

Я просто спрашиваю и ничего не утверждаю.

Покаянные речи мирянина не должны отличаться избытком аскетических терминов: «полное послушание», «сведение ума в сердце», «непрестанный плач о грехах». Есть люди, в устах которых эти слова полны смысла. Но есть люди, которым слова эти произносить нельзя, поскольку ни смысла, ни цены, ни вкуса их они еще не знают. И когда человек говорит, что он «на молитве рассеивается», а «вера у него не огненная», и «сомнения посещают», то все это уместно время от времени, но никак не всякий раз, как затверженное наизусть стихотворение. Тогда лучше просто сказать: каюсь, что я не ангел.

У светлых ангелов вера огненная, молитва нерассеянная, уныния в помине нет, мирского страха и малодушия тоже. Нет усталости. А у меня все это есть. И еще кое-что есть. То есть я хочу быть как ангел, но у меня совсем не выходит. Даже ни капельки. В этом и каюсь. Да что там «каюсь»! От этого разрыва между желанием и действительностью можно впасть в уныние или отчаяться. Хочу жить на небе, а ползаю в грязи, и конца не видно этому болезненному разрыву. Из этого страдания рождается много проблем и, как результат, много отпадших душ.

Вот почему отцы сказали: если увидишь новоначального, который возносится на небо, дерни его за ноги. И вот почему так важно соизмерять (при помощи мудрого совета со стороны и собственного рассуждения) степень личного духовного здоровья с мерой поднятых на плечи подвигов. Непомерный духовный труд способен поломать, покалечить человека. А там, глядишь, и подлинное уныние, и полный отказ от веры. Не дай Бог!

Кроме того, в грехах и недочетах аскетического характера нужно каяться вовсе не в первую очередь. Например, такие грехи, как «не дочитал правило», «пропустил чтение Псалтири», «съел кусок рыбы» и прочее, не имеют право приковывать к себе главное внимание кающегося человека. Люди, как одежда – молью, изъедены ложью, обидами, пустой болтовней (даже не назову ее высоким термином «празднословие»). А еще – ленью, завистью, всяческой суетой. При таком душевном настрое (а исключений мало) попытки духовных подвигов очень похожи на попытки сыграть хорошую мелодию на совершенно расстроенном инструменте. И ноты правильные (читай – аскетические рекомендации), и музыкант хорош (благодать Божия не истощается). Но все равно из-под клавиш звучит какой-то «собачий вальс». И немудрено, потому что инструмент расстроен.

Богу нужна от нас святость, а не неврозы. И принести Ему нужно не чужие слова, пусть даже очень правильные и хорошие, а собственную жизнь, как бы ни была она неказиста. А добродетель, как говорил преподобный Серафим, она «не груша, ее за раз не съешь».

Ненужные сведения

Знакомый священник делится как-то со мной своими мыслями: «Прихожу по вечерам домой, сажусь привычно ужинать и смотрю при этом телевизор. Это как ритуал. Смотрю вечерний итоговый выпуск новостей. А ведь каждый день что-то горит, кто-то тонет, кого-то режут, где-то теракт. Оно и понятно. Мир большой. Греха много. Кругом сложная техника. В одних автомобильных авариях сколько народу ежедневно по всему миру гибнет и калечится! Но я вдруг поймал себя на мысли, что я ем эти новости вместе с ужином. Просто поедаю котлету вместе с катастрофами, салат – вместе с пожарами или наводнениями, чай пью не с печеньем, а с информацией о бытовом насилии или очередном государственном перевороте. То есть я просто ем информацию о смерти и страданиях лично мне не известных людей. И так происходит постоянно. Мне вдруг стало не по себе».

Что ж, мы действительно едим и пьем информацию о чужих смертях и несчастьях. Эта информация входит непременным компонентом в наш ежедневный рацион. Зачем нам это надо? Может быть, вести о чужих бедах на контрасте рождают в глубине наших душ чувство того, что у нас самих все хорошо? Или, может, нам садистически приятно ежедневно узнавать о человеческих страданиях? Тут возможны самые разные варианты ответов, но, очевидно, с нами всеми что-то не так.

Сейчас, когда я пишу эти строки, у меня за окном деревья уже меняют потихоньку зелень на золото. Календарно это все еще лето, но по сути – осень. Теплая, мягкая, грустная. Как и подобает. «Мир» – вот слово, приходящее на ум при виде теплой небесной синевы. Прямо даже как написано: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человецех благоволение» (Лк 2:14). Но стоит мне подойти к телевизору, найти пульт и нажать на кнопку, как через пять минут не останется никакого места для славы Богу и для мира на земле. Благоволения тоже не останется.

Каналы один за другим расскажут мне, какая «звезда» пала жертвой интриг своего сожителя; в каком городе рассекречена террористическая ячейка; сколько россиян больны туберкулезом и в каких аптеках по ночам продают амфетамины. Короткая и дивная пора той «осени первоначальной», Тютчевым воспетой, будет опротестована и изгнана из моего сознания нарезкой самых агрессивных новостей. Картина мира в моей голове приобретет характер взвинченный и тревожный. «Шеф, все пропало!» – так и захочется закричать. И добавить вопросительно: «Куда катится мир?» А между тем голубого неба и желтеющей на его фоне листвы никто не отменял. Да никто и не в силах это отменить. Просто голова моя забита ненужной информацией, и от этого «сердцу тревожно в груди». Паника, уныние, приступы отчаяния и страха перед завтрашним днем – все это и еще что-то с легкостью поселяется в душе человека, стоит только найти пульт и начать жать на кнопки.

Я знаю, вы скажете: «Что ж теперь, совсем не знать, что в мире происходит?» И ваш вопрос будет насколько справедлив, настолько и закономерен. Но только я хотел бы вам сказать, что подлинных знаний о мире и о том, как и чем он живет, мы и так не получаем из «колбасных» обрезков, именуемых новостями. Мы с вами смотрим на мир глазами выпускающего редактора того телеканала, на котором мы остановились. И оценки в информации, как правило, уже расставлены. Да и сам подбор информационных поводов совершен без нашего участия. Есть вообще нешуточная вероятность, что заготовки новостей делаются буквально в одном месте и раздаются из одних рук, так что и немецкий, и аргентинский, и австралийский зритель увидят сегодня вечером одно и то же видео, только озвученное на их родном языке. Где уж тут объективность и глубокое знание?

Стоит отличать знание от информированности, как, кстати, и мудрость от знания. Это довольно разные понятия. Древние люди, говорит святитель Николай Сербский, все понимали, но мало знали по сравнению с нами. То есть у них не было тех голых знаний, которыми пестрят сегодняшние учебники и справочники: сколько километров от Земли до Луны? Сколько озер на планете? И прочее. Но у них была мудрость.

Затем произошла замена мудрости знанием. Человек стал сплавлять металлы, селекционировать растения и животных, переплывать моря… Его кругозор расширился, и фактически он стал знать больше. Он стал больше знать, но меньше понимать. И при сохранении этой тенденции человек неминуемо приходит в то состояние, когда ему многое открыто, но он уже ничего не понимает. Самые главные смысловые вещи, а именно: зачем он живет? Что будет после смерти? Что в жизни самое важное? – человек уже не способен понять.

Так мудрость вытесняется знанием, а знание, в свою очередь, сменяется сведениями. Обилие сведений не сделает тебя ни мудрецом, ни ученым. Разве что сплетником и разносчиком слухов. Новости – это информация как раз последнего свойства. Новости не делают умней и тем более мудрей. Они отнимают время, тревожат душу, формируют лоскутную картину мира, состоящую из катастроф, и… все.

Но, может, стоит читать газеты – хотя бы для того, чтобы жалеть мятущееся человечество? Может быть, хотя бы сострадание рождается в душе от ежедневного узнавания о мирских бедах? Может быть… Может быть…

На Афонской горе в первой половине XX века жил и трудился в молитве монах по имени Силуан. Святой Силуан Афонский – так называем мы его сегодня. Этот человек, родом из тамбовских крестьян, имел дар слезной молитвы о всем мире. Этому монаху было открыто то, что знал апостол Павел, когда говорил: «Знаем, что вся тварь (то есть все творение) совокупно стенает и мучится доныне» (Рим 8:22). После грехопадения Адама мучится и стонет все живое на земле. Этот стон слышал апостол Павел, и его же слышал Силуан. В ежедневных молитвах он просил Бога помиловать всех жителей Земли: живых, усопших и даже не родившихся. Со слезами молился он, чтобы все люди Земли в Духе Святом узнали Господа. И вот однажды кто-то из монахов сказал отцу Силуану, что читает газеты и узнает о страданиях современного человечества оттуда. И после чтения, мол, ему легче молиться с состраданием о людях, живущих в миру. На это Силуан ответил так: «Душа, когда молится за мир, без газет лучше знает, как скорбит вся земля. Как может душа от себя знать, что творится в мире? – газеты пишут не о людях, а о событиях, и то неверно. Они приводят ум в смущение, и правды из них все равно не узнаешь. А молитва очищает ум, и он лучше видит все».

Я не зову вас ни к какому радикализму – вроде выбрасывания телевизора. Но лишь предлагаю дать себе отчет в том, зачем мы раз за разом отверзаем двери ушей и глаз для очередной порции сведений о событиях, нас прямо не касающихся. Неужели мы действительно любим мир и подпитываем чувство жалости к нему кадрами очередной катастрофы? Или, может, мы просто боимся тишины и тех мыслей, которые она с собой приносит? Может, просто у нас нет навыка сидеть тихо и молча, думая при этом о чем-то важном? Это действительно великое искусство – сидеть в тишине и думать о серьезных предметах. Никто, кажется, нас этому не учил.

И вот, пока мы не научимся думать в тишине и ловить редкие часы или минуты спокойствия, мы обречены намазывать кадры очередной катастрофы на свой вечерний бутерброд. Обречены поглощать сведения о пожарах и перестрелках, никого толком не жалея и ничему уже не удивляясь. У этой неестественности есть только один защитный аргумент, а именно: ей подвержены миллионы. Но это слабое оправдание, поскольку в вопросах правды и истины нет процедуры голосования и победы большинства.

«Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих» (Мф 4:4). Так ответил Христос дьяволу в пустыни на первое искушение, давая попутно всем нам и ясный взгляд на человеческую природу. Она двояка. Ей нужен хлеб, и ей же нужно Божие слово. В отсутствие чего-то одного человек либо быстро гибнет, либо, продолжая существовать, перестает быть человеком. Боюсь, современный человек, такой, каким мы его видим и знаем, все меньше чувствует голод Божиих слов. Человек есть хлеб, а вместо слова Божия питается информацией. Такую замену то ли изобрел он сам себе, то ли ему ее подсунули, а он не заметил. Вместо утренних молитв – утренняя газета. Вместо вечерних молитв – выпуск телевизионных новостей. В таком режиме живут уже несколько поколений постхристианского мира. Журналистика не только силится быть неофициальной четвертой властью, но она еще и оспаривает у слова Божия право питать духовно бессмертную человеческую душу.

Стоит отследить это явление в своей собственной жизни, а практические выводы придут сами, по мере раскрытия духовных глаз.