Глава 20

Кайса Вуори, молодая крепко сбитая девица мещанского звания, шла по улице, гордо подняв голову, украшенную модной шляпкой, о которой еще недавно и помыслить не могла. Да, впрочем, многое стало полной неожиданностью в ее, казалось бы, предопределенной судьбе. Что может быть неожиданного в скучном и предсказуемом существовании таких, как Кайса? Одна надежда на то, что Бог услышит молитвы и пошлет работящего и непьющего мужа, чтобы с ним прожить до старости, работать не покладая рук, растить детей и радоваться каждой лишней копейке в доме. Но Господь оказался намного щедрей, чем она предполагала. Он явил ей истинное чудо в виде барона Теодора Корхонэна, ворвавшегося в жизнь девицы Вуори стремительно и ярко, подобно фейерверку, который она видела на Рождество в Выборгском замке. Она и опомниться не успела, как чудовищная страсть барона смела преграду добродетели. Поначалу, как всякая девица, она пугалась и плакала. Ей было стыдно смотреть в глаза соседям, она боялась презрения и насмешек.

Однажды она вот так же шла по улице, и один из мальчишек, грязно обругав девушку, кинул в нее камень. Через мгновение свора сорванцов с радостным и глумливым улюлюканьем окружила Кайсу. Ей пришлось спасаться унизительным бегством. Барон, заметив на лице любовницы слезы, потребовал сообщить все подробности гнусного происшествия. Расправа последовала мгновенно. Несчастного озорника постигла ужасная участь – неизвестные злодеи избили его и бросили умирать в придорожной канаве. Мать погибшего выла на всю улицу, обвиняя Кайсу ходила в околоток, но там ей дали понять, чтобы она запрятала свое горе подальше и держала язык за зубами. После этого происшествия уже никто не рисковал высказываться в адрес девушки и только бросали злые взгляды, да и то украдкой.

Барон купил любовнице дом, обставленный с варварской пышностью, в той части Выборга, что называлась Салаккалахти, что означает «Залив салаки», прямо за Рыночной площадью, положил ей содержание. Теперь она могла позволить себе все, что душе угодно. Кайса зажила королевой. Почти каждую неделю Теодор приезжал из своего глухого поместья и навещал ее. А когда баронесса с сыном отправились в долгое путешествие за границу, и вовсе зачастил. Однажды он увез девушку на «Сиреневую виллу», где она несколько недель хозяйничала на половине барона. Ей подчинялась прислуга, она разъезжала в карете, сиживала под фамильными портретами Корхонэнов. Барон любил ее и не скрывал своих чувств. Да и как можно не любить ее, такую плотненькую, крепенькую, быструю, горячую! Она не говорила много умных слов, как жена, зато как славно, как горячо дарила ему ласки. Со слов Теодора девушка узнала, что супруга барона совершенно никудышная! Да и сынок уродился ненормальный, с детства не в себе. Разве можно такому оставить все состояние, поместье? Нужен здоровый наследник, а где его взять? Вдруг жена опять родит урода? Слушая барона, Кайса вся внутренне дрожала. Неужто он готов развестись? Неужто он женится на ней? Просто волшебство какое-то! Она стала молить Бога о ребенке, понимая, что это может в корне изменить ее положение и определить решение Корхонэна. И вот теперь она гордо и смело, не стесняясь своего живота, вышагивала по улице, зная, что ее ждет счастливая перемена. Барон ей твердо обещал, а он слов на ветер не бросает. Кайса в тот момент совершенно не думала ни о баронессе, ни о ее сыне, о том, что их судьба может в одночасье совершенно перемениться. Словно они безвольные куклы, которым ничего не остается, как смириться с решением главы семьи. А он отправит жену в монастырь, или обратно к родне, или вовсе бог знает куда, а сына в дом для умалишенных – и все дела! Вуори не сомневалась, что так оно и будет. Кто осмелится перечить Корхонэну? Какая сила может ему противостоять?

Кайса внимательно примечала, кто поклонился, кто отвел глаза и сделал вид, что не видит ее. Ничего, вы еще в ноги будете бросаться! Я вам припомню ваши косые взгляды! Вот околоточный, морда красная, глаза оловянные, с утра уже на грудь принял.

– День добрый, сударыня! – полицейский козырнул. – Скользко тут, пожалуйте ручку, переведу вас на другую сторону. А то, не дай бог, поскользнетесь!

Вуори с достоинством подала руку и, тяжело переваливаясь, перешла на другую сторону тротуара.

– Благодарю!

– Доброго здоровьица!

Околоточный подобострастно поклонился. Кайса улыбнулась и поплыла дальше, аккуратно ступая, чтобы не пачкать подол дорогого платья.

Дни летели стремительно, весеннее солнце неумолимо разрушало остатки зимы. Снег сошел, задержавшись только в лесных закоулках. Тепло разрушило ледяной покров залива, и волны, снова вырвавшись на свободу, с радостным плеском лизали берег. Воздух можно было пить большими глотками. Пахло сырыми стволами, первой травой, влажной землей. Садовник и приданные в помощь дворовые правили мост, соединявший поместье с соседним островом, возделывали огород и сад. Зима в этот раз пощадила яблони, которые остались целы и не вымерзли, как обычно. На смородине уже набухли почки, обещая богатый урожай. Лайен, как угорелый, носился по поместью, гонялся за птицами, бросался в лужи. Аглая радовалась цветению природы, но на душе ее лежал холодный тяжелый камень. Генрих не поправился, чудодейственные китайские снадобья, на которые она так рассчитывала, приносили только временное облегчение. И самое ужасное, что Генрих стал их рабом. Только настои и отвары этих растений помогали ему сохранить человеческий облик, побороть приступы безумия. Теперь ей приходилось постоянно навещать столицу и там, по тайному адресу, полученному от китайца, покупать новые порции трав. Картины, в которых Генрих все чаще находил утешение, одновременно и повергали в ужас, и восхищали ее. Баронесса была уверена, что ее сына ждет слава великого художника, но она боялась, что вместе с известностью выйдет на свет правда о душевном состоянии автора. Поэтому Аглая Францевна предпочитала хранить все в глубокой тайне. Муж надеялся, что огромные деньги, потраченные на поездку и лечение, не пропали даром. Поначалу ему показалось, что мальчик как будто здоров. Но это заблуждение скоро развеялось. Однажды барон со свойственной ему бесцеремонностью ворвался в подвал дома, где сын оборудовал себе мастерскую. До этого Корхонэну не довелось толком разглядеть «мазню» сына. То, что он увидел, повергло его в ярость и злобное отчаяние. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять – Генрих не только не поправил своего душевного здоровья, но его болезнь приняла более изощренные формы, его сознание порождало такие образы, от которых у нормального человека волосы вставали дыбом. Теодор был вне себя, попавшиеся под руку полотна тотчас же полетели в огонь или были растерзаны в клочья. Генрих, весь трясясь, с пеной у рта, с искаженным лицом, бессильно взирал на то, как огонь пожирает лики неведомых существ. Генриху казалось, что это он горит, что это его существо пылает невыносимым огнем, горит и превращается в пепел. Потом последовал тяжелый и долгий приступ болезни.

Аглая внимательно наблюдала за тем, как складываются отношения отца и сына. Теодор, по-видимому, уже утратил надежду на то, что из Генриха вырастет настоящий мужчина, наследник титула и поместья, как он это себе представлял. Невысокий болезненный юноша вызывал у барона только раздражение. Генрих отчаянно хотел любви отца, его поддержки, хотя бы дружеского участия и понимания. Но ничего этого не было и в помине. Отец и сын оказались так далеки друг от друга, что никакая сила теперь была не способна их соединить. Аглая много раз пыталась говорить с мужем, объяснить ему, как важна для Генриха его любовь и помощь. Но Теодор оставался глух к ее мольбам. Сильные и здоровые не в состоянии понять отчаяние и беспомощность больных и слабых. Барон уже принял решение.

Однажды в солнечный, погожий и безветренный день Генрих, взяв с собой Юху-Без-Уха, решил плыть на лодке в сторону острова Ловушка. Он вознамерился всенепременно доказать и себе, и в первую очередь отцу, что он не боится ничего, он способен быть таким же, как и он, смелым, ловким, сильным. Ему не страшны волны, острые коварные камни, ветер. Генрих хотел во что бы то ни стало пристать к острову в том единственном месте, где это было возможно. Когда Аглая узнала о затее сына, она побелела, но по лицу сына поняла, что его не отговорить от опасной задумки. И когда юноша и его спутник двинулись к пристани, она взмолилась к мужу:

– О господи! Теодор! Разве вы не понимаете, что он все это затеял ради вас? Ради того, чтобы вы увидели в нем человека, достойного вашей любви и уважения! Он же погибнет, если вы не остановите его!

Барон сидел за письменным столом в своем кабинете и угрюмо разбирался в домашней бухгалтерии. Он мрачно выслушал жену которая прервала его занятие, чертыхнулся, с раздражением рванул недописанный листок. Клочья бумаги полетели в разные стороны. Машинально полстраницы он сунул в карман сюртука, туда же отправился и надломленный огрызок карандаша, коим барон правил расчеты. Огромными шагами Теодор двинулся за незадачливым сыном. Черт побери этого дурачка с его идеями и картинами, с его вечными метаниями и мучениями!

Аглая бежала следом, жалобно причитая. Прислуга бесстрастно наблюдала неприличную сцену. Теперь подобное случалось часто.

– Оставьте меня, ступайте обратно! – резко прикрикнул барон на жену, когда они по берегу залива подошли к сараю, где хранились лодки и снасти. – Я, так и быть, отправлюсь с вашим любимцем и покажу ему, как должен управляться с лодкой настоящий мужчина, а не жалкий хлюпик, каким вы его воспитали!

Баронесса с тоской смотрела мужу вслед, не подозревая, что видит эти огромные плечи, эту мощную шею в последний раз.