52. В России без любви

Когда Джулиан проснулся наутро после их второй ночи в России, настроение у него было мерзкое, хотя он старался этого не показывать. Даже с тяжелого похмелья и, очевидно, в противоречивых чувствах насчет предыдущего вечера, как сейчас, он всегда пытался изображать насмешливое, полуотстраненное безразличие, будто ему похуй целиком и полностью.

– Могла бы и подождать, дорогая, – сказал он, когда удалось сфокусировать мутный взгляд и осмотреться.

Малика уже какое-то время не спала и успела заказать завтрак. Сидела в невозможно толстом и пушистом белом халате, подбирала крошки от круассана и попивала минералку.

– Тут еще куча булок, на десятерых прислали, – сказала она. – Но, боюсь, то, что осталось от кофе, уже остыло. И к стопкам с малиновой водкой я не прикасалась, можешь выпить, если хочешь.

– Закажи еще кофе, а? – брюзгливо велел он. А затем, возможно осознав, что тон получился не насмешливый и полуотстраненно-безразличный, как ему нравилось, добавил: – В смысле, будь ангелом. – Он вылез из постели и отправился в ванную, прихватывая по дороге стопку с водкой.

– Ой-ёй-ёшки! Хорошо как. Куда лучше, чем “Кровавая Мэри”.

Джулиан был гол. Мужчины позволяют себе такое, подумала Малика. Не то чтобы она много с кем перебывала в постели, но успела все же заметить, что они словно бы всегда готовы шастать по спальне, помахивая своим добром. Она себя так вести не стала бы – и задумалась, много ли женщин повело бы себя так. Слишком уж привычно, что тебя оценивают.

Впрочем, Джулиан был в неплохой форме, лишь небольшое брюшко, и Малика забеспокоилась бы, не будь пуза совсем никакого. Любой мужик, у которого кубики при его-то полтиннике с лишним, – либо кинозвезда, либо конченый обсос с переизбытком свободного времени. Возможно, конечно, и то и другое разом.

Она слышала, как он мочится. Это еще одна подмеченная ею особенность. Мужчины не закрывают дверь. Иногда даже если гадят, что для Малики абсолютно за пределами допустимого. Она задумалась, что, возможно, это как-то связано у них с разметкой территории. Как стряхивать на пол.

Джулиан появился из туалета с полотенцем на поясе, а не в банном халате. Малика этому обрадовалась. В полотенце он выглядел довольно мило, а в халатах имелось что-то женское, на женщинах они сидят определенно выигрышнее, чем на мужчинах. Если придется трахаться, – а она подозревала, что, скорее всего, придется, – так будет убедительнее смотреться, что ей этого хочется.

Штука вот в чем: Малика знала, что накануне вечером они пересекли Рубикон. Она это понимала даже из того, как он теперь на нее смотрел. С налетом подозрительности. С налетом враждебности. Возможно, с налетом уязвимости – но лишь возможно. От уязвимости он все же старался держаться подальше.

– Заказала? – внезапно спросил он.

– Что, прости?

– Кофе? Ты заказала кофе? Мне нужен кофе. Прошлой ночью пил с русскими. Если вдруг не помнишь.

– Да. Помню.

К сути дела он перешел быстро. Они пили с русскими прошлой ночью, и он со своими спутниками, своим “начальством”, как он их назвал, обсудил очень много чего.

– Помню очень отчетливо, – продолжила Малика и добавила вполне осознанно: – Потому что была трезвая.

Она заказала кофе. Джулиан осушил еще одну стопку водки. Малика пожалела, что не выпила ее сама, – не потому что ей хотелось, а чтобы не досталась Джулиану. Пьяным его в этом разговоре она видеть не хотела.

– То есть ты теперь в курсе, – проговорил он.

Переспрашивать, что он имеет в виду, не было нужды.

– Да. Теперь я в курсе.

Оно в основном и так было ей понятно. Если работаешь в интернет-коммуникациях и твой начальник везет тебя в Россию на встречу с начальством, ты понимаешь, что работаешь не в обычной маркетинговой компании. Ужин накануне преобразил неуютные подозрения в вопиющую действительность. Не кампания косвенного влияния это: русские буквально правили бал.

– “Сэндвич-коммуникации” – инструмент российского шпионажа и скрытой пропаганды, – сказала Малика, – а ты, по сути, российский агент.

Джулиан сел напротив нее за маленький столик для завтраков. Отломил кусок сдобы с абрикосом и съел его. Затем облизал кончик пальца и принялся собирать им хлебные крошки и чешуйки с крахмальной льняной салфетки. Подобрав последнюю, он подался вперед и поднес палец к губам Малики – жирный кусочек булки налип на лоснившийся кончик. Жест вышел агрессивный – жест обладания и силы. Требование, чтобы она приняла его палец с прилипшей к слюне крошкой к себе в рот.

Она подчинилась, встречая его холодный взгляд таким же своим. Он сунул палец ей в рот, она его пососала, и ей удалось никак не выказать тошнотворного омерзения, какое она ощутила.

– Да и ты, моя милая. И ты, – наконец произнес он, извлекая палец, теперь уже мокрый от слюны Малики, а затем, прежде чем сунуть его себе в рот, добавил: – Ты тоже российский агент.

Малика понадеялась, что держит свой стойкий невозмутимый взгляд, но понимала: если ей удалось – это небольшое чудо, поскольку вообще-то она чуть не обделалась.

Нехилая история.

Малика позволила своей тяге к интриге и приключениям втянуть ее во все это, думая, что успеет нажать на тормоза и выбраться, если станет страшно. Но вчера вечером он сознательно наддал скорости. Он сделал ее сообщницей. Целиком. Жуткая правда состояла в том, что она действительно российский агент, если не выдаст все это властям. И отсюда и далее виновна в равной мере с Джулианом.

Зачем она это сделала? Из-за чертовой дурацкой бравады, вот зачем. Бля. Ну почему не поехала на год с рюкзаком в Южную Америку, как все остальные девчонки?

Если ближе к сути: зачем он это сделал? Он же мощно рискует. Рассказал младшей сотруднице свои жутчайшие секреты, пусть даже у них романчик. Сознательно втянул ее в самую сердцевину своей сети интриг, якшается с преступниками и шпионами прямо у нее на глазах. Ужасно безрассудно. Безумно. Зачем?

Судя по всему, ответ здесь может быть только один. Он хотел привязать ее к себе. В Малике имелось немало тщеславия. И она понимала, до чего глупо могут вести себя мужчины, когда мнят себя влюбленными. Возможно, Джулиан уловил ее крепнувшие сомнения в их связи. Учуял ли он, что его чары над ней развеялись? У него была к ней тяга, как ей казалось, – или, во всяком случае, эгоистичная собственническая влюбленность в нее, единственное романтическое чувство, на какое, предполагала она, Джулиан способен. Ему хотелось ее удержать. А устроить все так, чтобы она не могла его бросить, не скомпрометировав себя, – что может быть лучше? Запереть ее на замок тайны столь серьезной, что с каждой следующей секундой хранения этой тайны Малика становилась все ближе к Джулиану.

И все сработало.

Она увязла. Совершенно увязла. Это Россия, чертова Россия, и она влипла в самое гнусное, что есть в этой стране. В беззаконное, безнравственное, бессердечное, преступное. А Джулиан смотрел на нее поверх корзинки с плюшками, и Малика понимала, что если выкажет хоть тень чего бы то ни было, кроме воодушевленного согласия, если утратит его полное доверие, уехать отсюда ей не удастся – в этом она почти не сомневалась.

“Кошмарная трагедия, миссис Раджпут. Виню в ней себя. Малика настояла на самостоятельном осмотре достопримечательностей. Я ее предупреждал. Такая вот красивая девушка, как она… Надо было настоять. Ее похитили. Бог его знает кто. Остается только молиться, чтобы не секс-торговцы. Делаем все, что в наших силах…”

Далее – краткая суета, посольство, пресса. Пара британских полицейских вылетит в Россию помочь с расследованием. А затем о ней постепенно забудут, пока не останется лишь память родителей и друзей, ежегодные встречи в футболках “Найдите Малику” и обещания, что они никогда не перестанут надеяться.

Джулиан был на такое способен. Малика так считала. Он из тех, кто любит власть, особенно над женщинами, к которым его тянет и которыми он хотел бы владеть. Лучший вариант власти – трахать их когда заблагорассудится и пусть украшают вечер, когда им велено. Но если с этим незадача, наблюдать, как женщину утаскивают из твоих гостиничных апартаментов русские бандиты, может оказаться вполне приятным утренним занятием.

Малика понимала: нужно шевелить мозгами. И шевелить хорошенько. Он знал, что она сообразительна. И соображения ей хватит, чтобы понять: одно то, что она сидит у него в спальне, делает ее по крайней мере пособницей в невероятно серьезном преступлении. То, что она на него не стучит, удваивает преступление. А то, что продолжает на Джулиана работать, полностью осознавая характер его дел, превращает Малику в полноценную преступницу.

Оттолкнуть его она не могла – искренне считала, что это смертельно опасно. Но и приникать к нему чрезмерно рьяно нельзя. Он в такое ни за что не поверит. Надо проявить кое-какой страх, кое-какие сомнения, а также крепнущий пыл и воодушевление. И надо показать, что она под впечатлением. Изумлена. Возбуждена от всего этого. Возбуждена от Джулиана. Это защитит ее лучше всего.

Раздался стук в дверь. Малика вздрогнула. Что за бля? Господи! Сколько она медлила? Они уже пришли за ней?

Джулиан улыбнулся. Ему явно нравилось смотреть, как женщина выбита из седла. Напугана.

– Это кофе, – проговорил он с самодовольной томной ухмылкой. – Спаситель.

Они предоставили персоналу делать свое дело – выкатывать тележку с завтраком. Джулиан не увлекался завтраками.

– Оставьте кофе, и все.

Когда они ушли, он налил себе чашку. Только себе. Ей – нет. Никакого тебе Мистера Миляги, пока она не пройдет испытание. А если не пройдет – никакого Мистера Миляги, точка.

– Ну? – спросил он. – Что думаешь?

Вопрос подарил Малике стратегию. Все упирается в секс и власть. Ей выпала возможность предложить ему и то и другое – и наилучший, самый убедительный знак своего подчинения.

И это даст ей еще немного времени прикинуть варианты.

– Мальчишки девчонок про это спрашивают разве не после того, как выебут?

С этими словами она позволила халату распахнуться на себе.

Даже секс стал иным по сравнению с предыдущим разом. Джулиан был чуть жестче, малость грубее. Ни в коей мере не злоебля, но, несомненно, ебля силовая. Резкая. Само собой, у Джулиана было масштабное похмелье.

Когда все завершилось, он пошел налить себе кофе. Теперь уже принес чашку и ей.

– Ну? – повторил он.

– Что – ну? – отозвалась она, изображая довольное чувственное посткоитальное потягивание. – “Это было обалденно” – что еще.

Что такого в еще одной лжи?

Она видела, что ему это приятно. Мужчины и впрямь не способны определить, что девушка прикидывается. Во всяком случае, этот не способен.

– Ну. Что ты думаешь?

Вот теперь она была готова. Над ответом она работала, пока он трудился, лежа на ней.

– Я пыталась сообразить, сколько законов мы нарушаем. Список составляла, ты понимаешь – такой у меня упорядоченный математический ум. Начиная с мелочей. Сознательное распространение заведомо ложной информации – преступление? Или это всего лишь доносят в Комитет рекламных стандартов?

– Хм-м. Не уверен, – сказал он, присев на край кровати, и сунул властную руку под одеяло и на бедро Малике. – Возможно, преступление, если совершать это по поручению официальной кампании перед референдумом. Но им придется это доказать. В смысле, что есть ложная информация, вообще говоря?

– Вранье? – подсказала Малика. – Мы рассылаем заведомые враки людям в их Фейсбуки и распространяем их в Твиттере.

– Ой, ну зачем сразу враки, фонарик, – отозвался Джулиан с деланой печалью. – Такое гадкое слово – и до чего обманчивое. Что такое враки, в конце концов? Если есть враки, значит, должна быть правда, а нам всем известно, что правда – это миф. Совершенно субъективное понятие, абстрактный идеал.

– Ну хорошо. Это назовем хулиганством, – с улыбкой сказала Малика. – Ой-й, смотри, они еще пару стопок малиновой водки принесли вместе с кофе, и на этот раз я хочу одну себе!

Она игриво ткнула его кулаком, и он забрал стопки с кофейного подноса.

– Но мошенничество на выборах – уж точно преступление, – продолжила она. – “Круши Союз” – это же, по сути, филиал “Англии на выход”, верно?

– О, разумеется. Мы его основали. Мы им управляем.

– В смысле, братцы Сталины им управляют.

– Да, через меня. Но прикидываются независимыми. Мозговой трест, прости господи.

– То есть это мошенничество, – сказала Малика, опрокидывая стопку в себя. – Потому что эдак Томми и Резакс оказываются далеко-далеко за пределами допустимых бюджетов.

– Ну хорошо. Это преступление. Одно. А еще что?

– Ну, нахер мелочевку, давай сразу по-крупному, э? – отозвалась Малика. – Содействие иностранной силе во влиянии на британские выборы. Враждебной иностранной силе.

Джулиан расплылся в этой своей хулиганской улыбке. Постепенно возвращался к себе обычному – самодовольному и радостному.

– Ой, мы не содействуем им во влиянии. Мы содействуем им в управлении.

– А это, как ты догадываешься, предательство родины.

– Предательство родины? А что, есть такая тема до сих пор? – спросил он. – В смысле, ну ты понимаешь, в глобальном неолиберальном мире?

– Да. Думаю, все еще тема. И все еще преступление.

– Вот мы злодеи-то.

– Господи, я думаю, что это, может, даже преступление, за которое предусмотрена высшая мера.

– Ой-ёй-ёшки два раза.

Малика взяла с прикроватного столика телефон, набрала вопрос.

– Нет, тут все нормально. За предательство родины людей перестали вешать в 1998-м. Но все еще можно получить пожизненное.

– Это нам совсем не годится.

Джулиан широко улыбнулся и уткнулся носом Малике в плечо. Он начал верить, как Малике казалось, в то, что она – его человек, и ей необходимо, чтобы он в это верил. Это вопрос жизни и смерти. Во всяком случае, пока они не вернутся в Британию.

Она решилась на couˆp de grace.

– Ну а если я в игре, – сказала она, – какая у меня доля?

Джулиан был в восторге.

– Умничка, девочка! Молодчина! Гениально. Я знал, что ты за меня. И потому уже открыл счет в одном швейцарском банке на твое имя.

– Да ладно!

– Да!

– Бля, Джулиан. Ну ты вообще гад!

Некоторый огонь в голосе даже изображать не пришлось, потому что, по правде говоря, вопреки тому, что отношение к Джулиану у нее менялось, она в определенной мере зажглась. Он был чрезвычайно опасным человеком, и она мало-помалу стала считать его общество все более неприятным, но своего рода стиль у него имелся. Ей хотелось приключений, и вот она сидит в Санкт-Петербурге, и ловкий преступник сообщает ей, что на ее имя теперь открыт счет в швейцарском банке, – это будь здоров какое приключение. Маму от всего этого с души бы воротило.

– Еще какой гад, моя дорогая. Да и ты. На том счете четверть миллиона швейцарских франков. Твой квартальный бонус.

Он пошел к своему чемоданчику. По-прежнему голый, заметила Малика. Большой человек с хуем наперевес. Явно же власть показывает. Вернулся со старомодной чековой книжкой.

– Они там у себя в Швейцарии по старинке все делают, ты понимаешь. Настоящая книжечка, – сказал он, вручая ее Малике, – с твоим именем на ней. Ну не милота ли?

Малика открыла ее. Деньги вписаны, все точно. Невероятная сумма. Но больше всего ее поразила дата внесения средств. И город, где оно было произведено.

Не Цюрих, как она ожидала, а Женева.

– Джулиан? Ты открыл счет месяц назад. В…

– Да. Именно. Я открыл его в выходные нашего первого свидания.

Довольно ошеломительное откровение. Сколько в нем высокомерия. Сколько самоуверенности.

Она понимала, какая тут уместна реакция, и потому повисла у него на шее и крепко поцеловала.

– Спасибо. Спасибо. Спасибо, – сказала она прямо ему в рот. – О боже, ты это в Женеве сделал! Ты знал, что мы в этом деле будем вместе. Миллион годового бонуса! Спасибо! Спасибо! И ты знал всю дорогу!

– Ой, да конечно знал, фонарик. Я ж разбираюсь в тебе.

Нет, нихуя не разбираешься, подумала она.