До встречи с Вулфманом, томимая одиночеством, в отчаянии я решилась на безрассудство, отлично понимая, что совершаю глупость. Причиной стали мои бесплодные попытки воскресить воспоминания о прежней, утраченной жизни. Все тщетно. Стоя на коленях возле кровати, прижавшись лбом к стене, я кусала губы, чтобы не зарыдать. Из памяти будто стерлись лица и голоса родителей, мое отражение в трюмо, когда папа покрасил детскую в бледно-розовый, а мама выкрасила оконную раму в кремовый… Голова норовила взорваться от напряжения, микрочип начисто блокировал самые дорогие воспоминания, душил меня в приступе психологической астмы.

И я сдалась. После череды попыток опустила руки.

Как-то раз, задыхаясь от одиночества, накинула теплую куртку и отправилась на улицу. Близился вечер, кампус практически опустел, студенты спешили домой обедать. Мой путь лежал через всю территорию на восток, где располагалась санчасть. Я вознамерилась отыскать медсестру, которая встретила меня в Вайнскотии и помогла пережить мучительные последствия телетранспортации. Имя женщины выветрилось из головы, но я хорошо запомнила ее лицо: на вид лет тридцать, заправленные за уши русые волосы, добрый и вместе с тем настороженный взгляд – «Не задавай лишних вопросов, Мэри-Эллен Энрайт. Просто уходи».

Я спросила дежурную, кто из медсестер соответствует описанию, но та лишь отрицательно покачала головой: нет, она понятия не имеет, о ком речь.

– Можно я сама ее поищу? Хочу поговорить. Это очень важно.

– Сейчас в санчасти никого нет, – объяснила дежурная. – Врач на вызове – за пределами кампуса.

Я оглядела пустующий приемный покой – тесную комнатушку с тремя стульями. (И, представляете, с пепельницами!) Помещение насквозь провоняло лекарствами, больницей и сигаретным дымом; из ближайшей палаты доносился надрывный кашель. В университете бушевала эпидемия азиатского гриппа – несколько девушек из Экради-Коттедж тоже заболели.

Заметив мою растерянность, дежурная повторила, что не понимает, о ком речь, хотя знает всех местных медсестер.

Я упорно отказывалась смириться.

– Вы уверены? Не возражаете, если я сама поищу? Где тут сестринский пост?

Дежурная вытаращила глаза:

– Сестринский пост? Здесь?

– Ее звали… – Я отчаянно пыталась вспомнить, прорваться через непреодолимый барьер сознания. – Что-то созвучное Имоджен. Ирма?

Дежурная отреагировала мгновенно. Молниеносно.

– Имоджен? Ирма? Таких точно нет.

Меня словно током ударило. А вдруг та, кого я ищу, прямо передо мной?

Туман в голове рассеялся. Да, это она. Значительно старше, чем мне почудилось, – примерно мамина ровесница, волосы (русые) спрятаны под белоснежной накрахмаленной шапочкой. В санчасти было холодно, поэтому она набросила на плечи мешковатый кардиган, скрывавший белый форменный халат и бейдж. Но именно эта женщина – медсестра – помогла мне очнуться в первый жуткий час в Зоне 9.

– Вы меня не помните? Мэри-Эллен Энрайт? Вы так по-доброму отнеслись ко мне, когда меня привезли.

Дежурная ответила резко, с безжалостным смешком:

– Мисс, я же сказала, нет. Впервые вас вижу. А теперь вам лучше уйти.

– Но разве вы не Имоджен или Ирма? Умоляю.

– Уходите.

– Ирма Казински… Нет, Кразински.

– Мисс, предупреждаю, если вы не уйдете, я вызову охрану.

Женщина свирепо уставилась на меня. Она сделала ударение на слове «охрана», давая понять, что в действительности подразумевает нечто иное, куда более страшное, – Ликвидация, ЛАД, испарение.

На мгновение я застыла как вкопанная. В дрожь бросало от перспективы снова вернуться в Экради-Коттедж – одной.

– Послушайте, я здесь совсем одна, без друзей, без родных. Меня звали… нет, меня зовут Адриана Штроль, а вовсе не Мэри-Эллен Энрайт. Меня направили… привезли сюда из САШ-23… Может, вам известно, кто я? Умоляю, расскажите.

Лицо Ирмы сделалось непроницаемым. Зрачки сузились, как у слепой. Губы сложились в зловещую ухмылку.

– Мисс, вы бредите. Думаю, у вас жар. Увы, положить вас некуда, санчасть переполнена пациентами с гриппом. Слышали про эпидемию? Вам лучше уйти, пока вы не свалились окончательно. Мисс Энрайт, верно? Когда будете уходить, плотно прикройте дверь. Вам все ясно?

– Умоляю, одно слово, – твердила я. – Хотя бы расскажите, как обстоят дела в САШ-23. Ничего не изменилось? У власти по-прежнему отдел госбезопасности и президент? Армию не расформировали, войны за свободу продолжаются? Может, вам что-нибудь известно про моих родителей – Эрика и Мэделин Штроль? Мы живем – точнее, жили – в Пеннсборо, Нью-Джерси. Пожалуйста, не прогоняйте меня, мне так одиноко.

Ирма рассвирепела:

– Мисс, вы оглохли? Что непонятного?

С языка чуть не сорвалось «всё», однако я не осмелилась возразить и покорно направилась к выходу из санчасти, плотно прикрыв за собой дверь. Но, несмотря на боль разочарования и обиду, грела мысль, что медсестра Ирма – та самая, что выхаживала меня в первые часы пребывания в Зоне 9, – действительно отнеслась ко мне тепло: она не доложила властям о злостном нарушении Инструкций.

И то, что я жива, – прямое тому доказательство.