Когда президент Chemical Bank объявил, что я какое-то время поживу в семье у Алекса Родзянко… я замер.
— Он работает в нашем инвестиционном департаменте и у него, кстати, какие-то русские корни, — небрежно добавил руководитель банка.
— Это те самые Родзянко, чей предок возглавлял последнюю Государственную Думу Российской империи? — недоверчиво уточнил я.
— Да, да. Он, кажется, из семьи старых русских эмигрантов, — подтвердил высокопоставленный американский банкир.
У меня в тот момент заколотилось от волнения сердце.
Мало того, что я оказался впервые в Америке, а завтра поеду в Нью-Йорк, на Манхеттен, смотреть, как работает американский банк. Я еще и познакомлюсь с потомком самого Родзянко, который принимал отречение царя.
Несколько лет назад, на волне увлечения Солженицыным и его «Красным колесом», я погрузился в пучину событий февральской революции 1917 года, ее фамилий и персонажей. Керенский, Львов, Милюков, Шульгин, Набоков, Гучков… и конечно, Родзянко, глава Думы. Это были ключевые люди тех дней, далекая, безвозвратно ушедшая Россия.
Чтобы лучше понять, что же там случилось, я пытался тогда найти все об этих людях, их убеждениях, перипетиях и интригах вокруг российского парламента и царского двора. Мне казалось, что ключ к поиску правильных путей лежит где-то там. Не зря ведь и Солженицын начал раскопки именно с этих дней.
И вот судьба невероятным образом сводит меня с потомками Родзянко. И не где-нибудь, а в Нью-Йорке, в центре современного мира, на самых высоких этажах его небоскребов.
Алексу Родзянко было чуть более 40. В нем чувствовались спокойствие и стать.
По-русски он говорил свободно, но на каком-то особом русском языке. Это не был язык вчерашних советских эмигрантов, засоренный американскими жаргонами и словечками. А был именно старый русский язык с чуть измененной интонацией, на американский манер.
Его отец, Олег Михайлович, внук того самого председателя Государственной Думы, родился в Югославии, в первые годы эмиграции, когда семья с остатками Белой армии покинула большевистскую Россию. После Второй мировой им пришлось уехать и из Европы, чтобы обосноваться в США.
Алекс родился тут и был уже настоящим американцем. Но дома они говорили только по-русски, в семье так было заведено. Там, под Нью-Йорком, в доме Алексея и Инны Родзянко, я впервые увидел настоящую русскую семью.
У них было шестеро детей.
Когда мы сели ужинать, Алекс, вдруг встал. За ним поднялась жена и все дети. В тот момент я замешкался, не понял, что к чему, а он перекрестился и стал читать «Отче наш», за ним читала молитву вся семья.
Это была настоящая большая православная семья и при этом абсолютно современная.
Каждое утро мы садились с Алексом в его новый «Ягуар» и ехали до ближайшей станции, где оставляли авто и пересаживались на электричку, чтобы доехать на Манхеттен, откуда уже пешком шли до небоскреба Chemical Bank.
Я познавал жизнь настоящего американского банкира.
По дороге нужно успеть прочитать Financial Times, просмотреть новости и котировки акций, бондов, взаимных фондов. В этих утренних неспешных поездках Алекс рассказывал, как работают американские банки.
Он торговал бондами развивающихся стран. Это были бумаги стран Юго-Восточной Азии, кажется, еще Турции, Африки, а теперь и России.
Он очень радовался в те дни и хвастался отцу:
— Я заработал первый миллион на России и советских долгах.
В этом было для него что-то не только финансовое, но именно родовое. Он гордился, что в России впервые появились наконец-то ценные бумаги, и они торгуются теперь на главных финансовых площадках мира. И он, как банкир, впервые что-то заработал на России. На той России, из которой когда-то были вынуждены уехать его предки, но которая все эти годы оставалась ментально с ними.
Алекс был настоящим американским инвестиционным банкиром, торговал с Лондоном и Токио, а по выходным всей семьей они обязательно ходили в церковь. Небольшой Свято-Покровский храм в городке Наяк под Нью-Йорком основал его отец, а теперь по праздникам тут в церковном хоре пели дети Алекса. Глядя на эту семью, я видел образец для подражания. Мы должны быть такими же! Бережно хранить память о прошлом и при этом быть абсолютно современными людьми. Как это совместить?
Я расспрашивал Алекса о структуре американских банков, а он расспрашивал меня о наших «молодых» банковских делах в Москве.
Тогда, летом 93-го, Алекс Родзянко, правнук последнего Председателя Государственной Думы царской России, впервые задумался о… возвращении в Россию.
P.S.
Это было невероятное время переплетения судеб и новых надежд, когда потомок древнего российского аристократического рода и вчерашний секретарь комитета комсомола думали об одном. Мы все были полны планов и амбиций — строить новую Россию.