1018 миль

Когда мы вышли из клиники, солнце стояло уже ниже. Тротуар был пуст – протестующие отправились на заслуженный отдых.

– Ну? – спросила Бейли. – Как ты себя чувствуешь?

Я взглянула на подсвеченные золотистым и розовым здания, пустую улицу, деревья, не тронутые теплым дневным ветерком. И поднимала глаза все выше, выше к небу, к его спокойной голубизне. А потом я улыбнулась:

– Я чувствую себя… собой.

– Я спрашивала о другом. «Тебе больно?» Или «Ты можешь нормально ходить?»

– Да, – слегка смутившись, ответила я. – Могу.

– Хорошо. Потому что я помираю от голода и вижу в конце улицы мексиканскую забегаловку. Как насчет начос?

– Не вопрос.

Ресторан оказался лабиринтом из зальчиков, украшенных мексиканскими флагами и выцветшими пиньятами. Он был заполнен семьями, выбравшимися поужинать в субботу вечером, и потому был пестрым, шумным и, казалось, бесконечным. Мы сели напротив друг друга, перед нами высилась гора начос в золотистом сыре и жирном мясе. Засовывая их один за другим в рот, мы прерывались только на реплики вроде «Хорошо» или «Я хочу замуж за эти чипсы». Наконец Бейли сделала огромный глоток газированной воды и с удовлетворением вздохнула.

– Так когда у нас автобус?

– Мы на него опоздали. Следующий только завтра утром. – И я увидела, как Бейли осознает только что сказанное мной.

– Когда ты переносила свою процедуру, чтобы найти меня, то понимала, что не сможешь оказаться дома вовремя.

Я пожала плечами:

– Найти тебя было важнее.

– Но как же твои родители? Они узнают обо всем. – Я снова пожала плечами, удивленная тем, как сильно опечалилась Бейли. – И в школе разнюхают.

– Ясное дело. – Я не смогла скрыть, что мне, в общем-то, это безразлично.

– Ты поступила глупо.

– Нет. Не глупо. – Мои глаза сверкнули. – Я не жду благодарности или чего-то подобного, и не надо так злиться.

– Я и не злюсь! – огрызнулась Бейли.

– Тогда почему ты на меня почти кричишь?

Бейли вздохнула, расстроенная:

– Прости. Просто… До этой самой минуты я ничего не понимала. Ты раскрыла мне глаза. Но мы же делали все, чтобы никто не узнал. – Она достала бумажник. – У меня семь долларов. А у тебя сколько?

– Двести восемьдесят. – Мне не было нужды пересчитывать деньги. Я точно знала, сколько у нас осталось.

– Как думаешь, кто-нибудь продаст нам машину за двести восемьдесят семь баксов?

– Если и продадут, то мы на ней далеко не уедем.

Бейли запустила пальцы в волосы:

– Не думаю, что ты понимаешь, каково тебе придется. Уж поверь мне. Я знаю, как оно бывает, когда против тебя ополчилась вся школа. – Она взяла еще одну чипсину и сунула себе в рот. А затем пробормотала что-то вроде: – Я этого не заслужила.

Я в удивлении моргнула:

– Конечно, заслужила.

Бейли фыркнула:

– Попробуй повторить это, когда половина футбольной команды скандирует «шлюха», завидев, что ты идешь по коридору. Или перешептывается о том, что ты сатанистка – ведь ты не носишь розового. Повтори это, когда учителя делают вид, будто не замечают, как тебя то и дело толкают в коридорах, – ведь ты такая странная. – В каждом ее слове сквозила горечь. Увидев выражение моего лица, она, по обыкновению, выгнула бровь. – Что? Думаешь, мне нравилось все четыре последние года сидеть в столовой в одиночестве? Словно у меня был выбор?

– Ты всегда делала вид, что он у тебя был.

Она закатила глаза:

– Такое не выбирают.

– Ну, теперь тебе будет с кем сидеть. – Я улыбнулась, стараясь, чтобы это вышло непринужденно, хотя глаза у меня были на мокром месте. Бейли лишь фыркнула в ответ. – Ты это заслужила, – повторила я.

Бейли широко улыбнулась:

– Знаешь, будет весело, если за моим столом окажется еще одна изгойка.

– Ты научишь меня огрызаться на тех, кто проходит мимо?

– Ага. И одолжу тебе свои старые армейские ботинки. Ты должна выглядеть соответствующе.

Я хихикнула:

– Может, я даже выкрашу волосы в зеленый.

– Верно. И проколешь себе нос или еще что. Теперь хихикали мы обе. Бейли подняла взгляд вверх, ее глаза сияли. – Знаю, это вроде как ужасно, но я не собираюсь врать, будто слегка взволнована. Именно так я представляла себе жизнь в старших классах – мы вдвоем против всего мира.

Меня словно холодной водой окатили, смех сменился чувством вины.

– Мне ужасно жаль, что мы потеряли столько лет. – Я кисло улыбнулась. – Но, по крайней мере, несколько недель тебе обеспечены.

Бейли тоже больше не улыбалась. Она помотала головой:

– Послушай, у меня всегда есть для тебя место за моим столом, но это хреново, если ты действительно будешь вынуждена сидеть там.

Я кивнула. Я не могла притвориться, что все безоблачно. Мне нравилась моя жизнь. Она была удивительной. Я принадлежала к тем раздражающим всех людям, которые собирались оглядываться на учебу в старших классах с любовью. Но теперь это в прошлом. Мои родители, мои подруги – все всё узнают. Образ прекрасной, идеальной Вероники Кларк будет уничтожен. Годы в клубе дебатов, сплошные пятерки, членство в совете учеников не имеют больше никакого значения. Я останусь в памяти всех лишь как девица, умудрившаяся залететь и сделавшая аборт.

Кевин, должно быть, уже на полпути к Миссури и без устали шлет сообщения своим друзьям. Я отказалась выйти за него замуж и дать жизнь зачатому им ребенку, к чему он старался принудить меня. Так что причин хранить молчание у него не было. Возможно, вся школа уже в курсе. Мой телефон весь день зловеще молчал. Я пыталась убедить себя в том, что это хороший знак, что девочки просто усердно занимаются, но меня все же терзали сомнения. Что, если они в таком ужасе, что не способны говорить со мной? Но я знала… знала, что сделала правильный выбор. Мне по-прежнему казалось, будто глубоко внутри у меня горит теплое ясное пламя. Я просто не до конца просчитала последствия.

Я сделала большой глоток газировки, словно могла потопить в ней свою, ставшую почти привычной панику. Придется все вынести. Школа, считай, закончена. С родителями осталось провести последнее лето. Я справлюсь. Ведь до сих пор справлялась. Пересяду за стол Бейли в столовой, и мы будем общаться друг с другом. Я опустила глаза: мои руки дрожали. Бейли понимающе подняла бровь и опять принялась за начос.

Тарелка опустела. Я тщательно отсчитала деньги, стараясь дышать ровно. У меня болел низ живота. Боль постепенно нарастала, пока я ела, и сейчас достигла такой степени, что мне хотелось свернуться в клубочек и молить об избавлении. Я приняла болеутоляющее, но оно еще не подействовало. Бейли пошла в туалет – я ждала, когда она вернется, с тем чтобы мы могли уйти оттуда, и я приткнулась бы где-нибудь, словно раненый лось.

Проходившая мимо официантка при виде меня слегка нахмурилась. Я, стиснув зубы, выдала ей ослепительную улыбку. Тут совершенно не на что смотреть. Никаких тебе юных девушек, чувствующих недомогание после аборта. Проходите, проходите. Наконец я высмотрела Бейли. Она торопилась к нашему столику, ее глаза горели безумным, опасным огнем, и это, как я уже хорошо знала, означало, что мы в опасности. И неожиданно то обстоятельство, что моя матка будто завязывалась в узел, показалось мне самой незначительной из наших проблем.

– Бейли, ты почему так долго? – с трудом спросила я.

– Да что с тобой такое? Ты выглядишь как раненый лось.

– Мне больно. Так что ты сделала?

Бейли забеспокоилась, ее брови сошлись на переносице.

– Сильно? Тебе нужно к врачу?

Я отрицательно покачала головой.

– Мне сказали, что схваткообразные боли будут «интенсивными». Ну расскажи наконец, что ты учудила.

Она с победной улыбкой бросила на столешницу комплект ключей. Я закрыла глаза. Не от боли, которая стала слабее, но от беспредельной наглости своей подруги.

– Нет. Такое решение вопроса нам не подходит. Положи их туда, где взяла. Мы и без того за время нашей поездки несколько раз нарушили закон.

Бейли помотала головой:

– А ты приглядись.

Что я и сделала. И увидела на брелоке надпись: «Я♥Веронику».

– Это?..

Она кивнула, улыбаясь до ушей:

– Ага.

– Он здесь? – пискнула я, пытаясь отыскать взглядом высокую фигуру Кевина. Посетителей вокруг нас было много. И я его не нашла. И это, как я хотела надеяться, означало, что он, в свою очередь, не видит нас. – Как тебе удалось?

– Он там, в глубине ресторана. Я услышала, как одна официантка жалуется другой на парня, который торчит здесь целый день, ест только чипсы и запивает их спрайтом. Он пошел в туалет, и они хотели посадить за его столик кого-то еще. Я сразу обо всем догадалась. Подошла к этому столику и, ты не поверишь, увидела, что наш придурок оставил на нем ключи от машины. – Теперь она улыбалась как маньячка. – Он будто умолял меня забрать их.

Я взяла ключи, а потом снова положила на столик.

– Бейли, мы не можем угнать его фургон.

– А мы и не угоним. Мы вернем его. В Миссури.

– Бейли, автобус вполне сойдет. Мы приедем домой завтра, и я разберусь с родителями.

– Ключи лежали на столе. Это же божье знамение.

– А, так ты теперь у нас верующая?

– Просто пытаюсь разговаривать с тобой на одном языке. Пошли. – Но я осталась сидеть.

Она, внезапно посерьезнев, схватила меня за руки:

– Неужели ты не понимаешь? Если мы возьмем его фургон, то окажемся дома вовремя. И ни твои родители, ни подруги ничего не узнают, – умоляла она. – И все кончится хорошо.

Она была права. Передо мной замаячила надежда. Меня чуть было не накрыла и не утопила волна унижения, и тут вдруг пришло спасение. И все, что нужно было сделать, так это «позаимствовать» у моего психованного бывшего бойфренда машину. Бейли почувствовала, что я колеблюсь.

– Вероника, он чуть не разрушил тебе жизнь. И разрушил бы, если бы мы не справились.

– Это может не сработать. Он все равно способен всем все рассказать.

– Умоляю тебя, неужели ты думаешь, что он хочет прославиться как «Кевин-протыкатель-кондомов»?! А если даже он разговорится, то хуже, чем сейчас, уже не будет. Кроме того, ты забываешь об одной важной вещи.

– О чем?

– Он этого заслуживает. – И меня поразила прозвучавшая в ее голосе ледяная ненависть. – Сама знаешь. Удара по яйцам и нокдауна тут явно мало. – И при этих ее словах я тоже пришла в ярость. Она была права. Он еще не получил свое. Высвободившись из ее хватки, я взяла ключи и положила ей в руку.

– Ты права. Этого, конечно же, мало. Но, может, пинка в пах, нокдауна и угона автомобиля – всего вместе – вполне достаточно.

– Для начала сойдет! – буркнула Бейли.

Я подняла руку, призывая ее замолкнуть.

– Но мы оставим ему немного денег. Чтобы он смог купить билет на автобус.

Бейли улыбнулась:

– Идет. – Она выбралась из кабинки и протянула мне руку:

– Вперед, к новым преступлениям!

Мы выбежали из ресторана и помчались сначала по ступенькам, а потом к автомобильной стоянке. Перед этим Бейли дала официантке деньги на автобус для Кевина и объяснила, где он сидит. И мы помчались прочь.

Я посмотрела на стоявшие в ряд машины, отыскивая среди них знакомый фургон.

– Вон он! – показала я, усмотрев его в дальнем углу. Мы побежали к фургону, адреналин у нас в крови зашкаливал. Я почувствовала, что глупо улыбаюсь во весь рот. Было неправильным – неправильным – так веселиться. Но я делала это. Тут я услышала, что дверь за нашими спинами распахнулась и ночь огласили звуки музыки мариачи. Бросив взгляд через плечо, я увидела в дверном проеме силуэт Кевина.

– Он нас нашел! – завопила я, паникуя и ликуя одновременно.

Не добежав до машины, Бейли разблокировала ее. Я слышала позади топот ног, он становился все ближе, Кевин сердито пыхтел на бегу. Я с опозданием вспомнила, что он был членом соккерной команды. И бегал очень быстро.

– Он нас догонит! – крикнула я Бейли.

– Тогда прибавь скорость! – рассмеялась она в ответ.

Добежав до фургона, мы ввалились в него, Бейли вставила ключ в замок зажигания. В машине пахло дрянной едой, грязными носками и высохшим фруктовым льдом. Но мне казалось, что это запах победы. Бейли повернула ключ. Фургон проснулся.

– Давай-давай-давай-давай-давай-давай! – кричала я. Она переключилась на заднюю передачу. Я повернула голову и успела увидеть, как Кевин отпрыгивает в сторону. – Осторожно! Ты убьешь его! – завизжала я.

– Он в полном порядке, – в свою очередь крикнула Бейли. Машина тронулась с места как раз в тот момент, когда Кевин бросился на мое окно. В кулаке у него были зажаты деньги.

– Вы не сделаете этого! – кричал он нам.

– Ты нас не остановишь! – торжествуя воскликнула я.

– Еще как остановлю. – Его ноги скребли по асфальту.

– Бейли! – слегка истерично хохотала я. – Он прицепился к машине.

– Это ненадолго, – прорычала Бейли и нажала на газ. Кевин был вынужден встать и побежать. Я опустила стекло.

– Взгляни на меня, Кевин. – Он лишь помотал головой и еще крепче ухватился за зеркало, прилагая максимум усилий к тому, чтобы не отстать от машины. Я немного высунула голову наружу – пусть он расслышит каждое мое слово. – Ты должен признать: за тобой должок. Тебе пришлось бы много лет пресмыкаться передо мной, чтобы я тебя простила. Но я существо великодушное. Я буду считать, что мы квиты, если ты позволишь нам позаимствовать этот фургон. И чтобы быть уж абсолютно милой, я скажу подругам, будто мы расстались с тобой по обоюдному желанию. Что мы не хотели, чтобы наши отношения помешали нам поехать в колледжи, бла-бла-бла, и умолчу о том, что ты насквозь лживый манипулятор и преследователь, чей пенис пахнет сыром чеддер. Можешь не благодарить. Если ты согласен на мои условия, то отцепись от машины.

Я наблюдала быструю смену эмоций на лице Кевина: гнев, смущение, поражение, покорность. Издав утробный звук, он выпустил из рук зеркало и, споткнувшись, остановился. Я повернулась к Бейли:

– Жми.

Она кивнула и выжала педаль газа. Фургон дернулся вперед. Когда мы выезжали на главную улицу, отражение Кевина в зеркале заднего вида сначала превратилось в небольшое смазанное пятно, а потом и вовсе исчезло.

– Вау, – сказала Бейли. – Вау-вау-вау-вау-вау-вау-вау-вау. Почаще напоминай мне, что тебя нельзя злить.

Я улыбнулась:

– Мы не можем тратить время попусту. Нам нужно проделать девятьсот миль где-то за четырнадцать часов. Надеюсь, на этот раз мы не будем заезжать в стриптиз-клуб?

Бейли сделала вид, что размышляет над ответом на мой вопрос:

– Ну… наверное. При условии, что ты скажешь мне одну вещь.

– Какую?

– Пенис Кевина действительно пахнет сыром чеддер?

– Фу! Нет! – взвизгнула я. – Ну, может, немножко.

– Фууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууууу!