Александр Шакилов
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ МУЖЧИНЫ
Сына, это все для тебя. Все-все для тебя. Ты не подумай, отец не забыл о дне рождения: ты уже большой, тебе шестнадцать. Ты — настоящий мужчина. Почти. Да-да, почти. А вот когда любимый папочка вернется домой, то…
Если вернется.
Ты не подумай, сына, не подумай…
Я — ради тебя.
…и себя тоже.
* * *
Люди Гюнтера, твари с нашивками-эдельвейсами на рукавах, преследуют меня уже более трех часов. Сто восемьдесят минут напряженной гонки по заснеженным вертикалям небоскребов. Сто восемьдесят минут охоты на меня, бывшего друга, а теперь — ронина и вора.
Я выбрал между сыном и дружбой-долгом.
Выбрал сына.
Выбрал себя.
Три часа… Хвала древним инженерам-разработчи-кам, термобелье справляется с нагрузкой. Бесшовные носки предохраняют стопы от микроударов и вибрации. На мне прапрадедовская флиска. Все мое обмундирование — наследство, передаваемое по мужской линии из поколения в поколение.
Сам я встал на лыжи всего семнадцать лет назад, когда мой отец… Не надо о грустном. Я собираюсь нарушить традицию.
Ледоруб врезается в стену возле правого ботинка. Тросик, приваренный к ручке, дергается, возвращая метательный инструмент владельцу. Я резко изменяю траекторию спуска и подгибаю ноги, рискуя вписаться кровавой буквой в какую-нибудь допотопную вывеску вроде «Кафе» или «Ресторан». Я буду свеженьким бифштексом, ха-ха, на празднике жизни далеких предков.
Или не буду.
Ибо не желаю.
* * *
…сегодня слишком холодно: ни единого пуховика возле остановок кресельных маршруток и гондол, а ведь обычно не протолкнуться. Те, у кого нет лыж, — низшие существа, бесправные и презренные, вынужденные передвигаться на общественном транспорте.
Вход в мою нынешнюю нору замаскирован голограммой — с виду обычный, ничем не примечательный сугроб. К тому же никто не знает, куда я переехал. Наверное, я чувствовал, что так случится, поэтому заранее позаботился о новом убежище для семьи. Скрытая виртуальным завалом Мирра стоит у внешнего контура и кутается в широкий шарф; блестят льдинки в соболином воротнике:
— Санечка, что ты задумал? Санечка?
Я улыбаюсь в ответ, губы намазаны густой пастой, жирной и приторной на вкус. Я цепляюсь за трос бугеля.
Санечка… Обычно жена называет меня Алексом. Санечка… Мирра испугана.
Бывает..
Пройдет.
* * *
Горизонталь крыши огромного небоскреба, название которого забыто за ненадобностью. Небоскребы — не более чем детали местности, особенности рельефа. Да, когда-то люди жили в высотках, но не сейчас. Крыша — ледяная поверхность, избитая всеми ветрами; здесь совершенно нет снега, его просто сдувает. Я разгоняюсь коньком, рассчитывая перепрыгнуть на следующую такую же плоскость. Не тут-то было. Высокий, как потревоженный гризли, парень атакует меня в лоб, он выделывает неимоверные пируэты, он сечет морозный воздух острыми кантами — я еле уворачиваюсь, и то лишь потому, что «гризли» играет со мной, проще говоря, развлекается. Он — настоящий самурай.
Амортизаторы, встроенные в лыжи, подбрасывают мощное тело в воздух, руки-ноги в стороны, лыжи параллельны и перпендикулярны груди.
Уподобившись вертолету, «гризли» вращается вокруг своей вертикальной оси, он взлетает, угрожая кромками измолоть меня в фарш, в костную муку.
Опять прыжок — и удар: правая нога вперед, левая назад и вверх.
Да уж, не повезло мне, нарвался на мастера фристайл-боя. Замечаю на груди у «мишки» вышивку люминесцентными нитками: «Тоби». Скорее всего, имя. Итак, меня желает убить Тоби — знаток могула и ньюскула. Эй, Тоби, мы не представлены, я впервые увидел тебя сегодня на празднике у Гюнтера. Но почему-то я знаю, что тебе вот-вот надоест мучить живую игрушку, меня то есть.
Уже надоело: полное переднее сальто. Да так, чтобы носками лыж мне в грудь, а титановыми палками в горло. Ухожу в сторону, изгибаясь боковым сальто и слегка цепляя задником шлем самурая Тоби — приблизительно у виска.
На крышу падаем вместе.
Я и труп «гризли».
Да, забыл сказать: у меня восьмой дан по фристайл-до.
* * *
…погода солнечная, ясная, мороз. Снег ослепительно бел, небо кристально голубое. И тысячи промаркированных трасс, и сотни подъемников. Спуски для молодых, для новичков, невероятно зеленые, как хвоя кедров и секвой. Синие трассы — для тех, кто на лыжах не меньше года. Рядом красная маркировка. Черные трассы — эти для меня, для опытного лыжника, обладающего максимумом прав и обязанностей.
А для безлыжного быдла есть внутренние лифты небоскребов и снегоходы на воздушных подушках. Пускай пользуются, не жалко.
А мне надо успеть в гости к дорогому Гюнтеру. Сегодня у моего закадычного дружка-командира особый день — он передает сыну лыжи, вторую семейную пару. Отныне его лоботряс Кари будет настоящим мужчиной и полноправным гражданином.
Немного о Кари. Щуплый, жидкие волосенки, близорукие глазки. Не воин.
Зато мой мальчик высокий, стройный, сильный и ловкий. Умен. И у него сегодня день рождения. Я решил сделать ему особый подарок.
Я решил подарить ему лыжи Кари.
Прости меня, Гюнтер. Прости, дружище.
* * *
Весь мир — огромный сноупарк. Все мы, настоящие люди, состоим из абсолютного контроля: мы контролируем скорость и баланс движений.
Я — контроль. Я — баланс.
Отталкиваюсь от края парапета, распрямляю ноги, напрягаю мышцы. Я в воздухе. Обжигающе холодные встречные потоки пытаются опрокинуть меня. Позади — погоня.
Группируюсь, приземляюсь, пружиню лодыжками. Длинный чехол с подарком болтается за спиной, почти не мешает. Почти — не считается.
Из-за ангара воздухозаборника, растопырив когти-кинжалы, атакует белая тварь. Только снежных барсов мне и не хватает! Не останавливаясь, шлепаю киску палкой между ушей — плашмя, чтобы не убить, но раздразнить. Пусть мои преследователи позабавятся с симпатичным котенком, таким ласковым и пушистым.
Смертельно пушистым.
Противно вибрирует трансивер, вживленный в челюсть: стандартные три диапазона, термоядерная микробатарейка в зубе мудрости.
— Алекс, что ж ты?! Что ж ты, Алекс?!
Оптика заднего обзора проецирует на внутренний экран маски приятное зрелище: одного из бойцов Гюнтера кошка таки достала. Замечательно. Теперь их всего лишь пятеро. Дай боже, справлюсь.
Десяток лыжных палок одновременно пятнают алым спину барса.
— Алекс, что ж ты?!
Прости меня, Гюнтер. Но я слишком люблю снег, я не хочу умирать.
* * *
…я проснулся оттого, что сын подкрадывался в темноте. Он боялся промазать и потому решился подойти как можно ближе — победитовый наконечник лыжной палки хищно подрагивал в невнятном свете ночника.
Я резко вскочил, острие едва не проткнуло мне диафрагму. Почти. Ибо я умею избегать глупой смерти, я самурай — на рукаве моей куртки красуется нашивка: цветущий эдельвейс, отличительный знак клана Мизуно.
Я вырвал палку из рук родного сына. Я был так взбешен, что чуть было не задушил его темляком, я даже хотел насадить юное тело на стержень, но… Я вспомнил себя, я был таким же когда-то, очень давно — семнадцать лет назад.
— Джи, — сказал я сыну, — ты хочешь стать мужчиной?
— Да, — ответил сын. — Хочу.
— Время пришло? — спросил я, и голос мой задрожал, во рту пересохло…
— Пришло, отец. — Джи присел на край пластиковой циновки, чинно сложив руки на коленях и потупив взор. — Я не хотел, я сам… но… Ты вынуждаешь меня, отец.
— Нет!!! — закричал я, разбудив Мирру. — Нет!!! Мы сделаем иначе!!!
Утром я надел термобелье, защиту, брюки и куртку. Шлем и маску. Извлек из чехла лыжи, снял палки с подставки. Проверил крепления, затянул потуже ботинки.
И вышел из норы.
— Санечка, что ты задумал? Санечка? — заплакала жена, и слезы ее превратились в льдинки и осыпались на соболиный воротник комбинезона.
Я не ответил, я улыбнулся, встал на лыжи. На рукаве моей куртки следы от споротой нашивки. Еще вчера там цвел эдельвейс.
* * *
Торсионная жесткость и продольная мягкость, широкие пятки и носки, система виброгашения и палладиевые канты — великолепный дизайн! — это мои лыжи, моя мужская гордость. Мое наследство.
Уже три часа я петляю по городу, я — заяц-беляк. Позади волки. Нет, позади тигры. Волкам заяц — пища, тиграм — жертва, кусок мяса, отравленного радиацией.
Гюнтер, я уверен, сразу же отправил лучших буси к моей старой норе. О, как, должно быть, он разочарован. Кровь за кровь, семья предателя должна умереть, да только убежище пустует пару месяцев и промерзло насквозь. Так уж получилось, я забыл предупредить командира о передислокации.
Я — ронин.
Я оставляю четкие следы на снегу, я прыгаю с крыши на крышу, я спускаюсь на лыжах по вертикальным стенам небоскребов. Я не боюсь бетонных ущелий промзоны, разрушенной ядерными взрывами, я ныряю в цеха заводов, захламленные станками и мумифицированными трупами рабочих. Мне плевать на счетчик Гейгера.
Еще мгновение назад преследователей было всего лишь пятеро. А теперь… Да, Гюнтер всегда был отличным стратегом, он смог вычислить мои петли и послал самураев наперерез.
Ты угадал, Гюнтер.
Но я не хочу умирать.
Граница промзоны, спасение так близко, и…
Фигуры в черных куртках. Передо мной. И за мной. Некуда бежать. Резкая дуга, ледяная пыль из-под кантов. Вот оно, мое спасение! Цепляясь вакуумными присосками наколенников, я карабкаюсь на самую высокую, чудом уцелевшую трубу. Я подставляю вам спину, ребята, воспользуйтесь, не стесняйтесь.
И они не стесняются.
Ледорубы крошат цемент стыков буквально в миллиметрах от моих конечностей, лыжные палки-дротики тупят победит наконечников о кирпичи кладки.
Резкий окрик — далеко внизу, почти неслышный:
— Нет! Пусть!
Это Гюнтер. Он уверен: мне не уйти. Он желает насладиться местью.
* * *
…я пришел в убежище Гюнтера как друг. Мне были рады, меня ждали, меня встречали шнапсом и саке. Перед внешним контуром я снял куртку, чтоб никто не заметил отсутствие кланового знака.
— Алекс, ты так спешишь причаститься, что даже разделся на улице?! — они смеются, они уже пьяны.
И я смеюсь, я пью и не пьянею. У меня есть цель. Я вижу водонепроницаемый чехол. Я вижу лыжные палки. Я вижу рюкзак с обмундированием.
— Здравствуйте, дядя Алекс! — у Кари даже голос слабый, невыразительный.
— Здравствуй, Кари! Поздравляю, сегодня твой день! Сегодня в клане Мизуно родится новый мужчина!
Кари доволен, Кари смеется и треплет меня за плечо. Хочется брезгливо сбросить его ладошку. Сдерживаюсь, улыбаюсь. Опрокидываю в рот стаканчик теплой бурды, синтезированной из искусственного риса и аскорбиновой кислоты.
Самураи веселятся. Воины Гюнтера произносят длинные тосты, по лицам течет пот, впитываясь в густые бороды. А потом мы, пошатываясь, покидаем убежище. На мою куртку никто не обращает внимания, это хорошо, незачем прежде времени тревожить лучших буси клана.
Торжественная тишина. Пар над разгоряченными телами. Кари опускается на колени, он намерен расстегнуть чехол и медленно — величественно! — извлечь лыжи.
Кари намерен, хе-хе.
Но у меня другие планы.
У меня есть древний АП С, и в магазине двадцать патронов. Я знаю, хранить Огнестрельное Оружие — святотатство, но…
Грохот, пламя.
Кари умирает быстро. Мальчик, прости, я не желал тебе зла.
Буси падают, я жму на спусковой крючок, я подхватываю чехол, закидываю за спину, цепляю карабинами палки, рюкзак — на грудь.
Все оказывается проще, чем я думал. Лыжи несут меня вниз по улице, впереди огромное здание. Врубаю режим вертикального подъема: лыжи без остановки, плавно накатывают на бетонную стену. Скользяк плотно прилегает к стеклу и бетону, навигатор «хамелеона» сканирует поверхность в радиусе тридцати метров, определяя оптимальный маршрут. Кое-где вместо зеркальных окон — алюминиевые рамы, покореженные, изогнутые. Внутри здания, некогда штаб-квартиры транспланетной корпорации, — заснеженные компьютеры и укрытые инеем офисные стулья. Мое тело параллельно стене, я ритмично напрягаю икры, заодно активируя искусственные мышцы, прикрепленные белковым клеем к экзоскелету защиты.
Крыша небоскреба стремительно приближается.
Я — ронин. Я — убийца.
Меня преследуют.
* * *
— Нет! Пусть!
— Окружили. Довольны. Небось кровожадно скалятся. И деваться мне некуда. Почти некуда. И потому я покоряю эту чертову трубу, я ползу, ползу, хлюпают присоски, ползу, и вот я наверху. Я знаю, никто не осмелится подняться за мной, ибо самоубийц-камикадзе нет в команде Гюнтера. Гюнтер слишком ценит своих буси, чтобы зазря тратить их жизни.
Я стою на самом краю, выщербленном ударной волной.
Я присоединяю мощные аккумуляторы к амортизаторам-прыгунцам. Конечно, я рискую сжечь накопители лыж, но у меня нет иного выхода. Если честно, хе-хе, я предполагал, что подобное может случиться.
Солнце падает на крыши мегаполиса, исчезает, меркнет. Багрянец горизонта прячется за пиками небоскребов-гор.
Я резко приседаю и отталкиваюсь от края трубы. Амортизаторы, как всегда, врубаются четко и мгновенно — меня отшвыривает метров на пятьдесят восточнее. Мои лыжи парят в морозном воздухе. Я — птица, я — альбатрос.
Падаю в сотне шагов от заветного сугроба, того самого, виртуального. Прыгунцы смягчают удар, дымятся, и я не уверен, что их можно отремонтировать. Так никто не прыгает. Я — единственный. Чем не повод для гордости?..
Жаль, мне не удалось запутать погоню, отвести преследователей от нового убежища, но что поделаешь. В конце концов, я и это предусмотрел. Есть, хе-хе, один вариантах: подземный тоннель…
Только бы добраться…
Дз-з-з-зытч-ч!! — фиберглассовый Axis Comp, великолепный шлем, спасает меня от смерти: сюрикен рикошетит, впиваясь нанолезвием в бетон полуразрушенной стены. Повезло. Повезло, что не в череп. Зато вторая «звездочка» прорубает высокопрочную ткань штанишек, рассекая мясо до кости. Только до кости — это видно на внутреннем экране «хамелеона». Медсистема мгновенно выдает диагноз и оказывает первую помощь: впрыскивает обезболивающее. Сейчас трансивер автоматически наберет 911 и сообщит, что, мол, такому-то, а именно Алексу Иванову, срочно требуется внимание квалифицированных хирургов, шаманов и мануалотерапевтов. Трансивер врубит маячок наведения на цель, то бишь на меня родимого. Заодно система жизнеобеспечения заблокирует скользяк и зафиксирует экзоскелет и псевдомыщцы в «мертвом» положении — дабы больной не смог двигаться, усугубляя внутренние и наружные повреждения.
И все.
Мне каюк. Если я не успею провести языком по небу определенным образом — справа налево, вверх вниз и наискось. А я успеваю, вырубаю чертов трансивер к… черту?!
Короче, вырубаю.
Нога не болит — уже хорошо. Мне же чуть-чуть осталось, почта дотянул, почта…
Почта не считается.
Еще один сюрикен срезает головку маркера на левой лыже. Ботинок выскальзывает, нога по самый пах проваливается в глубокий снег — вторая лыжа держит меня, что называется, на плаву. Хватаюсь за левую лыжу, моя, не оставлю. Ну же! Чуть-чуть. Чуть-чуть. Почта… почта…
Активирую навигатор, встроенный в шлем. На экране — бегущая строка бесполезной информации: высота над уровнем моря, местонахождение в координатах города — улица Ленина, 21, уровень атмосферного давления… Зачем мне все это?! Сейчас?! Мне нужна опция «автопилот», чтобы лыжи нашли путь домой, протянули мое тело последние полста метров, используя остатки ресурса; ничего, потом поставлю на подзарядку, за месяц, даст бог, восстановятся.
Очередная порция сюрикенов бьет в спину, срывая пласты композита и алюминиевых сот. Пусть. Я уже дома. Почти. Неимоверная легкость…
Напоследок все-таки оборачиваюсь. Не могу не обернуться. Оптика маски-«хамелеона», задавая двадцатикратное увеличение, натыкается на бешеный взгляд Гюнтера. Бешеный? Или исполненный тоски и боли? Все-таки нечасто командиру приходится одновременно терять лучшего друга и любимого сына.
Пожалуй, если бы Гюнтер захотел, он убил бы меня. Проковырял бы сюрикенами защиту на спине, я не сомневаюсь в этом. Но что-то его остановило. Что?
Я ныряю в голограмму. Я в сугробе. Бронелисты разъезжаются, пропуская меня в нору-убежище. Отсюда, из-под многометровой толщи искусственного камня и стали, меня не выковырять даже господу богу, не то что парням с эдельвейсами на рукавах.
Мягкое освещение. Это шлюз. Мелкие брызги антисептиков, сквозняк вентиляторов. Падаю. Крепление автоматически отстегивает ботинок. Вползаю в прихожую, переворачиваюсь на спину, снимаю трофейный рюкзак с обмундированием…
На спину?!
Чехол?!
Вскакиваю, судорожно сдираю защиту и куртку, и…
Хохот, истерика, слезы. Лямки чехла аккуратно срезаны сюрикенами. И это смешно, это очень смешно!
…неимоверная легкость…
Я потерял лыжи!!!
Гюнтер отобрал свое, не дал вору унести украденное. Гюнтер-шутник, Гюнтер-проказник.
Шаги, взволнованное дыхание, запах лаванды.
— Ты…
— …как?
Мирра молчит, моя любовь молчит. Не спрашивает, только смотрит на меня. На кровь, стекающую по штанине на мраморный пол. Мирра шевелит ресницами, ей нечего сказать. Мои руки. Всему виной мои пустые руки. Я опоздал на день рождения сына. Уже вечер. Почти ночь. И я без подарка.
Как я мог.
Я же обещал.
* * *
Держи, сына, это лыжи. Настоящие. Носи на здоровье.
Ты не подумай, сына, не подумай… Сегодня твой день рождения, отныне ты настоящий мужчина. У меня нет выхода, я не смог, я…
…вынужден продолжить традицию, как это сделал мой отец — семнадцать лет назад. Он долго отказывал мне в законном праве, он спорил с матерью, и однажды ночью я прокрался в родительскую спальню. Я не осмелился осквернить лыжную палку, как это сделал ты, мой сын, — я был трусом. Я ударил спящего отца катаной, я метил в голову.
И, конечно, промахнулся.
Отец был настоящим воином. Но, как ни жаль, моей семье принадлежала всего лишь одна пара лыж. Не две, не три — одна!
Наутро отец созвал друзей-однополчан. Он вручил мне комплект. Он отдал мне все — я получил заветные лыжи.
И несколько минут спустя увидел окровавленные кишки отца.
И вот сегодня мне почти удалось обмануть судьбу. Почти не считается.
Или?..
Все-таки не нож для сэппуку, хе-хе, — в магазине АПСа остался один патрон.
Последний.
Мой.
Прощай, сынок.
