Октябрь 2010 года. Раннее утро. Темно, холодно, но сухо. Ничем не примечательный осенний день. Белая башня окружена лесами: она уже несколько лет участвует в крупном проекте по сохранению исторического наследия, который призван гарантировать, что древняя каменная кладка доживет до грядущих поколений. Вся западная сторона Тауэра заключена в кокон из брезента и металла. Единственные видимые части – флюгеры и золотые короны на верхушке, постоянное напоминание о том, что Тауэр действительно является королевским дворцом и что в Великобритании ветер дует преимущественно с юго-запада.
На время проведения работ в Тауэре нам пришлось передвинуть клетки воронов. Постоянный лязг опор лесов и стук молотка каменщика заставлял их нервничать, поэтому мы соорудили для них временное обиталище из нескольких старых клеток с деревянными сараями внутри и разместили его на приличном расстоянии от источника звуков. Мы убрали из сараев все окна, чтобы птицы могли укрыться внутри или сидеть в оконном проеме, как на насесте.
На рассвете того октябрьского утра я, как обычно, отправился проведать птиц.
Я остановился у клеток, чтобы посмотреть на них, и заметил, что Мунин как будто нет. Поначалу меня это не слишком встревожило: она часто предпочитала проводить ночь внутри сарая.
Я зажег фонарик, чтобы лучше видеть. Бран, тогдашний партнер Мунин, преспокойно сидел на жердочке, приводя в порядок длинные черные маховые перья. Он поднял голову и с угрозой посмотрел на меня, а затем, убедившись, что я не затеваю ничего такого, продолжил заниматься своими утренними делами. Бран был абсолютно диким и ненавидел всех людей. Он нападал на любого посетителя, который оказывался у него на пути или у которого было при себе нечто, по мнению Брана, принадлежавшее ему. Однажды он напал на оператора прямо во время моего интервью для новостной программы. Его выходки были настолько печально известны, что Команда ворона прозвала его Бран-бандит, что не очень приятно, но совершенно точно. (Говорят, один из воронов, снимавшихся в фильме Альфреда Хичкока «Птицы», основанном на повести Дафны дю Морье о семье, подвергшейся нападению кровожадных птиц, оказался настолько добродушным, что не соглашался атаковать актеров. Бран был полной его противоположностью. Мы всегда обращались с ним крайне осторожно, надевая толстые кожаные перчатки и защитные очки. Увы, он так и не освоился в Тауэре и в конце концов был уволен со службы с формулировкой: «Услуги больше не требуются». Некоторые вороны просто не приспособлены к здешней жизни, и вместо того чтобы наблюдать, как они болеют, страдают или порождают проблемы с другими птицами, я предпочитаю отослать их к заводчику, где они смогут спокойно жить вдали от общества и специфичных требований тауэрских обитателей.)
Так или иначе, Бран даже не пошевелился, когда я открыл дверь и заглянул в сарай, чтобы проверить, там ли Мунин. К моему великому облегчению, так оно и было, однако она тут же в мгновение ока проскользнула у меня между ногами, выскочила из сарая и вылетела за дверь, которую я не успел за собой закрыть! Ошибка номер один. Мунин явно хотела покинуть свое временное жилище, а я попал в настоящую засаду. Я обернулся и увидел, как Бран с интересом за мной наблюдает. Он определенно был в этом замешан.
В общем, один из моих воронов внезапно оказался на свободе, что само по себе плохо, потому что может нарушить распорядок дня других воронов. Но еще хуже, что, в рамках своей программы минимальной обрезки крыльев, я не подстригал перья Мунин в течение последних недель, а значит, она была почти готова к свободному полету…
Сильные крылья Мунин позволили ей быстро набрать высоту, и она взлетала все выше и выше в рассветное небо, пока, наконец, величественно не обогнула Белую башню, словно делая круг почета, а затем исчезла из виду.
Будучи самым старшим и, безусловно, самым хитрым из всех наших воронов, Мунин всегда предпочитала коротать время в Тауэре так высоко, как только могла, наблюдая за толпами туристов сверху и изыскивая возможности для кражи еды и всякого озорства. Я недурной скалолаз – или, по крайней мере, был им – и давно привык к тому, что мне время от времени приходится уговаривать Мунин спуститься с какой-нибудь высокой оборонительной стены. Даже сегодня одна из ее любимых игр – спрятаться от меня ближе к вечеру, когда пора укладывать воронов спать. Особенно хорошо у нее это получается, если идет проливной дождь или стоит сильный мороз, а я вконец устал.
Но в тот раз все было совершенно иначе. Это был полномасштабный прорыв. Я понятия не имел, что делать. Просто стоял и смотрел, разинув рот, как беспомощный цыпленок, ожидающий, когда его накормят. Никогда раньше ворон не улетал в мою вахту. Мне нужно было восстановить контроль над ситуацией и сделать это быстро.
Я закрыл дверь клетки, предварительно убедившись, что все остальные вороны на месте, а затем быстро двинулся к южной стороне Белой башни, чтобы посмотреть, не обнаружится ли там беглянка. Никого. Я поспешно обыскал все ее обычные укрытия в надежде, что она приземлилась где-нибудь в знакомом месте. Безрезультатно. Мунин действительно улетела. Я не выполнил свой долг. Я подвел Ее Величество, Тауэр и даже воронов, которые уже начали волноваться и требовали еды и заботы. Я поспешил вернуться к своему обычному утреннему распорядку: вычистить, покормить, нарезать мясо, помыть миски с водой. И все это время я надеялся, что Мунин чудесным образом возникнет в вольере, дерзко улыбаясь, и все сразу придет в норму. Однако этому не суждено было случиться.
Я подозревал, что Мунин всегда была не прочь пошалить, но не мог себе представить, зачем бы ей понадобилось покидать Тауэр. Оглядываясь назад, я полагаю, что ее довела суета, связанная с ремонтом Белой башни, и ей захотелось от всего этого избавиться. Вероятно, ей требовался перерыв. Для нее это было слишком. Мы все испытывали похожее чувство.
Я покончил с делами, еще раз всмотрелся в небо в тщетной надежде увидеть Мунин и наконец смирился с тем, что она улетела.
Я вернулся в свою квартиру в Казематах и сообщил в Центр управления Тауэра о пропаже ворона, которая была должным образом зарегистрирована. Потом я проинформировал остальных членов Команды ворона, начальника Отдела эксплуатации Тауэра, пресс-службу и заместителя коменданта. Неужели Тауэр и впрямь обратится в прах, а королевство падет, если вороны улетят отсюда? Нет, но это определенно вызывает головную боль.
Тауэр и раньше терял птиц, по самым разным причинам. Например, в статье, опубликованной в 1896 году в газете Cork Examiner, говорится, что два ворона улетели из Тауэра, добрались до купола Собора Святого Павла и больше не вернулись. В документах Тауэра есть запись о том, что в ночь с 13 на 14 сентября 1946 года «ворон Грипп исчез. Ему было 17 лет, и он скакал по Тауэр-Грин с апреля 1939 года». Согласно тем же документам Тауэра, 13 сентября 1960 года в самоволку отправился ворон Грог: «В последний раз его видели в пабе «Rose and Punchbowl» в лондонском Ист-Энде!». 23 августа 1995 года лондонская газета Evening Standard опубликовала шокирующий репортаж под заголовком «Государственная измена в Тауэре: Чарли убил ворона», где сообщалось, что полицейская собака, спрингер-спаниель по кличке Чарли, убила ворона, которого тоже звали Чарли, во время обычной проверки безопасности. (Как следует из статьи, к собаке не было применено никаких дисциплинарных мер.)
Стандартная процедура в случае потери ворона такова: если пропадает один ворон, мы немедленно его заменим. Если пропадут два ворона, мы немедленно их заменим. Но если когда-нибудь случится катастрофа, и мы потеряем сразу всех птиц – что ж, будем надеяться, что такого никогда не произойдет.
Очевидно, что потеря птицы – очень печальное событие для меня и моей команды. Йомены считают воронов истинными стражами Тауэра, так что можете себе представить наше горе по поводу произошедшего. К счастью, мы любим поддерживать друг друга старыми добрыми армейскими шутками и подколками, и в тот день, когда Мунин исчезла, коллеги дали по мне залп из всех стволов.
Я никак не мог выбросить ее из головы. Куда она улетела? В каком направлении могла отправиться? В порядке ли она, справляясь со всем сама? Жива ли вообще? Не напал ли на нее кто-то? Вдруг кто-нибудь догадается, что она – ворон Лондонского Тауэра, и позвонит, чтобы сообщить о ней. В конце концов, вороны бросаются в глаза – это ведь не какие-то воробьи или голуби. А еще они, как правило, создают адский шум. Я поймал себя на том, что постоянно жду звонка с хорошими или плохими новостями и беспомощно таращусь в небо на случай, если Мунин вдруг материализуется, паря над Тауэром.
В мои обязанности в тот день входила охрана Внутреннего двора, который все йомены патрулируют по очереди. Я завершал дежурство в Кровавой башне – эта работа включает в себя заботу о безопасности посетителей, пока они стоят в очереди. После того как очередь рассосалась, я укрылся в одной из маленьких черных будок, поставленных здесь для нас более ста лет назад на случай ненастья. С несчастным видом наблюдая за идущими мимо последними посетителями, я вдруг понял, что в тот день не только мне не хватало Мунин. Оставшиеся вороны вели себя необычно тихо. Я почувствовал, что им ее тоже не хватает.
День подходил к концу, когда моя рация с треском ожила.
– Смотритель воронов Крис Скайф. Прием. – Это был один из моих коллег, и его голос звучал весьма оживленно.
– Слушаю. Прием.
– Крис, посмотри на золотую корону с южной стороны Белой башни. Это ворон? Прием.
– Роджер, сейчас проверю. Подожди.
Я выбрался из будки и посмотрел на Белую башню, опутанную строительными лесами. Напрягая глаза, я заметил нечто похожее на маленькую черную точку на самом верху одной из золотых корон Белой башни. Это она? Сказать наверняка было невозможно. На верхушке Белой башни каждый день сидят маленькие черные точки. Это любимый наблюдательный пункт для каждой вороны в Лондоне, а отличить ворону от ворона на таком большом расстоянии очень трудно. Разница хорошо видна только в полете – у ворона заметен характерный ромбовидный хвост и четыре длинных тонких маховых пера. С минуту я стоял, вглядываясь и прислушиваясь, а потом вдруг услышал характерный для Мунин тр-р-рескучий звук. Это была она! Она вернулась в Тауэр. Вот здорово!
Все, что мне требовалось теперь сделать, это спустить ее вниз.
– Последний вызов. Да, это Мунин. Спасибо, что заметил ее. Прием.
– Понял тебя, Крис. Удачи в спуске вниз. Отбой.
Мне не нужна была удача. Мне нужны были веревка и «кошки».
Тауэр наконец закрылся на ночь, и йомены выпроводили последних посетителей. Я стоял и смотрел на Мунин. Я задумался, не голодна ли она. Может, мне стоит пойти в кладовую за вкусной мышью или крысой, и когда она увидит, как я размахиваю ею, то сама спорхнет вниз, сядет мне на руку и с благодарностью ухватит клювом мышь? Нет. Такого не произойдет никогда. В конце концов, это Мунин. Мой давний недруг. У меня оставался только один вариант.
Прежде чем объяснить, что произошло дальше, я должен четко заявить, что никто из сотрудников «Исторических королевских дворцов» никогда не просил, не убеждал и не принуждал меня к действиям, которые я тогда предпринял! Это было мое личное решение, каким бы безрассудным оно ни казалось. Просто в тот момент я решил, что так будет правильно – ради спасения ворона и во имя моей гордости.
Возможно, вы полагаете, что взобраться на Белую башню – не такое уж большое дело и бывший британский пехотинец с немалым опытом парашютных прыжков, после почти двадцати пяти лет службы по всему миру, способен легко взобраться на Белую башню, схватить ворона и спуститься обратно с птицей под мышкой, гарантировав тем самым спасение нации. Но помните: я всего лишь был в армии, я не Джеймс Бонд! Да, когда-то я был совершенно счастлив, прыгая с высоты в двенадцать тысяч футов, но спустя столько лет перспектива взобраться на Белую башню и рисковать жизнью ради ворона, признаться, пугала меня довольно сильно. Я уже не такой проворный и подтянутый, как раньше. В былые времена я мог ежедневно бегать с пятьюдесятью-шестьюдесятью килограммами за спиной, но годы прыжков с самолетов и стрельбы из пулеметов оставляют после себя ноющие боли: мое правое колено сделано из стали, в спине у меня не хватает пяти межпозвоночных дисков, и у меня ослаблен слух из-за стрельбы. Вдобавок я успел побывать в нескольких автомобильных авариях. И все же…
С западной стороны Белую башню окружала сложная система строительных лесов, поддерживавших ряды деревянных платформ, стоя на которых каменщики работали с древними каменными стенами. Там было семь или восемь уровней. Они соединялись между собой лесенками, похожими на металлические пожарные лестницы, какие можно увидеть на стенах зданий.
Убедившись, что за мной никто не наблюдает, я бросил последний взгляд на золотую корону, где победно восседала, приводя в порядок перья, Мунин. «Ладно, – подумал я, – я иду за тобой, маленькая шалунья».
Я перелез через барьер и очутился в вотчине каменщиков. На пыльном старом столе лежали две ярко-желтые каски. Я снял свою драгоценную шляпу йомена и примерил каску, понимая, что во время подъема должен соблюдать хоть какие-то правила техники безопасности. Потом я догадался, что выгляжу совершенно нелепо в желтой каске и форме стражника. Так что я выбрал высокую степень риска и полное отсутствие головного убора, больше подходящее моему высокому стилю.
Я подошел к лестнице и начал подниматься, уровень за уровнем, все выше и выше по непрерывной металлической спирали, пока не достиг последней площадки на крыше Белой башни. Я остановился, чтобы перевести дыхание, и посмотрел на крошечный мир внизу. Я уже был здесь однажды, но тогда я поднимался по внутренней лестнице, а не по лесенке снаружи. «Довольно высоко», – подумал я.
Это была она. Черные, как смоль, перья Мунин поблескивали в угасающем вечернем свете, когда она чистила их своим мощным клювом, время от времени вытирая его о край золотой короны и глядя на бескрайний лондонский стеклянно-бетонный горизонт, словно у нее в этом мире не было никаких иных забот. Вид и вправду был весьма впечатляющий, но я забрался туда вовсе не для осмотра достопримечательностей. Осторожно, очень осторожно я пробрался по верхней площадке к основанию башни. Мое сердце колотилось так сильно, что я чуть не упал в обморок. Я почти протиснулся в нужное место, моя униформа цеплялась за скобы, соединявшие опоры лесов. Над моей головой, у самого основания флюгера, осталась всего одна узкая деревянная платформа. Если бы я только мог собраться с духом и подняться туда, то сумел бы оценить ситуацию и спланировать поимку беглянки. Моя форма покрылась каменной пылью, но было уже слишком поздно беспокоиться о том, чтобы сохранить приличный внешний вид. Отсюда меня все равно никто не видел. Я вдруг почувствовал себя очень уязвимым и одиноким.
Я находился всего в двадцати футах от Мунин и сквозь небольшую щель в брезентовой завесе видел, как она начинает задремывать с наступлением сумерек. Должно быть, она очень устала. Сейчас или никогда. Мне удалось вскарабкаться на верхнюю платформу. Теперь Мунин была в поле зрения. Я стоял на свинцовом куполе на самом верху башни. Надо мной только небо, флюгер и Мунин. Подо мной, в ста пятидесяти футах, холодная твердая земля. Если бы я смог удержаться на куполе и подтянуться к Мунин, держась одной рукой за флюгер, то вытянулся бы достаточно, чтобы схватить ее другой рукой. У меня не было выбора, кроме как сделать свой ход.
В тот момент, когда я понял, что мой план был огромной ошибкой, я обнаружил, что кружусь, наблюдая за небом над собой, которое скручивалось подобно воде в водовороте. Помню, что мельком увидел Мунин, улетающую в сторону заходящего солнца, и каким-то образом ухитрился не выпустить из рук флюгер. Понятия не имею, как я тогда выжил. Самым катастрофическим образом я забыл о простом факте, что флюгер поворачивается вокруг своей оси согласно меняющейся прихоти ветра, и когда я протянул руку, держась за него, меня развернуло в северо-восточном направлении, отвернув меня от Мунин и поставив крест на шансе схватить ее.
В длинном списке чертовски глупых вещей, которые я совершил в своей жизни, эта занимает верхнюю строчку. Только сейчас, годы спустя, я готов признаться, насколько нелепа была та эскапада. И все ради птиц.
Я всегда предупреждаю: поступай так, как я говорю, а не так, как я сам делаю.
Спуск с башни был долгим путем позора. Мунин перехитрила меня и снова сбежала.
Она улетела из Тауэра.