Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
На дворе 500 год до н. э. Поэт Симонид Кеосский сидит в просторной пиршественной зале. Но трапеза ему не в радость: он злится на хозяина дома – богатого и знатного Скопаса. Симониду была обещана крупная сумма за сочинение оды в честь патрона, которую он и продекламировал гостям. Однако Скопас отказался платить. По его словам, Симонид слишком много места отвел мифическим близнецам Кастору и Полидевку и недостаточно – недавним победам самого Скопаса. В разгар пира Симониду сообщили, что снаружи его ждут два молодых человека. Едва он вышел за порог, как потолок залы обрушился, и все, кто остался внутри, погибли. Между тем на улице его никто не ждал. Позднее разнесся слух, что это были Кастор и Полидевк: они спасли поэту жизнь в награду за то, что он в них верил.
Когда улеглась пыль и убрали обломки, стало ясно, что люди изувечены и раздавлены так сильно, что опознать их невозможно. Пока друзья и родные бродили среди останков, Симонид оглядывал место трагедии. Закрыв глаза, он мысленно представил, где сидел сам, затем окружающих гостей и Скопаса во главе стола. Внезапно он понял, что может опознать тела, вспомнив точное место каждого.
В этот момент Симонид подобрал ключ к тайнам памяти.
В аэропорту Хитроу жарко, шумно и полно народу. Я жду, когда объявят посадку на двенадцатичасовой рейс, который отложен, и от нечего делать наблюдаю за двумя играющими детьми. Они разложили на полу карточки и переворачивают их, показывая разноцветных животных на обратной стороне, а найдя двух одинаковых, убирают обе карточки. Очень в тему, думаю я, мысленно играя вместе с ними.
Решить, кого навестить первым, было нетрудно. Начав перебирать в уме всех необычных людей, с которыми пришлось столкнуться за время работы научным журналистом, я сразу подумала о Бобе. В медицинских статьях о нем пишут, что он способен вспомнить все до единого дни своей жизни.
Боба я вспоминала часто.
В тот месяц я уже вспоминала его, глядя на горку продуктов, выложенных на кухонную стойку. В воскресенье после полудня я отправила своего мужа Алекса в магазин с поручением купить апельсинов, макарон и головку чеснока. Через двадцать минут он вернулся с тремя бананами, луковицей и собачьим кормом. Странная штука память, подумалось мне, причем не впервые.
Неделей раньше я тоже вспоминала Боба. Пришла на работу и вдруг поняла, что оставила чайник кипеть на плите. Проигрывая в памяти все свои действия за утро, я никак не могла сообразить, выключила газ или нет. Представила себе пар, бьющий из носика, как вода кипит и испаряется, а огонь начинает жечь сухое дно чайника. С работы я вернулась в полной уверенности, что увижу дымящиеся руины. Хотя снаружи все было спокойно, вихрем влетела в дом и пронеслась на кухню: чайник мирно стоял на незажженной плите.
Наблюдая за детьми, игравшими в карточки, я опять вспомнила Боба.
Любопытно, почему один из основополагающих процессов нашей повседневной жизни все время дает сбой? Я помню, как первый раз лепила снеговика, какой был торт на мой седьмой день рождения, телефонный номер знакомого, которого двадцать лет не видела. А вот другие воспоминания, гораздо более важные для моего спокойствия и благополучия здесь и сейчас, улетучиваются, словно их и не было. Сколько часов своей жизни я провела, пытаясь вспомнить то или иное событие? Куда я положила ключи, покормила ли собаку, когда вывезли мусор, зачем спустилась вниз. Конечно, в жизни случались вещи, которые я с удовольствием забыла бы навсегда, но гораздо больше я хотела помнить. Поэтому казалось очевидным, что начать путешествие нужно с Боба: встретиться с ним и узнать, каково это – иметь идеальную память.
Вы когда-нибудь задумывались над тем, что такое память? Ученые веками ищут ответ на этот вопрос. В 1950-х появился кусочек пазла в лице Генри Молисона.
Жизнь могла дать многое красивому мальчику с темными волнистыми волосами и сильным подбородком, заметь он мчащегося велосипедиста секундой раньше. Никто так и не выяснил, это ли столкновение вызвало у Молисона судорожные припадки, но к 27 годам они усилились настолько, что ему пришлось оставить работу. В 1953 году он согласился на экспериментальный метод, который еще ни на ком не испытывали. Надеясь положить конец припадкам, врачи просверлили дырочки в мозге Молисона и удалили отвечавшие за это участки – части гиппокампа, области в форме морского конька, расположенной в обоих полушариях мозга. Операция прошла успешно в том смысле, что припадки почти прекратились, но ее побочный эффект был катастрофичен: Молисон утратил способность к долгосрочным осознанным воспоминаниям. И хотя у него в памяти сохранилось многое о периоде, предшествовавшем операции, после хирургического вмешательства он стал забывать все происходящее через 30 секунд.
Молисона нашла и стала изучать молодая исследовательница Сюзанна Коркин. Позднее она написала книгу об их дружбе, где назвала его усердным учеником. Живя в мире продолжительностью 30 секунд, Молисон не был подвержен тревожности, которая является результатом переживаний о прошлом или о планах на будущее. А по мере того как текли недели и месяцы, события приняли неожиданный оборот.
Все началось с того, что Коркин и ее бывший научный руководитель в Университете Макгилл Бренда Милнер показали Молисону рисунок пятиконечной звезды. Затем они попросили его прочертить контур звезды карандашом, но глядя строго на рисующую руку и на отражение звезды в зеркале. Попробуйте, это не так легко. Со временем Молисон усвоил этот и некоторые похожие навыки, хотя у него не оставалось воспоминаний, как он делал это раньше. Так выяснилось, что он способен на долгосрочную моторную память. Уникальный мозг Молисона дал нам первое надежное свидетельство того, что отдельные типы памяти реализуются в разных областях, и указал, где могут храниться выявленные воспоминания.
Коркин продолжала видеться с Молисоном более 46 лет, несмотря на то что он каждую их беседу воспринимал как первую. «Забавно, – говорил он ей, – ты просто живешь и учишься. Я живу, а ты учишься».
Молисона прооперировали более полувека назад, а ученые до сих пор спорят о природе памяти. Обычно выделяют три вида памяти: сенсорную, кратковременную и долговременную.
Сенсорная память первой проникает в наш мозг. Она длится долю секунды – достаточно, чтобы мы чувствовали окружающую среду: прикосновение одежды к коже, запах костра в воздухе, шум машин с улицы. Но хотя мы пользуемся этой памятью, она исчезает навсегда. Десять секунд назад вы не обращали внимания на прикосновение носков к ногам. Это ощущение вспыхнуло у вас в мозгу и тут же пропало. А теперь вы сидите и думаете о своих носках, потому что я о них заговорила и перебросила вашу сенсорную память в область кратковременной.
Кратковременная память заключает в себе текущие события – то, о чем вы думаете в данный момент. Вы используете ее постоянно, не сознавая этого. Например, вы понимаете конец предложения только потому, что помните начало. Считается, что кратковременная память способна удерживать около семи объектов в течение 15–30 секунд. Но если вы будете повторять эти семь объектов, они перейдут в долговременную память – потенциально безграничный склад воспоминаний, рассчитанный на дальний рейс.
По всей вероятности, это самый важный из видов памяти. Именно он позволяет нам мысленно возвращаться в прошлое и прогнозировать будущее. Не будет преувеличением сказать, что память помогает нам увидеть в мире смысл. Режиссер Луис Бунюэль емко и ясно выразил это в своей автобиографии: «Жизнь без памяти – и не жизнь вовсе… Память – наше объединяющее начало, наш рассудок, наше чувство и даже действие. Без нее мы ничто».
Редактор газеты, где работал Соломон Шерешевский, был сильно раздражен. Он только вернулся с совещания, во время которого дал Шерешевскому длинный перечень инструкций: у кого взять интервью, как написать о громком событии, куда и кому нанести визит. Шерешевский, по своему обыкновению, не записал ни строчки. Редактор решил поговорить с ним и вызвал его к себе в кабинет, усадил и принялся выговаривать за невнимательность. Вместо извинений Шерешевский заявил, что не нуждается в записях, и повторил многословные инструкции будто под диктовку.
Пораженный редактор уговорил Шерешевского обратиться к психологу Александру Лурии. Тот установил, что причина блестящей способности Шерешевского к запоминанию – феномен под названием синестезия, когда человек испытывает одновременно чувства, которые обычно отделены друг от друга. Скажем, чувствовать вкус лимона при звуке колокольчика или видеть красный цвет, представив в уме какое-то число. В нашей книге этот феномен будет упомянут еще не раз. Связанные чувства Шерешевского работали так: когда его просили запомнить слово, он мгновенно чувствовал его вкус и звук, а позже, когда слово нужно было вспомнить, механизм приводился в действие сразу несколькими рычагами. Воображение Шерешевского было настолько живое, что однажды во время эксперимента ему удалось повысить температуру одной руки и понизить – другой, лишь представив, что первая лежит на плите, а вторая – на куске льда.
Лурия начал исследовать способности Шерешевского в 1920-х и занимался этим в течение тридцати лет. Судя по записям, в конце концов он отказался от мысли найти границы феноменальной памяти Шерешевского.
Свидетельств такого врожденного таланта к запоминанию очень мало, а выдающиеся достижения памяти встречаются часто. Взять хотя бы Жоржа Котановски, который в 14 лет начал играть в шахматы и уже через три года стал чемпионом Бельгии. Помимо прочего, он мог играть вслепую, запоминая ходы противника, озвучиваемые судьей. В 1937 году Котановски поставил мировой рекорд, сыграв с завязанными глазами 34 партии одновременно. Противники глаза не завязывали, тем не менее 24 партии он выиграл, а десять закончились ничьей. Этот рекорд не побит до сих пор.
История Котановски впечатляет, но изначально его память не превосходила вашу или мою. Зато он освоил древние техники ведения беседы, в том числе мнемонику, которая помогает связать информацию для запоминания с чем-нибудь интересным и ярким, например со смешным рисунком, рифмой или песенкой.
Вот почему впервые услышав о Бобе – человеке, помнящем каждый день своей жизни, – я предположила, что и он проделывает нечто подобное. Но картинка не складывалась. И целого дня не хватит, чтобы запомнить все произошедшее посредством песенок и рифм. Я прочитала много медицинской литературы в поисках упоминаний о тех, кто обладал этим талантом, и обнаружила, что совсем недавно об идеальном запоминании прошлого никто не слышал.
Все началось в 2001 году, когда американский нейробиолог Джеймс Макго получил очень необычный имейл.
Макго спокойно работал в офисе, когда компьютер подал сигнал: пришел имейл от женщины, которая узнала адрес ученого, погуглив слово «память» и увидев результат с его именем. Джилл Прайс, так звали женщину, жила в Калифорнии и работала в школьной администрации. Она жаловалась на непонятную проблему с памятью и просила о встрече. Однако Макго, специалист в области обучения и памяти, к тому моменту оставил медицину, поэтому перенаправил ее к врачу из клиники, занимающейся проблемами с памятью. Джилл ответила тотчас же: «Нет, я хотела бы поговорить именно с вами. Потому что я ничего не забываю. Вообще ничего. Я надеюсь, что каким-то образом вы сможете мне помочь. Мне 34 года, и в 11 лет у меня появилась эта неправдоподобная способность вспоминать прошлое… Это не простые воспоминания. Я могу взять любую дату, начиная с 1974 года, и сказать вам, на какой день недели она выпала, чем я в тот день занималась и что важного тогда произошло. Стоит какой-нибудь дате мелькнуть на экране телевизора, и я автоматически возвращаюсь в тот день, вспоминаю, где была, что делала, какой это был день недели, и так далее. Я вспоминаю все больше и больше и не могу остановиться. Это неконтролируемый и очень изматывающий процесс».
Джилл появилась в лаборатории Макго той же весной, субботним утром. Макго взял с полки и открыл наугад большую книгу – сборник газетных вырезок за каждый день прошлого века, подаренный ему на Рождество. Макго назвал наобум одну дату, соответствующую периоду жизни Джилл, и спросил ее, что случилось в тот день.
«Она продемонстрировала невероятные способности, – рассказывал он позднее, когда я расспрашивала его об этой встрече. – Я называл ей то или иное событие, а она – дату и день недели; или я давал день, а она называла событие».
Затем Макго попросил ее перечислить даты, на которые приходилась Пасха в течение 21 года, – Джилл не допустила ни одной ошибки. Она даже рассказала, чем занималась в каждый из этих дней, что особенно примечательно, если учесть, что она еврейка.
Был ли это трюк? Вероятно, Джилл научилась применять упражнения для ума, которые помогли Котановски, чтобы запоминать периоды собственной жизни? Чтобы найти ответ, я сама разучила несколько трюков.
Еще несколько лет назад, скажи вы Алексу Маллену, что он способен запомнить колоду карт быстрее, чем зашнуровать ботинки, он поднял бы вас на смех. У него была самая обычная память, даже ниже среднего. «Так что же произошло?» – спросила я. «Прочитал „Эйнштейн гуляет по Луне”», – ответил Маллен.
Эту книгу написал журналист Джошуа Фоер. Однажды он посетил чемпионат США по запоминанию, предполагая написать материал о «суперкубке гениев». Вместо этого он увидел группу людей, которые упражняли память с помощью древних техник. Фоер начал тренироваться по тем же техникам и в следующем году победил на этом турнире.
Американский студент-медик Алекс Маллен вдохновился историей Фоера и тоже стал практиковаться. Два года спустя он занял второе место в финальном раунде Всемирного чемпионата по запоминанию – 2015 в китайском городе Гуанчжоу. Турнир состоит из десяти раундов испытаний для ума, например: запомнить как можно больше чисел за час, как можно больше лиц и имен за 15 минут или зафиксировать в памяти сотни двоичных чисел. Последнее испытание, одно из любимых у Маллена, неизменно – экспресс-карты: соперники должны как можно быстрее запомнить порядок карт в перетасованной колоде. В тот день Маллен запомнил все 52 карты за 21,5 секунды – секундой быстрее лидера соревнования Ян Янга, который еле-еле протиснулся на первое место в общем зачете.
Кому-то подобные подвиги кажутся пугающими. Но Маллен считает, что так может любой: «Всё, что вам нужно, – построить чертоги разума».
Поясню для тех, кто не очень хорошо знает Шерлока Холмса: чертоги разума – это хорошо известное место, которое вы воссоздаете мысленным взором, например ваш дом или дорога на работу. Чтобы запомнить сразу много каких-либо единиц, будь то карты или продукты питания, достаточно прогуляться по этому умозрительному дворцу, попутно распределяя предметы по разным местам. Чтобы вспомнить предметы, нужно лишь проделать тот же путь назад и забрать их.
Именно эту технику применил Симонид Кеосский после того, как рухнул потолок пиршественной залы. Когда ему удалось опознать погибших, вспомнив, где сидел каждый из них, он открыл лучший способ запоминания – привязка мысленного образа предмета к знакомому и ясно организованному месту.
Попробуйте использовать эту технику с окружающими вещами. Поскольку я сижу за письменным столом у себя дома, я буду запоминать степлер, чашку с чаем, принтер, блокнот и тому подобное. Моими чертогами разума будет дорога на работу. Степлер я отдаю женщине на ближайшей автозаправке и представляю, что она скрепляет им мой чек. Чашку я оставляю на автобусной остановке, под скамейкой, чтобы чай не пролился. Принтер я тащу до самой станции, где и оставляю кассиру. Потом сажусь в поезд и запихиваю ноутбук между двумя сиденьями. Вам нужно не просто запомнить предметы в порядке расставания с ними, но и назвать их в обратной последовательности при возвращении.
Если вы хотите запомнить длинные ряды чисел, придется прибегнуть к другому трюку. Наша память не научилась одинаково хорошо удерживать все типы информации. Наиболее существенный для выживания опыт запоминается легче, числа же не имеют первостепенной важности для нашего состояния, поэтому их позиция нижняя в списке. Эту трудность можно обойти, переведя число в визуальный образ: картинки память хранит охотнее. Йонас фон Эссен, студент Гётеборгского университета и экс-чемпион мира по запоминанию, рассказывал мне, что, запоминая колоду игральных карт, он каждую из них связывал с определенным образом, а затем группировал образы по три и рассредоточивал эти группы по своему чертогу разума. Так, червонные четверка и девятка и бубновая восьмерка моментально ассоциируются у него с образом Шерлока Холмса, играющего на гитаре и жующего гамбургер.
Освоив эту мнемоническую технику, фон Эссен обнаружил, что «запоминает больше, чем когда-либо мог предположить». В следующем году он собирается побить мировой рекорд запоминания числа «пи». Его цель – добраться до 100 000 цифр.
А действительно ли все так просто, задумалась я. Неужели кто угодно может с помощью этой техники развить чемпионскую память? Или нужно что-то еще? В поисках ответа научные сотрудники Университетского колледжа Лондона обследовали мозг десяти человек примерно одного возраста и со средней памятью. Заглянув в их головы, ученые надеялись установить, есть ли у обладателя суперпамяти структурные отличия мозга, обусловливающие предрасположенность к необычайному таланту.
Задание запомнить группы трехзначных чисел, как и ожидалось, «отличники памяти» выполнили гораздо лучше, чем контрольная группа. А вот с макроснимками снежинок обе группы справились не очень хорошо. На мой вопрос, что удалось обнаружить во время эксперимента, руководитель исследования Элинор Магуайр ответила, что ни разницы в интеллекте, ни структурных аномалий тесты не выявили. Ключевое отличие чемпионов состояло в следующем: запоминая наборы чисел, они в основном задействовали три области мозга, связанные с пространственным воображением и ориентированием. Иными словами, они запоминали лучше единственно потому, что перемещались по своим чертогам разума. «Это срабатывает каждый раз? – спросила я фон Эссена. – Неужели ваша память никогда не дает сбоев?» – «Нет, – ответил он. – Чертоги разума надежно хранят все, что вы там оставили».
Однако Джилл Прайс, похоже, ни одну из этих техник не использовала. Она снова и снова повторяла, что запоминает не стратегически, а автоматически. Воспоминания являлись перед ней как кинокадры, со всеми эмоциями и без малейшего контроля сознания. Макго верил Джилл: она отвечала на его вопросы «быстро и без запинки, не думая и не колеблясь».
Пять лет Макго потратил на изучение особенностей памяти Джилл. К счастью, с 10 до 24 лет она вела подробный дневник, и у исследователей было с чем сопоставить то, что она говорила им о тысячах событий ее личной жизни.
Несмотря на поразительную способность запоминать происходившее с ней лично, в других испытаниях памяти Джилл не блистала. Ряды чисел или предметы на столе она запоминала не лучше, чем другие люди ее возраста. Она не выделялась способностями в школе, с трудом запоминала цифры и факты. Это было неожиданно: Джилл обладала не фотографической, но феноменальной автобиографической памятью.
Макго пытался понять, почему память Джилл на события личного прошлого была такой острой, в то время как прочие типы памяти – вполне обычными. Аналогичных случаев он ранее не встречал ни в собственной практике, ни в научной литературе. Ему казалось, что он распутывает детективную интригу. Чтобы получить больше зацепок, Макго нуждался в свидетелях. Тогда он напечатал статью о Джилл, назвав ее случай highly superior autobiographical memory (HSAM, исключительная автобиографическая память). Статью цитировали в международной прессе, и на Макго посыпались признания людей, заявлявших, что у них та же особенность. Вместе с коллегами он потратил много времени на то, чтобы протестировать всех, и только пять человек прошли строгий отбор. Одним из них был Боб.
«Простите меня за опоздание, – говорит Боб, – я забыл дорогу».
В Лос-Анджелесе ранний вечер. У меня жестокий джетлаг, и я даже не успела забросить чемодан в гостиницу. Выдавливаю из себя улыбку.
Мы сидим в баре «Тракстонс Американ Бистро» в Уэстчестере и ждем заказанное пиво. Боб, 64-летний телепродюсер, надел темные очки в тонкой оправе; он криво улыбается и говорит слегка в нос, как в мультфильме.
Оказывается, Боб не шутил: он и правда забыл, где находится ресторан. Как и в случае Джилл, выдающаяся память на события личного прошлого не помогает запоминать другие типы фактов.
Но попросите Боба вспомнить любой день из его жизни, и картина будет совсем другой. Все произошедшее за последние сорок лет он помнит как сейчас. День разворачивается во всем богатстве переживаний и ощущений, включая запахи и вкусы.
«Как будто смотришь домашнее видео, – объясняет Боб. – Обращаясь к любому дню из прошлого, я чувствую себя ровно так же, как тогда. Могу ощущать погоду: если стояла жара, я вспомню, как одежда липла к телу и что именно я надел. Все чувства приходят в действие. Я помню, с кем был, что думал, свое мнение или отношение к происходящему. Иногда вспоминаю дни молодости и спрашиваю себя: неужели я так думал? В моей голове все перемешалось».
Пока официантка ведет нас к столику, Боб рассказывает о детстве. Он родом из Западной Пенсильвании, средний из трех братьев. Что его память не такая, как у всех, он впервые осознал в подростковом возрасте. «Я мог заговорить с друзьями о том, что случилось, когда мы были совсем детьми: помните, четвертого февраля, в пятницу?».
Это было вроде фокуса. «Люди часто недоумевали и называли меня «человеком дождя». А я полагал, что у меня необычное свойство, как быть левшой, например. Мне в голову не приходило, что это редкость. Я думал, таких наберется, допустим, несколько миллионов».
Я решила сама испытать Боба. В 2013 году у нас был короткий разговор по скайпу, когда я писала статью о памяти. В тот раз я попросила его вспомнить 7 ноября 2011 года. «Ладно, – сказал он. – А вы помните, что делали в этот день?» Секунду подумав, я ответила, что нет. А ведь я выбрала свой день рождения. «Так вот, – начал Боб, – это был понедельник. Накануне вечером моя любимая команда „Питтсбург Стилерз” проиграла команде „Рэй-венс”. Помню, как проснулся в понедельник совершенно выбитый из колеи этим проигрышем. Я работал на Кейп-Коде, в Массачусетсе, был по горло занят съемками шоу под названием „Реальные рыбаки». Вечером я написал своей бывшей девушке и на следующий день получил ответ».
Два года спустя, встретившись с ним в «Тракстонс», я решила еще раз спросить про 7 ноября 2011-го. «Это был понедельник, – моментально ответил Боб. – Накануне „Стилерз” уступили равным по силе „Балтимор Рэйвенс”. У меня была работа на полуострове Кейп-Код – шоу “Реальные рыбаки”, они охотились на гигантских тунцов. Ночью мне не спалось, и я отправил имейл бывшей подруге. Я надеялся, что она ответит мне. На следующее утро она ответила, и я весь день ходил радостный».
Я была потрясена. Что же происходит в его мозге – и не происходит в моем?
За ответом на этот вопрос нужно отправиться в 1950-е годы, в операционную Неврологического института-больницы Монреаля. Там мы найдем Уайлдера Пенфилда, нейрохирурга-новатора, чьим орудием, кроме скальпеля, были электроды. Он оперировал больных эпилепсией; операции велись на открытом мозге, но пациенты находились в сознании, и Пенфилд использовал это обстоятельство, чтобы выяснить, как мозг реагирует на стимуляцию его разных зон слабым разрядом тока. Однажды, оперируя молодую женщину, он стимулировал участок в височной доле коры, за которым находится гиппокамп. Внезапно женщина заговорила: «По-моему, я слышала, как мама зовет сына. Кажется, что-то такое было много лет назад… там, где я раньше жила».
Пенфилд снова подвел электрод к тому же месту, и снова голос матери позвал ребенка. Пенфилд передвинул электрод чуть левее, и женщина услышала другие голоса. Сейчас поздний вечер, сказала она, какая-то ярмарка или бродячий цирк. «Там много фургонов для перевозки животных».
Судя по всему, слабые разряды тока пробудили в ее памяти нечто давно забытое, словно она открыла пыльный альбом с фотографиями и начала вытаскивать одну за другой наобум.
Сейчас большинство неврологов сходятся в мнении, что воспоминания живут в синапсах – пространствах между нейронами, где проходят электрические импульсы, передаваемые от одной клетки к другой. Когда между двумя нейронами снова и снова проходят импульсы, данный синапс становится сильнее, и любая следующая активность первого нейрона с большей вероятностью стимулирует второй. Похоже на тропинку через лесную чащу: чем больше народу по ней пройдет, тем шире она станет и тем больше вероятность того, что по ней будут ходить дальше. И наоборот, если нейронные тропинки не используются, они приходят в негодность, как и настоящие. Вот отчего мы забываем вещи, которые не делаем или не обдумываем регулярно.
Большая часть этой активности происходит в гиппокампе, но он работает не в одиночку. Представьте, что вам вручили букет цветов. Случай Генри Молисона показал, что формирование кратковременной памяти об этом факте вовсе не задействует гиппокамп: им занимаются участки коры, отвечающие за осязание, зрение и обоняние. Гиппокамп подключается, когда факт нужно запомнить больше чем на 30 секунд, и тут мы видим, как растут и укрепляются связи между гиппокампом и релевантными участками коры, что позволяет надолго записать воспоминание в архитектуру мозга.
Получается, гиппокамп склеивает вместе разные виды памяти. И правда, когда мы пытаемся выучить новые ассоциации, а затем вспомнить их, люди, чей гиппокамп был наиболее активен во время заучивания, и вспоминают лучше, будто им удалось крепче соединить их с самого начала.
Вот почему мне нравится представлять воспоминания как нейронную паутину, натянутую между различными зонами мозга и становящуюся то слабее, то прочнее. Чем многочисленнее и сильнее связи, тем живее будет воспоминание и тем легче его пробудить. Разорвите паутину – и воспоминания исчезнут навсегда.
Воспоминания Боба, по-видимому, связаны вместе крепче моих, но и мои воспоминания иногда бывают ярче. Самые яркие воспоминания большинства из нас имеют эмоциональное содержание. Когда мы чувствуем возбуждение, будь то любовь, страх или стресс – любая легкая стимуляция, – наш мозг выделяет гормоны стресса, активизирующие миндалевидное тело, ответственное за эмоциональное поведение. Миндалевидное тело в свою очередь посылает сообщения в другие участки мозга, чтобы усилить работающие в данный момент синапсы. По сути, оно говорит остальным частям мозга: «Это важное событие, запомните его». Позднее такое воспоминание будет легче вызвать на поверхность.
Какие у меня самые яркие воспоминания? Первое, что приходит в голову, – концерт «Бон Джови» в Гайд-парке в 2013 году. Сверкающий жаркий день в середине лета. Рядом двое из моих лучших друзей. Просекко, солнце и радостное волнение вокруг. Помню чувство полного счастья. Дальше в памяти возникает спальня родителей: старшая сестра примеряет перед ними свадебное платье. Я так расчувствовалась, что выбежала из комнаты. И вдруг уже я сама держу руку мужа на собственной свадьбе и смотрю, как племянники играют в футбол неподалеку от нашего огромного шатра, а друзья толпятся на солнце.
Я спрашиваю Боба, какое у него самое яркое воспоминание. Его ответ удивляет: не свадьба, не рождение ребенка, не травматичная ситуация, а обычный, хороший день. Если быть точным, 7 мая 1970 года.
«Этот день и правда выделяется среди прочих, – говорит Боб. – Помню его очень ясно. Мне было двадцать, я учился в колледже и вдобавок к полной программе работал санитаром в психиатрическом центре. Тринадцатого марта того же года я хорошо выступил на занятии, людям понравилось, и мне предложили произнести речь в главном кампусе. Стояла прекрасная весенняя погода. Я пошел на службу в шесть утра, потому что с семи до трех часов дня должен был работать. Помню, как поднимался по ступеням церкви и отчетливо ощущал, что счастлив. Потом – работа, после нее – боулинг. Оттуда я пошел домой, сел в машину и поехал в свой кампус, где меня ждали профессор и два других студента. Прежде я не бывал в главном кампусе. Там оказалось людно, шумно и здорово, я остро это чувствовал. Я помню весь день и все мои ощущения, даже прохладный ветерок, дувший в лицо. Просто один очень хороший день».
Почему другие хуже помнят обычные вещи? Может, в забвении есть своя выгода?
В конце XIX века американский психолог Уильям Джемс сказал, что если бы мы помнили все, в большинстве случаев ошибались бы не меньше, чем если бы все забыли.
По его словам, большинство наших автобиографических воспоминаний претерпевают перспективное сокращение: мы выбрасываем факты и переживания, связанные с прошлым, и обобщаем то, что с нами происходило. Потому я и не могла вспомнить, выключила газ под чайником или нет. Ведь если вы регулярно выполняете задачу, воспоминания о ней сливаются. Большинство мелких деталей теряются в океане обобщений, и нам стоит труда выудить из него самые обыденные факты прошлого. Впоследствии я научилась одной маленькой хитрости: выключая газ под чайником, стала имитировать вслух голос какого-нибудь животного. Чувствую себя при этом глупо, зато процесс выключения плиты запоминается гораздо лучше, и в течение дня мне легче сообразить, сделала я это или нет. Подражание зверям не дает воспоминанию влиться в море ему подобных.
Однако жить по такому принципу невозможно. Воспоминания о прошлом опыте помогают нам принимать решения, ориентированные на будущее, но если бы мы помнили прошлое во всех подробностях, увязли бы в нем навсегда. «Забвение, – говорил Джемс, – за исключением некоторых случаев, – не заболевание памяти, а одна из сторон ее здорового существования».
Ничего удивительного, что Джилл сопротивлялась ежедневной бомбардировке воспоминаниями. Это несколько раз приводило ее к приступам депрессии. Она часто тосковала, говорил Макго, поскольку все время вспоминала худшие события своей жизни. Обычно люди не склонны жить прошлым, но у Джилл воспоминания, похоже, цеплялись одно за другое, и так без конца. Макго не знает больше никого, кто был бы «сразу и сторожем, и пленником своих воспоминаний».
Я спрашиваю Боба, знакомы ли они с Джилл. «Нет, – отвечает он, – но судя по тому, что я слышал, воспоминания заедают ее жизнь. Она писала, что безостановочный поток воспоминаний для нее как заклятие. Слава богу, и у меня, и у других людей с HSAM, кого я встречал, все иначе».
И действительно, члены маленького отряда Макго, как правило, не жалуются на беспорядок в голове, наоборот, с удовольствием раскладывают воспоминания по полочкам. Кажется, они умеют вытаскивать их на поверхность в нужное время, пролистывая прошлое под настроение либо по необходимости.
«Боб, а как насчет печальных событий? Должно быть, тяжело так ярко их помнить?»
«Когда вспоминаешь горе так, будто оно случилось вчера, понимаешь, как было бы ужасно, если бы ты только о нем и думал. А получив печальный опыт единожды, в похожей ситуации начинаешь переживать его заново в памяти и тревожиться о том, что все может повториться. Однако способность живо вспоминать неприятности, на мой взгляд, имеет свой плюс: вы учитесь на ошибках успешнее, чем другие».
«Каким образом?»
«Помня в деталях, как совершил ошибку и свои эмоции по этому поводу, в аналогичной ситуации думаешь: ну нет, второй раз я этого не допущу. И потом, чаще всего плохие дни не так однозначно плохи, поэтому я на них не зацикливаюсь – предпочитаю жить настоящим».
За едой мы разговариваем о школьных годах и о ранней юности Боба.
«Я помню кучу всего из юности, но не даты. Кое-что из детства. Самое раннее воспоминание – мама держит меня на руках, и я пью молоко».
Мое первое воспоминание тоже связано с мамой. Правда, она держала меня вниз головой над раковиной в туалете, пытаясь прочистить мои дыхательные пути после особенно тяжкого приступа кашля. Ясно помню раковину, прыгавшую перед глазами буквально в нескольких дюймах от моего носа, и тесноту узкой комнатки. Позднее я спрашивала маму, помнит ли она это событие. По ее словам, это мог быть любой из многочисленных приступов коклюша, которым я страдала месяц; несколько раз ей приходилось пальцами вытаскивать густую слизь у меня из горла. Мне было два с половиной года.
«Сколько вам было – два, три года?» – спрашиваю я Боба. Раз он упомянул, что пьет молоко, значит, наверное, уже начал ходить. Но улыбка на его лице заставляет меня умолкнуть.
«Подозреваю, что сосал грудь», – говорит он.
«Вы меня разыгрываете».
Он смеется. «Знаете, я всегда вспоминаю об этом в шутку, но думаю, что так оно и было. Помню характерное довольное выражение лица. Полагаю, мне было месяцев девять. Я точно был грудным младенцем».
Я заинтригована: помнить что-то с девяти месяцев – неужели такое возможно даже для человека, который никогда не забывает?
Обычно наши первые воспоминания – в лучшем случае нечеткое эхо. Есть несколько теорий, объясняющих причину так называемой инфантильной амнезии. Фрейд, разумеется, обвиняет нас в том, что, став взрослыми, мы подавляем сексуальные фантазии раннего детства, которые стыдимся вспоминать, – впоследствии его теория была опровергнута. Более правдоподобно другое объяснение: нейроны мозга, отвечающие за формирование воспоминаний, растут, созревают и ветвятся в первые годы жизни очень быстро; когда образуются новые нейроны, главным образом в гиппокампе, мозг вынужден стирать старые воспоминания, чтобы освободить место. Пол Фрэнкленд, сотрудник Госпиталя для больных детей в Торонто, ускорил производство новых мозговых клеток в гиппокампе мышат и обнаружил, что они стали забывать больше. А обратный процесс, замедление роста нейронов средствами химиотерапии, заставил детенышей помнить больше обычного. Третья теория гласит, что у детей до двух лет плохо развиты самовосприятие и языковые навыки, предположительно необходимые, чтобы встроить воспоминания в контексты, к которым можно было бы обратиться в старшем возрасте.
Значит ли это, что «девятимесячное» воспоминание Боба – обман? Я задала этот вопрос специалисту по инфантильной амнезии Патрисии Бауэр, профессору психологии в Университете Эмори, штат Джорджия. По ее словам, хронологический разброс самых ранних воспоминаний довольно велик: от конца первого года жизни ребенка до того же возраста, что у меня. Поэтому сохранить воспоминание с девяти месяцев реально, но мы должны критически отнестись к его точности. «Трудно сказать, что это воспоминание о конкретном событии, а не реконструкция регулярно повторявшейся ситуации, уже не говоря о том, сколько раз человек видел эту картину – мать, кормящая ребенка, – в течение последующей жизни».
Выходит, воспоминание Боба может быть точным, а вероятно, в нем сконцентрирован ряд похожих событий раннего детства. Независимо от этого возникает другой вопрос: есть ли у нас основания в принципе доверять памяти?
Однажды Митт Ромни, обращаясь к сторонникам Движения чаепития, поделился с ними воспоминанием о Золотом юбилее – праздновании 50-й годовщины американского автомобилестроения, в котором приняли участие 750 тысяч человек. Известно, что в тот день Генри Форд едва ли не в последний раз появился перед публикой. Вот только незадача: юбилей состоялся 1 июня 1946 года – за девять месяцев до рождения Ромни.
Получается, лидер республиканской партии солгал? Он сказал, что воспоминание «расплывчатое», ему в то время было четыре или пять лет. Скорее всего, он слышал о юбилее от отца и включил этот сюжет в собственную память, а позднее стал считать его реальным воспоминанием о событии.
Теорией ложных воспоминаний ученые всерьез занялись только в 1990-х годах. Психолог-когнитивист Элизабет Лофтус, ныне сотрудник Вашингтонского университета, описала проведенный ее группой эксперимент с мальчиком по имени Крис. Четырнадцатилетний Крис описал, как его, тогда пятилетнего, привели в районный торговый центр в Вашингтоне. Этот визит он запомнил в мельчайших деталях, потому что сначала забрел в магазин игрушек, а потом потерялся. Не сумев отыскать своих, он подумал: «Я попал в беду». Он помнит, что уже не надеялся снова увидеть семью. В конце концов какой-то лысый старик во фланелевой рубахе помог им всем воссоединиться.
Необычно здесь то, что большая часть этой истории не соответствует действительности: при содействии Лофтус ее сочинил старший брат мальчика, Джим. Он подкинул Крису некоторые моменты – торговый центр, старик, – остальное Крис додумал сам. Его случай показывает, что вживить в мозг ложные воспоминания реально. Лофтус и другие исследователи произвели не один такой эксперимент, прививая испытуемым разные ложные воспоминания, включая угрозу смерти (человек подавился или едва не утонул) и одержимость бесами.
Даже самым развитым умом можно манипулировать. Когда Лофтус было 14 лет, ее мать утонула в бассейне. В 44 года на семейном собрании она узнала от дяди, что сама обнаружила тело матери. Раньше Лофтус мало что помнила об этом несчастном случае, а тут воспоминания хлынули водопадом. Через несколько дней ей позвонил брат и сказал, что дядя ошибся: на самом деле маму нашла тетя. Все воспоминания, отчетливо стоявшие перед глазами Лофтус несколько дней, оказались ложными. По чистой случайности она сама оказалась объектом эксперимента.
Ложные воспоминания могут привести к серьезным последствиям. 15 ноября 1989 года 15-летняя Энджела Корриа не пришла в школу. Через несколько дней ее нашли мертвой – изнасилованной и задушенной. Под подозрением оказался 17-летний Джеффри Дескович, который пропустил школу одновременно с Энджелой, полиция увезла его к следователю. Через шесть часов допроса Джеффри сознался в убийстве. Анализ ДНК не совпадал с ДНК Джеффри, но на основании признания его приговорили к пожизненному заключению. Через 16 лет еще один анализ ДНК указал на Стивена Каннингема – человека, отбывавшего срок за другое убийство; в конце концов Каннингем сознался и в этом. Десковича оправдали и выпустили из тюрьмы.
Непостижимо, что у человека можно вырвать ложное признание, не правда ли? Однако это происходит с поразительной регулярностью. Активисты американского движения «Проект „Невиновность”» предполагают, что ложные признания играют роль почти в четверти приговоров, выносимых в США. Вероятно, вы думаете, что неуязвимы для манипуляций такого рода. Ничуть: вы бы удивились, узнав, как легко поддаться им и дать ложное признание. Недавно Лофтус показала, что этому может способствовать недосып. По ее внушению студенты признавались, что нажали не ту кнопку на компьютере и стерли все материалы за неделю. На самом деле ничего подобного они не совершали, но та половина группы, которая не спала в ночь перед экспериментом, считала, что помнит о событии, и подписала признание. Среди тех, кто спал ночью, в своей вине расписались менее одной пятой. Усталость, низкий IQ, наводящие вопросы – все это может спровоцировать формирование воспоминания о том, чего не было.
Приведенные примеры свидетельствуют об одном необычайном факте: воспоминания формируются, но не закреплены. Возвращаясь к воспоминанию, мы каждый раз усиливаем нейронные проводящие пути, его создавшие, и так повышаем целостность и прочность воспоминания, в результате чего оно дольше сохраняется. Но в процессе возвращения память на короткое время становится податливой, и мы можем трансформировать ее, иногда искажая.
Не этот ли секрет скрывает невероятная память Боба? Может, он возвращается к воспоминаниям особым образом, усиливает и закрепляет их более тщательно и на более долгое время, чем остальные?
«Его звали Билли Майер, – рассказывает Боб. – Думали, что у него интрижка с девушкой по имени Катрина Янг. К тому времени жена ушла от него, они остались друзьями; тут-то и разразился скандал. Но доказательств не нашли. Люди пытались разобраться, но никто не доказал, что Билли и Катрина встречались. И все равно для городка это была скверная история…»
Он умолкает, не закончив фразу. Должно быть, на моем лице написано недоумение.
«Простите, иногда мне нужно думать, что я говорю», – смеется он.
Оказывается, Боб говорит о Холланд-колледже, целом сообществе, выросшем вокруг школьной баскетбольной команды «Голден Найтс» – грозе всех других команд, участнице нескольких чемпионатов, в составе которой множество первоклассных игроков: Отис Пуки, Айзек Мозли и другие. Боб – главный фанат «Найтс», потому что команда (точнее, целое сообщество) существует только в его воображении.
Создать вымышленную баскетбольную команду Боб решил в молодости. Он поселил игроков в местечке под названием Тайгер-таун и проигрывал в уме целые матчи. Команда участвовала в соревнованиях, побеждала и проигрывала. Боб думал, что в какой-то момент остановится, но постепенно взрослел, и команда взрослела вместе с ним. Игроки окончили колледж, женились, завели детей. К настоящему времени у большинства есть постоянная работа, кто-то погиб во время несчастного случая, кто-то – от старости. «У меня в голове роман длиной в пятьдесят лет», – говорит Боб.
Вам это кажется наваждением? Так и есть. У Боба полно навязчивых идей, в частности, он не скрывает, что является гермофобом: «Если я уроню ключи на землю, пойду оттирать их под горячей водой».
Как раз такие обсессии дали Макго ключ к разгадке, которую он долго искал. Вскоре обнаружилось, что и у других людей с исключительной автобиографической памятью (им нравится называть себя HSAMеры) есть обсессивно-компульсивные тенденции. В случае Джилл – дневники; иногда она писала их таким мелким и плотным почерком, что потом сама не могла разобрать. Для других это было воспоминание о первой прохудившейся паре ботинок, уборка или просмотр определенных телепрограмм. Почти всем нравится тем или иным образом упорядочивать и проигрывать воспоминания. Например, Боб, стоя в пробке, старается вызвать любимые воспоминания о текущей дате – скажем, 1 марта – за все время с тех пор, как ему исполнилось пять лет. Или вспомнить каждый день июня 1969 года.
«Эта одержимость была особенно интригующей частью головоломки», – говорил Макго.
В поисках ясности он попросил некоторых участников своего растущего отряда HSAMеров – теперь им всем за пятьдесят – принять участие в тестах, которые задействовали другие стороны ума, такие как беглость речи и способность запоминать имена и лица. Макго хотел проверить, покажут ли эти люди выдающиеся результаты в чем-то еще.
К сожалению, результаты были неубедительными. Подобно Джилл, ни в одном из тестов HSAMеры не проявили себя лучше прочих и никак не выделились из своей возрастной группы. Тогда Макго испробовал другой подход. Он попросил участников эксперимента вспомнить, что случилось в каждый из дней предыдущей недели, а также месяцем, годом и десятью годами ранее. Через месяц Макго, к удивлению испытуемых, предложил им припомнить те же даты, чтобы его коллеги проверили точность их воспоминаний.
HSAMеры, что вполне предсказуемо, досконально помнили дни из давнего прошлого. По-настоящему же удивило то, что информацию о предыдущей неделе они вспомнили в одинаковом объеме и с одинаковым качеством.
Этого было достаточно: Макго убедился, что Боб и ему подобные не лучше вас или меня запоминают сведения, они не идеальные ученики, а просто лучше хранят данные.
Макго хотел найти больше ключей к тайне. Поэтому следующим шагом стало сканирование мозга HSAMеров. Он нашел небольшие отличия в структуре девяти участков, в том числе увеличение хвостатого ядра и скорлупы. Это тем более загадочно, что обе зоны замешаны в обсессивно-компульсивном расстройстве (ОКР).
Совпадение? Как говорил Шерлок Холмс, Вселенная редко бывает настолько ленива. Макго тоже полагал, что все не так просто.
Похоже, рассказывал он, что начальный процесс преобразования события в синаптическую активность, так называемое кодирование памяти, у HSAMеров происходит не иначе, чем у остальных. То же самое с механизмом возвращения к воспоминанию. Отличие реализуется, по-видимому, на этапе между кодировкой и возвращением к воспоминанию, который мы называем консолидацией памяти. Вероятно, предположил Макго, экстраординарные свойства памяти HSAMеров основаны на бессознательном проигрывании событий прошлого. Джилл, Боб и другие не прилагают усилий, чтобы удержать прошлое в памяти и затем вспоминать, что потребовало бы чрезмерной самоотверженности. Вместо этого, считает Макго, они невольно укрепляют воспоминания, привычно возвращаясь к ним и размышляя о них.
«Не исключено, что это особая форма ОКР, – говорит Макго. – Очевидно, их мозг работает не так, как наш». Он задается вопросом: была ли эта способность некогда свойственна всем людям и утрачена за отсутствием необходимости хранить столько воспоминаний? Или это генетическая аномалия, непонятно откуда выскочившая? «В любом случае, феномен замечательный. Как же это происходит? Вот в чем вопрос. И в этом суть моих исканий – понять дивный механизм, который мы зовем мозгом».
К концу нашей трапезы Боб сказал одну вещь, которая запала мне в душу: «Знаете, лучшее, что дает идеальная память, – это способность помнить тех, кого потерял.
Я намеренно думаю как можно больше о близких людях, пока они живы, чтобы потом переноситься в любой момент их жизни, который мы делили, и вспоминать так, словно это было вчера. Если их со мной уже нет, я все равно будто общаюсь с ними. Нет чувства, что те, кого я потерял, ушли навсегда, ведь я так ясно их помню! Я переношусь в дни жизни младшего брата, и мне не приходится оплакивать его, как остальным, потому что я прекрасно помню время, проведенное вместе. Я очень много думаю о людях и ценю общение с ними: однажды они уйдут, их больше не будет здесь, а мои воспоминания всегда со мной».
С тех пор я немало думала о его словах. Когда у мамы диагностировали неизлечимый рак груди, именно благодаря им последний год ее жизни я намеренно сосредоточивалась на нашем совместном времяпрепровождении. Надеюсь, эти воспоминания сохранятся навсегда.
Я знаю, что моя память никогда не станет такой же совершенной, как у Боба или Джилл. Но Маллен и Котановски показали мне, что даже обычный мозг в состоянии запомнить намного больше, чем я могла себе представить, – нужно лишь выстроить чертоги для своих воспоминаний, и они никогда не исчезнут.
Войти с помощью соц. сетей: