За очень короткий по историческим меркам срок, равный двум поколенческим шагам, Россия прошла путь от отрицания коммунистического тоталитаризма к его повторному признанию, но уже в иной, некоммунистической форме. Спутник русской свободы так и не вышел на заданную орбиту, отклонившись от намеченной траектории и рухнув в бескрайние евразийские степи. Элементарные правила безопасности «политических полетов» и просто здравый смысл подсказывают, что прежде чем запускать новый русский демократический проект, необходимо тщательно проанализировать причины, приведшие к фиаско программу «Перестройка». Ведь режим, установившийся в России во втором десятилетии XXI века, — это всего лишь финальный пункт того общественного движения, олицетворением которого на старте был Михаил Горбачев.

Разбирая личные архивы, я наткнулся на составленные где-то в середине 90-х тезисы своего выступления перед иностранными журналистами в Москве. В частности, говоря о новом тогда политическом тренде, я сказал: «Современную российскую политическую жизнь нельзя объяснить, не принимая в расчет фактор Семьи. Семья президента является сегодня единственным реально властвующим государственным институтом, способным принимать политические решения и оказывать влияние на политический процесс».

Кооператив «Озеро» — излюбленная тема всех антикоррупционных расследований — отнюдь не является изобретением нулевых. «Семья» в широком смысле слова, как политический феномен, возникла в посткоммунистической России задолго до того, как на государственном небосводе зажглась звезда Владимира Путина. Изначально «Семья» как явление родилась из приватизации и пламени конституционного переворота 1993 года. Впоследствии она лишь меняла свой облик, постепенно превращаясь из патриархально «московской» в скроенную на итальянский манер «питерскую».

Какими бы благими целями ни руководствовался Борис Ельцин, расстреливая первый посткоммунистический парламент, этим актом он поставил себя над конституцией. Впрочем, это было логичным исходом половинчатых демократических реформ предшествующего периода. В конце 80-х Россия весьма нерешительно отказалась от своего советского прошлого. Антикоммунистическую революцию осуществили не диссиденты, в течение нескольких десятилетий подтачивавшие основы коммунистического строя, а разбуженная ими к политической жизни «разочарованная номенклатура» вместе с примкнувшими к ней интеллигенцией и криминалом. Поэтому «декоммунизация» России была проведена крайне непоследовательно. Прошлое продолжало (и продолжает) крепко держать Россию в своих объятиях.

Дело даже не в том, что отказ от коммунистического наследия был неполным, а в том, что заменить его по-настоящему оказалось нечем. Никаких действительно глубоких либеральных убеждений у «прорабов перестройки» и их более радикальных последователей из числа сторонников Бориса Ельцина на самом деле не было. Поэтому первый же кризис посткоммунистической демократии оказался для нее последним. Демократия в России закончилась в роковом 1993 году, так толком и не начавшись. Все, что мы наблюдали после этого, было движущейся декорацией к спектаклю. Никакого принципиального отличия между «Россией Ельцина» и «Россией Путина» не существует.

Когда дым от пожарища на Краснопресненской набережной рассеялся, выяснилось, что в России существует только один реальный политический субъект — президент и его «Семья». Она была довольно большая, словно «крестьянский двор», и в нее помимо родственников входили некоторые особо доверенные силовики, разного рода темные дельцы, отдельные энергичные политтехнологи и даже бойкие журналисты. Со временем президент полностью растворился в «Семье». Двойственность ее политического положения состояла в том, что идеологически свою диктатуру она оправдывала необходимостью защиты демократии и либерализма от реставрации коммунизма. Она постоянно нарушала закон во имя торжества закона, возвышаясь огромной «понятийной» глыбой над бескрайней российской конституционной гладью.

Негативные последствия первой волны приватизации, решительно осуществленной командой ельцинских реформаторов, не идут ни в какое сравнение с той обвальной структурной деформацией общественной и государственной жизни, которая последовала за второй волной приватизации, осуществленной «Семьей», известной больше под названием «залоговые аукционы».

Не успев родиться, «Семья» обнаружила себя частью обширного архипелага, состоящего из множества других «частных» и в большинстве своем полукриминальных центров сил, возвысившихся над обществом и государством. К исходу первого президентского срока Ельцина стало понятно, что в одиночку «Семье» не выжить и без поддержки других группировок она будет раздавлена общественной стихией, где доминировали коммунистические реваншистские элементы. Под напором неблагоприятных обстоятельств, усугубленных болезнью Бориса Ельцина, «Семья» решила объединить «архипелаг Гознак» — наиболее влиятельные и богатые финансово-властные группировки — вокруг себя, рассчитавшись с ними за счет государства. Сделка «государственные активы в обмен на политическую поддержку» была для приличия прикрыта «фиговым листком» залоговых аукционов, хотя самого поверхностного взгляда на предмет было достаточно, чтобы понять, что речь идет о незаконном и безвозмездном отчуждении государственного имущества в пользу не имеющих на него никаких прав третьих лиц.

Итогом этой весьма сомнительной с точки зрения закона политической сделки стало возникновение «Большой Семьи», получившей в народе прозвище «семибанкирщина», где «президентская Семья» была, по сути, лишь одной из нескольких конкурирующих между собой в борьбе за власть и доступ к ресурсам политических группировок. Россия оказалась отброшена в раннее Средневековье — в эпоху, предшествующую образованию централизованного государства. Конечно, обладая известной долей политической фантазии и романтическим мировосприятием, это время можно назвать демократией, но в действительности это была олигархическая анархия. Именно вследствие залоговых аукционов в России возник олигархический уклад экономической и политической жизни, который в несколько измененном виде продолжает существовать вплоть до сегодняшнего дня.

Именно залоговые аукционы, а не первичная «бандитская приватизация», являются главной канцерогенной точкой посткоммунистической истории России. Возникнув из необходимости сохранить «Семью», они привели к такой грубой деформации социальной структуры, которая на многие десятилетия заблокировала нормальное развитие общества. Ирония истории состоит в том, что Путин, пришедший к власти под лозунгом «борьбы с олигархией», в первую очередь принял меры к закреплению результатов залоговых аукционов, ограничив юридические механизмы, позволяющие пересмотреть их итоги. В то же время Михаил Ходорковский, бывший одним из главных бенефициаров залоговых аукционов, предложил в 2003 году сгладить их негативные последствия, введя соответствующий специальный налог, и на десять лет отправился в тюрьму.

Олигархический разгул был впечатляющим, но недолгим. «Семейная экономика» завершилась дефолтом в 1998 году. Чтобы удержать политические позиции, нужно было навести порядок в разросшейся олигархической семье. Соперничающие кланы оказалась перед непростым выбором — или поступиться своей «вольницей» и согласиться на создание своего рода олигархической «табели о рангах», став консолидированной силой, способной отражать натиск общественной стихии, или бесславно уйти с исторической сцены, не справившись с кризисом. Не без колебаний и не без болезненных потерь основная масса олигархов выбрала первый путь. При этом «Семья» еще более расширилась за счет ранее обделенных «сирот» из силовых структур (олигархам старой формации пришлось существенно «уплотниться»). С этого момента «русская семья» стала чем-то неуловимо напоминать «сицилийскую».

История нулевых — это история борьбы за олигархическую иерархию. Наверное, так же выглядело «собирание русских земель» Иваном Калитой в почитаемой ныне Московии. Механизм остался прежним: чтобы стать царем, нужно сначала стать главным олигархом. Выстраивание олигархической иерархии должно было неизбежно привести к выстраиванию политической иерархии, пресловутой вертикали власти. Два процесса шли рука об руку — Владимир Путин устанавливал личный контроль над финансовыми ресурсами и одновременно сосредоточивал в своих руках необъятную политическую власть. В какой-то момент обе эти линии сошлись окончательно в одной точке: Путин единолично стал контролировать все основные финансовые и политические потоки в стране.

Но у выстроенной таким образом единоличной диктатуры (явления отнюдь не нового для России) осталось на теле неприятное родимое пятно, которое долгое время не могла вытравить никакая политическая химчистка. Дело в том, что по инерции эта диктатура продолжала идеологически оправдывать свое существование необходимостью защиты демократии от возвращения тоталитаризма. У власти возник когнитивный диссонанс — она занималась реставрацией под предлогом недопущения реставрации. Чтобы сделать более комфортной эту весьма неловкую позу, Кремль реализовал достаточно остроумную концепцию «суверенной демократии», которая, как и знаменитый мед Винни Пуха, была очень странный предмет, который «если есть, то его сразу нет». «Суверенная демократия» оказалась в конечном счете той идеологической и политической ловушкой, которая не позволила России остаться «нормальным» авторитарным государством, а привела к возникновению неототалитаризма.

Степень политической свободы в посткоммунистической России остается невероятно высокой в сравнении с Россией коммунистической. Несмотря на все известные ограничения, здесь пока продолжают сохраняться беспрецедентный уровень гласности и, в общем-то, достаточно широкое поле для оппозиционной деятельности. Для тех, кто еще помнит советское прошлое, очевидно, что вплоть до середины 80-х нельзя было даже представить себе ни существование «Новой газеты» с ее расследованиями, ни «Эха Москвы» с его дискуссиями, ни Навального с его бесконечными инициативами. В то же время уровень политического ожесточения, степень идеологического мракобесия, глубина обскурантизма достигли сегодня высот, сопоставимых разве что с 30-ми годами прошлого столетия, когда только начинал раскручиваться маховик «большого террора», и немыслимых в «вегетарианские» брежневские времена.

Эта парадоксальность является прямым следствием эволюции «суверенной демократии». Поскольку олигархическая по своей природе власть первоначально была вынуждена маскироваться под демократию, так как защита демократии была единственным оправданием ее диктатуры, простое решение, состоящее в полном подавлении любой оппозиционной активности, было ей недоступно. Нужны были более сложные подходы, и тайный смысл «суверенной демократии» в том и состоял, чтобы при формальном и ограниченном сохранении оппозиционной активности сделать общество невосприимчивым к ней. Конечно, проще всего было бы заткнуть глотку крикунам, но власть была вынуждена выбрать альтернативную стратегию — заткнуть уши аудитории. Для этого она ввела общество в транс при помощи «медиума» — управляемого олигархами мощного и глубоко эшелонированного «информационно-пропагандистского кулака».

Закономерность здесь проста: чем напряженнее политическая обстановка, тем больше усилий должен прилагать коллективный «кремлевский гипнотизер» для контроля над общественным сознанием, тем изощреннее должны быть методы манипуляции. В конце концов режим был вынужден использовать для нейтрализации оппозиции «шоковую терапию», развязав в российском обществе гражданскую войну, видимой частью которой стала война в Украине. Война — это операция на «открытом мозге» общества, которая приводит к мгновенной исторической и социальной амнезии. Она избавила наконец олигархическую власть от необходимости «креститься демократией», чтобы обосновать свою легитимность. Но за это пришлось дорого заплатить: посткоммунистический бронепоезд сходу проскочил полустанок авторитаризма и застрял в тупике неототалитаризма.

Новая тоталитарная реальность требует глубокого и всестороннего осмысления. Известные рецепты демократизации, возможно эффективные, когда речь идет о «нормальном» авторитарном обществе, в нынешних обстоятельствах вряд ли окажутся полезными. Некоторые выводы, которые сами собой напрашиваются, вряд ли устроят как сторонников, так и оппонентов нынешнего режима. Они не добавят мне популярности среди политически активной части общества, но я считаю своим долгом их сформулировать — читатель мне друг, но истина дороже.

Во-первых, излечение от рецидива тоталитаризма потребует длительного курса реабилитации. Из ямы, в которой оказалась сегодня Россия, в один прыжок не выскочить, то есть процесс демократизации, скорее всего, будет поэтапным. Единственная «цветная революция», которая в данный момент вероятна в России, — коричневая. Таким образом, прежде чем будут запущены в полную силу механизмы демократии, кто-то должен будет осуществить работу «чистильщика» и провести декриминализацию общества и демилитаризацию общественного сознания. В противном случае все демократические каналы тут же будут снова затромбированы.

Во-вторых, необходимым условием «выздоровления» является слом олигархической структуры российского общества. Это предполагает не только ликвидацию отдаленных последствий пресловутых залоговых аукционов, заложивших основу власти российской олигархии, но и принятие превентивных мер, предотвращающих в дальнейшем консолидацию необъятной экономической власти в руках нескольких семей. Грозным предостережением для всех должны служить судьбы революций в Грузии и в Украине, где бесконечные народные волнения не приводят к значимым позитивным переменам, поскольку олигархическая структура общества остается неприкосновенной.

В-третьих, идеологически осуществить выход из нового тоталитарного тупика будет невозможно без полной и бескомпромиссной декоммунизации российского общества, которая так и не была никогда осуществлена. Прозрение без покаяния лишь умножает страдания. Дело вовсе не в «левой идее», которая, напротив, по моим прогнозам, будет только набирать в России популярность. Будущее России, принимая во внимание ее историю, — это социальный капитализм. Но настоящая «левая идея» не имеет ничего общего с коммунизмом и тем более с теми политическими лилипутами, которые пытаются сегодня на коммунизме паразитировать. Надо сделать то, что должно было быть сделано в самом начале пути. Освобождение России начнется в тот день, когда Ленин будет похоронен, — и физически, и духовно.