Встреча

Двери парома закрылись, и он двинулся, оставляя борозды на воде. Я купил в кафетерии горячую вафлю и вышел на носовую палубу. Свежий и влажный воздух резко отличался от сухого, которым я дышал в Гималаях. Я провел пальцем по обожженным солнцем губам. Посмотрел на свои руки, практически черные, морщинистые от су­хости. Но, подняв глаза, я забыл о самых высоких горах мира. Ветерок и морской воздух вернули меня в норвежские фьорды.

Хотя судно приближалось к берегу быстро, тридцать минут в пути казались бесконечными. Мы еще не причалили, а я уже закинул за спину рюкзак; когда двери начали открываться, я увидел Эмели, которая ждала меня в заведенной машине. Мы молча поцеловали друг друга и тронулись. Мы сказали друг другу все, что нужно, не произнеся ни слова.

Когда я оставил дома рюкзак и снял одежду, пропитавшуюся потом за два дня дороги из пыльного лагеря, мы надели кроссовки и вышли на пробежку. Какое-то время мы молча бежали рядом, наслаждаясь шумом ветра и синхронностью нашего дыхания. По мере того как позади оставались километры, на смену тишине стали приходить слова, которые теперь не были лишними. Постепенно разговор от воспоминаний перешел на повседневные дела. Казалось, что было обычное утро, из тех, когда я возвращался после подъема на одну из ближайших вершин.

— В эту субботу забег в Гейрангере, я хочу поехать. Ты как? — Эмели.

— Да, хорошая идея, чтобы вернуться к соревновательному темпу, — я.

Мы бегали пару часов, в тумане, среди влажной травы и снега, который все еще лежал на вершинах. Вернувшись домой, я решил разоб­рать багаж. Открыв рюкзак, я начал вытаскивать из него вещи, разделяя их на две кучи: грязная одежда и снаряжение, которое нужно положить на место. Потом я засунул грязную одежду в стиральную машину, не разоб­рав рюкзак полностью, — там остались еще какие-то вещи. Мне нравится оставлять небольшой собранный резерв, чтобы всегда быть в состоянии готовности к новым экспедициям.

В дверь стучалось лето, снег на вершинах стремительно исчезал, напоминали о себе первые цветы. Через несколько недель пейзаж сильно изменится, и никто не вспомнит, как эти цветочные поля с яркой, разно­образной палитрой были покрыты слоем белизны, сдержива­ющей их жизнь.

Воспоминания об Эвересте в моей голове тоже быстро таяли, как снег, который исчезает с поверхности и, переходя в свое новое состояние, пропитывает землю, помогая опять зародить в ней жизнь. Пережитое забывается, но обогащается и расцветает опыт, а в сознание опять проникают эмоции, возбуждение. Я уже начал планировать забег на следующие выходные, думать о новых экспедициях, об идеях, которые можно реализовать, если сильно постараться…

Даже те из друзей, что меня хорошо знают, всегда удивляются, оказавшись у нас дома: на полках, заставленных книгами и географическими картами, они не видят выставленных трофеев. А меня пугает мысль о том, чтобы стать пленником собственного прошлого. Наверное, поэтому я не храню награды, полученные на соревнованиях. Одни я отдаю своему дедушке, другие дарю какому-нибудь ребенку, который с сияющими глазами следил за забегом. Иногда — владельцу отеля, где остановился, или кому-то из своих спонсоров. Те трофеи, что все же добираются до дома, в итоге оказываются в контейнерах для переработки мусора; некоторые я вообще использовал как скребок, чтобы снять с лыж воск, или как доску, чтобы нарезать овощи. Может быть, мной движет боязнь застрять в прошлом? Или тщеславие? Или наоборот, тщеславным меня делает страх перед дискомфортом, который я испытаю, приняв, что мои заслуги ценны?

— Наступит день, когда ты пожалеешь, что не насладился своими достижениями, — в шутку ворчит на меня Эмели.

У меня нет сомнений, что я очень хорошо, невероятно хорошо провел время, как планируя, так и реализуя проект. Однако даже это триумфальное восхождение показало, что по большому счету осуществить его не так уж трудно, а теперь я буду думать, как мне пойти еще дальше.

Ночь была короткой, и рано утром я вновь вышел побегать в горах. Прямо рядом с домом я выбрал узкую и неровную тропинку, засыпанную упавшими зимой ветками и влажными камнями, по которой выбрался из фьорда и поднялся в гору. На высоте мне уже не мешали высокая трава и насекомые — там только камни и редкие, самые от­чаянные растения. В небе висел мелкий дождик, а гребень, по которому я хотел подняться, играл в прятки с туманом.

Маршрут был легким. Согласно написанному в путеводителе, который был у меня дома, по сложности он соответствовал норвежскому уровню IV — это ландшафт, на котором я двигаюсь проворно и с легкостью. Это был один из немногих простых гребней, близких к дому, по которому я еще не бегал. Поскольку перед предстоящими соревнованиями надо было немного отдохнуть, я решил воспользоваться этим днем для знакомства с ним. Ноги скользили по влажному камню, но поскольку я мог хорошо цепляться руками, то продолжил путь. Гребень сужался до очень узкой линии, похожей на лезвие ножа, а каменистая поверхность была сыпучей и казалась не особо дружелюбной. Я продолжил карабкаться по этой узкой полоске. Меня шатали порывы ветра с дождем, и через какое-то время я спросил себя: а что я тут вообще делаю? Я только что вернулся с Эвереста, и холм чуть выше тысячи мет­ров напоминал мне, что любые горы, большие или маленькие, сами решают, соглашаться ли на танец, на который мы их приглашаем.

В ту субботу я снова прицепил на футболку стартовый номер и принял участие в своем первом полумарафоне по асфальту. Маршрут шел по шоссе, с нарастанием высоты.

В машине, пока мы возвращались домой, Эмели достала блокнот и начала записывать забеги, в которых мы хотели поучаствовать летом. Поняв, что остаются кое-какие свободные выходные, мы размышляли о вершинах, которые хотели бы покорить, и об экспедициях, в которых хотелось бы принять участие. Когда мы улеглись в постель, в блокноте уже не было ни единого белого листа ни в начале, ни в конце, и даже поля были заполнены пометками, почерк в которых становился все меньше, с названиями вершин, маршрутов, забегов, идей и еще идей, которые мы, возможно, никогда не реализуем.

Мы пришли к единому мнению: возможно, выполнить все, что в этом блокноте, мы не сможем ни за лето, ни за целый год, ни за всю жизнь. Но мы оба решили, что попытаться стоит.

Пока за мной не придет лавина, большой камень или старость, я продолжу подниматься в горы, влюбленный в эту искреннюю легкость, в поисках бесконечного движения. Пока у тела не иссякнут силы, чтобы следовать за сознанием, я буду это делать, убежденный, что лучший момент — это всегда прямо сейчас, а лучшие воспоминания будут завтра.

Солнечный луч проник в комнату, не дотрагиваясь до стекла, а мягкий порыв ветра пошевелил штору. Я повернулся на другой бок, чтобы поспать еще, но было уже поздно. Я протянул руку и, к своему разочарованию, нащупал только смятую простыню. Постепенно, пока я еще немного валялся в постели, сонливость прошла.

Часы на прикроватной тумбочке показывали шесть утра, а из окна было видно ясное синее небо. Ветер двигал занавески, принося в комнату свежий воздух с запахом весеннего леса. Я встал и почувствовал, что суставы немного похрустывают, а ноги — скованные и тяжелые. Подойдя к окну, я полностью раздвинул шторы.

Солнце завладело комнатой; влажная от ночной росы трава за окном дышала юностью. На стуле у окна проветривались шорты и футболка, в которых я бегал накануне. Я понюхал их и решил, что вспотел несильно; я надел шорты и, пока натягивал на голову футболку, услышал, как открылась дверь и бодрый голос произнес:

— Ну что, побежали?

Отправить