– Он что, псих, потомок твой Стефан?

Тут как тут.

– Почему?

– Как это почему? Сам же писал: все равно не перекрыть доступ ко всем системам… Я бы на твоем месте дал Стефану больше степеней свободы. Кстати, и тайник с консервами очень бы ему пригодился. Не могу поверить, чтобы такой типчик, как Стефан Лоренц, ни с того ни с сего начал вдруг рефлексировать, как особь омега. Псих и есть.

– Как у тебя все просто: рефлексировал… Да он просто не смог, вот и все. Наверно, для каждого существуют запредельные поступки – то, чего нельзя. Человеку некого винить в том, что он устроен так, а не иначе.

Смешок.

– Хорошая фраза, запиши. Вдруг пригодится. Только учти: чем больше ты пишешь, тем дальше отходишь от того, как было на самом деле.

– Да неужто?

– Представь себе. Между прочим, теперь это тебя не очень-то занимает, я не прав? Тебя ведь уже начинает волновать простейший и, в общем, простительный шкурный вопрос: то, что ты пишешь, – доживет ли до нас, чтобы мы могли похихикать?

Хватил… И думает, что по больному месту.

Он все-таки дурак. Или вправду свято верит, будто между качеством текста и его долголетием существует хоть какая-то разумно объяснимая связь. Свежо предание…

Сейчас я дам ему сдачи, и больно.

– Так что там произошло на самом деле? Боишься разболтать? Посодют? – Делаю ударение на «о» и «ю».

Он все еще чувствует свое превосходство.

– У нас другие методы…

– Самое главное ты уже разболтал, – говорю я медленно и злорадно. – Теперь я точно знаю, что человечество, что бы с ним ни случилось, переживет ближайшие столетия, что вы ТАМ живы, а больше ничего мне от вас и не надо…

Молчание.

Не надо ли?..

Иногда я довольно ловко вру.

Из телефонной трубки не валит дым, и на том спасибо.

Ту-у… ту-у… ту-у…

На Земле заканчивался очередной век, по обыкновению отягощенный хвостом пророчеств и туманных знамений.

Словно переход из одного столетия в другое означал нечто большее, чем прибавление единицы к четырехзначному числу, словно рубеж столетий был преградой, за которой скрывался незнакомый опасный мир, коверкающий человеческую сущность по собственному разумению, неотвратимое приближение преграды сопровождалось опасениями и легковерием. И, несомненно, если бы людей спросили о добровольном желании преодолеть эту преграду, половина из них ответила бы решительным «не хочу». Неожиданно для многих выяснилось, что уходящий век был вовсе не так уж плох.

Ждали. Боялись. Надеялись.

Говорили, что новейший проникающий аппарат для зондирования Будущего, запущенный под строжайшим контролем секретной комиссии Объединенных Наций, сумел вернуться и доставить образцы, коими при внимательном исследовании оказались капельки тумана самого заурядного химического состава.

Говорили, что на корриде в Памплоне некий бык, вдруг перестав гоняться за досаждавшими ему бандерильерами, рогом начертал на песке арены внятное кастильское: «Не подходи – убью!» – и, когда ему все же не поверили, привел свою угрозу в исполнение.

Говорили, что закон о репрессиях за преследование реэмигрантов с Новой Терры, Новой Тверди и Новой Обители будет принят единовременно и повсеместно.

Говорили, что в Мировом океане вновь появилась рыба.

Даже самые терпеливые перестали ждать конца света, обещанного еще в 2146 году. Некоторые, впрочем, уверяли, что конец света уже наступил, только никто его толком не заметил.

Говорили, что как пить дать.

Говорили, будто конституционный монарх одной из азиатских держав велел сделать себе на груди наколку: «А король-то голый!», чтобы, будучи одетым хотя бы в плавки, приятно сознавать, что и короли иногда ошибаются.

Говорили, что будет хуже или лучше, но как-нибудь будет обязательно.

О том, что надо меньше говорить, говорили особенно красноречиво.

Говорили тенором, баритоном, басом, фальцетом, контральто, сопрано, дискантом и альтом. Шепотом тоже говорили.

Глухонемые говорили пальцами.

Серобактерии и сине-зеленые, заброшенные в атмосферу Венеры, мутировали и отказались сотрудничать с людьми.

Космический транспортник под флагом Либерии обнаружил 237-й естественный спутник Сатурна размером 1,53 метра за две секунды до столкновения с ним, после чего спутник перестал существовать, а корабль доковылял до ремонтной базы.

Правительство Оттоманского Союза приняло решение перенести столицу из Пензы в Астрахань.

Конфессия христиан-нонконформистов публично объявила видимую Вселенную не чем иным, как одним из забракованных Господом черновиков мирозданья, и призвала к поиску чистовика в параллельных пространствах. Кое-где прошли волнения, вызванные терминологическими неточностями формулировок.

Извержение Эльбруса вошло в историю как крупнейшее за последнее тысячелетие, превзойдя своей мощью взрыв Тамбора в 1815 году.

Цепляясь за планету, копошилась жизнь, а разум, цепляясь за жизнь, как былинка цепляется за палимую солнцем скалу, возвеличивал то, что ниспровергал вчера, и ниспровергал возвеличенное, проникал и устремлялся, бился в неразрешимое, отступал и устремлялся снова.

И не было этому конца.

Форель попалась громадная – дернуло так, что цветной шнур исчез под водой мгновенно, как его и не было, и тут же рвануло с такой яростью, что Стефан едва успел погасить рывок удилищем. Леса отчаянно заметалась. Теперь должно было начаться самое интересное – тот полный душевного трепета момент, которого ждет каждый любитель ловли нахлыстом и ради которого он готов часами, оскальзываясь на придонных валунах, бродить, коченея, по пояс в бурлящей воде, держать равновесие в бестолковых струях и сносить плевки холодной пены, зато результат… м-м… о результате можно писать поэмы, даже если улов составит один-разъединый недокормленный хариус калибром с мойву. Даже если клевать не будет совсем.

Потому что улов не главное, меланхолически размышлял Стефан Лоренц минуту назад, навязывая на шнур очередную мушку. Главное – искусство, удовольствие, как скажет любой промокший рыбак, возвратившийся с неудачной ловли, в ответ на сардонические вопросы жены. И он будет прав. И еще более он будет прав тогда, когда пошлет подальше любого, кто напомнит ему его слова в тот момент, когда рыба – настоящая рыба, не недомерок – попалась и бьется на крючке, имея все шансы уйти, если только рыбак допустит малейшую оплошность…

Он осторожно стравил немного лесы – форель металась из струи в струю с остервенением плохо загарпуненного кашалота, – сделал шаг к берегу и присвистнул: на прибрежной каменной россыпи возле самого рюкзака с уловом сидел и алчно принюхивался здоровенный бурый медведь. Надо было полагать, что из лесу он вышел не только что, поскольку успел уже освоиться и не обращал никакого внимания на ненормального, забравшегося в резиновых штанах на середину реки, где, по-видимому, ненормальным самое место. Намерения зверя просматривались явственно: в первую очередь его интересовал десяток хариусов, покоящихся на дне рюкзака, интересовали его и две мелкие форели, покоящиеся там же, а на человека он плевать хотел, и только когда человек завопил и замахал руками, показав нежелательную заинтересованность в развитии событий, медведь не спеша поднялся на задние лапы и нехотя, ритуально рявкнул. «Брысь!» – еще громче заорал Стефан и оступился. Вода покрыла его с головой, она была белая от воздушных пузырьков и беснующаяся сотнями маленьких водоворотов, ей совсем не нравилось течь спокойно, больше всего ей хотелось бы вынести человека в основную струю и кубарем прокатить его от начала порога до конца, дабы неповадно было лезть куда не надо, но Стефан уже нащупал ногой новый камень и выпрямился, фыркая и отплевываясь. Удилища он не выпустил, и, как ни странно, форель все еще была на крючке. Его снесло ниже, но отсюда было нетрудно выбраться на берег. Медведь на берегу допросился-таки: в кармане рюкзака сработал инфразвуковой сторожок, и зверь, обиженно тряся косматым задом, с паническим ревом галопировал в лес.

Трепещущая форель полетела в рюкзак, а Стефан подумал о том, что было бы неплохо развести костер, но возиться с ним было лень. Он снял с себя всю одежду, разложил ее для просушки на прогретых солнцем камнях, поплясал для обогрева и провел ревизию свежих синяков и ссадин. После купания снова лезть в воду не хотелось совершенно. Рыбацкий азарт не вполне еще угас в нем, и в принципе можно было порыбачить еще, но ни один уважающий себя нахлыстовик не станет забрасывать мушку с берега, как какой-нибудь лопоухий новичок, вчера купивший спиннинг и воображающий, что способен обставить настоящих асов нахлыста в этом великом искусстве, в то время как способен он только на то, чтобы распространять дурной тон.

– Ладно, – сказал он вслух, складывая спиннинг, – рыбы им хватит. А не хватит, пусть сами идут и ловят.

С час он валялся на валуне нагишом, млел, ловя кожей бледный северный загар, и неодобрительно щурился, рассматривая медленно наползающую с запада облачную гряду. Солнце спряталось. Ворча, Стефан натянул на себя влажную одежду и постучал зубами на ветерке. Вот так и зарабатывают ревматизмы с радикулитами, подумал он. Ну да ерунда, не нодью же мастерить, когда до дома всего час ходьбы и нет других дел, кроме осмотра кривой сельги по-над болотом. Крюк, но небольшой.

Охотничий карабин висел на плече. Видно было, что от реки медведь пер напрямик через холм, как чемодан «Большой Берты» при низкой наводке, с той существенной разницей, что чемоданы не оставляют с перепугу жидкого следа; вот тут он ломился через можжевельник, только рев стоял, и сокрушил титанический муравейник, а вот тут – мох с камня содран широкой полосой – он карабкался на гранитный увал, не сообразив сдуру его обойти, и еще минут пять Стефан шел по следам панического бегства, только потом медведь сбавил галоп и свернул вкруг болота. Странный какой-то медведь: и незнакомый след с обломанным когтем, и пуглив не в меру. Не мой медведь. По соседнему участку тянут дорогу на Вокнаволок, вот его, наверное, и шуганули, бедолагу. Вообще-то на случай интимной встречи с медведем требуется кое-что посерьезней этой пукалки, но ягодным летом хозяин смирный – сытый и умный. Может долго преследовать по следам и не напасть, если только не подранен каким-нибудь глупым мерзавцем. Бывают, конечно, исключения… Стефан похихикал, вспоминая, как прошлой весной отсиживался в сарае, в то время как медведь крушил во дворе мачту энергоприемника, и как потом, стремглав перебежав в дом, полдня не смел высунуть оттуда носа. И что медведю в мачте не приглянулось? Мачта как мачта.

Он шел по кромке сельги, обходя валуны, присматриваясь к малейшим изменениям. Разбросанные перья рябчика – охотился горностай. Соль у большого валуна олени еще не обнаружили, а ту, что в лощине, слизали подчистую. Рысь Фимка увела выводок глубже в лес, натаскивает потомство на глухарей да зайцев. Лет черных усачей только начался, но уже видно, что их меньше, чем в прошлом году, и это хорошо – лес сам себя защищает, и не нужно завозить дятлов. За браконьерским самострелом недавно приходил хозяин – и матерился же, наверно, найдя затвор вынутым, а «глаза», естественно, не обнаружил, хотя заметно отчетливо, что искал. Заматерится еще не так, обнаружив в почтовом ящике повестку в суд. Поделом. Глупый, конечно, – умные не попадаются.

Он шел, придерживая карабин, радостно чувствуя легкую приятную усталость, а что одежда не высохла, так переживем, потом высохнет, а дома ждет уют, и непременный стаканчик клюквенной, и извергающаяся вкуснятиной огненная печь – люблю кулинарить! – и, естественно, фирменное вино из морошки, потому что еще до вечера приедут друзья, лучшие из немногих… полтора, кажется, года не виделись… ну да, полтора и есть, зима еще стояла сверхснежная, снегокат из сугроба втроем тянули, да так и повалились друг на дружку, гогоча, как мальцы… Ах, какое это счастье, и как это просто и естественно, естественно-просто – идти и идти по лесу в погожий день, идти к друзьям с уловом, обходя выпестренные лишайником валуны, топча сапогами толстый пружинящий мох, вдыхать густой сосновый дух, иногда наклоняться нестарым еще, крепким телом, чтобы швырнуть в рот ягодку черники, замечать и работу белки над шишкой, и проползшую в багульник изящно-глянцевую гадюку, и первый пробившийся из мха оранжевый подосиновик на толстой ноге, легко размышляя о том, что, наверно, нигде во Вселенной нет такого места и леса, в котором так легко дышится и не надоест прожить целую жизнь, а ведь лес еще не все – есть в нем и дом за оградой, построенный для себя своими руками, и сарай, и энергоприемник на заново возведенной мачте, и обе баньки – финская и русская, а рядом природный бассейн в ручье, где можно добиться, чтобы вода покрыла тело почти целиком, если упасть горизонтально и поерзать между камнями. А крепкие сосны, обнимающие корнями скалы? А северная красота, не запечатлимая ни на чем и никем почти не запечатленная? Вот, кстати, вопрос – почему? То ли лентяями были великие пейзажисты, то ли в средствах стеснение имели, а только дальше Днепра или соснового бора средней полосы – ни ногой. А может, были они просто умными людьми и запечатлевали то, что надо запечатлевать, оставляя в покое то, что надо всего лишь чувствовать тому, кто умеет? Возможно. Надо будет спросить об этом Маргарет, она тонко чувствует, а от Пита, как обычно, ничего не дождешься, кроме «сдаешь ты, старик… к делу тебя надо, а не к лесу… ты же готовый первопроходец, хочешь, поговорю о тебе с кем надо?..». Нет, вы хорошие ребята, свои в доску, но как хотите, а эту тему я вам развивать не дам. Отстаньте. Мне и здесь хорошо – лучше не бывает. Это вам не хождение по мукам за три моря, это – удовольствие!

А ведь врешь, скажут, – а заунывные дожди неделями? а зимняя темень? а комарье, к которому ты уже привык настолько, что не чувствуешь его в самое комариное лето? а гнус, к которому привыкнуть невозможно, потому что любимое его занятие заползти за ухо и уже там откушать вволю, да так, что опухшие уши горят адским пламенем и очень хочется оказаться дома и запихнуть голову в морозильную камеру… Бывает? Еще как бывает, только все это ерунда, и вы, мои хорошие, голову мне не морочьте, не выйдет. И не такие морочили, а чего добились, кроме пшика? Не нужны мне ни ваши города, ни твой, Пит, космофлот, ни в особенности Новая Твердь, Новая Терра и Новая Обитель. Побежали оттуда эмигранты – ведь побежали, Пит, спорить не станешь? – сам их возишь и знаешь лучше меня, что мы зацепились за колонии лишь молодежью, что выросла уже ТАМ, а старики вроде нас с тобой возвращаются обратно в шум, в тесноту, в отравленные города – а почему? Потому что – Земля. И правильно, так что о новой волне эмиграции ты мне не пой, дружище. То ли где-то наконец поняли, что Землю нужно очищать не только и не столько от человечества, то ли решили, что человечество не настолько ценный злак, чтобы засеивать им Вселенную… Давно пора понять. Да и что засеивать-то, Пит? Общеизвестно, что мир представляет собой одну большую дырку без бублика, а вот относительно существования бублика в прошлом источники расходятся во мнениях: одни утверждают, что бублик-де некогда существовал, да был съеден; другие же категорически утверждают, что его пока и не было, ибо развитие идеи бублика начинается с дырки, которая уже имеется, а дальше, как говорится, дело наживное… Шучу, шучу. Нельзя об этом шутить, а я шучу. Весь фокус в том, что ты ничего не сможешь мне возразить, Пит, а если и сможешь, то как-нибудь по-дурацки, потому что втайне ты мне завидуешь, хотя и вбил себе в голову, что это я должен завидовать тебе. А с какой стати? Молчишь…

– Нет и нет, – сказал Питер и укусил пирожок. – М-м, вкусно… Знаешь, тут ты настолько не прав, что я даже не хочу с тобой спорить. Ты, старик, просто не в курсе: реэмиграция – это как мода, скоро на спад пойдет. Уж ты мне поверь: обратные рейсы у меня всегда полупустые, а туда набиваются – корпус трещит. Слышал, наверное: недавно еще один кислородный мир нашли, уже пятый, так там, говорят, просто рай…

– Ты его видел? – перебил Стефан.

– Допустим, не видел, что с того? Я же рейсовый: Земля – Твердь, Твердь – Земля… Допустим, слышал от заслуживающих доверия. Уверяю тебя, рай, притом незагаженный.

– У меня и здесь рай незагаженный, – возразил Стефан. – Ты что скажешь, Марго? Правда, рай?

– Пожалуй. – Маргарет кивком показала на окно в пятнах алых бликов. Красный закатный шар пробирался сквозь лес к холму за ближним озером, и деревья вспыхивали. – Там-то рай, а вот вы мне оба надоели: который раз спорят – и который раз ни о чем.

Питер захохотал, откинувшись на стуле. Стефан улыбнулся:

– Твоя жена нас не понимает.

– Где уж ей, – сказала Маргарет. – Что вообще может понимать женщина? Только то, что мужчины еще глупее, чем хотят казаться, и воли им давать не нужно. Больше ничего. Дети малые, одно слово. То борьбу затеяли, то поспорить им удовольствие, а у кого уши вянут.

– Это у кого же? – спросил Питер.

– Ты ее слушай, – поддакнул Стефан. – Твоя жена умная женщина, скажешь, нет? Внучка-то в нее? Ну то-то. А на лопатки я тебя сегодня положил, а не ты меня. Вот возьми еще пирожок и не морщись.

– М-м! – Питер отхлебнул клюквенной, послушно заел пирожком и закатил глаза в блаженстве. – Рай не рай, а кормишь отменно. Где такую шамовку берешь?

– Копченый сиг, а вот эти с лосятиной. В общем, что охраняю, то и имею. Кстати, тут на соседнем участке требуется младший смотритель – замолвить за тебя словечко?

Питер поперхнулся.

– Опять за свое? – грозно спросила Маргарет.

– Молчу. – Стефан поднял руки, сдаваясь, и похлопал в ладоши над головой. – Жаркое!

Дух от жаркого из лосиной вырезки был умопомрачительный, а под копченную на ольховом дыму щуку и слабосоленую розовую семгу степенно поболтали о том, что семги нынче мало, зато щука в реке расплодилась в количестве ненормальном, вот она семужью молодь и выедает, и никто ее толком не ловит, поскольку заповедник, а одному смотрителю с такой прорвой вовек не управиться, хоть каждый день приглашай к себе гостей с отменным аппетитом, и вообще щука по-настоящему не рыба, а крокодил – верно, Марго? Поговорили о крокодилах, земных и твердианских, затем Питер поинтересовался, ловятся ли здесь раки, на что Стефан помотал головой, а Маргарет заявила, что раки на Севере не водятся, пора бы Питеру хоть сколько-нибудь ориентироваться в земных экосистемах, и Питер тут же спросил, водится ли здесь пиво. Пива он не получил и согласился удовлетвориться вином из морошки под новую рыбку, о породе которой даже Маргарет не смогла сказать ничего определенного, Питер же методом исключения выяснил, что это не кит, а больше ничего не выяснил. Оказалось – палья. Потом Питер сказал «уф» и отвалился от стола, а за ним сказал «уф» Стефан и тоже отвалился. Маргарет потеряла из виду утекшую из-за стола Джей – «ну я этой девчонке!» – не докричавшись, стали втроем искать в предвкушении воспитательного момента (Стефан шутя предложил разбить дом на квадраты) и нашли в сенях за игрой в реконструктор.

– Положи игрушку сейчас же! Будешь еще прятаться? Будешь?

– Не-а.

– Сколько раз тебе говорить, чтобы не играла в эту дрянь? Будешь послушной девочкой?

– Не-а… Ладно, буду.

– Ну тогда еще морошки возьми. Или пирожок.

– Не-а. Пузо болит – слюнев объелась. Ба, а мы сегодня в лес пойдем?

– Джеймайма Энджела Пунн! – строго сказала Маргарет. – Сейчас ты умоешься, почистишь зубы и ляжешь спать. Понятно? Ночь на дворе.

– Не хочу спать! Не хочу! Ночью солнца не бывает! Деда, скажи ей! Дядя Стефан! Я не хочу спать!

– Накажу, – пообещала Маргарет.

– А мне лень наказываться. Ну хоть немножечко погуляем, ба! Ну хоть до озера…

– Завтра погуляем, – сказал Стефан. – Обязательно. Я вам такие места покажу – ахнете! Только уговор: по дороге не разбегаться, а где скажу, там вообще от меня ни на шаг. Есть тут один участочек – мины еще с маннергеймовских времен под самым мхом. Насквозь ржавые, а на прошлой неделе один лось подорвался. Такая вот археология. Я одну выковырял, ее в руки брать можно – не рассыпается. Хорошо лежала.

– Лось, говоришь? – Питер с сомнением посмотрел на остатки жаркого. Джеймайма пискнула от удовольствия.

– Лось, – сказал Стефан. – Что я вам, браконьер?

– Мне сейчас тошно станет, – морщась, заявила Маргарет. – Фу! Падальщик. Уж от кого, от кого, а от тебя никак не ожидала.

– Свежатина! – закричал, протестуя, Стефан, а Питер опять захохотал. – Нет, правда, чего ржешь? Какая тебе разница, от чего он помер, не от яда же. Я тогда руки в ноги и на взрыв побежал, думал – рыбу глушат. Мясу-то для чего пропадать? Ты мне лучше вот что скажи: тебя в твоем космофлоте хоть раз настоящим мясом кормили?

В споре выяснилось, что однажды все же кормили – тем самым твердианским крокодилом, существом флегматичным, не опасным и отчасти пригодным в пищу. Вот напитки на Тверди правда дрянь, зато какие местные девочки стол накрывали – это ж умереть можно!..

– Ну-ка, ну-ка, – сказала Маргарет. – Об этом, пожалуйста, подробнее.

– Пег, я абсолютно не…

Стефан засмеялся.

– А я тогда, честно сказать, глядя на тебя, в космофлот пошел, – признался Питер и потянулся за вином. – Пег, ты это брось… Я совершенно трезв. Да, о чем я? Ага. Я ведь надеялся, что мы с тобой в один экипаж попадем, а ты и съюлил с полдороги в кусты… Верно, Пег?

– Чего я никогда не мог понять, – заметил Стефан, – это почему у вас, англосаксов, Маргарет и Пегги – одно и то же?

– Съюлил в кусты!..

– В кусты, – согласился Стефан. – В деревья. В камни. В озера. И очень хорошо сделал, что съюлил. Я вот что думаю: хорошо, что нас тогда из Канала обратно выбросило. Я крокодилов не люблю – что мне на Тверди делать?

– Это ты так думаешь. Отец как – здоров?

– Здоров, что ему будет. Вышел в отставку аж в шестьдесят, живет в Тарту. Мы иногда созваниваемся. Крепкий старик и упрямый. Все пытаюсь подбить его на мемуары, а он: кому это нужно? Мне, говорю, нужно. Обойдешься, отвечает. Для внуков он, может, и написал бы, а для меня ему не интересно.

– Ты второй раз так и не женился? – спросил Питер.

Стефан махнул рукой и успел поймать блюдо с рыбой.

– Одного захода хватило. Какой только глупости не сотворишь по молодости.

– За холостяков! – провозгласил Питер, поднимая стакан. – До дна!

– Что-то вы быстро спелись, – сказала Маргарет. – Он что, уже нажаловался?

– Ему-то грех жаловаться, – возразил Стефан. – Отбил вот, не спросив… В жизни не прощу! Дуэль!!

– А ты где был, когда я отбивал? – парировал Питер. – У кого и отбивать-то было…

– А? – прищурилась Маргарет. – Что скажешь?

Джеймайма хихикнула.

– Э, так не пойдет! – закричал Стефан. – Что дурак был – да, согласен, он самый, а вот что слепой – извините! Все видел! Если не приставал к тебе, то только потому, что ждал, когда ты ко мне приставать начнешь!

– Нет, вы видели! – возмутилась Маргарет. Питер откинулся на спинку стула и заржал. – Каков фрукт! А знаешь, я тебя побаивалась тогда, на корабле: как же – сын капитана! в рубку вхож! А вот на него совсем не обращала внимания, надоел он мне до смерти…

– Спасибо, – поклонился Питер.

Вспомнили Ронду, Людвига и остальных, поспорив о том, кто на кого обращал тогда внимание и во что это вылилось впоследствии. Отбивая ладонями такт, спели хором «Контрабандные товары», потом Стефан спел «Грызет меня комар» и сорвал аплодисменты, а чуть погодя появился вареный лосиный язык, нарезанный ломтиками, и его съели, хотя казалось, что больше ни единой крошки впихнуть в себя не удастся, вслед за чем Маргарет сообщила, что непременно умрет на месте от разрыва кишечника, а Питер, нашедший место еще для стаканчика клюквенной, вдруг бодро заявил, что готов подумать о месте младшего смотрителя после выхода в отставку, чем привел Стефана в ликование. Было в этом что-то такое, что могут оценить лишь старые друзья – сидеть за столом, наблюдая в окно катящийся по склону холма колобок солнца, и изводить время на пустой треп, скрещивать выпады и контрвыпады, пресекать всякие воззвания к здравому смыслу, с неутомимой легкостью накручивая одну глупость на другую, и при этом чувствовать, что все трое абсолютно, немерено счастливы и нет во всей Вселенной ничего такого, что могло бы помешать этому счастью. И не может такого быть.

По небывалой тишине фона заподозрили неладное и, разумеется, опять хватились внучки. Процедура поисков и ауканья повторилась с той незначительной разницей, что Джеймайму на сей раз обнаружили не в сенях, а в стенном шкафу, и опять-таки с любимой игрушкой на коленях. Реконструктор был включен и показывал картинку, звука не было слышно за педагогическим хором, а Джеймайма, увернувшись от шлепка, показала язык и объявила, что готова лечь спать при условии, что завтра ее покатают по озеру, но только чтобы там и в помине не было водяного слона, а рыбе разрешено быть, пусть плавает.

– Что еще за водяной слон? – спросил Стефан, когда Джеймайму удалось уложить в кровать. – Мы в свое время больше историей увлекались, помнишь, Пит? Саламин там, Канны и прочее. Одну Фарсальскую битву прокручивали раз тридцать с разными вводными, и, насколько я помню, Цезарь побеждал только раза два…

– Один раз, – уточнил Питер. – Я точно помню.

Перебивая друг друга, вспомнили и то, что в одном из прокрученных вариантов Цезарь после поражения бежал в панике в Египет, а настырный Помпей получал в дар его голову и путался с Клеопатрой, и то, что республика в Риме вскоре гибла – с большим или меньшим кровопролитием, в зависимости от вводных, но гибла неизменно, сколько вариантов ни прокручивали… Да, а что за водяной слон-то?

– Она НАС прокручивает, – объяснила Маргарет. – Я когда первый раз увидела, прямо в ужас пришла. Думаешь, почему она на тебя поначалу букой смотрела? Ума не приложу, что с паршивкой делать, какой-то совершенно извращенный ум. Знаешь, какие вводные? Мол, нас – тех еще! – вышвырнуло из Канала где-то у черта на рогах, причем взрослые дружно перемерли на какой-то ненормальной планете, а дети перестали взрослеть. Представляешь?

– Это как – перестали взрослеть?

– А вот так.

– Любопытно, – ухмыльнулся Стефан. – Я бы лично не возражал найти такую планету, где не взрослеют: на шестом десятке взрослеть что-то уже не хочется… Хм, это она сама додумалась? С фантазией внучка, поздравляю. А в чем, собственно, ужас? Нормальная групповая робинзонада, увлекательно даже… – Маргарет передернуло. – Нет, а что? Я бы взглянул одним глазом.

– Взгляни, взгляни, – сказала Маргарет, – не пожалей только. А я лучше уйду, не хочу себе настроение портить…

Но она не ушла, пробормотав: «Хуже наркотика, ей-богу», – и, сложив руки на коленях, тоже стала смотреть.

– Ты прости, – сказал Стефан. – Ни о чем другом не могу говорить, понимаешь?

– Ни о чем другом говорить и не нужно, – отозвалась Маргарет.

Они сидели на нагретом полдневным солнцем камне. В двух шагах ниже их озеро глодало скалу. Ворча в камнях, надвигалась вода, облизывала шершавые плиты. Откатывалась. Маргарет казалось, что за два дня, прошедших со времени бегства, кожа Стефана сделалась темной, как камни.

– У тебя пальцы еще не трескаются? – спросила она.

– Что? – не сразу понял Стефан. – А, нет, еще нет. Спасибо.

– Упустишь – будет больно, – предупредила Маргарет, – особенно с непривычки. Хочешь, смажу?

Пока она мазала ему руки, он молчал. А когда она, удовлетворенно хмыкнув, убрала коробочку с мазью в карман куртки, он спросил, стараясь придать голосу как можно больше равнодушия:

– Ну и как там в лагере?

– Живем, – так же фальшиво-равнодушно, как Стефан, сказала Маргарет. – Отчего не жить? А хуже или лучше… вот завтра кончится праздник, тогда и увидим, хуже или лучше…

– Какой опять праздник? – Стефан растерялся, не сразу сообразив. – А, ну да, ну да. – Он коротко и зло хохотнул. – В честь избавления праздник. Понимаю. Без праздника нельзя… Неужели целых три дня?

Маргарет кивнула, подтверждая, и Стефан уже прикидывал в уме, насколько придется увеличить ежедневную норму добычи торфа, чтобы в обозримые сроки ликвидировать прорыв. Прикинув, он присвистнул и покачал головой. Н-да… Зря Питер расслабил людей, как бы потом не пришлось кусать локти. Незаслуженные потачки до добра не доводят. И торф будет недосушенный, а синтезатор этого не любит…

– Он что, вправду сумасшедший?

– Вряд ли. – Маргарет улыбнулась. – Знаешь, по-моему, он соображает лучше нас с тобой. Рискует – это да. Пока ему в рот смотрят, можно и рисковать. Он говорит, что теперь каждый должен работать за двоих, чтобы в кратчайший срок накопить запас продовольствия для переброски лагеря через водораздел. И что сильное и свободное общество, сильные и свободные люди… Он теперь вообще много говорит.

– Я уже считал, какой это будет кратчайший срок, – перебил Стефан. – Год как минимум.

– Меньше, – сказала Маргарет. – Они лишат Джекоба молока и высвободят синтезатор. Джекоб им не нужен.

– Питер так решил?

– Не надейся, что он такой осел. Будет голосование. Результат известен заранее даже Джекобу.

– Скоты, – устало сказал Стефан. – Что с быдлом ни делай, оно всегда останется быдлом. До Абби и малышей они тоже добрались?

– Пока нет.

– Доберутся. Кому нужны слабые и душевнобольные, верно? А остальные надорвутся на торфе. – Стефан подобрал кусок песчаника, раскрошил его в кулаке и бросил в озеро. – Вот что с ними будет. Через год от нас останется половина, и не лучшая.

– Через год здесь вообще никого не останется. – Маргарет искоса посмотрела на Стефана. – И большого запаса не нужно: Питер говорит, что намерен поднять «Декарт».

– Ну? – Стефан даже вскочил. В висках часто застучало.

– А что, не получится? – с интересом спросила Маргарет.

Стефан сел. В голове была каша вперемежку с черной пустотой: Питер Пунн в ходовой рубке корабля, почему-то с мокрым веслом в руках, смуглый красавец Питер Пунн, дочерна загорелый первопроходец, рыцарь без страха и упрека; затем полоса пустоты; затем фраза Маргарет: «Видишь ли, у него есть интересные идеи…» – и снова пустота, и яркая, в мельчайших подробностях зримая картина: нудный вой маршевых двигателей на малой тяге, медленно и криво уходящий в небо безносый «Декарт», яростная струя пламени, бьющая в крошащийся гранит из пробитой кораблем дыры в дождевой туче… Брошенный опостылевший лагерь, оставляемое навсегда проклятое болото. Это должен был придумать я, с острой запоздалой досадой подумал Стефан. Я, а не Питер.

– Может получиться, – с неохотой признал он. – То есть, я хочу сказать, что теоретически это возможно. Не за год, естественно. Года три на серьезную подготовку – тогда, может быть, даже без носовой надстройки… Опасно, конечно, на маршевых… Надо подумать. Взлететь-то он, пожалуй, взлетит, а вот где и как он сядет?

– Не знаю, – сказала Маргарет. – Ты все еще думаешь, что Питер глупее тебя?

– Никуда он не полетит, – уверенно сказал Стефан. – Именно потому и не полетит, что не глупее. И похода по воде тоже не будет. Зачем он ему теперь?

– Завидуешь, – определила Маргарет.

– Завидую, – легко согласился Стефан. – Роскошная идея, между прочим.

– Видимая цель, – поддакнула Маргарет. – Год энтузиазма. Или больше? Ты с такой идеей сколько времени смог бы поддерживать энтузиазм?

– Не говори так, – попросил Стефан.

– А почему? Я не иронизирую. Людям нужна достижимая цель, даже таким уродцам, как мы. Ты никогда этого не понимал. Мы же люди.

– Кто бы сомневался…

Они помолчали. Большая неряшливая волна докатилась до ног Стефана и схлынула, оставив пену. Залив кипел: у водяного слона наступил очередной период размножения. Как всегда, слон делился на три равные части, из которых двум предстояло погибнуть, а третьей выпадал жребий выжить и продолжить существование. Чуя безнаказанность, в озере плескалась рыба.

– Как ты меня нашла? – спросил Стефан.

– Твой шалаш виден с башни в оптику. Анджей разглядел и сказал мне. Он даже видел, как ты выходил из воды. Тебе повезло, что тебя не тронул водяной слон.

– Водяному слону сейчас не до меня, – сказал Стефан.

– Сейчас – да. А позавчера?

Возразить было нечего. Стефан отлично помнил скользкий беспомощный ужас, охвативший его, когда к нему из глубины начала медленно подниматься бурая тень – и он отлично понимал, что это была за тень. Наверно, водяной слон был попросту сыт, иной раз случается и такое.

– Питер знает, что я здесь? – спросил Стефан, меняя тему.

– Может, и знает. – Маргарет равнодушно пожала плечами. – Может, Анджей уже всем разболтал. А может, и нет. Он на Питера в обиде: у него как раз новая идея из теоретической физики, а Питер его на торф, как простого смертного… Все довольны, кроме него. – Маргарет легонько усмехнулась. – А ты что, вправду Питера боишься? Так зря. Бояться нужно было раньше.

– Спасибо, – буркнул Стефан. – Я приму к сведению. Кстати, никто не видел, куда ты пошла?

– Подумаешь! – сказала Маргарет. – Всю дорогу дрожу от ужаса! Ну скажи мне, где Питер возьмет другого врача? Тебя, между прочим, тоже никто не гнал. Считается, что ты сбежал сам.

– Вот так, да? Я и не заметил.

– Во всяком случае, облаву на тебя Питер устраивать не станет. Что ты ему теперь? Поголодаешь – сам придешь.

– А если не приду? – спросил Стефан и сглотнул.

– Куда ты денешься. Дай им выпустить пар, чтобы не побили, и возвращайся. Дней пять ты продержишься?

– Черта с два я пойду кланяться, – сказал Стефан. – За меня не беспокойся. Я здесь и год протяну.

– Ноги ты протянешь. Господи, да что я с ним вожусь, с идеалистом паршивым!.. Лучше скажи: ты сегодня что-нибудь ел?

– Я сосульку нашел, – угрюмо ответил Стефан.

– И только?

– Видел еще каких-то… знаешь, такие толстые червячки с четырьмя рожками, они еще все время цвет меняют. Есть одно место, там их полно. Возьмешь на анализ, а?

Маргарет фыркнула:

– Чернильников есть нельзя, это даже малыши знают. Ладно… – Она достала из кармана плоскую баночку. – Бери. Извини, что не сразу отдала. Злилась на тебя.

Стефан повертел баночку в руках. Жестянка не вздулась за сорок лет, и наклейка оказалась на месте. Это были анчоусы в маринаде. Вот, значит, как…

– Дашь попробовать? – спросила Маргарет.

– Кто? – Голос Стефана сел. – Когда?

– Питер, – ответила Маргарет. – Только тайник он не вчера нашел, уж будь уверен. Знал, куда идти, еще оглянулся по пути два раза. Нервно так… А я подсмотрела. Открыл он твой тайник, выбрал одну банку, тут же и съел прямо руками, пальцы облизал, а пустую банку опять в тайник поставил и иконой закрыл. Еще ящиком задвинул. Никто ничего и не знает.

Стефан застонал. Маргарет смотрела на него с сочувствием.

– Успокойся… Ну хочешь, я с тобой останусь?

– Это был резерв, – с трудом проговорил Стефан. – Понимаешь, наш последний резерв.

– Жаль, что там не оказалось молока, – сказала Маргарет. – Для Джекоба. Так дашь попробовать? Мне чуть-чуть. Анчоусы – это что – рыба или фрукты?

– Рыба.

– Глупое название. Лучше бы фрукты. Я уже и не помню, какие они. Только названия.

Он ел анчоусы руками, как Питер. Потом ела она, а он смотрел, как она ест. Анчоусы Маргарет не понравились – или она сделала вид, что не понравились, – и Стефан, надрезав край жестянки, вывернул ее наизнанку и вылизал дочиста.

– Спасибо за нож…

– Возьми еще вот это.

– Замечательно. – Стефан повертел зажигалку в руках. Пощелкал – горела. – Где нашла? Ты молодец. Теперь не замерзну. Я уж было совсем собрался добывать трением… как Робинзон.

– У Робинзона было огниво.

– Разве? Не знал.

– Забыла спросить, – сказала Маргарет, – ты ведь пользовался тайником раньше? Для себя?

– Да, – сказал Стефан. – Один раз. Понимаешь, не удержался.

– Только один раз?

– Если честно, то два. Два раза. А что?

– Так… Я бы не поверила, если бы ты сказал «нет». Ты не бойся, я никому не скажу.

– Какая теперь разница? – пожал плечами Стефан.

– А вот вернешься – поймешь какая.

Маргарет, как всегда, была права, права на все сто, и Стефан это сознавал. Он согласится с Маргарет, согласится, но не сразу. Поддаться на уговоры сейчас – слабость. Даже свергнутый капитан остается капитаном в душе, его можно уговаривать и уговорить, но решения он принимает сам.

– Сказал уже – не вернусь.

Он сразу одернул себя. Как никогда, в его голосе прозвучали мальчишеские интонации. Обиженный упрямый мальчишка был тут как тут, жил в нем и не давал покоя.

– Будешь ждать, когда Питер им надоест, как ты? – язвительно поинтересовалась Маргарет. – Год будешь ждать? Два? Пять? Имей в виду, каждый день обкрадывать для тебя тайник я не смогу. На мне еще малыши. Полезешь на огород за картошкой – тогда точно жди облавы.

И опять она была права, а он нет. Стефан понимал, что даже в Маргарет, лучшем человеке на борту «Декарта», жило вечное стремление взять верх над ним, Стефаном. Пусть, устало подумал он. Ей – можно.

– Говори уж, – сказал он. – Что ты еще припасла?

– А что, заметно? – удивилась Маргарет.

– У тебя глаза блестят.

– Ладно, – сказала Маргарет. – У нас есть шанс.

– Это я и без тебя знаю.

– Глупый, я о другом… Анджей назвал это дубль-эффектом. Проверить, конечно, не может, но говорит, что это самая красивая идея из всех возможных, а значит, она верна. Он много чего говорил, а если коротко, то получается, что-то вроде зеркала. Канал схлопывается от периферии к центру. Срабатывает принцип макронеопределенности: через корабль… то есть через волновой пакет проходят оба устья Канала. При определенных условиях получаются два отражения, идентичных оригиналу. Одно выбрасывается в случайном месте, это мы, а второе…

– Ну? – тупо спросил Стефан.

– Второе – где-то еще. Анджей говорит, что второй «Декарт», скорее всего, выбросило вблизи той точки, где он вошел в Канал. Представляешь?

– Погоди, погоди… – Стефан хмурился, тер лоб. Какие отражения? Какое еще зеркало? Бред, бред толстого зануды! Одно время он рядился в солипсиста, во всеуслышанье обозвал наш мир иллюзией и заявил, что приступает к разработке теории несуществующих процессов – пришлось наказать, чтобы не отвлекался на пустое. Бездельнику лишь бы не копать торф…

– Это значит, что тот, другой «Декарт» вернулся на Землю, – сияя, сообщила Маргарет. – Я ночь не спала, когда до меня дошло. Представляешь, где-то существую вторая я… второй ты… второй Питер. Только они настоящие взрослые, не как мы. Но это не важно. Главное – Земля знает!

Сердце Стефана ушло в преисподнюю, потом вернулось, ударило молотом и заколотило в безумном ритме.

– Ты погоди… – бормотал Стефан. – Погоди. Еще раз…

– Земля знает! – ликующе воскликнула Маргарет. – Если Анджей смог понять, то там, наверно, уже давным-давно поняли. Земля знает!

– То есть… нас ищут? – спросил Стефан.

– А вот этого я не сказала. Но нас могут искать. Понимаешь, могут!

Могут, подумал Стефан. Он неожиданно почувствовал, что ему не хватает воздуха. Могут, билось в голове чудесное слово. Гудело колоколом. Нас могут искать. Даже если они убеждены, что никого из нас нет в живых. Даже в этом случае, который они наверняка считают единственно возможным. Ищут же тела альпинистов, разбившихся в скалах, провалившихся в ледниковые трещины… Годы спустя – ищут.

Все так просто.

У дороги не бывает конца; конец одной дороги – всегда начало другой, кто бы и как бы ни пророчил иное в дни неудач. Пока хоть кто-то из людей может сказать себе «иди» и идти, дорога не кончится никогда. Тупиков не существует.

Если, конечно, Анджей прав…

Он должен быть прав. Иначе Вселенная устроена слишком жестоко.

– Это меняет дело, – сказал он вслух.

– Еще как! – Маргарет засмеялась.

Может быть, экспедиция, в задачи которой помимо общей разведки будут включены поиски пропавшего звездолета, прилетит на эту планету через пять лет. Или через двадцать. Может быть, она не прилетит никогда. С этой возможностью тоже нужно считаться. А может быть, земляне уже близко – кто знает, может быть, они уже подлетают к этой проклятой планете у проклятой звезды и челнок их корабля делает последний виток, перед тем как с ревом погасить свою скорость в атмосфере…

Они будут нас жалеть, подумал Стефан. Особенно поначалу. Они пришлют психологов, специалистов по реадаптации. Они замучат нас глупыми вопросами. И не сразу, а предварительно подготовив, чтобы не травмировать психику, скажут, что где-то на Земле или на Новой Тверди живет другой Стефан Лоренц. Взрослый… Нет… Не хочу с ним встречаться.

Только бы Питер не приказал выключить радиомаячок…

Стефан поднялся на ноги.

– Пошли. Сейчас.

– Прямо сейчас? – Маргарет была ошарашена. – А ты не слишком торопишься?

– Соорудят гильотину? Или тихо придушат?

– Ну, придушат-то уже вряд ли. А вот побить – побьют.

Стефан усмехнулся. Его губы сложились в тонкую прямую нить.

– Ничего. Я потерплю.

В комнате давно и прочно висел бледный сумрак, вдобавок начало свежеть, влажный ночной холод воровски просачивался в дом, и, когда Питер, выключив игрушку, пробормотал: «Камин бы разжег, что ли», – Стефан не воспротивился и со второй попытки разжег, с удовольствием подставив тело под волну теплого воздуха.

– Любопытно, – повторил он. – Нет, ты, Марго, в самом деле какая-то трепетная. Вводные интересные, а нам что за дело? Мы-то здесь.

Маргарет поежилась.

– Мы-то здесь, а они-то там. Есть одна теоретическая абстракция – двойникование, что ли, или как-то еще. Это все Пит девчонке голову морочит – он понял, а я ничегошеньки, да, по правде сказать, и не хочется.

– Сингулярная дупликация, – покивал Стефан. – Как же, слыхивал. Модная была тема – помнишь, как нас медицина мучила? Но ведь не подтвердилось, верно, Пит?

– Пока не подтвердилось, – сказал Питер.

– Ну вот, а ты боялась. Глупости это все, страшилки на ночь.

– …но и не опровергнуто.

– Да ну? – поразился Стефан и потянулся за клюквенной. – Я и не знал.

– Так знай.

– Мне на донышко, – предупредила Маргарет.

– А куда же еще? – удивился Питер. – Эй, мне тоже на донышко, не промахнись. И можно пополнее.

– Алкоголик!

Стефан разлил рубиновую жидкость по потребности.

– Ладно, давайте рассуждать логически. Допустим, дупликация не бред и реально имела место. Допустим. Допустим, мы… то есть они… черт, запутался!.. да, вот именно – они нашли подходящую планету. Шанс, конечно, один на миллион, это даже я понимаю. Но допустим. Канал, естественно, схлопнулся… И что? Теоретически при большом везении они вполне могли основать новую колонию, о которой нам ничего не известно, так ведь?

– Не вижу, почему бы нам не выпить за ее процветание, – заметил Питер, борясь с икотой.

– За процветание! – Стефан поднял стаканчик, крякнул, выпил и снова крякнул.

– Как странно, – сказала Маргарет. Она нервно рассмеялась. – Мы здесь и мы же – там… Знаете, мальчики, у меня до сих пор мурашки по коже.

– И у меня! – поддержал Стефан. – Знаешь, какие мураши? Эцитоны! Вот такие и по всей спине. Так и шныряют.

– Это прыщи, – атаковал Питер. – Ты их йодом мажь.

– Да ну вас совсем, обоих! Утешители, тоже мне!

Помолчали.

– Спать давайте, – сказал Стефан. – Завтра подниму рано, и на похмелье чур не ссылаться – не пожалею. К озеру пойдем. Я вас отвезу на один островок – век благодарить будете.

И была тишина, только чуть шелестел лес и ветви старой ели, дважды битой молнией, но непобедимо, вызывающе живой, скребли по крыше дома. Издалека долетел протяжный крик отчаяния и мучительной боли, царапнул тишину, отразился слабым эхом и замер. Маргарет вздрогнула.

– Человек? – спросил Питер.

Маргарет покачала головой.

– Филин зайца поймал, – объяснил Стефан, стеля гостям постель. – Заяц перед смертью кричит совершенно по-человечески, а что толку кричать-то. Кому интересно, что он не согласен?

Он еще поворочался в постели, гоня прочь посторонние мысли и думая лишь о том, как это здорово, что Питер и Марго уедут только послезавтра и впереди еще целых два дня, которые надо использовать на всю катушку, а значит – он зевнул – и впрямь проснуться пораньше… И с этой мыслью он уснул.

Но первой в доме проснулась Джеймайма. Она немного похныкала, не найдя любимой игрушки, спрятанной бабушкой, попробовала поискать там и сям и совсем расстроилась. Оставалось скучать. Тут ей на глаза попался связник – у дяди Стефана, оказывается, был совершенно доисторический связник, управляемый еще голосом! – и Джеймайма, пискнув от восторга, быстро освоила управление. Больше всего ей понравилась программа новостей, потому что фигурку диктора можно было щелкать по носу, отчего та комично кривлялась, а голос, как ни старайся, не менялся вот ни настолечко.

«…пришлось прекратить в связи с опасностью дальнейшего пребывания человека на планете, – вещал эрзац-диктор искусственно взволнованным тоном и пытался увернуться от щелчков. – В последний день работы экспедиции на планете был обнаружен сильно поврежденный корабль звездного класса „Декарт“ и девять детей в возрасте от десяти до тринадцати лет. Двое из них выразили желание вернуться на Землю и были приняты на борт „Свифта“. Остальные держались отчужденно…»

По другому каналу шел мультик, и Джеймайма не стала дослушивать сообщение.