Ладони ободраны и все в занозах. Одну за одной я вытаскиваю их и бросаю взгляд на высокий забор за спиной.

Отец бы мной сейчас гордился. Он так расстраивался, что мне плохо давалась гимнастика в школе, хотя высокие оценки по религиоведению компенсировали плохую физическую форму.

Я подхожу к крыльцу по посыпанной гравием дорожке. Гравий звучно хрустит под ногами, и я ступаю в сторону в мягкую густую траву.

Сад засажен плодовыми деревьями, справа – клумба с красными розами. Воздух пропитан их душным ароматом.

Я поднимаюсь на крыльцо и останавливаюсь.

Дверь открыта. На верхней ступеньке чемодан.

Я колеблюсь. Позвонить или просто войти.

Что, если эта Ракель не имеет отношения к исчезновению Самуэля? Будет очень неловко, если она застанет меня в своем доме. Может, это даже незаконно вторгаться в чужой дом без разрешения.

Я же не преступница.

И что, если тот лев, приспешник, прячется в доме?

Но я думаю о Самуэле. О том, как я по нему скучаю. О том, что я наговорила, что наделала, что я единственная, кто его ищет, его единственная надежда.

Ради своего ребенка ты готов на все.

– Если я тебя найду, я верну тебе твоего отца, – обещаю я, – и стану для тебя хорошей матерью. – Подумав, добавляю: – И скину десять килограмм.

Я захожу в дом и прикрываю за собой дверь. Она глухо захлопывается за моей спиной.

Сердце замирает в груди. Я прислушиваюсь. В доме тихо.

Никаких шагов, никаких криков. Не видно и льва с острыми зубами.

Я оглядываюсь по сторонам.

Прихожая словно сошла с картин Карла Ларссона.

Стены до середины выкрашены в синий цвет. Кромка украшена цветочным узором. На крючках висит мужская одежда – толстовка, парка, тонкий пуховик. Серый столик под старину у стены. На нем букет роз в хрустальной вазе.

В прихожей еще три черных чемодана.

Кто-то только что приехал или собирается уехать.

Я делаю шаг вперед, потом останавливаюсь и снимаю обувь. Сквозь открытую дверь видно железную больничную кровать. В паре метров рядом специальная конструкция для транспортировки больного. Синее сиденье покачивается вперед-назад от сквозняка.

Рядом с кроватью тумбочка с одинокой розой в вазе и тюбиком с каким-то кремом. На полу еще один чемодан. На стенах следы от скотча, словно кто-то в спешке ободрал афиши. На полу рядом с чемоданом старые бутсы.

Комната Юнаса?

Но где он сам? Ведь Бьёрн видел его здесь всего час назад. И где Ракель?

Нос щиплет запах моющего средства и хлорки. Изнутри дома доносится скрип.

Меня охватывает паника. Пот течет со лба в ложбинку между грудей. Руки так сильно трясутся, что я инстинктивно оглядываюсь по сторонам в страхе, что что-нибудь задену.

Стены надвигаются на меня, в глазах темнеет, страх сжимает все тело стальными тисками. Он берет надо мной контроль. Ноги не двигаются, руки беспомощно висят вдоль тела, во рту пересохло.

Страх такой сильный, что я мысленно возвращаюсь в детство – к полным тревоги часам, проведенным наедине с монстром под кроватью. К темному лесу с волками, прячущимися в кустах. И слова сами рвутся с языка.

Сердце успокаивается, к рукам и ногам возвращается чувствительность. Взгляд проясняется, и комната снова обретает очертания.

Я поворачиваю голову и смотрю прямо – в гостиную с панорамными окнами. Одно из них открыто и поскрипывает от ветра.

Наверное, этот звук я и слышала.

Я трясу головой, будто прогоняя страх. Делаю глубокий вдох и вхожу в гостиную.

Я немного успокоилась. Иду ровно, целеустремленно. Я не боюсь воображаемых чудовищ. Деревянные доски пола кряхтят под ногами, и я снова останавливаюсь.

Обвожу взглядом комнату.

За окном простирается море, залитое ярким солнцем. На горизонте оно сливается с голубым небом. В комнате стоят белый диван и кресла, книжные полки заполнены книгами всех цветов и размеров, фотографиями и разными безделушками.

Рядом с фотографией женщины и мальчика стоит синяя хрустальная ваза на ножке, напоминающая ту, что я унаследовала от бабушки.

Я подхожу ближе.

В вазе лежат мужские часы на тканевом ремешке, чехол от мобильного телефона и…

И…

Окно снова открывается и ударяется о цветочный горшок. Ветром обдает мне спину, а по коже бегут мурашки.

Я стою, уставившись в вазу, и ничего не понимаю.

Рядом с футляром лежит связка ключей с брелком, с которого свисают пластиковые рыбка и книжечка.

Это ключи Самуэля. Я сама дала их ему. Мы заказали такие брелки всем детям из кружка в нашем собрании. Конечно, все это сделано в Китае, но нам важны были символы: рыба символизирует Христианство, а маленькая книжечка – Священное Писание.

Но почему ключи Самуэля в этой вазе, если самого его нет?

Я протягиваю руку и касаюсь связки ключей, словно это поможет мне понять. Словно дешевый пластик может мне все рассказать.

Снова хлопок.

Я инстинктивно оборачиваюсь, ожидая снова увидеть окно, бьющееся о горшок. Но вместо этого оказываюсь лицом к лицу с женщиной.

Она одета в джинсовые шорты и тонкую белую блузку. Длинные темные волосы распущены. Словно рекой они заливают ее плечи, оттеняя белую, как мрамор, кожу шеи.

Она очень красивая.

Я о такой красоте и мечтать не могла. И несмотря на панику, я отмечаю, что мы похожи, как две сестры – одна красивая, а другая уродливая.

Ракель.

– Кто ты и что ты делаешь в моем доме? – вопит она, поднимая предмет, который она держит в руках. Я не вижу, что это, но это что-то небольшое и отражает свет.

Я открываю рот, чтобы ответить, но не могу вымолвить ни слова.

Ракель делает шаг вперед, я отшатываюсь и ударяюсь локтем о синюю вазу. Она качается, но стоит.

– Кто ты? – вопит она.

– Я…

Язык меня не слушается.

Я пячусь назад в сторону прихожей. Поскальзываюсь и чуть не падаю, но в последний момент успеваю схватиться за дверной косяк. Потные руки скользят, и я снова теряю равновесие.

– Самуэль, – шепчу я. – Я мама Самуэля. Где он?

Ракель идет ко мне, я продолжаю пятиться. Спотыкаюсь и падаю на серый столик. Ваза падает на пол и разбивается вдребезги. Весь пол оказывается усыпан розами и стеклом. Лодыжки обдает холодной водой.

– Самуэль уволился, – говорит Ракель.

– Нет, – отвечаю я. – Я видела его ключи. Он здесь.

– Он уехал, – настаивает она. – Получил работу получше. Как и все остальные.

Ракель останавливается. На лице у нее написана бесконечная грусть. Кажется, что ее гнев утих, и я решаю попытаться поговорить с ней. В конце концов, это единственное, в чем я хороша.

– Я так скучаю по нему, – говорю я и сама поражаюсь своей смелости.

Женщина хмурит брови, обводит глазами розы на полу и качает головой.

– Мне все известно о тоске, – отвечает она после небольшой паузы.

Я киваю и смотрю туда, к чему прикован ее взгляд. У моей ноги стопор для двери, отлитый из чугуна в форме ягненка.

И меня осеняет. Осеняет такая ужасная мысль, что я страшусь додумать ее до конца.

Я думаю о стихотворении. Смотрю на чугунного ягненка.

И в этот момент передо мной встает самодовольное лицо пастора Карла-Юхана. И картины в рамах за его спиной. На одной из них ягненок спит под боком гигантского льва.

Это так просто и так логично, удивительно, что я раньше не догадалась. И даже полицейским с их ресурсами не удалось разгадать эту загадку.

– Это была ты… – шепчу я. – Ты и лев, и ягненок. И борьба, и мир, как Иисус. Нет никаких помощников.

– Я не понимаю, о чем ты, – говорит Ракель, не глядя на меня. Ее взгляд прикован к полу.

– У тебя нет права играть с Богом, – говорю я и тут же поправляюсь: – Прости, играть в Бога, я хотела сказать.

Но Ракель никак не реагирует на мою оговорку. Веко у нее подергивается, она опирается о стену рукой.

– Я прочитала стихотворение, – продолжаю я. – Самуэль написал мне послание на нем. На стихотворении. И положил в машину. Мою машину. Там я его и нашла. В машине…

– Мой бойфренд – писатель… – шепчет она.

– Ты знаешь Библию, – перебиваю я. – Я тоже знаю. Лев и ягненок – это одно целое. Два символа Иисуса. Жертвенный агнец умер ради нас, а лев воплощает Послание, Царя, Мессию. Это два обличья Иисуса. Это так ты себя видишь? Богом? И считаешь, что имеешь право отнимать жизнь?

– Я только хочу вернуть моего сына, – всхлипывает Ракель. – Как и ты.

Теперь она плачет. Слезы текут по бледным щекам, лицо омрачили горе и страдание. И еще один кусочек пазла встает на место.

Она выбрала имя Ракель не только потому, что оно означает ягненка.

Мне вспоминаются слова из Евангелия от Матфея. Голос отца, зачитывающий Библию, звучит в голове:

Ракель поднимает глаза и делает шаг вперед. Стекло хрустит под ее босыми ступнями, но лицо ничего не выражает.

От ее ног остаются кровавые следы на досках. Кровь блестит в лучах солнца.

– Где Самуэль? – спрашиваю я.

Пячусь назад, нащупываю ручку двери, дергаю за нее.

Она качает головой.

– Его нет, – шепчет она. – Больше нет. Никого больше нет.

– Нет, – всхлипываю я. – Не может быть. Ты знаешь, где он. Ты должна мне все рассказать.

Я дергаю за ручку, но дверь не поддается. Надавливаю на нее всем своим весом, но дверь не сдвигается ни на миллиметр.

Смотрю по сторонам, ищу взглядом ключи.

Ракель медленно качает головой. Вокруг ступни образовалась кровавая лужица, но она ничего не замечает.

– Ты это ищешь? – спрашивает она, поднимая вверх ключи.