Самуэль
На часах начало одиннадцатого. Меня будит хлопок входной двери. Ракель разрешила мне поспать подольше, потому что я много перерабатывал последние дни. Улле, ее парень, все еще в Стокгольме, и ей нужна была моя помощь.
Я вскакиваю с постели, натягиваю джинсы, выхожу в гостиную и делаю глубокий вдох.
В моей комнате настоящая сауна. Тридцать градусов.
Не меньше.
А если открыть окно – налетят комары.
Деревянные доски поскрипывают под ногами. Я смотрю в окно. Над водой летают чайки, на горизонте видна парусная лодка.
Ракель сбегает вниз по лестнице в просторном халате. Длинные волосы развеваются на ветру.
Наверно, она тоже встала поздно.
Может, у Юнаса была тяжелая ночь из тех, что заканчиваются уколом в задницу.
Я заставляю себя отвести взгляд от Ракель и иду к книжному шкафу. Ключ на том же месте – рядом с книгой о маяках. Я вставляю его в скважину, и дверь бесшумно открывается.
Сюда солнце еще не заглядывало, и в кабинете царит приятная прохлада. Пахнет пылью и кожей от кресла.
Присаживаюсь на корточки перед синей сумкой и достаю джинсы, футболку, рубашку и конверт с паспортом и кредиткой.
Застегиваю молнию и проверяю, не видно ли, что ее открывали.
Нет. Снаружи она выглядит как обычно.
Я запираю кабинет и возвращаю ключ на место. Одежду и конверт кладу в рюкзак рядом с бутылочками «Фентанила».
Проверяю остальные вещи: мобильный, зарядку, ключи. Провожу пальцем по брелку на ключах – подарку матери. С кольца из нержавеющей стали свисают миниатюрная книжка и пластиковая рыбка. Идиотский религиозный подарок, которым община пыталась приманить подростков.
Пора валить.
По окончании работы я встречаюсь с матерью в гавани.
Сюда я больше не вернусь.
Денег Игоря хватит надолго. А с паспортом я могу даже уехать за границу.
Проблема решена.
Приняв душ, я спускаюсь на кухню. Пахнет блинчиками.
У меня сразу просыпается зверский аппетит, но вместе с ним и щемящее чувство вины.
Бедняжка Ракель. Печет мне блинчики, хотя не обязана. Она заслуживает большего, чем такого типа, как я, который обворует ее и бросит одну вместе с овощем.
Сглатываю ком в горле.
Ты ничтожество. Ты ни на что не способен. И собираешься нагадить единственному человеку, который подал тебе руку помощи.
– С праздником! Я напекла блинчиков. Надеюсь, ты голоден! – улыбается Ракель и кладет в рот кусочек блина.
На ней кухонный фартук, в котором она напоминает мне маму. Она тоже в детстве пекла мне блинчики на завтрак, и у нее тоже был похожий фартук.
Я присаживаюсь за стол и наливаю себе сока.
Ракель ставит на стол передо мной тарелку румяных блинов.
– Приятного аппетита.
– Спасибо, – выжимаю я из себя, чуть не рыдая.
– Мне нужно в магазин, – сообщает она, снимая фартук и вешая на крючок рядом с плитой. – Присмотришь за Юнасом?
– Конечно, – отвечаю я, немного успокоившись.
Я – хороший, говорю я себе.
Я такой же, как все. Я попал в неприятности и делаю все, что в моих силах, чтобы из них выбраться.
У меня не было другого выбора.
Зомби-Юнас неподвижно лежит в постели.
Слабый запах мочи, пронизывавший душный воздух комнаты, смешивается с ароматом красной розы. Она одиноко стоит на столе, прямая, как восклицательный знак.
Я наклоняюсь ближе, чтобы внимательно рассмотреть его лицо.
Ноздря, из которой торчит трубка, вся красная и воспаленная. Местами кожа облезла до мяса. Губы еще суше, чем раньше, и все в трещинах.
– Привет, – здороваюсь я и тянусь за бальзамом. Аккуратно смазываю Юнасу губы.
Он никак не реагирует, но из уголка рта стекает тонкая струйка слюны.
Я бережно вытираю ему лицо салфеткой и кладу ее рядом с вазой. Потом беру крем для рук и начинаю смазывать холодные тонкие пальцы.
– Что скажешь? Дочитаем тот стих?
Он, разумеется, не отвечает, но мне любопытно, что там произойдет со львом, ягненком и раненым голубем, мечтавшим вернуть крылья.
Я вытаскиваю листы, спрятанные под матрасом, сажусь в кресло и начинаю читать.
Ты был голубкой, я – ягненком,
Лев тебя предупреждал,
Рычал, чтобы ты остановился,
Но зубы были такими острыми,
А когти такими длинными,
Что он порвал твое тело,
Когда пытался тебя поймать.
Голубки больше не было.
Я выплакал море слез
И лег умирать
На мягкую траву горя.
Но снова появился лев,
И в своей пасти
Он нес невинного голубя…
Я опускаю лист на колени. Стихотворение продолжается на обратной стороне, но мне больше не хочется читать.
Что-то в этом тексте меня отталкивает.
Это стихотворение – плод больного воображения.
И не просто больного, а помешавшегося на Библии. Потому что я-то точно знаю, что все это значит, не зря же я столько времени провел в компании придурков из маминого библейского кружка.
Смотрю на текст. Перечитываю последние строки.
Но снова появился лев,
И в своей пасти
Он нес невинного голубя…
От этого стихотворения у меня волосы встают дыбом. Но я не могу объяснить почему. Что-то в моем подсознании шевелится, как огромное черное чудовище в глубине, но не спешит выплыть наружу, хоть я и настойчиво зову его.
Я складываю листы со стихотворением, сую в задний карман джинсов и смотрю на Зомби-Юнаса.
Его тело сотрясается от дрожи. Кулаки судорожно сжаты.
Черт!
Он же не думает отбросить коньки в мою смену?
Но через секунду кулаки разжимаются, и он успокаивается. На губах появилась белая пена, какая бывает вокруг морских скал в сильный ветер.
Я тянусь за салфеткой и вытираю ему губы. Мне не по себе.
– Я должен уехать, – говорю я. – Прости. Ничего личного. Просто пора валить.
Подумав, добавляю:
– Надеюсь, ты скоро поправишься.
Больше я не знаю, что сказать, как объяснить, почему я должен сделать то, что должен.
Я просто сижу в кресле и тяну время.
Хлопок двери говорит о том, что Ракель вернулась. Я слышу, как она убирает продукты в холодильник и проходит в свою комнату.
Подождав еще полчасика, решаю, что пора.
Беру руку Юнаса и осторожно пожимаю, не хочу, чтобы у него остались синяки.
– Пока. Выздоравливай.
Он не реагирует.
Иду в прихожую и стучусь к Ракель.
– Входи! – кричит она.
Приоткрыв дверь, вижу ее за столом с включенным ноутбуком.
Она чертовски много работает.
Ракель снимает очки, опирается локтем о стол и смотрит на меня:
– Все в порядке?
Я киваю.
– Он спит. Мне нужно съездить прикупить пару вещей.
– Хорошо, – говорит она. – Можешь купить мне велосипедный замок на заправке, если будешь проезжать мимо?
– Конечно, – отвечаю я.
Мне тут же становится стыдно за то, что она никогда не увидит этот велосипедный замок. Потому что скоро я буду далеко отсюда.
– Пары сотен хватит?
– Думаю, да, – кладу деньги в карман.
В лучах солнца, проникающих через окно, волосы Ракель горят как медь. Она ловит на себе мой взгляд и улыбается.
Я сглатываю и борюсь с желанием бежать отсюда со всех ног, потому что мне невыносимо видеть, как они сидит там на стуле в полном неведении о своей неотразимости.
Вместо этого я вежливо улыбаюсь, как примерный мальчик.
Она открывает ноутбук, надевает очки и поворачивается, словно давая понять, что разговор окончен.
Я иду в прихожую, надеваю рюкзак и ботинки.
Уже собираюсь выйти, как за спиной раздаются шаги. Это Ракель.
– Самуэль, – говорит она едва слышно, – я только хотела сказать спасибо. Ты так добр к Юнасу. Я видела, что ты смазал ему руки кремом. Для меня так много значит твоя помощь. Особенно сейчас, когда Улле в отъезде. Хорошо, когда в доме есть мужчина.
– Спасибо, – бормочу я.
Хорошо, когда в доме есть мужчина.
Я заливаюсь краской. Мне стыдно за собственную ничтожность. Я последний мудак. Ведь я собираюсь обмануть ее и бросить.
Я открываю входную дверь и бросаю на Ракель последний взгляд.
И вижу, как улыбка сходит с лица, зрачки расширяются, а губы вытягиваются в букву «О».
– Что? – спрашиваю я, чувствуя, как теплый ветер, ворвавшийся в дом, ласкает мне затылок.
Ракель не отвечает.
Рот у нее открывается, и с губ срывается истошный крик, от которого у меня чуть не разрывается сердце.
Я медленно поворачиваюсь к двери.
Огромная фигура нависает надо мной. Мускулы выпирают из-под тесной майки. Татуированная кожа блестит от пота. Челюсти крепко сжаты. Глаза совершенно пустые, как будто их выкололи, а вместо них вставили пуговицы.
Это Игорь.
