«Не понимаю, как он мог пропустить его в первый раз. Он знал, что ищет документ, связанный с этим русским лингвистом, Якобсоном. Он видит книгу Якобсона на рабочем столе и не пытается просмотреть ее хотя бы по диагонали?»

Да, действительно, выглядит неправдоподобно.

«И как специально – когда мы нагрянули к Барту, он как раз там, хотя столько недель имел в запасе, чтобы вернуться в квартиру, ведь у него был ключ».

Пока Симон слушает Байяра, «Боинг-747» отрывает свой дальнемагистральный остов от взлетной полосы. Жискар, этот закоренелый фашиствующий буржуа, все-таки согласился оплатить им поездку, но пожадничал на «Конкорд».

Болгарский след ведет к Кристевой.

Кристева отправилась в Штаты.

Так что и у нас впереди хот-доги и кабельное ТВ.

Само собой, в этом же ряду хнычет какой-то малек.

Стюардесса просит Байяра потушить сигарету: курить во время взлета и посадки запрещено.

Симон взял «Lector in fabula» Умберто Эко – почитать во время перелета. Байяр спрашивает, есть ли в книжке что-нибудь интересное, под интересным имея в виду полезное для следствия, но на самом деле, пожалуй, не только это. Симон опускает глаза и читает: «…Я, конечно, живу (то есть я, пишущий эти строки, ощущаю, что существую в том единственном мире, который знаю), но в тот момент, когда я начинаю теоретизировать о возможных нарративных мирах, я тем самым решаю – в том мире, который ощущаю непосредственно, – свести этот мир к семиотическому конструкту, чтобы его можно было сравнить с миром нарративным».

Симона обдает жаром, когда стюардесса начинает пантомиму о правилах безопасности. (Малек перестает плакать, завороженный этим танцем регулировщика.)

Официально Кристева отправилась в Корнеллский университет в Итаке, штат Нью-Йорк, на коллоквиум – понять его название или хотя бы тему Байяр даже не пытается. Джон Сёрл, американский философ, о котором говорил Эко, также в числе приглашенных – это все, что ему нужно знать. Сейчас никто не собирается похищать болгарскую розу, как Эйхмана. Если бы Жискар хотел арестовать убийцу Барта, – а все указывает на то, что без нее не обошлось, – он не дал бы ей упорхнуть. Сейчас надо понять, что вообще затевается. Впрочем, это необходимо всегда, так?

Для Красной Шапочки реален мир с говорящими волками.

И надо заполучить этот проклятый документ.

Байяр хочет разобраться: что такое седьмая функция – практическая инструкция? Чародейство? Руководство по эксплуатации? Химера, поставившая на уши братию ничтожных политиков и мудрил, решивших, что это джекпот, который светит тому, кто до нее доберется?

Малек в соседнем кресле, отделенном проходом, достает кубик с разноцветными гранями и принимается крутить его во все стороны.

Симон задается вопросом, в чем вообще принципиальная разница между ним, Красной Шапочкой и Шерлоком Холмсом.

Он слышит, как Байяр вслух обращается к самому себе, хотя, может, слова адресованы и ему: «Допустим, что седьмая функция языка – та самая перформативная. Тому, кто ею владеет, она позволяет убеждать кого угодно в чем угодно при любых обстоятельствах, хорошо. По-видимому, документ умещается на одной странице, допустим, с оборотом, и буквы мелкие. Как может инструкция к такой мощной фигне занимать так мало места? Любое техническое руководство – к посудомойке, или к телевизору, или к моему 504-му – это много страниц».

У Симона как будто песок на зубах. Да, это сложно понять. Нет, объяснить он не может. Если бы он хотя бы смутно догадывался о содержании документа, он бы уже был избран президентом и спал бы со всеми женщинами подряд.

Пока он говорит, Байяр не сводит глаз с игрушки малька. Он видит, что кубик поделен на другие кубики, более мелкие, и, судя по всему, их нужно собрать по цветам, вращая по горизонтали и по вертикали. Малек крутит с неистовым упорством.

В «Lector in fabula» Эко рассуждает о роли вымышленных персонажей, которых называет «сверхштатными», потому что они присоединяются к представителям реального мира. Рональд Рейган или Наполеон принадлежат к миру реальному, а Шерлок Холмс – нет. Но тогда какой смысл вложен в высказывание «Шерлок Холмс не женат» или «Гамлет безумен»? Можно ли воспринимать «сверхштатную» фигуру как реального человека?

Эко цитирует итальянского семиолога Волли, сказавшего: «Я существую, Эмма Бовари – нет». Отчаяние Симона все пронзительнее.

Байяр встает и идет в туалет – не то чтобы ему приспичило отлить, просто он видит, что Симон с головой ушел в книгу, а размять ноги было бы неплохо, тем более что он уже влил в себя все мерзавчики с алкоголем.

Оказавшись в хвосте воздушного судна, Байяр натыкается на Фуко, который о чем-то увлеченно болтает с молодым арабом, опустившим на шею наушники.

Программу коллоквиума он видел, так что застать его врасплох эта встреча вроде как не должна, но невольное удивление подавить трудно. Фуко ему улыбается, как всегда плотоядно.

«Вы знакомы со Слиманом, комиссар? Он был хорошим другом Хамеда. Вы ведь, конечно, не выяснили обстоятельства его смерти? Подумаешь, одним педиком меньше. Или хуже, что он араб? Дважды начхать?»

Когда Байяр возвращается на место, он обнаруживает, что Симон спит, неудобно свесив голову – типичная поза, когда пытаешься спать сидя. Диссертанта добила другая фраза Эко – слова его тещи: «Что было бы, если бы мой зять не женился на моей дочери?»

Симон спит и видит сны. Байяр кемарит. Фуко тащит Слимана в бар на верхней палубе, где будет пересказывать ему свою лекцию об эротических снах в эпоху античной Греции.

Они просят у стюардессы два виски, а она улыбается почти так же, как философ.

Артемидор называл наши эротические сны провидческими. Нужно находить связь между сексуальными отношениями во сне и социальными – в реальности. Например, если снится, что спишь с рабом – это хороший знак: поскольку раб – собственность, это означает, что наше имущество умножится. С замужней женщиной – плохой знак: к чужой собственности прикасаться нельзя. С матерью – по-разному. Фуко считает, что значимость фигуры Эдипа для греков сильно преувеличена. Во всех случаях выбирается точка зрения свободного активного индивида мужского пола. Проникать (в мужчину, женщину, раба, члена семьи) – это хорошо. Когда проникают в тебя – плохо. Самые противоестественные – лесбиянки, практикующие проникновение (хуже только секс с богами, животными и трупами).

«У каждого свои критерии, и все – норма!» Фуко хохочет, заказывает еще два виски и тащит Слимана в туалет – тот совсем не против (но ни в какую не хочет расставаться с плеером).

Что снится Симону, нам никак не узнать, ведь, согласитесь, для этого надо влезть в его голову.

Байяр заметил, что Фуко и Слиман поднимаются по лестнице в бар, расположенный на верхней палубе судна. Поддавшись малоосмысленному порыву, он возвращается осмотреть их пустые кресла. В кармане перед креслом Фуко – книги, у Слимана на сиденье – журналы. Байяр открывает багажный отсек наверху и хватает сумки, скорее всего принадлежащие этим двоим. Он садится на место Фуко и роется сначала в сумке философа, а затем – в рюкзаке жиголо. Бумаги, книги, сменная футболка, кассеты. На первый взгляд, никаких следов документа, но Байяр прикидывает, что надписи «Седьмая функция языка» крупными буквами может и не быть, поэтому берет обе сумки и возвращается на свое место будить Симона.

Пока диссертант возвращается к жизни, вникает в происходящее, удивляется, что здесь Фуко, возмущается тем, о чем просит Байяр, и все-таки соглашается рыться в чужих вещах, проходит минут двадцать, не меньше, и в тот момент, когда Симон уже может подтвердить Байяру, что ни в вещах Фуко, ни у Слимана нет ничего хоть близко, хоть отдаленно похожего на седьмую функцию, оба они видят, как по лестнице спускается Фуко.

Сейчас он вернется на свое место и рано или поздно поймет, что его добро исчезло.

И вот, не сговариваясь, словно по отработанной схеме, наши герои начинают действовать. Симон перешагивает через Байяра и попадает в проход, где ему навстречу движется Фуко, а Байяр устремляется в параллельный проход, с другой стороны, и направляется в хвост, чтобы добраться до ряда Фуко, описав круг.

Симон стоит перед Фуко, который уже внизу – ждет, что тот его пропустит, но молодой человек и не думает отходить в сторону, и тогда философ, подняв близорукие глаза, узнает его из-под очков.

– Надо же! Алкивиад?

– Месье Фуко, вот это сюрприз!.. Польщен, мне так нравится все, что вы делаете… Над чем вы сейчас работаете?.. Это по-прежнему связано с сексом?

Фуко прищуривается.

Байяр пробирается в хвост по противоположному проходу, но упирается в стюардессу, перегородившую дорогу тележкой с напитками. Она неторопливо разливает чай и подает в стаканчиках красное вино, пытаясь заодно всучить пассажирам что-нибудь из дьюти-фри, а Байяр тем временем топчется позади нее.

Симон не слушает, что отвечает Фуко: он сосредоточен на следующем вопросе. За спиной Фуко – нетерпеливый Слиман. «Ну что, мы идем?» Симон цепляется за повод: «О, да вы не один? Очень-очень приятно! Ха, вас небось он тоже называет Алкивиадом? Вы уже бывали в США?»

Байяр мог бы в крайнем случае потеснить стюардессу, но через тележку ему не перешагнуть, а впереди еще три ряда.

«А Пейрефитт-то каков? – говорит Симон. – Свинья, да? Знаете, нам вас не хватает в Венсене».

Фуко деликатно, но твердо берет Симона за плечи и, как в танго, выполняет разворот, так что диссертант оказывается между ним и Слиманом, а это означает вполне конкретную вещь: Фуко проскочил, и от места его отделяют всего несколько метров.

Байяр наконец добирается до туалетов в хвосте, пройдя мимо которых можно попасть в соседний проход. Он у кресла Фуко, но тот идет ему навстречу и увидит, что комиссар убирает ручную кладь.

Симон, который и без очков знает ситуацию, заметил Байяра раньше, чем Фуко, и кричит: «Эркюлин Барбен!»

Пассажиры вздрагивают. Фуко оборачивается. Байяр открывает багажный отсек, запихивает туда обе сумки, закрывает. Фуко в упор смотрит на Симона. Симон с дурацкой улыбкой добавляет: «Все мы Эркюлин Барбен, верно, месье Фуко?»

Байяр, извиняясь, обходит Фуко, как будто возвращается из уборной. Фуко провожает его взглядом, пожимает плечами, и все благополучно рассаживаются.

– Кто этот Эркюлин как там его?

– Гермафродит, жил в XIX веке, очень несчастный. Фуко изучал его дневники. И, можно сказать, счел делом чести осудить нормативную установку биовласти, обязующей нас определять свой пол и сексуальную ориентацию только из двух возможных, как то: мужчина или женщина, в обоих случаях предполагая их гетеросексуальность – в отличие, например, от греков, которые подходили к вопросу куда проще, хотя и у них были свои нормы, которые…

– Кхм-м, ясно!

– А что за парень с Фуко?

Остаток пути проходит благополучно. Байяр закуривает. Стюардесса напоминает ему, что курить при посадке запрещено, и комиссар налегает на новые спасительные мерзавчики.

Мы знаем, что парня, который летит с Фуко, зовут Слиман, фамилия нам неизвестна, зато, ступив на американскую почву, Симон и Байяр видят, как он бурно спорит с несколькими полицейскими на паспортном контроле, потому что у него не в порядке виза, а точнее, ее нет в принципе, и комиссар задается вопросом, как его вообще посадили на рейс в Руасси. Фуко пытается замолвить за него словечко, но все без толку, американский страж не привык шутить с иностранцами, и Слиман просит Фуко не ждать его и не беспокоиться: он как-нибудь разберется. После этого Симон и Байяр теряют его из виду и спешат сесть в пригородный поезд.

Они не прибывают на корабле, как Селин в «Путешествии на край ночи», а выходят на станции «Мэдисон Сквер Гарден», но вынырнуть из-под земли в сердце Манхэттена – не менее сильное потрясение: оба ошеломленно задирают головы и рассматривают в вертикальном ракурсе небоскребы и вереницу огней Восьмой авеню, наполняясь ощущением нереальности происходящего и одновременно не менее стойким чувством чего-то знакомого. Симон, заядлый читатель «Странж», ждет, что над желтыми крышами такси и светофорами вот-вот нарисуется Человек-паук. (Но Человек-паук – «сверхштатная» фигура, и это невозможно.) Какой-то местный с деловым видом внезапно останавливается и предлагает им помощь – это окончательно выбивает из колеи парижан, не привыкших к такому участию. В нью-йоркской ночи они движутся вверх по Восьмой авеню до автовокзала Порт-Оторити мимо исполинского здания, где располагается «Нью-Йорк таймс», на что однозначно указывают гигантские готические буквы на фасаде. Затем они садятся в автобус до Итаки. Прощай, феерия небоскребов.

Ехать пять часов, оба устали, поэтому Байяр достает из сумки небольшой кубик с разноцветными сторонами и начинает его крутить. Симон не верит своим глазам: «Ты свистнул у малька кубик Рубика?» Когда автобус выныривает из тоннеля Линкольна, Байяр заканчивает собирать первый ряд.