Слиман тоже просыпается в чужой постели, но он один, рядом никого, только силуэт, как будто обрисованный мелом на еще теплой простыне. Это, в общем-то, и не кровать, а матрас, положенный на пол в почти пустой комнате без окон, погруженной в полумрак. Из-за двери доносятся мужские голоса на фоне классической музыки. Он отчетливо помнит, где находится, и музыка ему знакома. (Это Малер.) Он распахивает дверь и, не потрудившись одеться, выходит в гостиную.

Перед ним огромное вытянутое помещение с длинной остекленной стеной, возвышающееся над Парижем (в районе Булонского леса и Сен-Клу), – ведь мы на последнем этаже. Вокруг журнального стола – Мишель Фуко, облаченный в черное кимоно, рассказывает двум парням в слипах (лицо одного из них запечатлено на трех снимках, прикрепленных к стойке рядом с диваном) о тайнах сексуальности слонов.

А точнее, насколько сумел понять Слиман, о том, как половое поведение этих животных воспринималось и трактовалось во Франции XVII века.

Парни курят сигареты, и Слиман знает: они набиты опиумом – ходовой способ, чтобы смягчить приход. Любопытно, что Фуко никогда этим не пользуется и без проблем усваивает любые наркотики – он способен в девять утра сидеть за пишущей машинкой после целой ночи под ЛСД. Парням, похоже, кайф дается труднее. Тем не менее они здороваются со Слиманом замогильными голосами. Фуко предлагает ему кофе, но в этот самый момент на кухне раздается грохот, и появляется третий парень, он удрученно показывает зажатый в руке кусок пластика. Это Матье Лендон, он только что разбил кофеварку. Двое в слипах не могут сдержать чахоточный смешок. Фуко благодушно предлагает чай. Слиман садится и начинает намазывать подсушенный тост, а лысый мэтр в черном кимоно продолжает лекцию о слонах.

Для Франциска Сальского, автора «Введения в благочестивую жизнь», который в XVII веке был епископом Женевы, слон – образчик целомудрия: преданный, воздержанный, знает лишь одну партнершу, которую удостаивает вниманием раз в три года в течение пяти дней, подальше от посторонних глаз, а потом долго купается – проходит очищение. Красавчик Эрве цедит что-то недоброе сквозь сигарету: в притче о слоне ему видится вся мерзость католической морали, на которую он плюет – по крайней мере, символически, ибо слюны у него нет, поэтому вместо плевка выходит кашель. Фуко в кимоно оживляется: «Именно! Что интересно – уже у Плиния встречается похожий анализ слоновьих нравов. Так что если проследить генеалогию морали, как кое-кто выразился, можно увидеть, что она, вероятнее всего, берет начало в эпохе, предшествовавшей христианству, или, во всяком случае, во времена, когда оно повсеместно пребывало в зачаточном состоянии. – У Фуко ликующий вид. – Понимаете, мы говорим о христианстве, как будто это нечто определенное… Но ни христианство, ни язычество не являются законченной формой, не имеют выраженного лица. Не следует представлять их монолитными глыбами, которые враз возникают и так же внезапно исчезают, не влияя друг на друга, не проникая друг в друга, не преображаясь».

«Но… э… ты это к чему, Мишель?» – спрашивает Матье Лендон, который так и стоит с обломком кофеварки в руке.

Фуко улыбается ему своей ослепительной улыбкой: «Дело в том, что язычество нельзя воспринимать как единство, а христианство – тем более! Надо пересматривать методы, понимаешь?»

Слиман, хрустя тостом: «Скажи, Мишель, ты все еще собираешься на свой коллоквиум в Корнелле? Где вообще эта дыра?»

Фуко нравится отвечать на вопросы, причем любые, и он не удивляется, с чего вдруг Слимана интересуют его коллоквиумы, а просто сообщает, что Корнелл – это крупный американский университет, расположенный на севере Соединенных Штатов, в небольшом городке под названием Итака, как остров Улисса. Он сам не знает, зачем принял приглашение, поскольку коллоквиум посвящен языку или linguistic turn, как там говорят, а он давно не занимается этой областью («Слова и вещи» – это 1966 год), но, в общем, он сказал «да» и отказываться от своих слов не любит, поэтому едет. (На самом деле ему самому все понятно: он любит США.)

Дожевав тост, Слиман делает глоток обжигающего чая, закуривает, прокашливается и спрашивает: «А что, если я поеду с тобой?»