Глава вторая

Есть люди, которые к своим жизненным бедам относятся легко. Пока плохое не случилось – нечего переживать. Случилось и пока еще длится – надо делать то, что в силах, выкручиваться или сводить к минимуму возможные негативные последствия. Прошло с каким угодно результатом – ненужное забыть, из остального сделать приличествующие выводы и двигаться дальше. А есть другие. Постоянно терзаются прошлым, изменению уже не подлежащим, боятся будущего, не того, что произойдет, а того, которое сами себе придумали.

Я, смею надеяться, отношусь к первому типу. А вот Антон, к моему глубокому изумлению, оказался из вторых. Вроде писателя Варлама Шаламова, так и не сумевшего за двадцать послелагерных лет найти себя в свободной жизни.

Свобода, конечно, и на воле оказалась относительной, однако немало людей, отсидевших побольше его, сумели адаптироваться и даже извлечь из прошлых страданий рациональное зерно. Но Антон как-то скис. Закалка не та. Полтораста лет в роли «хозяина жизни» и «сверхчеловека» серьезно его расслабили. Похоже, доставшиеся испытания и нравственные муки ударили его тяжелее, чем узников сталинских и гитлеровских концлагерей. Я имею в виду выживших, естественно.

Вот его рассказ в моем переложении.

«…Антон действительно после завершения своей земной миссии был удостоен титула Тайного посла первого ранга, что любители систематики и геральдики могут считать аналогом российского генерал-лейтенанта по военному ведомству, камергера по придворному, тайного советника по гражданскому, архиепископа по церковному. Чин вполне солидный, дающий право на занятие целого спектра должностей, дипломатических и научных. Ему теперь ничто не препятствовало принять кафедру у своего учителя и наставника Бандар-Бегавана, получить когда-то столь чаемый им пост Брата-советника при правителе одной из наиболее развитых и культурных планет и даже целой планетной системы Конфедерации.

Этот пост давал возможность, при желании, не делать совершенно ничего, посвящая бесконечный досуг научным занятиям, развлечениям и медитации. Или же, в случае наличия должных амбиций, взять в свои руки все незримые ниточки, они же – приводные ремни, организующие (обеспечивающие) образ жизни миллиардов подданных и внешнюю политику отданной ему «в кормление» цивилизации.

Этакий «вице-король Индии» или губернатор Восточной Сибири начала XIX века, до которого инструкции и указы из Метрополии доходят раз в полгода, если не реже, и ответ идет столько же. То есть основной массив решений он принимает самостоятельно, а его отчеты о проделанной работе по большей части имеют для вышестоящего начальства лишь исторический интерес.

В Конфедерации, естественно, система связи действовала мгновенно на любое расстояние, зато в недрах Департаментов рассмотрение поступающих «бумаг» занимало те же полгода-год, по причине особого устройства бюрократических структур. Что, по большому счету, устраивало всех.

Принадлежность к клану форзейлей позволяла Антону работать в галактической разведке, психологических (в том числе и ксенопсихологических) службах, областях, связанных с тамошней мистикой и эзотерикой. Конечно, все это относилось только к мирам, населенным гуманоидами. Для связи с негуманоидами любых родов и классов имелись свои специалисты.

В то же время любому форзейлю, именно в силу их архаичной клановой системы, своеобразно понимаемой «рыцарской чести» и собственной философии и этики, плохо вписывающейся в рамки господствующей идеологии, путь в такие ведомства, как Внутренняя Администрация или тем более Департамент Соответствия, был заказан раз и навсегда. Как немецкому еврею в гестапо.

Да никто из них туда и сам не стремился, как боевой гусар Денис Давыдов ни за какие коврижки не пошел бы в жандармский корпус или интендантское управление.

В итоге Антон, уже постигший, в том числе и с помощью своих земных друзей, многие тонкости устройства Конфедерации, согласился на не сулящий особых неприятностей и нравственных проблем пост. Планета в самом деле была крайне цивилизованной, богатой, с роскошным климатом и населением, тратившим все свое время и душевные силы на интеллектуальное самосовершенствование и гедонизм.

Предполагалось, что все действительно серьезные проблемы там были якобы решены и никакой другой разумной цели, кроме как заниматься познанием тайн природы ради самого познания, не существовало. Сам же процесс являлся столь бесконечным, сколь и бессмысленным, поскольку границ его все равно не существует. А в силу давно достигнутого предела в удовлетворении телесных потребностей не осталось и промежуточных рубежей, к которым стоило бы стремиться.

Земные фантасты вообще, как давным-давно убедился Антон, ухитрились вообразить и описать почти все, что на самом деле существовало во Вселенной «первого порядка». Ничего подобного человеческой фантастике в мирах Конфедерации места не имело. Именно по причине самодостаточности их обитателей и отсутствия разрыва между воображаемым и возможным. Антиутопии занимали их воображение еще меньше. Потому Антону так нравилась Земля и раздражало все остальное.

Какое-то время он честно пытался вживаться в новое состояние. Любых качеств, кроме желания, у него хватало, чтобы «соответствовать». А вот желания и не было. В том числе оттого, что он в очередной раз сумел уклониться от процедуры рекондиционирования. Слишком жаль ему было терять свой ставший привычным характер и все приобретенные на Земле навыки.

Кем бы он стал без всего этого? Да никем, очередным чиновником высокого ранга, и не более. Правильно как-то сказал Бандар-Бегаван, «ноосфера Земли очень ядовита, разумный человек, желающий сохранить ясность мышления, не должен подвергаться ее воздействию сверх необходимого». А Антон, получается, эту меру превысил.

Только зря он рассчитывал, что его уловки смогут обмануть настоящих специалистов. Это стандартную, довольно примитивную аппаратуру, на которой обычно проходили проверку и перенастройку чиновники его уровня, прибывающие с планет, не входящих в Конфедерацию, и убывающие туда, он обманывать научился. И не столько «железо», как обслуживавших его техников.

В его распоряжении было огромное количество всяких специальных методик, и наложенная поверх базового психотипа сетка подмены давным-давно известных ему характеристик, позволяла проходить Испытание без всяких проблем. Испытатели просто не видели несоответствий.

Об этом когда-то догадался Бандар-Бегаван, но не выдал своего ученика, потому что потерял бы от такого шага куда больше, чем мог приобрести. Да, кроме всего прочего, Антон еще в начале ХХ века, когда это было модно в кругах эстетов, испытал на себе несколько религиозно-эзотерических практик. Сознательно расширил, выражаясь слогом того же профессора, сферу соприкосновения внутреннего мира с внешней средой в окружении принципиально иной ноосферы. Впустил чужое в глубины личности.

И оказался в роли одного из тех наследников туземных владык, которых направляли на обучение в Кембридж, Итон или Петербургский Пажеский корпус и которые ухитрились усвоить не только курс обучения, но и психологически осознали себя британскими аристократами и русскими гвардейскими офицерами. Такое случалось, не часто, но все же. В России было проще, там образованного инородца довольно легко принимали в «общество», судьба же «энглизированного» индуса или кафра складывалась куда печальнее. Что в Метрополии, что после возвращения к родным пенатам.

Скука и разочарование охватили Антона в первые же дни его новой работы, и сопротивлялся он им недолго. Слишком уж манила Земля, на которой он был счастлив. Там его жизнь имела смысл, пускай в экзистенциальном смысле очень относительный. Мелькала мысль, что перестроить личность и начать жить в согласии с господствующими в обществе императивами было бы куда легче и удобнее, но не хотелось.

Человеком быть пусть и трудно, но интересно. А здесь, исполняя протокольные функции своей должности, он зачастую едва сдерживал смех, а чаще – раздражение. Как рафинированный офицер Российского Генштаба, вынужденный соблюдать церемониалы, принятые при дворах абиссинского негуса или мандарина маньчжурской провинции.

Часто (что не возбранялось), отбывая в высокогорную резиденцию (вроде Лхасы), где следовало созерцать десятикилометровые ледяные пики или предаваться сексуальным утехам со специально воспитанными и обученными девушками, он вместо этого выходил в доступные ему по должности уровни Информария, разыскивая свежие документы, касающиеся Земли.

Их было не слишком много после ликвидации операционной базы и постоянного кураторства. Этот «затерянный мир» интересовал только немногочисленных историков из Академии, но все равно Антон не мог избавиться от ощущения, что настоящая жизнь осталась там. А здесь лишь влачится ее жалкое подобие.

Синтанга в его распоряжении было сколько угодно, как и иных стимулирующих, успокаивающих и разжигающих воображение напитков и веществ. Но он сумел настроить обслуживающую автоматику так, что она синтезировала продукцию на базе этилового спирта, в любых вариациях, от «Столичной» водки до хересов и портвейнов высших сортов.

Разницы вроде бы никакой, важно ли, чем воздействовать на соответствующие области мозга, чтобы впасть в измененное состояние? Однако она тем не менее имелась. Все употребляемые в мирах Конфедерации (по крайней мере – в высших слоях их обществ) вещества тем или иным способом ориентировали организм в сторону усиления поощряемых здесь настроений и качеств – созерцательности, покоя, возвышенных размышлений. Если и фантазий, то побуждающих к самоуглублению, благорастворению, отнюдь не к внешней активности или агрессивности, упаси бог.

Так англичане культивировали в Китае употребление опиума, отнюдь не виски, хотя его экспорт (или производство на месте) мог бы принести куда большую прибыль.

Кроме привычных напитков, поддержанию должного тонуса способствовали физические упражнения и тренировки в боевых искусствах, земных и практикуемых представителями иных культур, еще не утративших пассионарность.

Время от времени Антону приходило в голову, что Игроки отнюдь не списали его в тираж, а просто перевели в «действующий резерв», поддерживая с ним одностороннюю связь. Иначе почему же, на самом деле, он никак не может успокоиться, лезет в дела, которые теперь его совсем не касаются, рискуя, между прочим, достигнутым статусом.

Полученную одновременно с титулом «Особо Важную Инструкцию» никто не отменял, а она предписывала свернуть операционную базу (Замок в просторечии), и прекратить всякие контакты с Землей. Единственной зацепкой (формально-бюрократической, естественно, а других здесь и не бывало), которая в случае чего могла его хоть как-то оправдать, было то, что в Инструкции речь шла о Главной исторической последовательности, только! Псевдореальности любого порядка в виду не имелись, составители инструкции, что вполне вероятно, в силу своей однобокой специализации могли вообще не иметь понятия о таком феномене.

Так что, казалось ему, он всегда сможет сослаться на то, что приватным образом продолжает научное исследование хронополитических парадоксов. Всего лишь.

Парадоксов же на пересечении ГИП с развивающимися и латентными альтернативами хватало.

Пользуясь положенным ему по должности «ключом» для межпространственных переходов, Антон через множество пересадочных станций, запутывая следы, несколько раз проникал туда, где обстановка слишком уж накалялась, и его земные друзья, пока еще не понимая этого, слишком близко приближались к опасному краю. То есть – продолжал исполнять давным-давно заявленную роль «светлого Даймона-хранителя».

Моментами у него возникало ощущение некоего «дежавю»: он снова ощущал, что не сам предпринимает рискованные, а главное – бессмысленные в его положении эскапады. Откуда-то возникали в сознании «руководящие и направляющие» импульсы Высшей воли Игроков или Держателей, и он им подчинялся, передавая землянам рекомендации и советы. Сам не в силах оценить, что же станет результатом подсказанного шага. И чем это отольется парням, которым старался покровительствовать. Да и ему тоже.

В то же время он был не в силах противостоять побуждениям: пробирался в Замок или непосредственно в одну из реальностей, где оперировали его подопечные, вмешивался в естественный ход событий и ощущал физическое удовлетворение и радость, едва ли не сексуальной интенсивности, а также уверенность, что «все к лучшему в этом лучшем из миров».

Зря вот только Антон проявил такую самонадеянность, вообразив, что умнее или хотя бы хитрее специалистов Департамента Соответствия. Или все же надеялся, что «Высшие силы» знают, что делают, и в обиду его не дадут? Мелких канцелярских сошек он обманывал легко, но любая служба состоит не только из них. Начиная с какой-то ступеньки, там сидели ребята не глупее его. Только иначе ориентированные и лишенные неуместных эмоций. Особенно – земного типа. Это может показать удивительным, но возвышенные чувства дээсники просчитывали легко, хотя сами им не были подвержены, а вот перед настоящими земными пакостями, подлостями, интригами, основанными на использовании логик высших порядков, они терялись.

Почему и удалась в свое время Антону его интрига против Совета Конфедерации и синклита Облеченных доверием. Просто никто из тех, кто был причастен к делу, вовремя не сумел сообразить и определить, в каком направлении вздумает действовать атташе, на судьбе и карьере которого был поставлен жирный крест .

Однако с первого раза устранить его не удалось. Как и в каждой бюрократической системе, поступившая информация нашла заинтересованных лиц. Очень многие, воспользовавшись, сумели решить свои вопросы: устранив конкурентов, продвинувшись по карьерной лестнице, завертев новые интересные комбинации. В результате и Бандар-Бегаван был прощен и вознагражден, и Антону кое-что досталось.

Их общая беда заключалась в том, что ведомства Метрополии обладали гораздо большей автономностью, чем земные. Чего Антон не понял, слишком очеловечившись, а много просто не знал, весьма далекий по должности и образованию от специфических служб.

В России (что в царское время, что в сталинское), должностное лицо, пусть и допустившее какую-то промашку, но прощенное Высшей властью и вдобавок получившее повышение, автоматически избавлялось от преследований по «предыдущим обстоятельствам», разве что сохранило бы некоторое количество недоброжелателей из стана проигравших. А там уж – чья возьмет, причем скорее всего не ранее чем при смене сюзерена.

Здесь же было несколько иначе. Единожды обратив на себя внимание сотрудников Департамента Соответствия, Антон уже никуда не мог деться. Ни заслуги, ни чины и должности, стань он хоть одним из Облеченных Доверием, никоим образом избавить от разработки не могли. И разрабатывали его там с полным тщанием.

Понятно, что некоторые приемы и способы действия форзейля дээсникам были недоступны по причине той же структурированности жизни и системы управления Конфедерации, но хватало и косвенных доказательств.

«Игроки», если мы по-прежнему согласимся считать их значимыми личностями в процессах, охватывающих представимую нами Вселенную, обращали внимание на Антона как на солидную фигуру только в их «геоцентрической» партии. Там они использовали его возможности и личные качества, его обладание Замком. Воспринимали форзейля, скажем, как «ладью». Двигали произвольно, вдоль и поперек горизонталей доски, оставляя при этом ощущение свободы воли. Но только именно на этой доске, другие их не интересовали.

А когда он оказывался в другом секторе Галактики и в ином качестве, они выпускали его из наблюдаемой зоны. То есть он оказался предоставлен самому себе, но совсем не так, как привык раньше.

Не сумев правильно понять происходящее, Антон вообразил себя независимым игроком, поступающим по собственному усмотрению. Здесь, предположим, у него служба и офис, а неподалеку есть поле для гольфа, куда можно съездить в свободное время и погонять шарики между лунками.

Взбодрившийся, получивший удовольствие от новых степеней свободы, он совершенно утратил бдительность вместе с чувством самосохранения. Сразу две такие ошибки совершать не позволено даже на Земле.

А ведь Бандар-Бегаван намекал ему на грядущую угрозу для них обоих. Намекал не столько даже словами, как известными «посвященным» жестами, умолчаниями и стилем поведения. Но Антон, твердо уверенный, что Процедуры такого человека коснуться не могут, предпочел вообразить, будто аггрианские агенты сумели добраться до Метрополии, осуществили инвазию, проникли в структуры, имеющие отношение к ходу войны. Организовали интригу с целью дискредитации видного дипломата и его верных сотрудников.

И сыграл против них в привычном стиле.

Теперь пришло время асимметричного ответа с другой стороны.

Взяли его точно так же, как это могло быть сделано и на Земле в отношении чиновника высокого ранга, когда нет намерения сразу его засветить и вывести в тираж. Может ведь случиться, что он еще пригодится в том или ином качестве, да и чужую структуру не следует без специальной команды подставлять.

Дождались, когда он окажется в хорошо замотивированной длительной отлучке из своей официальной резиденции, в очередной раз переместится на Землю, естественно, без санкции своего Департамента. Уже серьезное правонарушение. Вздумай он посетить любой из миров Конфедерации, претензий к нему не было бы, напротив, согласно рангу он имел право на соответствующий Протокол.

Земля же, как, кстати, и Таорэра-Валгалла, относилась к «закрытым территориям», выведенным из юрисдикции Департамента активной дипломатии.

Поэтому вошедший в апартаменты Тайного посла чиновник, согласно положениям Церемониала состоящий в одном с ним ранге, в крайне уважительном стиле попросил всего лишь объяснений. Если таковые имеются, вопрос снимается сам собой и почтеннейшему Послу будут немедленно принесены все положенные извинения.

Антон поначалу не оценил серьезности положения, в котором оказался, и сослался на тему своей научной работы, которая велась строго в пределах его специализации и, естественно, предполагала постоянный сбор и обновление фактологической базы. Чем он и занимался в свободное время, никак не выходя за пределы исследования.

На Земле подобного объяснения хватило бы, и настырного ученого или журналиста, проникшего, скажем, в район военных действий или зону, находящуюся под международным эмбарго, просто выдворили бы к месту постоянного проживания, если бы соответствующие службы не уличили его в прямом шпионаже или пособничестве мировому терроризму. Да и то почти наверняка вмешались бы международные организации, правозащитники, пресса, общественное мнение. Хорошие адвокаты, в конце концов. Могли бы, конечно, и убить из-за угла, и взять в заложники, но это уже был бы эксцесс исполнителя.

Здесь – не прошло.

Вопрос о шпионаже (в том смысле, как это понимается у них) тоже всплыл, по поводу контактов с аггрианскими представителями, происходивших уже после того, как Инструкцией Антон был лишен таких полномочий.

Нашлось и еще несколько пунктов, по преимуществу касавшихся именно нарушений принципов Соответствия. Если попытаться подобрать им земные (еще точнее – советские аналогии времен Отечественной войны), то получилось бы нечто вроде ненадлежащего исполнения долга, сознательного введения в заблуждение высшего руководства с корыстными намерениями, преступного малодушия, попустительства врагу, преступной же халатности, трусости, граничащей с изменой Родине. Хорошо еще, что лишь граничащей!

В СССР такие обвинения тянули для офицеров и генералов в лучшем случае на разжалование и штрафбат (пока не смоешь вину кровью или особым героизмом). Но могли дать и вышку, под горячую руку, а скорее – из особых соображений, как генералу армии Павлову со всем его штабом.

В Конфедерации нравы были ничуть не мягче, и много сотен лет действовала судебная система, удивительно напоминающая практику сталинских «Особых совещаний», где решения принимались без участия прокуроров и адвокатов, на основании мнения . Апелляции, кассационные жалобы и просьбы о помиловании не принимались, приговоры приводились в исполнение немедленно.

Здесь то же. И приговор был написан заранее, и все подготовительные мероприятия проведены, просто церемониал соблюдался тщательнее. Как писал Конфуций: «Откровенность без церемониала – это хамство».

Со всеми положенными рангу Антона почестями его препроводили в парадные покои Особоуполномоченного Департамента Соответствия по этой планете, где Облеченный Доверием второго класса (чиновник на два ранга выше подсудимого) собственноустно зачитал формулу обвинения и приговор, после чего осужденному предоставилось «последнее слово». Такая юридическая тонкость.

Не до приговора, а после. Чтобы, значит, объект правосудия мог высказать свою позицию максимально свободно и в полном объеме, не стесненный мыслью, что его слова могут как-то повлиять на позицию суда, в ту или другую сторону. Более того, речь можно вообще не произносить, а изложить ее на бумаге, любым объемом, не второпях, под влиянием негативных эмоций, а хорошенько все обдумав и осмыслив. Временем осужденный тоже не ограничен, пиши хоть до конца срока, хоть до конца жизни. Затем собственноручно переплетенный автором труд (брошюра или толстый том) будет передан на хранение в специальную библиотеку, где с ним смогут ознакомиться все желающие, имеющие специальный допуск.

За тысячелетия, говорят, там накопилось громадное собрание весьма любопытных материалов.

Антон обошелся тем, что в нескольких емких фразах сообщил Высокому суду все, что он думает о нем лично, Департаменте в целом и самой Конфедерации. Закон действительно был мудр, слова, которые в ином случае потянули бы еще на несколько серьезных статей, в данный момент, после оглашения приговора, как бы теряли свой «подрывной» характер.

Вердиктом было «пожизненное просветление», но и только. Ни титула, ни иных прав и привилегий осужденный не лишался, тем более – его наследники и родственники, если бы таковые обнаружились. Режим содержания более всего походил на «домашний арест», а не на тюрьму или каторгу. Но – заключение строго одиночное, никаких свиданий и тому подобного. Все каналы связи с внешним миром переключались строго на прием, то есть, грубо говоря, Антон отныне и навеки оказывался внутри некоей «сферы Шварцшильда», за пределы которой никакое материальное тело и даже пакет информации вырваться не может…

И это – навсегда.

Его даже не стали принудительно рекондиционировать. Зачем? Наказание не предполагало вмешательства во внутренний мир осужденного. В противном случае это получилась бы уже другая личность, не несущая ответственности за деяния «оригинала». Он оставлен таким, каким был в момент появления преступного умысла, в процессе его осуществления, и в таком же качестве должен осмысливать его последствия…

…Все, что думал, переживал, анализировал и записывал Антон, сообщать здесь и сейчас не имеет смысла. В отличие от Эдмона Дантеса он прекрасно знал, за что пострадал, потому был избавлен хотя бы от терзаний неведением. В остальном же все было очень и очень плохо.

Если Учитель в свое время опасался, что его направят на «путь просветления», так тот вариант – детские игрушки. «Путь» – это всего лишь аналог ссылки провинившегося священника в отдаленный монастырь, где он терял часть физической свободы и возможность общения с паствой и привычным окружением. А «глубокое просветление» – вроде заточения джинна в кувшин с последующим выбрасыванием в Марианскую впадину.

«Кувшин», конечно, был побольше стандартного, вполне приличная вилла, снабженная всей необходимой для поддержания жизни бытовой автоматикой и доступом в Информарий. Имелась и территория для прогулок, садик в половину футбольного поля, где он мог заниматься огородничеством, цветоводством или конструировать собственный «Сад камней» с любым количеством элементов и самой невероятной геометрией.

А главное – цель наказания достигалась с первых же минут или часов. Ничем иным, как размышлениями о своей горькой участи, допущенных ошибках и вариантах «более правильного поведения», узник заниматься просто не мог. Даже отвлечь себя разработкой планов побега не получалось, так как вариантов просто не существовало. С тем же успехом Робинзон, за отсутствием материалов для постройки лодки, мог сосредоточиться на отращивании у себя крыльев или жабер.

Конечно, эффект наказания был бы куда большим, думал временами Антон, любуясь закатом, рассветом или покачивающейся под движением ветерка травинкой, если достигший «истинного просветления» все же получал в точно рассчитанный момент свободу. Тогда система могла получить особь, пригодную к дальнейшему и весьма полезному использованию. А так понапрасну растрачивается ценный материал…

Дальше в голову приходили самоуспокоительные мысли, что так скорее всего и обстоит дело, рано или поздно узника освобождают и направляют на какую-нибудь работу, скорее всего под другим именем. Мало ли в Конфедерации систем и планет, нуждающихся в хороших специалистах?

Нужно только вычислить оптимальный срок наказания – год это, три или пять? Больше вряд ли, серьезные исследования давным-давно установили, что после пяти лет одиночки (настоящей одиночки) наступают необратимые нарушения психики. Тот же граф Монте-Кристо, разве был он во втором томе нормален, пригоден к любой осмысленной созидательной деятельности, кроме изощренной мести?

После того как истек первый год, Антон еще держался.

Ухаживал за садом, по несколько часов в день занимался физическими упражнениями. Вспомнив таланты Шульгина, увлекся метанием ножей в цель и постепенно достиг значительных результатов.

Ночами он обычно писал. Не «последнее слово», конечно, а подобие мемуаров, где анализировал преимущественно земной отрезок своей жизни, с самой Русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Вдаваясь во всякие интересные подробности, общеполитические и из личной жизни. Нечто вроде «50 лет в строю» графа Игнатьева. И в какой-то момент его вдруг озарило – век ему свободы не видать, если в этом и не заключается цель подобной меры наказания. Никому он сам по себе не нужен. В масштабе Конфедерации – не более чем песчинка на океанском берегу. Выпускать его на волю ни через пять, ни через сто лет никто не собирается, и единственная польза, которую из него собираются извлечь, – это как раз записки, мемуары, слова, которые он произносит вслух, потому что не может же человек круглосуточно молчать.

Вот из всего этого специальные люди, а может быть, целые институты добывают и концентрируют информацию, пригодную для дальнейшего совершенствования системы поддержания Соответствия.

После постижения истины он неделю с утра до вечера «под пробку» наливался синтангом.

Синтанг, может быть, самое гениальное изобретение родной планеты Антона, распространившееся по большинству гуманоидных миров Конфедерации. Исходный материал – обычное растение, наподобие земной коки, употреблявшееся древними аборигенами аналогичным способом, то есть – жеванием. Однако в процессе прогресса и развития наук из него начали делать не банальный кокаин или что-то в этом роде, а изобрели методику особого рода ферментации. В итоге получился продукт совершенно уникальных качеств и широчайшего спектра действия. Из него производился «чай», обладающий общеоздоравливающим и тонизирующим действием, по мере повышения концентрации дающий успокоение и навевающий сладкие грезы. Другие технологии превращали экстракт в мощный стимулятор нервной и психической деятельности, наподобие фенамина. Он вполне сгодился бы десантникам, покорителям горных вершин и работникам экстремальных аварийно-спасательных служб.

Мог, при желании потребителя, служить достаточно сильным галлюциногеном, при этом не разрушающим, а все так же укрепляющим и оздоравливающим организм.

Еще одно свойство, незаменимое для таких, как Антон, узников, – синтанг вполне заменял женское общество, которого они были лишены окончательно и навсегда. Только если гашиш, который «горный старик» давал своим «ассасинам», чтобы продемонстрировать им мусульманский рай с гуриями и шербетом, был все-таки наркотиком, до «слега» далеко не дотягивающим, синтанг в нужной пропорции и концентрации мог обеспечить полное впечатление близкого общения с девушкой «твоей» и чьей угодно еще мечты. То есть любой фактически существующей и с любой степенью достоверности придуманной. И – главное, данная иллюзия сопровождалась необходимыми физиологическими последствиями, так что узник от нарушений на этой почве не страдал.

Хорошо зная русскую литературу, Антон внезапно вспомнил абзац из «Записных книжек» Ильфа.

«Экстракт против мышей, бородавок и пота ног. Капля этого же экстракта, налитая в стакан воды, превращает его в водку, а две капли – в коньяк „Три звездочки“. Этот же экстракт излечивает от облысения и тайных пороков. Он же лучшее средство для чистки столовых ножей».

– Совершенно про синтанг написано. Наверное, Илья Арнольдович где-то тут у нас побывал, – бормотал форзейль, обнимая очередную пассию, которой придал облик и темперамент Софи Лорен времен ее участия в фильме «Брак по-итальянски».

Реально знакомых ему женщин он в свои забавы втягивать избегал. Может быть, оттого, что лемовский «Солярис», не фильм, а книгу, помнил хорошо даже в нынешнем раздерганном состоянии. Не маньяк же он и не извращенец.

Выйдя «из запоя», попытался взять себя в руки. Да, узник, да, пожизненный, да, возврата и пути к спасению нет. Но это не повод умереть в объятиях придуманной красавицы, пуская слюни, как последний деградант. Уж лучше сделать что-нибудь вроде обряда «сеппуку», написав изящное предсмертное стихотворение. Холодного оружия у него полно. Вот любых огнестрелов, лазерного, пучкового, гравитационного и прочего высокотехнологического оружия ему иметь не позволялось. А в чем смысл запрета? Все равно ограды нет, охраны на вышках нет, воевать не с кем, пресловутую сферу и бортовым залпом космического линкора не пробьешь. Но – ход мыслей судей и тюремщиков простому узнику понять не дано.

Тем не менее – наложить на себя руки совесть не позволила. И гордость. Дать возможность этим сволочам и гадам торжествовать – извините. Погибнуть в бою, пусть и заведомо проигрышном, – пожалуйста, но самому… Пошли вы все на…

Тут же вспомнились совсем давние (по нормальной шкале), годы, когда носил темно-зеленый мундир с золотыми капитанскими погонами и, несмотря на малый чин, беседовал в палатке за накрытым по-походному столом с Великими князьями, будущим царем Александром Александровичем и главкомом Николаем Николаевичем. Он пытался им внушить, что не стоит затевать Плевенско-Шипкинскую операцию, куда лучше, оставив демонстративные заслоны, предпринять, в стиле Шлиффена, глубокий обход правым флангом от Бухареста через Видин и Софию прямо на Константинополь, оставляя Балканы и главные силы турок в тылу. Чем предвосхитил стратегическую идею немцев в войне против Франции в сороковом году следующего века.

Его не послушались и получили то, что получили, а Антон, довольно успешно покомандовав передовым отрядом Скобелева, в нужный момент отбыл к Главной квартире турецкого полководца Осман-паши, где в роли английского инструктора принес русской армии гораздо больше пользы.

Этот давний опыт слегка его воодушевил, в том смысле, что безвыходных (совсем уж безвыходных) положений не бывает. Иногда достаточно просто взглянуть на жизнь под другим углом.

Следующие месяцы он изнурял себя физическими упражнениями всех известных ему методик – земных и форзелианских. Как будто ему предстояло, с боем вырвавшись из тюрьмы, пешком пересечь пустыню Калахари, сражаясь с аборигенами и дикими животными. Не пил синтанга, ничего вообще, кроме чистой воды из родника, ел невкусную, но полезную пищу. Сжег на костре свой труд, старательно развеяв пепел по ветру, и начал писать новый. Издевательский по отношению к своей Конфедерации настолько, как «Похождения бравого солдата Швейка» – к австрийской империи.

Практического толка и от этой акции немного, ущерба достоинству неприятеля – еще меньше, но хоть позабавиться…

На третьем году прискучило и это. Все чаще стали повторяться приступы депрессии, мучительной, особенно по утрам. Снова появились мысли о добровольном уходе из бессмысленной жизни, и Антон возвратился к синтангу.

Ему оставалось только экспериментировать с этим гранулированным порошком, который поступал по линии доставки, в надежде нащупать такую концентрацию отвара и температурный режим, которые позволили бы ему исполнить замысел.

Не самоубийства, его он оставил на крайний случай, причем способ придумал эффектный, в стиле римлян-сибаритов эпохи упадка.

Сейчас он убедил себя, что если удастся привести мозг, всю нервную систему в особое состояние, по тому типу, как это ухитрялся делать профессор Удолин, кое-какой шанс у него появится. Сам Антон врожденными способностями медиума не располагал, «не на то учился», однако уверовал, что годы «просветления» не прошли даром. Одиночество, размышления и медитации, похожие на те, что выводили на тропу сверхчувственных способностей земных йогов, должны были повлиять на структуру его личности в нужном направлении. Плюс воздействие синтанга, всех свойств которого по-настоящему не знал никто, но мудрецы его клана добились куда большей глубины постижения, чем прочие расы миров Конфедерации.

Сфера, или куб непроницаемости, которые заменяли тюремные стены, не могли быть непроницаемыми абсолютно. Каким-то образом ведь функционировала линия доставки, канал связи с Информарием, откуда-то брались свет и воздух, удалялись продукты метаболизма? И энергия. Не вечный же двигатель вкупе с тотальным синтезатором здесь установлен. Да и слежка за его поведением непременно осуществляется. Значит, герметичность сферы – фикция. Раз так – следует хотя бы эманацией мысли попробовать нащупать ее слабые места.

Самостоятельно выскочить в Гиперсеть эфирным или квантовым «телом» он не надеялся, а вот послать ментальный сигнал тем, кто на это способен, – отчего бы и нет?

Можно сказать, что узник одиночки начал учиться тюремной азбуке перестукивания, не зная толком, сидит ли кто-нибудь в соседних камерах. Ему хотелось верить, что внешний мир существует, совпадает по времени с его узилищем и в нем еще живут люди, которым его судьба не безразлична. Которые захотят и смогут помочь.

Подобно Серафиму Саровскому, круглосуточно, на автопилоте, независимо от того, что еще говорил и чем занимался, повторявшему «молитву Иисусову» , Антон «на разных волнах», используя все известные ему формулы, посылал в мировой эфир сигнал бедствия и пытался уловить какой-нибудь отклик. Ведь когда таким же образом взывали к нему Новиков или Шульгин, он принимал их сигнал, даже находясь очень далеко пространственно и хронологически…

К входным терминалам Замка он тоже пытался апеллировать, рассчитывая на то, что, недобросовестно выполнив приказ руководства, оставил ему достаточно степеней свободы и объемов памяти, чтобы тот уловил обращенный к нему вызов-запрос.

Но отклика все не было, ниоткуда, и дух Антона постепенно начал хиреть, вырождаться, теряя последнюю волю к сопротивлению. Форзейль не имел возможности узнать, что тоскливо тянущиеся для него годы – на Земле уложились в неполные две недели, а его призыв достиг цели уже на третий день…

О неравномерности хронополя он, естественно, знал достаточно, просто не было способа выяснить его нынешнее состояние относительно иных реперных точек. С тем же успехом все могло обстоять полностью наоборот, и его сутки – соответствовать земному году. Тогда друзей просто нет уже в живых и надеяться не на кого, разве что в Замке поселились и освоили его их потомки…

…Пребывая в глубоком упадке духа, перебирая в уме тексты древних мудрецов своего клана, способные окончательно погасить деятельные эмоции, оставив только смирение перед неизбежностью, выведя разум за пределы длящегося физического настоящего, Антон не сразу понял, что «прорыв блокады» только что состоялся.

Ощущение походило на то, что испытал Дантес, очутившийся после своей вонючей одиночки (кстати, Дюма нигде не указал, имелась ли в его камере параша или же какая-то система канализации, а это существенный момент) в морских волнах и вдохнувший соленого ветра. Только это случилось в ментальной сфере и воздух свободы наполнил не легкие, а мозг.

Не прошло и минуты, как он увидел в возникшем перед ним «окне» знакомое лицо Шульгина.

Какое-то время мысли Антона еще путались, реальности налагались друг на друга, он то нес прежнюю околесицу, то начинал говорить разумно, едва-едва сдерживая наворачивающиеся на глаза слезы. Слишком долго ждал…

Параллельно в мозгу открылся второй канал связи, по которому он начал получать четкие инструкции, часть из которых оставлял для внутреннего употребления, часть передавал Сашке, будто исходящие от себя лично.

Времени у них на организацию и совершение побега было немного, минут пять-десять локальных, а потом или канал не выдержит, или его засекут охранно-следящие системы «сферы».

Антону пришлось пережить момент смерти его здешнего тела, чтобы высвободить «дух» и оставить врагам неопровержимое доказательство завершения жизненного пути «просветляемого», чего не получилось у будущего графа.

В то же мгновение свернутая в волновой пакет матрица, примерно таким же образом, как некогда Шульгин был внедрен в тело наркома, преодолев сколько-то парсек и лет, оказалась в февральской Москве тридцать восьмого года, в квартире и в теле Юрия, бывшего аггрианского резидента, ныне дезертира, скрывающегося под личиной писателя-неудачника.

Утвердилась на новом месте, развернулась и начала обживаться.

Дальнейшее известно» .