Глава шестая
А Ляхов с Бубновым на самом деле просто решили прогуляться. Пить не хотелось, сидеть в накуренной комнате – тоже, погода же за окнами стояла вполне подходящая. В меру свежо, но не холодно, безветренно, только легкий туман повис между кустами и деревьями, отчего лунный диск на темном небе выглядит мутным, расплывчатым пятном. Максим рассказывал Ляхову о собственном общении с покойниками: как оно случилось и что из этого вышло.
– Да что это мы все «покойники» да «мертвецы»? Словно бабки на завалинке. А мы все же люди ученые, соответствующую терминологию должны использовать. Вот хотя бы – некробионты, и звучит красиво, и суть явления выражает, – предложил Вадим.
На том и согласились.
– И ничего мы так и не установили, – продолжал Бубнов, – хотя патологоанатомы доставшиеся нам объекты до клеточного уровня разобрали. Не установлена даже причина стремительного распада тканей вторично убитых некробионтов. Отсутствует в природе такой механизм, да и только…
– В природе он как раз присутствует, раз мы его можем наблюдать и даже пытаться изучать, – снова уточнил Ляхов. – Я над этим делом подольше вашего размышлял и непосредственно с самим артефактом вел продолжительные беседы. Хотя и не имел возможности проводить инструментальные исследования. Да это и ни к чему, как ваш пример показал. Это то же самое, что с помощью газоанализатора пытаться химический состав души выяснить. А я по старинке, исключительно эмпирически, как древние мудрецы.
Тут ведь какая штука получается. Скорее всего, это самое ураганное гниение происходит из-за каких-то, не известных нам свойств времени. Вот этого самого, расширенного. В его пределах некробионт подчиняется другим физическим законам – что очевидно, раз он в состоянии двигаться, питаться, проявлять все признаки психической деятельности и мышления.
Следовательно, в собственной системе координат он живет. Приложив же к нему механическую силу посредством пули, саперной лопатки или дубины, мы хоть и непонятным образом, но разрушаем некоторую тонкую структуру, обеспечивающую эту самую псевдожизнь. Структуру второго, если так можно выразиться, уровня, потому что разрушение первого уже вызвало его физическую смерть в «нашем» мире… И он мгновенно биохимически переходит в состояние, соответствующее временному интервалу от первой до второй смерти…
– Отсюда можно предположить, – подхватил его мысль Бубнов, – что вполне может существовать и третий, и последующие уровни, куда некробионт переходит уже после разрушения остатков белковой структуры? И где-то еще глубже, по боковой оси, продолжает существовать в виде скелета, а потом и некой энергетической конструкции…
– Отчего бы и нет? – легко согласился Ляхов. – Тем более что подобные предположения неоднократно выдвигались всевозможными эзотериками, и в принципе понятие «нирваны» лежит в этой же плоскости.
– Только вот мы в своем нынешнем облике удостовериться в этом не можем. Как, к примеру, невозможно наглядно представить мир четырех и более измерений.
– Четырех – еще можно. У некоторых фантастов получается вполне убедительно. А про пятое уже и не пытаются. Тоже полная аналогия с нашим случаем – мир некробионтов мы еще можем наблюдать и как-то пытаться с ним взаимодействовать, а дальше… – Вадим сокрушенно развел руками.
Но Максим полет своего воображения остановить не мог.
– А мне кажется, все не так безнадежно. Раз ты наладил какой-никакой контакт с этим капитаном Шлиманом, который вдобавок человек ученый, так можно, наверное, заглянуть в следующие измерения через его посредничество.
Ляхов не сдержал саркастической усмешки, которую Максим, впрочем, в темноте не заметил.
– Постараюсь предоставить тебе такую возможность. Это ж ты с моих слов вообразил, что он в целом такой же человек, как мы… Ну, мало что мертвый. Я и сам поначалу так думал, когда контакт налаживал. А тут принципиально другое. Его психика каким-то тоненьким-тоненьким краешком с нашей взаимодействует, да и то за счет того, что Шлиман – ученый, и вдобавок просто очень хорошо представляет, помнит, как себя следует вести в роли живого.
Именно в роли, это, совсем как в театре, талантливый артист может крайне убедительно представлять Сократа, Нерона, кого-нибудь там еще, а ты смотришь, веришь, «над вымыслом слезами обливаешься». А спектакль заканчивается – и все. Дураком будет тот, кто, поймав его после спектакля, захочет выяснить, что там дальше происходило, после точки, которой заканчивается диалог «Пир» или «Тимей»…
– Печально, если так, – расстроился Максим. – Но я все-таки надеюсь, что мне удастся еще раз попасть на ту сторону и попытаться…
– Ты надеешься, что, а я, наоборот, боюсь, что сделать это непременно придется, и в самом ближайшем будущем…
– Действительно боишься? – удивился Бубнов. Моментами он проявлял удивительную нечувствительность к стилистическим фигурам речи.
– Нет, не боюсь, конечно, в общепринятом смысле этого слова, просто хочу сказать, что, независимо от нашего желания нас просто заставят этим заниматься. Вот и надо к такому заданию начинать готовиться прямо сейчас, продумать, какое нам оборудование потребуется, какие штаты… Верископ, например, можно ли будет там использовать? А если да, то как…
Кстати, должен тебе сказать, когда мы продвигались вдоль западного берега Черного моря и высаживались в подходящих местах для дозаправки и отдыха, нам попадались зоны, как бы это поточнее назвать, ну, «вырождающегося» времени. Словно бы оно «вбок» тоже начинает течь так же, как и «вперед». Явственные следы «старения». Много высохших и упавших деревьев, дома выглядят так, будто их не ремонтировали десятки и сотни лет, техника – груды ржавого железа. Руины, живописные и не очень. Приходит в голову, что где-то еще дальше должны быть места уже полного разрушения, до фундамента, а там и кирпичи рассыплются в прах, и дерево сгниет…
– Теоретически – вполне допустимо, только я не понимаю физического смысла. Это значит, какой-то еще новый вектор образуется…
– При чем тут теория, если я все своими глазами видел?
Будучи натурами увлекающимися, испытывающими взаимную симпатию, долго (хотя и разные для каждого отрезки времени) лишенные возможности общения, они легко, почти непроизвольно перескакивали с темы на тему, стремясь поговорить обо всем и сразу.
Мелькнувшее слово «верископ» сразу потянуло за собой изложение Максимом последних событий вокруг прибора, принятия его в массовую эксплуатацию и полученных от Чекменева заданий. Кстати, всплыла и история с отцом Майи, похищением Бубнова и перевербовкой прокурора.
– Он ведь все свои планы строил, исходя из договоренностей лично с тобой, а ты вдруг исчез. Вот старик и засуетился. Ну вроде бы все сложилось нормально, не знаю, на чем они по факту с нашим генералом и Великим князем сошлись, но все рекомендации я по материалам обследования представил. Он, кстати, сам потребовал его по полной программе проверить. Признан соответствующим.
Поговорили и об этом тоже. Как о дальнейшей предполагаемой судьбе прокурора, так и об общих перспективах государственной политики. Не называя имен, Вадим намекнул доктору о настроениях, зреющих в кругах, к которым теперь принадлежал и Бубнов. Здесь они сошлись во мнении, что им самим в эти игры соваться, по меньшей мере, преждевременно. Терять есть что, а прочность собственного положения можно обеспечить и иными способами. Как говорил один восточный мудрец: «Человеку, обладающему знанием, приличествует важность».
– Без наших мозгов и без наших идей власть имущим при любом раскладе не обойтись. Вот на этом и будем стоять… Теперь бы еще с Маштаковым позиции согласовать. Есть у меня соображения. Как он там, кстати?
– Вполне процветает, – с двусмысленной улыбкой ответил Максим. – Золотая клетка – это то, о чем он всю жизнь мечтал. Не надо заботиться об организации собственной жизни, не надо принимать никаких решений. Поят, кормят на убой, девочки по первому требованию. А ему остается творчество в чистом виде. Иной раз и позавидуешь!
– И чего он еще за это время натворил?
– Таится. Ведет бесконечные расчеты, по кнопкам арифмометра с утра до вечера стучит. Причем на машинную обработку передает только отдельные куски и в полном беспорядке. Я, по крайней мере, не в состоянии сообразить, как это все стыкуется и что должно обозначать в целом. Но ясно, что все-таки хронофизика…
– Не могу поверить, что ради этого Чекменев его кормит, поит и девочками снабжает. Не тот человек, фундаментальные исследования ему глубоко до… мне кажется.
– Не скажи. Если он уловил свой интерес, так и теорему Ферма заставит к завтрему доказать. А тут, мне кажется, наш «проф» ему что-то совсем невероятное наобещал. Чуть ли не настоящую машину времени. По крайней мере, несколько уравнений, похожих на попытку обосновать преобразование хроноквантов в элементарные частицы, мне в его опусах попадались… Хотя, на мой взгляд, это уже полный бред.
Вадим скептически хмыкнул. Бред или не бред, но до сих пор все идеи Маштакова успешно воплощались в металл. И в крайне неожиданные эффекты. Так что он бы лично от категоричности в этом вопросе воздержался.
