Достижения

В первые шесть лет своего двенадцатилетнего властвования Гитлер поразил своих друзей и недругов достижениями, которых никто от него не ожидал. Это были те самые достижения, что тогда смутили и обезоружили его противников – в 1933 году его противниками было большинство населения Германии, – те самые достижения, благодаря которым у значительной части старшего поколения немцев к Гитлеру сохранилось своего рода тайное уважение.

До взятия власти у Гитлера была только одна слава – слава демагога. Его достижения в качестве оратора и массового гипнотизера были неоспоримы, именно они позволили ему достичь политических вершин во время кризиса 1930–1932 годов, и год от года становиться все более серьезным претендентом на власть. Но едва ли хоть кто-нибудь ожидал, что, добравшись до власти, он сможет ее удержать. Править – таков был общий глас – совсем не то, что произносить речи. Запоминалось также то, что Гитлер в своих речах, полных безудержных оскорблений руководителей страны, требований неограниченной власти для себя и для своей партии, заискиваний перед недовольными всех мастей, а также очевиднейших противоречий, ни разу не сделал ни одного конкретного предложения; он ничего не сказал о том, как намерен справиться с экономическим кризисом и безработицей – тогдашней всеобщей бедой. Курт Тухольский высказал мнение многих, когда писал: «Нет человека Гитлера, есть только шум, который он производит». Тем мощнее был психологический удар, когда человек Гитлер после 1933 года показал себя энергичным, успешным, эффективным деятелем.

Разумеется, для внимательных наблюдателей и до 1933 года был очевиден еще один талант Гитлера помимо ораторского, а именно его организаторский дар, точнее говоря, его способность создать работоспособный аппарат власти и полностью подчинить его себе. НСДАП поздних двадцатых была целиком и полностью созданием Гитлера; в качестве организации она превосходила любую другую партию Германии, причем, еще до того, как в начале тридцатых повела за собой немалые массы избирателей. Она оставила в тени давно и заслуженно прославленную партийную организацию СДПГ; более чем социал-демократическая партия во времена кайзеровского рейха, нацистская партия времен Веймарской республики была государством в государстве, маленьким бризантным антигосударством. В отличие от становящейся самодовольной, тяжелеющей год от года СДПГ, Гитлер с самого начала придал НСДАП жуткую динамичность. Его партия подчинялась только одной всеопределяющей воле. (Гитлеровская способность с легкостью, шутя и играючи подчинять или устранять конкурентов и оппонентов внутри партии, черта, чреватая зловещим будущим, также была заметна внимательным наблюдателям еще в конце двадцатых годов.) Его партия, вплоть до самых мелких своих подразделений была переполнена жаждой драки, дымящаяся и грохочущая машина предвыборной борьбы – такого в Германии еще не знали. Таким же было другое детище Гитлера двадцатых годов, армия его гражданской войны, SA; все прочие боевые отряды партий того времени – «Стальной шлем» немецких националистов, «Рейхсбаннер» социал-демократов, коммунистический «Рот Фронт» – по сравнению с гитлеровскими бандами были просто жалкими мелкобуржуазными ферейнами. Штурмовики превосходили всех азартом и безрассудством, разумеется, жестокостью и садизмом они тоже всех превосходили. Штурмовиков, и только штурмовиков, по-настоящему боялись.

Разумеется, это был искусно и сознательно нагнетаемый Гитлером страх, нацеленный на то, чтобы террор и нарушение прав, которыми сопровождалось взятие Гитлером власти в 1933 году, вызвали бы как можно меньше возмущения и подавили волю к сопротивлению. Опасались худшего. Штурмовики целый год с кровожадной радостью объявляли о грядущей «ночи длинных ножей». Ее все не было; были отдельные, тайные и умело скрываемые, во всяком случае безнаказанные, убийства врагов, самых ненавистных для нацистов. Гитлер торжественно и публично (под клятвой, которую он дал в качестве свидетеля на судебном процессе) пообещал, что, как только он возьмет власть, покатятся головы – головы «ноябрьских преступников». По таковой причине почти с облегчением было воспринято то, что ветераны революции 1918 года и видные деятели Веймарской республики весной и летом 1933 года были «всего-навсего» отправлены в концлагерь, где, конечно, подвергались издевательствам и избиениям, где, конечно, жизнь их была под угрозой, но откуда почти все они рано или поздно были выпущены. А некоторых даже и не арестовали. Опасались еврейских погромов; вместо этого лишь однажды, 1 апреля 1933 года, прошел бескровный, символический бойкот еврейских магазинов. Короче говоря, все было плохо, но все-таки не так плохо, как предполагали. И те, кто – как позднее выяснилось, с полным на то основанием – предупреждали: «Это только начало», – казалось, просто клевещут, ведь в течение 1933–1934 годов террор медленно пошел на убыль, а в 1935–1937 годах, «хороших нацистских годах», в стране начала устанавливаться в определенном смысле, пусть и омраченная существованием не таких уж многочисленных и многолюдных концлагерей, «нормальная» жизнь. Те, кто говорили: «Все это печальные издержки переходного периода», – казались куда более правыми, чем последовательные критики нацистского режима.

В целом использование и дозирование террора в первые шесть лет правления – сперва нагнетание страха совершенно дикими угрозами, потом жестокие, но явно отстающие от угроз акции террора, после чего постепенный и повсеместный переход к почти нормальному существованию на фоне замалчиваемого, старательно не замечаемого террора – следует признать мастерским социально-психологическим достижением Гитлера. Благодаря применению дозированного террора неприязненно или критически настроенные по отношению к режиму люди – повторимся, в 1933 году их было большинство – получили правильную порцию страха, не загоняющую их в отчаянное сопротивление и, что гораздо важнее, позволяющую с легким сердцем признать достижения режима.

Среди положительных достижений Гитлера на первом месте стоит (заслоняя все прочие достижения) то, что можно назвать его экономическим чудом. Такого выражения тогда еще не существовало; оно было впервые применено к невероятно быстрому восстановлению хозяйства Западной Германии после Второй мировой войны в эру Эрхарда. Но в гораздо большей степени оно может быть применено к тому, что произошло в экономике Германии во второй половине тридцатых при Гитлере. Тогда ощущение того, что произошло чудо, было глубже и сильнее, и человек, который совершил это чудо, звался Адольф Гитлер, значит, он и был чудотворец.

В январе 1933 года, когда Гитлер стал рейхсканцлером, в Германии было шесть миллионов безработных. Спустя три коротких года в Германии была полная занятость, ни одного безработного. Вопиющая нужда и массовая бедность сменились всеобщим, да, скромным, да, невеликим, но благосостоянием. И что не менее важно: на место безнадеги и беспомощности пришла уверенность в завтрашнем дне, пришла стабильность. И что еще удивительнее, переход от депрессии к экономическому расцвету произошел без инфляции, с сохранением твердых цен и зарплат. Позднее это не удалось даже Людвигу Эрхарду.

Невозможно себе представить с каким радостным потрясением реагировали немцы на это чудо, в особенности рабочий класс, после 1933 года стройными рядами маршировавший к Гитлеру из СДПГ и КПГ. Это настроение стало массовым в Германии 1936–1938 годов, оно ставило любого противника Гитлера в разряд параноидальных, вечно брюзжащих сутяг. «Человек может ошибаться, но это он дал нам работу и хлеб», – вот миллионный голос прежних выборщиков СДПГ и КПГ в эти годы, составлявших в 1933 году основную массу противников Гитлера.

Было ли экономическое чудо тридцатых годов действительно достижением Гитлера? Приходится, несмотря на все мыслимые возражения, ответить утвердительно. Разумеется, Гитлер был полным профаном в экономической и политэкономической областях; в отдельных случаях, благодаря которым чудо покатилось по рельсам, маршрут вырабатывался по большей части не им; в особенности это касается решающего смелого трюка с финансированием, который, вне всякого сомнения, был делом рук гитлеровского «финансового волшебника» Ялмара Шахта. Но ведь это же Гитлер привлек Шахта к экономической работе – сначала во главе Рейхсбанка, потом во главе министерства экономики. И это Гитлер вынул из долгого ящика все планы резкого подзавода экономики, которые существовали до него, но по всем возможным, главным образом финансовым, причинам не приводились в действие, а Гитлер рискнул привести в действие всё – от «налоговых квитанций» до «векселей MEFO», от всеобщей трудовой повинности до автобанов. Нет, он не был политэкономом, ни в коем случае, и он даже представить себе не мог, что на обходном пути через экономический кризис, решая задачу всеобщей занятости, сможет достичь такой мощи. Экономические задачи он и не собирался решать; в его планах и политических построениях до 1933 года экономика едва ли играет хоть сколько-нибудь значительную роль, но ему хватило политического инстинкта, для того чтобы почувствовать: сейчас пока что главную роль играет именно экономика; и неожиданным образом ему хватило политэкономического инстинкта, для того чтобы, в отличие от несчастного Брюнинга, почуять: экономический рост пока что важнее финансовой и монетарной стабильности.

Кроме того, конечно, в отличие от своих предшественников, он обладал той властью, которая могла силой поддерживать по меньшей мере видимость монетарной стабильности. Ибо и эти темные стороны гитлеровского экономического чуда не должны остаться в тени. Поскольку оно разворачивалось на фоне продолжающейся Великой депрессии и Германия именно на этом фоне превращалась в островок пусть и скромного, но благосостояния, требовалось отрезать немецкую экономику от внешнего мира, а поскольку финансовые вливания имели инфляционные тенденции, требовалось насильственным способом удерживать и цены, и зарплаты. Для диктаторского режима, с концлагерями на заднем плане, и то и другое было осуществимо: Гитлер мог не обращать внимание ни на союзы предпринимателей, ни на профсоюзы; и тех и других он загнал в «Немецкий трудовой фронт», чем и обессилил. Он мог посадить в концлагерь любого предпринимателя, у которого появятся зарубежные экономические связи или желание повысить цену на тот или иной товар. В тот же концлагерь могли отправиться и рабочие, требующие повышения зарплаты и грозящие забастовкой. Так что будем справедливы: назовем экономическое чудо тридцатых годов делом Гитлера; и из той же справедливости будем последовательны: не забудем, каким мощным подспорьем для этого чудотворца оказались концлагеря.

Экономическое чудо было самым популярным достижением Гитлера, но не единственным. По меньшей мере столь же сенсационными и столь же неожиданными были успешно проведенные в те же первые шесть лет его правления ремилитаризация и вооружение Германии. Когда Гитлер стал рейхсканцлером, у Германии была стотысячная армия без современного оружия и без авиации. В 1938 году Германия стала сильнейшей военной и авиационной державой Европы. Невероятное достижение. Но и оно было бы невозможно без известной подготовки почвы во времена Веймарской республики; и оно не было, конечно, делом одного только Гитлера, но результатом усилий всего германского военного истеблишмента. Однако именно Гитлер дал толчок всей этой работе: военное чудо тридцатых без этого гитлеровского толчка мыслимо в еще меньшей степени, чем экономическое; и в еще большей степени, чем экономическое чудо, которое было импровизацией Гитлера, военное было результатом долго вынашиваемого, давно продуманного плана Гитлера. То, что это чудо в руках чудотворца стало не благом Германии, другое дело. Все равно оно остается гитлеровским достижением, и, как и экономического чуда, военного чуда от него никто не ожидал. То, что он против всех ожиданий оказался способен это чудо сотворить, вызвало у некоторых удивление и восторг, у некоторых боязливую оторопь (и что он собирается делать с этой горой современнейшего оружия?), у большинства же чувство глубокого удовлетворения и национальной гордости. Итак, в экономической и военной областях Гитлер проявил себя как чудотворец, и только закоснелый догматизм мог не воздать ему за это должное.

Двух аспектов гитлеровской программы вооружения Германии можно коснуться вкратце, для третьего потребуется чуть больше слов.

1. Часто утверждается: гитлеровское экономическое и военные чудеса в своей основе были одним и тем же явлением – всеобщая занятость возникла благодаря бурному росту оборонной промышленности и милитаризации страны. Это не так. Конечно, всеобщая воинская повинность на какое-то время освобождала улицы Германии от сотни-другой тысяч потенциальных безработных, конечно, массовое производство танков, пушек, самолетов давало другой сотне тысяч рабочих-металлистов хлеб и заработок. Но огромная шестимиллионная армия безработных, которую застал Гитлер, нашла работу в самой что ни на есть нормальной гражданской промышленности. Геринг, который за всю свою жизнь наговорил немало пышных глупостей, пустил тогда в оборот лозунг: «Пушки вместо масла!» В действительности Третий рейх производил и пушки, и масло. И много чего другого.

2. Ремилитаризация Германии имела очень важную внешнеполитическую сторону: она означала отказ от решающего условия Версальского мирного договора, то есть политический триумф над Францией и Англией, и радикальное изменение европейского баланса сил. Об этом пойдет речь в связи с другой темой в следующей главе «Успехи». Здесь, где мы имеем дело с достижениями, нас это достижение интересует само по себе, достижение как таковое.

3. В этом достижении скрыт целиком и полностью личный гитлеровский вклад, который заслуживает более подробного рассмотрения. Выше мы сказали, что детальная работа над вооружением Германии была не делом Гитлера, но военного министерства и генералитета. Из этого надо сделать одно исключение. В решение одного совершенно определенного вопроса, который позднее во время войны оказался невероятно важным, Гитлер вмешался сам и лично заложил основу организации нового вермахта, а с ним и новые методы его будущих военных операций: он настоял, вопреки мнению подавляющего большинства военных специалистов, на создании компактных, самостоятельно действующих танковых дивизий и танковых армий. Эти абсолютно новые военные соединения, которыми в 1938 году обладала только немецкая армия, в первые два года войны показали себя орудием, решающим исход сражений. Позднее подобные соединения были созданы в других армиях мира.

Создание танковых соединений – личная заслуга Гитлера и самое большое его достижение в военной области, гораздо большее, чем многократно и не без оснований раскритикованная деятельность его как полководца в годы Второй мировой войны. Именно в Германии без Гитлера меньшинство генералитета, представленное прежде всего Гудерианом и признававшее большие возможности самостоятельных танковых соединений, столь же мало могло рассчитывать на успех в борьбе с военными консерваторами, как во Франции и Англии адвокаты танков Фуллер и Де Голль, которые не смогли преодолеть сопротивление военных традиционалистов. Вряд ли будет преувеличением сказать, что в этом, едва ли интересном для общественности, сугубо специальном военно-техническом споре была предрешена судьба военных походов 1939–1941 годов, и в особенности судьба похода на Францию 1940 года. Любопытно, что именно это верное решение Гитлера – в противоположность его прочим, охотно и эффектно выпячиваемым им самим достижениям – оказалось скрытым достижением, которое отнюдь не прибавило ему популярности; напротив, оно-то как раз и сделало Гитлера чрезвычайно непопулярным в среде консервативных военных. Однако правота Гитлера подтвердилась в 1940 году военным триумфом над Францией, который заставил усомниться в своей правоте самых последних и самых последовательных противников Гитлера в Германии.

Впрочем, значительно раньше, уже в 1938 году, Гитлеру удалось привлечь на свою сторону подавляющее большинство того большинства, что голосовало против него в 1933, и это было самое крупное достижение из всех его достижений. Это было то гитлеровское достижение, которое заставляет выживших стариков стыдиться, а молодых удивляться. Сегодня немецкие старики то и дело спрашивают себя: «Как мы могли?» – а у немецкой молодежи вертится на языке вопрос: «Как вы могли?» Тогда требовался особый, острый и глубокий взгляд, позволяющий увидеть во всех гитлеровских достижениях и успехах корни грядущей катастрофы, и совершенно исключительная сила характера, позволяющая защититься от воздействия этих успехов и этих достижений. У гитлеровских лающих и рычащих речей, которые сегодня вызывают отвращение, а порой смех, был тогда иной фактический бэкграунд, который заставлял многих слушателей проглатывать неприятие. Воздействовал именно этот бэкграунд, а не один только лай, не одно только гипнотическое рычание. Вот выдержка из речи Гитлера 28 апреля 1939 года:

Я преодолел хаос в Германии; я восстановил порядок; я поднял производство во всех областях нашей национальной промышленности до невероятных показателей… Мне удалось включить в необходимый для нации труд семь миллионов безработных, чьи беды тяжелым грузом лежали в наших сердцах… Я не только политически объединил немецкий народ, я вооружил мой народ, и я клянусь, что буду продолжать попытки уничтожить тот договор лист за листом, лист за листом, тот договор, чьи четыреста сорок восемь статей заключают в себе самое подлое, самое извращенное насилие, которому когда-либо подвергался народ или человек. Я вернул рейху отнятые у нас в девятнадцатом году провинции, я привел миллионы оторванных от отчизны, глубоко несчастных немцев назад на Родину, я восстановил тысячелетнее историческое единство германского жизненного пространства, и я… я… и мне удалось все это сделать, не пролив ни капли крови, не принеся ни моему народу, ни другим народам ужасов и страданий войны. Я все это… Я, двадцать один год тому назад никому не известный рабочий и солдат моей Родины, все это сделал только своими силами.

Возмутительное самовосхваление. Смехотворный стиль («чьи беды тяжелым грузом лежали в наших сердцах»). Но, черт возьми, все так и есть – или почти все. Тот, кто тогда указал бы на какие-то мелкие погрешности (преодолел хаос – уничтожив конституцию? восстановил порядок – с концлагерями?), показался бы большинству немцев мелким, завистливым сутягой. И наконец, – кто бы нашел, что ему возразить в апреле 1939 года? Экономика действительно процветала, безработные действительно вновь нашли работу (правда, их было не семь миллионов, а шесть, ну да ладно), вооружение шло полным ходом, Версальский договор превращался в пустую бумажку (а кто бы мог себе представить это в 1933 году!), Саар и Мемель действительно вновь принадлежали рейху, так же как и австрийцы и судетские немцы, и они действительно радовались этому – их радостные вопли до сих пор звенят в ушах. И войны удивительным образом из-за всех нарушений Версальского договора, действительно, не было, и, действительно, за двадцать лет до того Гитлер не был никому известен, кто бы с этим-то поспорил? (Правда, он никогда не был рабочим, ну да ладно.) Сделал он все это своими силами? Конечно, у него были помощники и сотрудники, но неужели можно всерьез утверждать, что без Гитлера все было бы так, как было в 1938 году? Так можно ли продолжать сбрасывать Гитлера со счетов, не учитывая всего, чего он достиг? И что такое рядом с достижениями Гитлера его неприятные черты, его преступления? Не более чем небольшие недостатки внешности, пятнышки и бородавки…

Вопросы, которые задавали себе (вынуждены были задавать себе) перед лицом несомненных достижений Гитлера его давние противники, образованные, обладающие безупречным вкусом буржуа, верующие христиане и марксисты были такими: «Может быть, моя шкала измерений была не верна? Истинно ли то, что я изучал и во что я верил? Могу ли я отвергнуть или опровергнуть все то, что я вижу собственными глазами? Если мир – экономический мир, политический мир, моральный мир – таков, каким я его представляю, в какой я верю, то такой человек, как Гитлер, должен был бы уже давно потерпеть самое жалкое и самое смехотворное крушение из всех возможных, во всяком случае, он не смог бы зайти так далеко, как он зашел! Но за неполные двадцать лет из абсолютного ничтожества он стал центральной мировой фигурой, и всё ему удается, даже то, что, казалось бы, никому удастся не может, а ему удается всё, всё! Разве это ничего не доказывает? Разве не вынуждает это меня к генеральной ревизии всех моих понятий, включая эстетические и моральные? Разве не вынужден я, по крайней мере, признать, что в моих ожиданиях и прогнозах я заблуждался и что впредь мне надлежит быть сдержаннее со своей критикой и осторожнее с выводами и моральными приговорами?»

Очень понятное и даже симпатичное сомнение в себе. Но от него до первого, пока еще вымученного «хайль Гитлер!», ей-ей, не так уж и далеко.

Те, кто ввиду этих достижений обратился или полуобратился в гитлеровскую веру, в большинстве своем не были национал-социалистами; они были гитлеровцами, верующими в вождя, в фюрера, как в бога, – на самом пике веры в фюрера процентов девяносто всех немцев.

Неимоверное достижение: меньше чем за десять лет объединить и повести за собой целый народ! Причем главным образом не демагогией, но достижениями. Пока у Гитлера – в двадцатые годы – в запасе были только демагогия, только его гипнотическая говорливость, его искусство одурманивать и опьянять речами, подобно режиссеру массовых зрелищ, он едва ли мог сделать своими сторонниками процентов пять немцев; на выборах в рейхстаг 1928 года у гитлеровской партии было 2,5 %. Следующие 40 % пригнали к нему в 1930–1933 годах экономический кризис и полная неспособность всех правительств и партий справиться с этой бедой. Последние решающие 50 % он выиграл сам после 1933 года главным образом своими достижениями. Тот, кто в 1938 году в тех кругах, где это еще было возможно, критиковал Гитлера, рано или поздно вместе с неохотным согласием («да, все, что происходит с евреями, мне тоже не нравится») слышал в ответ: «Но этот человек всё смог!» Не: «Но как он потрясающе говорит!» и не: «Но как он был великолепен на последнем партийном съезде!», даже не: «Но какие у него успехи!» Нет: «Этот человек всё смог!»

Был еще один оборот речи, который чаще всего повторяли в это время новые сторонники Гитлера: «Если бы фюрер знал!» – что означало: вера в фюрера и обращение в национал-социализм все же разные вещи. Гитлера инстинктивно пытались освободить от всего того, что не нравилось в национал-социализме, – а в Германии в 1938 году было еще немало людей, которым многое в национал-социализме не нравилось. Объективно говоря, попытки были совершенно безосновательны. Гитлер был также ответственен за разрушительные действия своего режима, как и за созидательные. В известном смысле разрушение правового государства и уничтожение конституционных гарантий, к чему мы еще вернемся, следует признать еще одним «достижением» Гитлера – разрушительным достижением, для которого потребовалось столько же силы, сколько и для его созидательных достижений в экономической и военной областях. Где-то между этими достижениями располагаются его достижения в социальной сфере. Здесь разрушительное и созидательное уравновешивают друг друга.

За двенадцать лет своего правления Гитлеру удалось произвести крупные социальные изменения. Но для их рассмотрения необходим тщательный анализ.

Есть три мощных общественных процесса, которые начались еще в поздней кайзеровской Германии, были продолжены в Веймарской республике, в Третьем рейхе и продолжают идти полным ходом в ФРГ и ГДР. Во-первых, это демократизация и, если так можно выразиться, выравнивание, гомогенизация общества, то есть уничтожение сословий, размывание классовых границ; во-вторых, переворот в сексуальной морали, то есть обесценивание и отвержение как христианской аскезы, так и бюргерских, буржуазных приличий; в-третьих, эмансипация женщин, то есть прогрессирующее стирание гендерных различий и в области права, и в сфере труда. Во всех этих трех областях достижения Гитлера были (по сравнению с другими его достижениями) не так уж и велики, и мы останавливаемся на этом только потому, что существует совершенно неверное представление, будто бы Гитлер затормозил развитие этих процессов или даже отбросил их развитие назад.

Яснее всего неверность этого представления становится в контексте женской эмансипации еще и потому, что на словах национал-социалисты были противниками феминисток. На деле же эмансипация женщин, особенно в последние, военные, напряженные годы существования режима, совершила гигантский рывок вперед, причем с полного одобрения и достаточно сильной поддержкой со стороны государства и партии. Никогда в Германии женщины не овладевали таким количеством мужских профессий, не выполняли столько мужских функций, как во время Второй мировой, и этот процесс уже нельзя было повернуть назад, даже если бы (предположим невозможное) Гитлер выиграл бы и пережил эту войну.

В том, что касается сексуальной морали национал-социалистская позиция в словесном ее оформлении была очень противоречива. С одной стороны, нацисты славили немецкую нравственность и преследовали гомосексуалистов, с другой – издевались над поповским ханжеством и мелкобуржуазной стыдливостью; они были вовсе не против «здоровой чувственности», особенно если она (в браке или вне брака, не важно) завершалась рождением здорового потомства. Экспресс культа тела и секса, разогнавшийся в двадцатые годы, не сбросил скорости ни в тридцатые, ни в сороковые.

Что же касается уничтожения сословных привилегий и размывания классовых границ, то нацисты совершенно официально и программно были за это, в отличие от итальянских фашистов, чьим лозунгом было создание «корпоративного» государства, то есть восстановление сословного общества, – это одна из многих причин, по которым нельзя ставить на одну доску гитлеровский национал-социализм и фашизм Муссолини. Нацистов в этом вопросе отличал от социалистов и коммунистов только вокабуляр: то, что марксисты называли «бесклассовым обществом», у нацистов именовалось «всенародной общностью». Практически это одно и то же, если не вникать в оттенки. Вне всякого сомнения, при Гитлере в гораздо большей степени, чем во времена Веймарской республики, шло массовое социальное восхождение и нисхождение, классовое смешение и взлом межклассовых границ, был открыт «свободный путь для старательных», идейно-старательных – в особенности. Далеко не все в этих процессах было отрадным, но то, что эти процессы шли полным ходом, неоспоримо. Ярче всего это заметно – чему способствовал лично Гитлер – по офицерскому корпусу, который еще в веймарском стотысячном войске состоял исключительно из знати. Первые фельдмаршалы Гитлера, вышедшие из армии Веймарской республики, почти все имели дворянскую приставку «фон» перед фамилией; среди последних гитлеровских военачальников – никто.

Но все это было побочно, окольно, ведь, как уже сказано, речь идет о развитии, которое началось до Гитлера, продолжалось при Гитлере и продолжается после, развитии, в котором гитлеровская активность, положительная или отрицательная, мало что могла изменить. Но одно огромное социальное изменение все-таки явилось личным делом Гитлера; интереснейшим образом в ФРГ этому изменению дали задний ход, а в ГДР сохранили и усовершенствовали. Сам Гитлер называл это «обобществление людей». «Что нам необходимо, – говорил Гитлер Раушнингу, – это обобществление банков и фабрик. Но это ничего не значит, если я не приучу людей к дисциплине, из которой они уже не смогут вырваться. Мы обобществим людей». Это социалистическая сторона гитлеровского национал-социализма. О ней мы сейчас и поговорим.

Тот, кто вслед за Марксом, видит решающий и даже единственный знак социализма в обобществлении средств производства, станет, разумеется, отрицать эту сторону национал-социализма. Гитлер не обобществлял средства производства, следовательно, он не социалист. Этим для марксистов все сказано. Однако внимание! Дело не так просто. Любопытно, что даже нынешние социалистические государства не ограничиваются обобществлением средств производства, но прилагают огромные усилия, для того чтобы «обобществить людей», то есть от колыбели до могилы организовывать их, принуждать к коллективному, «социалистическому» образу жизни, «приучать их к дисциплине, из которой они уже не смогут вырваться». Спрашивается, разве не является эта сторона (что бы там ни говорил Маркс) самой важной стороной социализма?

Мы уже привыкли мыслить в категориях противопоставления капитализма и социализма. Но вернее, во всяком случае важнее, наверное, видеть противоположность социализму не в капитализме, но в индивидуализме. В индустриальный век социализм неизбежно приобретает черты капитализма. Социалистическое государство вынуждено аккумулировать капитал, обновлять и расширять его; образ мыслей и работы управленца или инженера и при капитализме, и при социализме фактически один и тот же; фабричный труд в социалистическом государстве – такой же отчужденный труд; пролетарию, работающему на конвейере нет разницы, кому принадлежит этот конвейер, – частному концерну или народному предприятию. Ему не все равно, будет ли он после работы предоставлен самому себе или за фабричными воротами его встретит коллектив товарищей. Другими словами, отчуждение человека от человека куда серьезнее отчуждения человека от его труда, которое просто неизбежно в индустриальном обществе, и исправить здесь положение не в силах ни одна из ныне существующих социальных систем. Можно сказать и так: если цель социализма – устранить отчуждение между людьми, то обобществление людей достигает этой цели быстрее, чем обобществление средств производства. Наверное, обобществление средств производства устраняет некую социальную несправедливость, правда, как показывает опыт последних тридцати или даже шестидесяти лет, за счет эффективности. Обобществление людей действительно устраняет отчуждение, а именно отчуждение жителей мегалополисов друг от друга, разумеется, за счет личной свободы. Потому что свобода и отчуждение – стороны одной и той же медали, как дисциплина и общность.

Скажем конкретнее. Чем отличалась жизнь подавляющего большинства немцев в Третьем рейхе (если их не преследовали по расовым и политическим мотивам) от жизни немцев до Гитлера и от жизни немцев в ФРГ? Чем она, как одно куриное яйцо на другое, похожа на жизнь немцев в ГДР? По большей части тем, что она проходила вне семьи, в объединениях или коллективах, не важно было ли членство в них вынужденным или добровольным. Школьник вступал в «Юнгфольк», как теперь в ГДР школьник вступает в юные пионеры; подросток находил свой второй дом в «Гитлерюгенде», как в ГДР – во «Freien Deutschen Jugend»; взрослый человек занимался спортом и военной подготовкой в SA или в SS, точно так же как в многочисленных технических и спортивных обществах ГДР; женщины находили себе занятия и круг общения в «Nationalsozialistische Frauenschaft» («Demokratischen Frauenbund» соответственно); а уж кто хотел или кому было необходимо, тот вступал в партию – как в Третьем рейхе, так и в ГДР. Не стоит и говорить о великом множестве национал-социалистических или просто социалистических профессиональных, спортивных, образовательных и развлекательных объединений («Сила через радость!», «Красота труда!»). Само собой, песни, которые пели в Третьем рейхе, речи, которые тогда там говорились, отличались от песен и речей в ГДР. Но занятия – путешествия, маршировка, туризм, пение и праздники, кружки по интересам, стрельба и гимнастика – были теми же, такими же, как и несомненное чувство товарищества, своеобразного уюта и счастья, которое процветает в подобных союзах. В этом смысле Гитлер, конечно, был социалистом – эффективным социалистом, пусть он и принуждал людей к такому счастью.

Счастью? Можно ли это назвать счастьем? Не является ли несчастьем уже само принуждение к счастью? Люди в современной ГДР часто стремятся сбежать от этого насильственного счастья; но, оказавшись в ФРГ, они также часто жалуются на одиночество, покинутость – оборотную сторону индивидуальной свободы. В Третьем рейхе дело обстояло подобным же образом. Мы не будем здесь разбираться в том, кто счастливее – человек обобществленный или человек, живущий в условиях индивидуальной свободы. Это не наша тема.

Читатель (наверняка с неприязнью) может заметить, что в этой главе, посвященной достижениям Гитлера, мы были сдержанны в моральных оценках. Это входит в условия задачи. Достижения как таковые нейтральны по отношению к морали. Они могут быть хороши или плохи, но не добры или злы. Гитлер принес с собой очень много зла, и в других главах у нас еще будет возможность как следует заклеймить этого злодея. Но клеймить его по неверным причинам – ошибка, за которую в свое время уже пришлось заплатить очень высокую цену, поэтому теперь следует ее избегать. «Macht mir den Teufel nur nicht klein!» Слишком велико искушение недооценить Гитлера, у которого было полно мелких и смехотворных черт; сегодня, после того как он проиграл, такой подход напрашивается сам собой. Не следует поддаваться этому искушению.

Разумеется, его нельзя назвать великим человеком. «Не может быть великим человеком великий разрушитель», – говорит Якоб Буркхардт, а Гитлер показал себя главным образом как великий разрушитель. Одно несомненно: он показал себя, и не только в деле разрушения, орудием большого калибра. Без его из ряда вон выходящей зиждительной силы катастрофа, к которой он вел Германию и Европу, была бы куда менее разрушительной. Просто не следует забывать: его путь в бездну пролегал по высоченным вершинам.

Иоахим Фест в предисловии к своей биографии Гитлера ставит интересный мысленный эксперимент: «Если бы Гитлер в 1938 году пал жертвой покушения, большинство немцев без колебаний назвали бы его величайшим государственным деятелем Германии, ее спасителем. Агрессивные речи и „Моя борьба“, антисемитизм и концепция мирового господства были бы преданы забвению, как фантазии ранних, экстремистских лет его жизни. Шесть с половиной последующих лет лишили Гитлера этой посмертной славы».

Разумеется, Фест говорит не о том, что заблуждения, ошибки и преступления Гитлера начались только в последние шесть лет его правления, напротив, блестящая книга Феста убедительно показывает, как глубоко уходят корни ошибок и преступлений Гитлера в его ранние годы. С другой стороны, Фест абсолютно прав в том, что последствия этих ошибок и преступлений дали о себе знать лишь во второй половине правления Гитлера – до этого их заслоняли неожиданные достижения и успехи, которые сам Гитлер считал лишь результатом подготовительных действий. Фест прав и в том, что осень и зима 1938/1939 годов – переломный пункт в жизни Гитлера: до этого времени он безостановочно шел вперед и вверх; с этого пункта началось подготовленное им самим и столь же безостановочное падение. Конечно, большинство немцев, стань тогда Гитлер жертвой покушения, несчастного случая или инфаркта, поверило бы в то, что они потеряли величайшего человека. Но были бы они правы? И можно ли сегодня задним числом думать так о Гитлере, если бы он умер в 1938 году?

Мы полагаем, нет. По двум причинам.

Во-первых, потому что как раз осенью 1938 года Гитлер принял решение начать войну, которая и была венцом всех его достижений и успехов, ради войны он ковал силу Германии. Гитлер был готов развязать войну уже в сентябре. В феврале 1945 года он с сожалением призна́ется Борману: «С военной точки зрения мы были заинтересованы в том, чтобы начать военные действия на год раньше. Но я ничего не мог сделать, так как англичане и французы в Мюнхене приняли все мои требования». Уже в ноябре 1938 года в речи перед главными редакторами отечественных СМИ, Гитлер дал понять, что все его обещания беречь мир – не более чем дымовая завеса:

Обстоятельства вынуждали меня годами говорить лишь о мире. Только благодаря постоянному подчеркиванию немецкой воли к миру и наших мирных намерений мне удалось вооружить немецкий народ современным средствами обороны и нападения, каковые являются необходимым условием для новых и новых неизбежных шагов. Само собой разумеется, что годами длящаяся пропаганда мира имеет и отрицательные стороны, поскольку она может привести к тому, что в мозгах многих людей нынешняя власть будет связана с решимостью сохранить мир при любых обстоятельствах. Но это приведет не только к неверному представлению о наших целях, но прежде всего к тому, что немецкая нация исполнится в конце концов духом пораженчества, ставящим под удар все успехи нынешней власти.

Сказано извилисто, но достаточно ясно. В подтексте очевидно вот что: своими речами о мире Гитлер в течение многих лет вводил в заблуждение не только иностранцев, но и немцев. И немцы ему поверили: их ревизионистские желания были удовлетворены, поэтому они шли на войну 1939 года не так, как на войну 1914-го, – без радостного воодушевления, смятенные, испуганные и растерянные. Успех гитлеровских достижений 1933–1938 годов по меньшей мере наполовину состоял в том, что они были мирными. Если бы немцы сразу знали, что участвуют в подготовке к войне, возможно, многие из них совсем иначе относились бы к достижениям Гитлера; если бы они узнали об этом лишь потом (историография рано или поздно должна была бы до этого дойти), продолжал бы Гитлер все еще казаться им величайшим государственным деятелем Германии?

Но можно продолжить мысленный эксперимент Феста и в другом направлении. При первом известии о внезапной смерти Гитлера осенью 1938 года большинство немцев охватило бы чувство, что они потеряли величайшего государственного деятеля. Это чувство продержалось бы не более нескольких недель. Потому что очень скоро все с ужасом заметили бы, что у них у всех нет нормально функционирующего государства, поскольку Гитлер как раз к 1938 году это нормально функционирующее государство разрушил.

Как дальше существовала бы Германия? В 1938 году у Гитлера не было ни одного наследника, и не было конституции, согласно которой можно было бы этого наследника выбрать, и не было никаких институций, которые обладали бы несомненным правом и несомненной властью. Веймарская конституция была фактически аннулирована, но вместо нее не было никакой другой. Вследствие этого государству не доставало органа, благодаря которому оно могло бы получить нового руководителя. Возможные кандидаты на власть опирались бы каждый на свои государства в государстве: Геринг – на люфтваффе, Гиммлер – на SS, Гесс – на партию (стоит отметить, что эта организация уже давно была абсолютно декоративной и бессильной, вроде SA). А была еще и армия, чей генералитет как раз в сентябре 1938 года был готов к путчу: всё вместе – государственный хаос, который скреплялся и прикрывался только личностью Гитлера и после его гибели моментально обнаружился бы и вскрылся. Между тем этот хаос был делом рук Гитлера – если угодно, еще одним его достижением, разрушительным достижением, которое до сих пор мало кем замечается, поскольку было заслонено куда более мощной катастрофой, чем та, которая случилась бы после его внезапной смерти осенью 1938 года.

Прежде, рассматривая жизнь Гитлера, мы столкнулись с довольно-таки чудовищным фактом: он подчинил свой политический долгосрочный план биологическому времени своей личной жизни. Сейчас мы столкнулись с чем-то похожим, а именно: он сознательно разрушил способность нормального функционирования государства своим личным всевластием и своей незаменимостью, причем с самого начала. Способность нормального функционирования государственного аппарата зиждется на конституции, писаной или неписаной, не так уж важно. Третий рейх с осени 1934 года не имел ни писаной, ни неписаной конституции, он не знал и не признавал основные права, которые ограничивают всевластие государства по отношению к своим гражданам; Третий рейх не обладал даже необходимым минимумом конституционного строя, то есть таким государственным порядком, который разграничивает полномочия различных органов и заботится о том, чтобы эти органы целесообразно взаимодействовали. Гитлер в противоположность этому создал такое положение, при котором отдельные носители власти, ничем в своих действиях не ограниченные, конкурировали друг с другом, пытались заслонить друг друга, сплачивались и противостояли друг другу и только он один непререкаемым арбитром возвышался над этим хаосом. Только так он смог обеспечить себе полную свободу действий, в которой сильно нуждался. У него было совершенно правильное ощущение: любой конституционный порядок ограничивает власть даже самого мощного конституционного органа; даже самый могущественный человек при конституционном строе неизбежно сталкивается с тем, что приказать можно не всё и не всем, и должен позаботиться о том, чтобы дела в государстве могли идти полным ходом и без него. Ни того, ни другого Гитлер не хотел и поэтому упразднил конституцию, ничем ее не заменив. Он хотел быть не первым слугой государства, но вождем – абсолютным господином; и он правильно понял: абсолютное господство невозможно в нормально действующем государстве, оно возможно только в укрощенном хаосе. Поэтому он с самого начала заменил государство хаосом, и – надо отдать ему должное – до самых своих последних дней он прекрасно умел укрощать этот хаос. Его смерть, случись она на вершине его успехов и достижений, осенью 1938 года, выпустила бы этот хаос на волю и тем сильно скомпрометировала бы его посмертную славу. Было еще кое-что, толкнувшее Гитлера к разрушению государства. При внимательном изучении его личности открывается одна черта, которую можно назвать боязнью определенности или, еще лучше, страхом перед завершенностью. Как будто нечто в нем самом опасалось не только ограничить свою власть государственным порядком, но и ограничить свою волю определенной целью. Государство, которое он получил и границы которого в 1938 году расширил, не было чем-то, что он собирался укреплять и охранять, – это был трамплин для иного, куда более обширного рейха, уже не «германского», но «великогерманского»; в его мыслях и мечтах у этого рейха вообще не было географических границ – только постоянно продвигающаяся вперед «оборонительная линия», которая могла быть на Волге, могла быть на Урале, а могла достигнуть и Тихого океана. Когда Гитлер 28 апреля 1939 года в своей много раз цитированной речи хвастался: «Я восстановил тысячелетнее историческое единство германского жизненного пространства», – он не высказал всего того, что думал на самом деле: «жизненное пространство», на которое он рассчитывал, лежало далеко на Востоке, и оно было вовсе не историческим, но футуристическим. Много раньше, 10 ноября 1938 года, в цитированной нами речи, он приоткрыл свои футуристические замыслы, когда сказал о «новых и новых неизбежных шагах», к которым должен быть готов немецкий народ. Но если каждый шаг является только подготовкой к следующему, а следующий – к следующему, то нет никакой причины где-нибудь останавливаться и строить государство на месте завоеванных (или просто взятых) позиций. Напротив, недвижимое надо сделать подвижным, поставить на рельсы, все должно быть временным, недолговечным, а уже эти временность, недолговечность совершенно автоматически приведут к постоянным изменениям, увеличениям, расширениям. Немецкий рейх должен прекратить быть государством, чтобы стать инструментом завоеваний.

В этом отношении нет большей противоположности Гитлеру, чем Бисмарк, который стал политиком-миротворцем именно в тот момент, когда объединил Германию. Но здесь поучительно и сравнение с Наполеоном. Наполеон, как и Гитлер, потерпел фиаско в качестве завоевателя, но из его достижений в качестве французского государственного деятеля многое сохранилось: законодательство, система образования; даже его строгое административно-территориальное устройство, с департаментами и префектурами, существует до сих пор, несмотря на все социальные и исторические преобразования. От Гитлера не осталось ничего подобного, и все его достижения, которые в течение десятилетия покорили немцев и заставили мир затаить дыхание, остались эфемерными, исчезли бесследно – не только потому, что его правление завершилось беспримерной катастрофой, но и потому, что они не были рассчитаны на завершенность, на долговечность. Гитлер был настоящим атлетом в области достижений, в чем-то, наверное, посильнее Наполеона. Одного ему не хватало: он не был государственным деятелем.