1825

Тем временем приходили сведения об ущербе в каждом доме, об убытках на каждой фабрике и в каждой лавке. Деньги приходили со всех сторон, и по мере возможности мы расселяли в домах семьи в соответствии с их положением и количеством детей. Я велел раздать более 300 коров с тем, чтобы дети получали более здоровую пищу. Таким образом, были использованы все способы для скорейшего исполнения спасительных приказаний лучшего из государей. Я чувствовал удовлетворение от того, что заслужил его похвалы, и от того, что все население было довольно теми мерами, которые были мною предприняты. Не далее, как через три месяца слезы были осушены, дома, мосты и заборы восстановлены, и подданные благословляли своего императора.

Летом возобновились поездки и пребывание в Лифляндии, куда моя жена с нашими детьми уехали провести теплое время года в небольшом имении Зильтер. Я отправился к ним после окончания сборов в Красносельском военном лагере и привез к ним свою сестру графиню Ливен. Она на несколько месяцев покинула своего мужа и Великобританию с тем, чтобы напомнить о себе императорской семье и повидать родных, с которыми она не встречалась целый год. 30 августа в день именин государя я приехал в Петербург, желая получить у него отпуск. В это время он со своей супругой уезжал в Таганрог и покидал Петербург, не подозревая о том, что снова увидит его только из гроба. Я имел счастье получить у него отпуск в его кабинете на Каменном острове, он благосклонно принял меня, произнес в высшей степени ласковые и теплые слова, а также обнял меня с сердечностью, от которой у меня на глазах выступили слезы. Было что-то грустное в этом расставании, в приготовлениях к поездке, во всех окружающих, и в особенности в самом императоре, который, видимо, предчувствовал несчастье. В день его отъезда все смотрели друг на друга с тревогой, его собственный взгляд был хмурым и даже суровым. Все это отнесли на счет болезни императрицы Елизаветы, которая казалась слабой и почти приговоренной врачами к смерти. Но стоило императору покинуть столицу, как из уст в уста стали передаваться смутные слухи о том, что он сбежал из Петербурга и от высшего света, что он устал царствовать, что он хочет отречься, что он не любит России и передает ее в неумелые и ненавистные руки графа Аракчеева. Каждый день появлялись новые тревоги, в свете были испуганы, чиновники оробели, недоброжелатели раздували пламень недовольства, честные люди, предвидя большие осложнения, стремились отойти от дел для того, чтобы избежать мощного влияния временщика, которого уже не называли иначе, как Визирем. Все перешептывались и предсказывали несчастья, Петербург и двор замерли в молчании, которое предвещало грозу.

Это молчание было нарушено 25 ноября письмом генерала Дибича, в котором было объявлено империи о безнадежной болезни ее государя, еще вчера столь могущественного, молодого и крепкого. Глубокая печаль легла на все лица. Опасения несчастий, которые должны были начаться с его смертью, не позволяли пока верить в нее и задержали пролитие слез.

Все устремились во дворец для того, чтобы узнать последние новости и найти там утешение. Я видел заплаканного великого князя Николая и его супругу, императрица-мать была безутешна. Все и ожидали, и опасались следующей новости, общественные места, лавки, театры позакрывались, церкви открылись и заполнились людьми, которые пришли туда молить господа о выздоровлении своего господина. Угрожавшая ему опасность наполнила все сердца любовью и благодарностью, не вспоминали ни о чем, кроме его побед, его ангельской доброты, его благодеяний, особенно вспоминали его любезное внимание, которым он одарил за 25 лет царствования почти каждую семью. Все то, за что его еще несколько дней назад сурово осуждали, — удаление от дел, вызванный этим беспорядок в управлении, даже его любимец, все было забыто. В его смерти видели только несчастье, а в его выздоровлении — только всеобщее благо.

В будущем его наследником видели великого князя Константина, который за двенадцать лет отдалился от России и был женат на польке. Считалось, что он не любит России и не понимает интересов своего народа. В приглушенных разговорах наследником престола называли великого князя Николая, но его не любили, так как он вечно был занят военными делами, и демонстрировал суровость, которую считали свойством его души, и которая в общественном мнении затмевала качества его разума. С другой стороны, каким образом младший брат мог бы занять место старшего? Захочет ли этот последний покинуть Варшаву? Сможет ли его католичка-жена стать императрицей всероссийской? Некоторые уже предвидели раздоры в императорской семье, расчленение империи, гражданскую войну, нападение со всех сторон на наши границы внешнего врага, который поспешит воспользоваться временной слабостью русского великана.

Казалось, все должно было обрушиться, когда бессильно упала эта умелая рука, которая освободила Европу, которая вслед за своим триумфальным входом привела в Париж всех государей и их армии, которая с тех пор поддерживала политическое равновесие в мире и которая на протяжении четверти века спокойно держала вожжи в самой большой империи на свете. Министры, генералы, гвардия, армия — все были учениками императора, все были обязаны ему своим существование и своей славой, все верили, что будут жить с ним еще четверть века.

27 ноября все общество собралось в Александро-Невской лавре, чтобы молить господа не отнимать у них еще столь молодого и обожаемого государя. Все собравшиеся горячо молились о его выздоровлении, когда в храм вошел начальник штаба гвардии генерал Нейдгард, приблизился к командующему гвардией генералу Воинову и сообщил ему, что нашим государем стал император Константин. Служба была прервана, все с ужасом переглядывались, со всех сторон слышались рыдания. Священнослужители удалились в алтарь, и все вышли из этой церкви, в которой наши молитвы не были услышаны. Ровно год назад в этот день и час, в том же храме император Александр отдал последний долг старейшему своему генерал-адъютанту начальнику гвардии генералу Уварову, одному из участников заговора на жизнь его несчастного отца Павла I. Это сравнение меня потрясло.

Мы бросились во дворец, царившее там волнение не подавалось описанию. Великий князь Николай с заплаканным лицом сказал нам: «Я присягнул на верность императору Константину. Идите в Штаб гвардии, последуйте моему примеру, а затем заставьте присягнуть верные Вам войска». Ни у кого не было времени на раздумье или на промедление под тяжестью случившегося несчастья. Никто не подумал о том, что не было приказов от великого князя, о том, что нужно было бы узнать последнюю волю императора Александра, который оставил за собой право назначить преемника. Только князь Александр Голицын попытался остановить этот порыв и заговорил о завещании. Но генерал-губернатор города генерал Милорадович уже привел к присяге дворцовую гвардию, и мы вместе с остальными направились в Штаб, будучи избавлены от необходимости обагрить руки кровью для того, чтобы поклясться в верности новому Государю. Зачитывая текст присяги, слова которой мы должны были повторять, священнослужитель плакал вместе с нами. Собранные второпях войска приняли присягу, этому порыву покорно последовали вся столица и вся империя. За этими первыми событиями последовало хмурое молчание и истинная печаль, только очень немногие не были обеспокоены будущим и не предвидели только несчастья. Эти стремительные перемены опрокинули все общие и частные комбинации. Тем временем члены Совета собрались вместе и, прежде чем последовать общему примеру, распечатали конверт, который несколько лет назад император Александр доверил им на хранение, с предписанием вскрыть только после его смерти. Конверт был передан на хранение в Сенат, митрополиту Петру и Св. Синоду и с общего согласия находился в кремлевском соборе в Москве. Чтение этого таинственного документа показало Совету, что по воле императора Александра в соответствии с формальным завещанием великого князя Константина трон должен был перейти к великому князю Николаю. Акт отречения великого князя Константина не вызывал больше сомнений, в соответствии с его намерением не царствовать и отказаться от всех прав, корона переходила к его брату Николаю. Но он был первым, кто поклялся в верности Константину. Сенат последовал его примеру, а хранившийся там документ еще не был вскрыт. Министр юстиции Лобанов вопреки всем традициям принял такое решение, члены Сената уже избрали депутацию для поездки в Варшаву с тем, чтобы высказать Константину свою преданность.

Тем временем члены Совета были верны своему долгу и уважали последние распоряжения недавно скончавшегося государя. Они видели незаконность присяги, которую великий князь Николай единственный принял столь поспешно, и собрались у него, взяв с собой завещание императора Александра и отречение Константина. Они ему заявили, что могут присягнуть только ему. «Если Вы признаете меня Вашим господином, — ответил им Николай, — так повинуйтесь моей воле. Я принес присягу моему брату, сделайте тоже самое». Совет попросил разрешения повидаться с императрицей-матерью для того, чтобы узнать от нее самой, какого мнения она придерживается по вопросу о наследовании престола в настоящем случае. Как мать недавно скончавшегося императора России и мать принца, которому предстоит ему наследовать по акту завещания, и мать того, кто только что был провозглашен императором, в этот момент столь же важный, сколь и исключительный, она призвана высказать решающее для Государственного Совета мнение. Великий князь лично проводил их к своей матери, она была вся в слезах, но спокойна, как Дева Мария, которая покорно повинуется небесным предначертаниям. Она произнесла несколько слов по поводу утраты, понесенной недавно империей и ее материнским сердцем, затем она собрала все свои силы и сказала Совету: «Николай выполнил свой долг, он дал России великий пример того, что наследование престола не подлежит обсуждению, что оно предопределено самим богом по старшинству рождения. Я, как и он, признаю Константина государем. Далее. Константин выполнит свой долг, я в этом не сомневаюсь, но принцип должен быть подтвержден». Члены Совета были в восхищении, они были счастливы повиноваться столь достойно царствующей фамилии и направились в церковь для того, чтобы принести присягу императору Константину.

Но он был в Варшаве в окружении поляков, которые должны были желать видеть его на российском престоле, он был окружен также и русскими, которые, стремясь повлиять на него, были заинтересованы в его согласии принять скипетр, который ему смиренно предлагали без малейших затруднений и малейшего соперничества. В армии, в губерниях, везде ему присягали на верность, вся империя признала его своим законным государем. Столичные придворные уже основывали свои надежды на будущее на готовности порхать вокруг тех людей, которые были известны своим знакомством с новым государем. Все делалось от его имени, уже торжественно провозглашали день его прибытия в Петербург. Все были восхищены благородным и выдержанным поведением великого князя Николая. Тем временем суждения, опасения и надежды разделились. Все достойные люди, искренне преданные своей стране, все те, кто знал великого князя Константина, опасались его царствования и видели в нем только бедствия и преследования. Они пылко желали, чтобы верный своему решению он отказался от предложенного ему трона. Великий князь Николай внушал больше доверия, его лояльное и твердое поведение с каждым днем увеличивало ряды его сторонников. С другой стороны партия императора росла за счет всех тех, кого уверенность в том, что он сохранит свой титул, заставила оробеть или замолчать, к ней присоединялись либеральные крикуны, которые предсказывали беспорядки во время его царствования и которые уже узнали твердость великого князя Николая.

Позорное общество, о котором я уже упоминал императору Александру в бытность мою начальником штаба гвардии, не веря, впрочем, ни в его важность, ни в особенности в его влиятельность, достаточно открыто пользовалось теми распрями, которые, как они считали, должны были бы стать следствием такого положения дел и такого рода междуцарствия. Они подготавливали самые черные планы, включая уничтожение царской семьи и те потрясения, которые должны были от этого последовать. Начальник штаба граф Дибич прислал из Таганрога свои соображения о деятельности именно этого общества, ответвления которого появились в нескольких армейских корпусах, и о котором император Александр накануне своей кончины получил тревожные сведения.

Говорили, что в Петербурге и, в особенности, среди молодых офицеров гвардии началось брожение, говорили, что во второй раз они не будут принимать присягу, что нельзя таким образом играть с судьбой империи, что в связи с тем, что они уже признали государем императора Константина, было бы низостью признавать таковым другого человека. Ходили даже слухи о том, что великий князь Николай сожалел о шаге, предпринятом им в первом порыве благородства, о том, что он собирался его исправить, неожиданно провозгласив себя государем. Говорили, что ему надо опасаться своих соблазнов и других подобных вещей, с тем, чтобы не вводить в заблуждение и не раскалывать общественное мнение и особенно доверие гвардии.

Находившийся до этого в Варшаве великий князь Михаил в этих обстоятельствах вернулся, и так как было известно о проявленной им искренней преданности новому императору, все бросились наперегонки представляться ему с тем, чтобы узнать новости о приезде императора. Но он скрылся в небольших апартаментах в Зимнем дворце и не хотел никого принимать. Такое поведение увеличило подозрения и неуверенность, а также придало храбрости злоумышленникам. С каждым днем количество их сторонников увеличивалось, и они все ближе подходили к офицерам и солдатам гвардии. Великий князь Николай постоянно говорил об императоре с прежним уважением, с другой стороны, великий князь Михаил привез ему из Варшавы ясное подтверждение того, что великий князь Константин настаивает на своем отречении. В то же время он не чувствовал себя вправе опубликовать его в виде манифеста, пока он не принял корону.

Положение становилось все более критическим, великий князь Николай уже не мог более сомневаться, что он призван царствовать, в то же время его старший брат получил присягу его и всей империи и не хотел ничего сделать, чтобы освободить нацию от нее. Все происходящее держалось в самой глубокой тайне, но все же была допущена неловкая оплошность, когда в официальной газете было напечатано сообщение о том, что император чувствует себя хорошо и вскоре приедет. В ожидании этого был составлен манифест о вступлении на престол императора Николая, были сделаны все необходимые приготовления и заговорщики увеличивали свою численность и ускоряли работу. Генерал-губернатор мужественный, но непоследовательный граф Милорадович предупредил виновных в заговоре, которые выступали почти открыто, не собираясь оказывать им доверия. Он даже принимал у себя многих посвященных в заговор людей, которые нашли способ через актрис, одна из которых была любовницей графа Милорадовича, проникать на эти галантные вечеринки. Великий князь Николай сообщил мне сведения, направленные ему генерал-майором, и я был весьма удивлен, найдя в них многие имена, сообщенные мне три года назад, такие как князь Трубецкой, полковник Пестель, Муравьев и другие офицеры. Самые значительные из них были из 2 и 1 армий и за исключением князя Трубецкого, который был полковником в Главной квартире, имена тех, о ком сообщили в Петербург, принадлежали совершенно неизвестным молодым лейтенантам. Я был одним из тех, кто не придал большего значения методам заговорщиков. Можно было рассчитывать на генералов и на командиров полков, и совершенно невозможно было поверить в то, что младшие офицеры могли бы подтолкнуть на бунт преданных и дисциплинированных солдат. Я отвечал за 4 полка моей дивизии, и другие командиры посчитали возможным сделать то же.

Наконец, приблизился тот день, когда это состояние нерешительности, придавшее заговорщикам такую свободу, должно было закончиться. Все рассказывали друг другу на ухо о том, что вскоре великий князь Николай провозгласит себя государем в соответствии с ясно выраженной волей своего старшего брата. Великий князь Михаил выехал, как говорили, для того, чтобы встретить императора Константина, и дождаться за Дерптом подходящего дня для того, чтобы вернуться в соответствии с волей своего брата. Совет собрался вечером 13 декабря для того, чтобы отдать последние приказания и принять присягу на верность новому государю, Сенат должен был собраться с той же целью в 5 часов утра, все генералы гвардии получили приказ в этот же час находиться во Дворце. Вечером я очень поздно ушел от великого князя Николая, он только что получил от одного молодого гвардейского офицера письмо с предостережением об опасности, которую избежит он и вся Россия, если он будет провозглашен императором. Этот молодой человек услышал бунтарские речи и узнал о приготовлениях к восстанию от одного своего товарища и, полный ужаса, посчитал своим долгом предупредить о них. Мы спокойно обсуждали эту новость, я не мог себе представить, что осмелятся предпринять что-либо, имея в основе только слабые голоса нескольких помешанных, но великий князь Николай, предвидя опасность, приготовился встретить ее с тем спокойствием, которое дает только невиновность и храбрость.

Производить аресты в момент восшествия на престол, не имея определенных доказательств, было бы столь же неправильно, сколь и рискованно. Надо было дождаться развития событий. До назначенного часа я был у своего нового государя и присутствовал при его утреннем туалете. В соседней комнате собрались все гвардейские генералы и члены семьи бывшего государя. Император появился и твердым голосом объявил волю двух старших братьев, он прочитал завещание императора Александра и формальное отречение великого князя Константина, он нас призвал продолжать нести службу так, как мы это делали при императоре Александре, и закончил, приказав нам идти в Генеральный штаб для того, чтобы принять там присягу, оттуда направиться в войска, собрать их по полкам, зачитать им манифест и приложенные к нему документы и привести их к присяге. За одно мгновение до того, как войти в комнату, он сказал мне: «Итак, возможно, сегодня вечером нас обоих не будет в живых, но, во всяком случае, мы исполним наш долг». Эти слова и выражение его лица потрясли многих генералов, а мне позволили увидеть в самых черных красках ту трудную ситуацию, в которой мы тогда оказались.

Еще не рассвело, а весь город был уже на ногах, в то время как все генералы собрались в помещении Главного Штаба, многие из них поделились со мной своими опасениями о том, что требование принять присягу может вызвать волнения. Мы расстались, будучи уже уверены, что придется действовать с осторожностью и применить силу. Каждый вернулся к своим войскам. Зная, что могу рассчитывать на генерала Орлова, командовавшего конной гвардией, я бросился в казармы конногвардейцев. Полк в пешем строю находился в манеже, появился священник, и присяга была принята. Я тщательно следил за малейшими изменениями на лицах, солдаты были холодны, несколько молодых офицеров были невнимательны, и даже беззаботны, я был вынужден подать некоторым из них знак, чтобы они приняли подобающую ситуации и оружию позу. Мой адъютант мне только что сообщил, что Конная гвардия только что приняла присягу, и что все прошло спокойно. Два других моих полка были на лагерных сборах вне города, я отправил туда приказы полковым командирам, не сомневаясь, что пример двух первых полков скажется на них самым благоприятным образом.

Но в других казармах эти действия не прошли столь же спокойно. В конногвардейской артиллерии три офицера отказались принять присягу и призвали солдат выступить против генерала Сухозанета, который ими командовал. Они были схвачены и посажены под арест за исключением одного, которому удалось бежать, и который предупредил заговорщиков о тревоге. В лейб-гвардии Московском полку храбрый генерал Шеншин, недавно торжественно назначенный бригадиром, встретился с большими беспорядками, солдаты, хотя и были одеты, отказались выстроиться во дворе казарм. Тем временем, когда несколько рот повиновались его голосу, командир одной из рот князь Щепин-Ростовский приблизился к нему с саблей в руке и нанес ему несколько ранений в голову, от которых он упал на землю без сознания. Заметив командира полка генерала Фридерикса, он побежал также и к нему и перед полком ударил его саблей, крича клятвопреступникам, что они будут прокляты и провозглашая Константина единственным законным государем. Этот бешенный, воодушевленный двойным убийством, воспользовался временно наступившим у других офицеров оцепенением, вырвал знамя из рук знаменосца и, выкрикивая здравицы Константину, вышел из казарм во главе своей роты и еще 3 или 4 сотен солдат, которые последовали его примеру. Остатки полка находились в беспорядке и в самом страшном сомнении относительно того, какую сторону следует поддерживать. Произносились слова о переговорах, о предателях, говорили, что шеф полка великий князь Михаил был задержан, что он остался верен своему брату Константину, что этот последний идет во главе войск для того, чтобы наказать измену великого князя Николая. Тем временем Щепин с саблей в руках расчищал дорогу через толпу и направлялся к Сенату. Он заставлял кричать здравицы Константину и люди, которые еще ничего не знали, так как еще не было времени распространить манифест, повторяли этот крик, ведь для них он, Константин, был еще законным государем. Но эти крики привели к беспорядкам. В это время на другом берегу Невы в гренадерских казармах два молодых офицера Сутгоф и Панов построили солдат и вызвали неподчинение их командиру полковнику Стюрлеру, неверно истолкованная суровость которого показалась ужасной его подчиненным. Крики «Да здравствует император Константин!» охватили весь полк, который в беспорядке бросился из казарм и, не желая больше слышать приказы своих командиров, толпой последовал за двумя молодыми заговорщиками.

Получив все эти сообщения, император послал приказ в 1-й батальон Преображенского полка и лейб-гвардии Саперный батальон, на которые он мог рассчитывать, так как много лет командовал ими, прибыть во Дворец. Он спустился в Большую галерею дворца, говорил солдатам об их долге, приказал зарядить ружья и поставил при входе во Дворец со стороны площади. Со всех сторон сбежался народ и теснился вокруг дворца. Проявляя доверие к народу, император вышел на середину толпы и громким голосом сообщил об отречении своего брата, сел на лошадь и принял на себя командование 1 батальоном Преображенского полка, который прибыл на Дворцовую площадь. Стоило батальону саперов войти в дворцовый двор, как появились гренадеры с намерением проникнуть туда. Увидев саперов, они повернулись и на мгновение заколебались. Тогда император приказал им построиться и, услышав крики «Да здравствует Константин!», ответил «Хорошо! Тогда идите и присоединитесь к ним, они там» и указал на Сенат, куда гренадеры и двинулись толпой.

Тем временем, храбрый генерал Милорадович, прислушиваясь только к голосу своей храбрости и рассчитывая на свою популярность, вскочил на лошадь и бросился к Сенату, чтобы самому встретиться с бунтовщиками. При его появлении солдаты построились, он начал их убеждать и заставил заволноваться. В это время несчастный Каховский выстрелил из пистолета и попал ему в живот, а адъютант Благословенного (Александра I) князь Оболенский вырвал у солдата ружье и нанес ему удар штыком, крикнув, что это предатель. Войска поверили и храбрец всей Русской Армии, который обожал солдат, а солдаты всегда любили его, повернул лошадь и упал на землю в нескольких шагах оттуда перед казармами конногвардейцев, которые в этот самый момент под командованием моим и генерала Орлова спешно седлали лошадей и строились. Милорадович нашел еще в себе душевных сил для того, чтобы сказать нам: «В меня стрелял не военный, это был человек во фраке». Он скончался через несколько часов с тем же мужеством, которое столь знаменательно отличало его во всех обстоятельствах.

Тем временем, со всех сторон прибывали вызванные вооруженные полки. Батальон Финляндского полка прибыл из своих Василеостровских казарм и построился на мосту, еще не очень хорошо понимая к какой стороне им следует присоединиться, 1 рота во главе со своим капитаном Розеном, который был в числе заговорщиков, отделилась от них и осталась рядом с корпусом кадет. Другие полки прибывали один за другим, и император каждому показывал его место. Я побежал, чтобы догнать императора и доложить ему о прибытии Конной гвардии, он очень холодно спросил меня, можем ли мы быть уверены в этом полку, которым много лет командовал великий князь Константин и который может поэтому быть преданным имени своего бывшего шефа. Я сказал, что отвечаю за него головой. Тогда он приказал мне поставить их напротив мятежников, выстроив эскадроны в колонны. Другой полк моей дивизии, находившейся в то время в Петербурге, — кавалергардский — остался в резерве на Адмиралтейской площади. Пока все были заняты вышеописанными событиями, батальон гвардейского Морского экипажа, поднятый несколькими офицерами заговорщиками, прибыл на поддержку бунтовщиков и под крики «Да здравствует Константин!» расположился справа от восставшего лейб-гвардии Московского полка.

В этот момент императору сообщили, что его бывший полк — Измайловский — проявляет нерешительность, а его командиры не отвечают. Чтобы решить дело император пришпорил лошадь и поскакал к своему полку, к которому подъехал со стороны Исаакиевской площади. Он отдал приказ построиться в колонны тем же тоном и с тем же спокойствием статуи, и вместо того, чтобы обратиться к офицерам и солдатам со словами возмущения, он приказал зарядить ружья и с суровым видом твердым голосом сказал: «Вы знаете, что Ваш долг предписывает Вам всем умереть за меня, идите вперед, я укажу Ваше место». Полк, словно под воздействием ужаса, двинулся вперед и остался в полном повиновении, несмотря на недобрую славу, которую заслужили многие его офицеры.

Между тем, народ волновался и совершенно не понимал, что происходит. Не зная, кто из двоих, Николай или Константин, является настоящим государем, не видя еще манифеста и, не будучи призван к новой присяге, люди беспорядочно повторяли крики восставших. Даже многие офицеры были введены в заблуждение нежеланием отвечать на крики «Ура Константину!». Полковник гренадерского корпуса Стюрлер был убит тем же Каховским, который убил и графа Милорадовича. С каждой минутой опасность нарастала, толпа напирала со всех сторон, рабочие, собравшиеся на старых сооружениях Исаакиевского собора, бросали в нас камнями и палками, несколько ружейных выстрелов с разных сторон заставили мятежников покинуть их ряды. Император отказался от намерения начать бой, который без сомнения оказался бы смертоубийственным, и, кроме того, своей продолжительностью мог бы воодушевить бунтовщиков. Прибывшая на место артиллерия не могла стрелять без боеприпасов, которые по старому обычаю находились в Охте, куда я отправил сани для того, чтобы привезти оттуда картечи и ядер.

В это время все высшее общество, мужчины и женщины, собрались в Зимнем дворце на молитву. Тревожные вести, усиленные страхом, устрашили это собрание, все пришли отметить праздник, а теперь дрожали за судьбу империи, за своих сыновей, за своих супругов, которые находились друг против друга, готовые сражаться. Императрице-матери и молодой императрице понадобилось все их мужество в этот момент, когда, казалось, решалась судьба всего — существования их власти, ее потеря или сохранение, жизнь их сыновей и их мужей, которые вместо славы и поздравлений, обычно сопровождающих вступление на престол, были окружены взбунтовавшимися убийцами, дурным отношением к своей семье и к славному наследию своих предков.

Великий князь Михаил, который должен был приехать накануне, для подтверждения отречения великого князя Константина, появился только после полудня. Это опоздание помогло ввести в заблуждение солдат лейб-гвардии Московского полка — им сказали, что по приказу узурпатора Николая великий князь Михаил был заключен в крепость, и что если бы Константин искренне решил отказаться от престола, то его самый близкий друг и брат Михаил не упустил бы случая лично приехать и объявить об этом гвардии. Едва выйдя из кареты и узнав о том, что происходит, великий князь Михаил бросился к казармам своего полка. Увидев, что их недостойно обманули, солдаты живо построились, и с голоса брата своего государя приняли присягу. Вслед за ним они ускоренным шагом пришли на Адмиралтейскую площадь. Стыдясь позора, который лежал на имени полка, благодаря их товарищам, они попросили разрешения пойти в штыковую атаку против мятежников, великий князь Михаил в пешем строю находился в первом отряде и пожелал возглавить атаку. Император был спокоен, он еще сомневался в необходимости проливать кровь своих подданных и он остановил этот благородный порыв. Он позволил только, чтобы несколько пожилых гренадер без оружия подошли к рядам заговорщиков для того, чтобы сообщить им о приезде великого князя Михаила и о том обмане, в который вовлекли их бунтовщики. Гренадеры стали смело приближаться, но крики «Ура Константину!» и несколько ружейных выстрелов показали им всю бесполезность их поступка.

Якубович был одним из самых отважных заговорщиков. Красивый мужчина, он был наделен злым и деятельным красноречием, он приблизился к императору с предложением переговорить с заговорщиками. Он был драгунским офицером и прошел через толпу, поэтому никто из нас не увидел, что он приблизился со стороны противника. Император, не имея оснований сомневаться в его преданности, позволил ему это сделать. У Якубовича в кармане был заряженный пистолет, приготовленный для стрельбы в императора. Мой адъютант с удивлением предупредил меня о спрятанном оружии. Я приблизился к императору, но в этот момент предатель отошел от него и подошел к бунтовщикам, которые встретили его криками «Ура!» и призывами действовать. Он надеялся вернуться в наши ряды, где готовил, быть может, самое бесчестное преступление, но только что оказанный ему прием раскрыл эти ужасные планы и он остался с врагами, чья отвага и крики усиливались с каждым мгновением.

Привлеченные любопытством иностранные представители собрались на Адмиралтейском бульваре. Они уполномочили ганноверского посланника генерала Дёрнберга попросить у императора позволения присоединиться к его свите с тем, чтобы их присутствие послужило доказательством законности его восшествия на престол. Император поручил Дёрнбергу поблагодарить дипломатический корпус за его добрую волю и передать им, что это «дело семейное и впутывать в него Европу нет никаких оснований». Этот ответ доставил удовольствие русским и в первый раз дал иностранным представителям возможность оценить характер нового государя.

У императрицы-матери появилась мысль послать к бунтовщикам архиепископа со всем тем, что было приготовлено во Дворце для проведения церковной службы. Архиепископ в сопровождении всех своих священнослужителей пешком с крестом в руках пересек Адмиралтейскую площадь и появился перед восставшими. Народ расступился для того, чтобы пропустить его и посреди этого беспорядка воцарилось хмурое молчание. Восставшие солдаты обнажили головы и архиепископ начал говорить. Руководители заговорщиков испугались того действия, которое эти слова могли возыметь, и попросили архиепископа быстро удалиться, что он и принужден был исполнить.

Тем временем, день клонился к вечеру, а ночь, наступившая при неподавленном бунте, могла укрыть своей тенью и беспорядки и измену, надо было принять решение и окончить это дело. Первый эскадрон конногвардейцев, который время от времени тревожили многочисленные ружейные выстрели со стороны бунтовщиков, был выдвинут вперед. Тогда гренадеры, солдаты лейб-гвардии Московского полка и гвардейские моряки, выстроенные перед Сенатом, начали очень густой заградительный огонь, которым были опрокинуты многие кирасиры и их лошади. Пули свистели со всех сторон вокруг императора, даже его лошадь испугалась. Он пристально посмотрел на меня, услышав, как я ругаю пригнувших голову солдат, и спросил, что это такое. На мой ответ: «Это пули, сир», он направил свою лошадь навстречу этим пулям. Испуганные люди, стремясь спастись, бросились прочь от этого несущего смерть места. Толпа людей в страхе направлялась навстречу движения императора, тогда он крикнул громовым голосом: «Шапки долой!». И вся эта толпа, которая забыла всякое уважение и еще не знала, кто является ее государем, признала его по хозяйскому голосу. Все люди обнажили головы, наиболее близко находившиеся стали целовать его ноги, и как по волшебству слепое повиновение пришло на смену шуму и беспорядку. Тогда император приказал толпе разойтись с тем, чтобы избежать опасности и поддержать порядок. Площадь опустела, и конные патрули взяли под охрану места, где улицы выходили на площадь.

Эскадрон конных саперов галопом проскакал между Сенатом и восставшими и занял место на Английской набережной. Два батальона Семеновского полка были направлены к Конногвардейскому манежу, имея в своем составе артиллерийские орудия. Батальон Павлоградского полка захватил Галерную улицу и тем самым перерезал пути отступления восставшим. В конце дня император передал своего сына, наследника престола, в руки гренадер Павлоградского полка, сказав им: «Я хочу, чтобы он у Вас научился служить своей стране. Я доверяю Вам своего сына».

Наконец, прибыли боеприпасы, три пушки были поставлены против восставших. Я получил приказ, когда орудия начнут стрелять, направить конногвардейцев, батальон Финляндского полка с несколькими орудиями на Васильевский остров с тем, чтобы отрезать гренадер с этой стороны от их казарм. Будучи скуп до конца на кровь своих подданных, император приказал еще раз сказать бунтовщикам, что если они не раскаются, то будут расстреляны. Это поручение было дано самому генералу от артиллерии Сухозанету, который галопом поскакал к передним рядам восставших, но ответом ему стали ружейные выстрелы. Тогда император, желая взять на себя одного ответственность в этот великий и решительный момент, приказал первому орудию открыть огонь. За этим выстрелом последовал огонь из других орудий, расположенных возле Манежа.

Первым ответом противника были крики «Ура!» и ружейные залпы, но предатели были малодушны, эти бедные солдаты, сагитированные заговорщиками, были ими покинуты в минуту опасности. Вскоре их ряды охватила паника, виновные во всем офицеры пытались скрыться от законного возмездия, они пытались спрятаться в соседних домах или покинуть город. С этого момента, если их догоняли, то они неотвратимо становились жертвами гнева своих же товарищей. Несчастные солдаты бежали во все стороны, самая большая их часть бросилась в беспорядке на реку и по льду перешла на Васильевский остров, к счастью, среди них было всего около 20 убитых и около 50 раненных. Император приказал прекратить огонь в тот момент, когда последовало их общее отступление. С нашей стороны только конногвардейский полковник Вельо был серьезно ранен и несколько человек были убиты и ранены.

Граф Орлов с конногвардейцами галопом проскакал по Василеостровскому мосту для того, чтобы с этой стороны окончательно рассеять бунтовщиков. Я направился в батальон Финляндского полка, который без колебаний последовал за мной, рота, которая осталась у кадетского корпуса и чувствовала себя наиболее виноватой, попросила разрешения занять свое место и следовать вместе с батальоном. Но, зная об их поведении, я им приказал построиться отдельно и объявил им, что, для того, чтобы получить почетное право присягнуть на верность новому императору, от чего они отказались сегодняшним утром, его надо заслужить, найдя виновных и доставив их мне безоружными. Рота поспешила исполнить этот призыв и бросилась в погоню за беглецами. Со своей стороны конногвардейцы с той же целью разделились на отряды. Остаток войск я расположил лагерем перед 1 кадетским корпусом, напротив Васильевского острова. Я приказал разжечь костры и принести людям еды. Мороз был очень силен. Я заметил это, как только сошел с лошади, только теперь я почувствовал всю важность и опасность нашего положения. Гвардия только что победила гвардию, единственная опора империи — император — 6 часов подряд рисковал своей жизнью, в народе было неспокойно и еще нельзя было распознать его истинных намерений. Был раскрыт заговор, но пока не были известны ни его руководители, ни его обширность, все было, как в тумане и все могло начаться снова.

Эти размышления не могли успокоить, но мы видели нашего молодого императора отважным, твердым и спокойным в минуту смертельной опасности. Офицеры были этим удивлены, а солдаты были в восторге. Победа была на стороне престола и преданности, что же еще было нужно для того, чтобы войска восхитились и перешли на сторону своего нового государя, чтобы они забыли все претензии, которые еще накануне высказывались в адрес этого человека, который только недавно был командиром гвардейской дивизии, и теперь принял скипетр Петра I, Екатерины и Александра. Во всяком случае, мы знали, что если завтра повторятся вчерашние опасности, то наш руководитель, наш хозяин достоин и способен направлять наши усилия.

Все войска были оставлены на Галерной, Сенатской и Адмиралтейской площадях. Император возвратился во Дворец, где вслед за двором направился в церковь. Там в присутствии всего специально собравшегося высшего общества он присутствовал на молебне, приготовленном еще с утра. В это время несколько офицеров из партии заговорщиков были найдены и доставлены к Его Величеству. Их первые показания раскрыли часть их планов и многих их сообщников. На полковника князя Трубецкого было указано как на руководителя движения, получившего чин Диктатора. Его нашли в доме австрийского посла господина де Лебцельтерна, который по жене был шурином князя Трубецкого. Той же ночью более 20 заговорщиков были арестованы, допрошены и им были устроены очные ставки. Их показаниями были изобличены многие люди различных званий, служивших в армии, они вызвали отправку курьеров и приказы о задержаниях.

До рассвета ко мне привели свыше 600 пленных, в основном солдат лейб-гвардии Гренадерского полка, и нескольких офицеров, среди которых был князь Оболенский, нанесший удар штыком бедному Милорадовичу. Больше всего меня огорчило знамя этого полка, которое находилось в лагере бунтовщиков. Это знамя было захвачено у восставших, уже приближавшихся к своим казармам, одним из отрядов, находившихся под моим командованием.

С рассветом стал собираться народ, который казался взволнованным от вида военного бивуака и походных орудий. Меня поразило его раздраженное отношение и отсутствие вежливости. Я приблизился к толпе и, узнав в ней одного торговца, которого я знал как храброго человека, спросил, откуда он идет. Обычно после наводнения, когда началось мое командование в этой части города, меня дружески приветствовало население. Сейчас он, казалось, не узнал меня и даже вел себя вызывающе. Торговец ответил мне напряженным голосом, на который я первый не обратил никакого внимания: «Как я должен приветствовать Вас, когда Вы сражались вчера, и, кажется, готовитесь продолжать сражение. Вы присягнули Николаю, преследуете солдат, оставшихся верными нашему императору, что мы должны об этом думать и что нас ждет?»

Убедившись, что причиной беспокойства невиновного народа является только незнание манифестов, я поспешил написать императору о том, что только что увидел и услышал, добавив, что тот же эффект, вызванный теми же причинами, должен поломать недоверие народа в других частях города. Я умолял его немедленно распорядиться доставить мне достаточное количество печатных экземпляров, и чтобы по его приказанию они были распространены во всех кварталах города. Приготовленные для этого листы должен был распространить Сенат, но он оказался изолированным бунтовщиками и произошедшим сражением до ночи, работники в страхе разбежались со службы, и было совершенно естественно, что манифесты остались там. Только сотрудники Сената и рабочие типографии были информированы о смене царствования и о документах, которые закрепляли ее законность.

Адъютант Его Величества привез мне пакет, содержащий все необходимые документы: завещание императора Александра, отречение великого князя Константина и манифест нового государя. Снабженный этими аргументами, я храбро вошел в толпу, которая увеличивалась с каждой минутой. Я позвал всех следовать за собой в церковь, которая находилась недалеко от первого кадетского корпуса. Священник уже ожидал меня. Я вручил ему три бумаги и попросил, чтобы он громким голосом и отчетливо, чтобы услышали все люди, толпившиеся вокруг нас, прочитал каждую из них в указанном порядке и повторил бы чтение, если бы кто-либо из слушателей чего-то не понял. Выйдя из церкви, я роздал большую часть бумаг стоящим снаружи группам людей. Как только люди прочитали документы, их лица прояснились передо мной, спокойствие и уверенность установились окончательно.

Император, проведя всю ночь в трудах, в 8 часов утра сел на лошадь и объехал войска. Его встретили восторженными криками веселья и восхищения. Батальон Гвардейского Морского экипажа, который принимал участие в бунте, видя, что его бесчестно предали несколько своих офицеров, на коленях просил о прощении. Император без колебания даровал его им и вернул их знамя после того, как оно было освящено святой водой с целью очистить его от преступления, одним из символов которого оно было накануне. После этого войска вернулись в свои казармы, с этого дня в городе восстановилось спокойствие и обычное течение жизни, как если бы оно ничем и не было нарушено.

Между тем, ужасные события 14 декабря, которые с этих пор стали обозначаться этой датой, перепугали все слои населения. Все были возмущены и встревожены последствиями этого заговора, пламя которого было потушено, по правде говоря, лишь восхитительным хладнокровием и отвагой императора. Но, благодаря полученным от бунтовщиков показаниям, было известно, что заговор имеет многочисленные ответвления в армии, в Москве и в провинции. Можно было опасаться, что новость о подавлении бунта в Петербурге, разнесенная недоброжелателями, стала бы сигналом для подобных выступлений особенно в древней столице и в удаленных районах. Во все стороны были направлены курьеры к военным и гражданским властям, была создана следственная комиссия, с целью найти связи, средства и членов этого тайного общества, которое желало низвергнуть престол. Членами этой следственной комиссии стали великий князь Михаил, военный министр, князь Голицын, директор почт генерал Кутузов, который только что сменил на посту генерал-губернатора Петербурга храброго генерала Милорадовича, генерал Левашов и я. Мы немедленно принялись за работу с тем усердием и отношением к ней, которые требовались существом дела, прямо связанным с безопасностью империи и политическим существованием каждого члена нации.

Император уже подал нам пример деятельного поведения и преданности общественному благу. Он лично предварительно виделся и допрашивал всех заговорщиков, которые были захвачены в Петербурге с оружием в руках, и тех, кого впоследствии привозили из других губерний и полков. Ни один из тех, на кого указали показания заговорщиков, не ускользнул от бдительности властей. Все они были арестованы и препровождены на наш суд. Главарями заговора, находившимися в Петербурге, были литератор и сотрудник Российско-американской компании Рылеев и князь Трубецкой. Последний, несмотря на данное ему звание Диктатора, в минуту опасности спрятался и бросился к ногам императора, моля о спасении своей жизни, что было ему обещано. Другой, Рылеев, несмотря на то, что был душой бунта и предлагал проекты, которые должны были стать его следствием, также предпочел осторожно дождаться развития событий, не выходя из своей комнаты до тех пор, пока полиция не заставила его это сделать с тем, чтобы он предстал перед своими судьями. Это ему принадлежала мысль поднять руку на всю императорскую семью. Я видел его через несколько дней плачущим от умиления, а, возможно, от сожаления, когда он узнал, что император, получив известие о том, что жена и дети Рылеева сильно нуждаются, послал им три тысячи рублей и взял на себя заботы о детях того, кто вынес смертный приговор ему и всей империи. Были изданы самые суровые и подробные приказы с целью обеспечить жизнь и здоровье арестованных.

Внимательно следили за тем, чтобы небольшое количество людей, задержанных по ошибке или в силу малой их вины, были отпущены скорейшим образом и без враждебности. Доверие и полное понимание вызвали у всех эти заботы со стороны правительства и полная гласность о своих действиях. Все сердца раскрылись к новому государю. Он спас империю в тот момент, когда только начал царствовать, и он польстил самолюбию общества этим своеобразным отчетом о своих действиях.

Наконец пришла с таким беспокойством ожидаемая новость о принятии присяги в Москве, и это нас успокоило окончательно. Весьма разумный человек архиепископ сильно способствовал мерам, которые были предприняты главным губернатором столицы князем Голицыным и командующим войсками гарнизона графом Петром Толстым.

Все высокопоставленные лица, высшее дворянство и масса людей заполнили все внутреннее пространство собора, архиепископ приблизился к алтарю, достал оттуда пакет, показал его собравшимся, сосредоточил на нем их внимание и сказал: «В этом конверте заключены счастье и слава России». Затем он зачитал завещание императора Александра, отречение великого князя Константина и манифест императора Николая. Столица и войска приняли присягу. Москва была избавлена от преступных выступлений, которые устрашили Петербург, и по праву гордилась своим поведением, столь несхожим с поведением своей соперницы 2-й столицы.

Сведения о существовании заговора, которые император Александр получил за несколько дней до своей смерти, заставили его направить генерала графа Чернышева из Таганрога во 2-ю армию, где находился центр партии, входившей в ассоциацию под названием Южное общество, тогда как партия с центром в Петербурге получила название Северного общества. В день восшествия императора на престол 14 декабря Чернышев арестовал в Тульчине полковника Пестеля, командира пехотного полка и одного из главарей заговора. Он успел передать своим сообщникам сигнал тревоги, который вместе со смертью императора Александра, должен был помочь в осуществлении их планов. Они приняли решение выступить.

Командир пехотного полка полковник Муравьев, предполагая, что к нему для ареста уже был послан жандармский офицер, призвал на свою защиту солдат и стал им говорить о присяге не верность законному государю, смущая совесть и умы войск, доверенных его командованию. Он призвал к бунту, надеясь на поддержку гусарского полка под командованием одного из заговорщиков, как и он сам по фамилии Муравьев. Но этот последний в отличие от первого не обладал ни храбростью, ни преданностью войск. Он проявил колебания и был арестован и препровожден в Петербург вместе с полковником Пестелем, шефом интендантской службы 2-й армии Юшневским и многими другими офицерами, наиболее революционно настроенным из них был Бестужев-Рюмин, молодой человек, якобинец по убеждениям, энергичный, честолюбивый, настоящий демон пропаганды. Муравьев послал курьеров ко всем своим сторонникам с сообщением, что он поднял щит, и с просьбой о помощи, но нить заговора уже была порвана. Офицеры артиллерии и даже командиры рот были арестованы, другие офицеры испугались, и в итоге Муравьев мог рассчитывать только на себя, одна рота целиком отделилась от его полка, остальные солдаты только холодно следовали за их буйным и преступным полковником. Он увидел, что его надежды на присоединение единомышленников оказались обмануты, произвел несколько бесцельных маневров, потерял время, и через несколько дней встретился с направленным против него отрядом, в котором было несколько полевых орудий и несколько эскадрон гусар. Муравьев отважно принял бой, его солдаты примкнули штыки, и пошли на артиллерийские орудия. С той же неустрашимостью те бросились навстречу врагу и обстреляли их картечью, от которой Муравьев упал. Затем он поднялся и хотел бежать вперед, но его солдаты, увидев атаковавших их преданных солдат и осознав свою ошибку, бросили предателя и стали просить прощения. Таким образом, было рассеяно и погашено при самом появлении пламя бунта, который в силу своих многочисленных отростков в разных воинских частях мог бы стать трудным для тушения пожаром.