1813

Наша армия не имела возможности отдохнуть и безостановочно шла вперед, из-за чего потеряла много людей, которые не могли двигаться столь же стремительно. Она сократилась вследствие значительного некомплекта в численном составе, лошади были измучены. Необходимо было некоторое время для того, чтобы реорганизовать войска и приготовиться к новой компании, которая должна была основываться на порядке и более суровой дисциплине, — единственной возможности завоевать доверие жителей Германии. Наша армия двигалась теперь очень медленно, и политика должна была прийти на помощь военным действиям.

Король Пруссии был раздражен капитуляцией войск генерала Йорка, он отменил его приказ, и только решительная поддержка этого шага общественным мнением страны спасла генерала. Мало-помалу, король стал сближаться с Императором, стремясь искупить позор поражения под Йеной, Пруссия начала готовить свои силы, собирать армию и тем самым подавать достойный пример всей Германии.

Вице-король Италии, сменивший короля Неаполитанского в командовании французской армией, продолжал отступление к Одеру. Для преследования неприятеля адмирал Чичагов отрядил графа Воронцова от своего армейского корпуса; генерал Винценгероде, счастливо освобожденный из плена казаками, образовал из легких войск авангард нашей главной армии; граф Витгенштейн собрал три небольших отряда с целью постоянно тревожить ими отступающую армию вице-короля. Командование этими отрядами было поручено генералу Чернышеву, полковнику Теттенборну и мне.

Граф Воронцов со своей обычной энергией безостановочно преследовал неприятеля, а генерал Винценгероде одержал легкую победу под Калишем над неприятельским отрядом генерала Рейнье.

Наша главная армия заняла Калиш и Позен, начала осаду Торна и других польских крепостей; граф Сивере взял Пиллау; мы были на подступах к Данцигу. Генерал Чернышев переправился через Одер, за ним последовал полковник Теттенборн; мой брат, состоявший под его командой, атаковал под Вриценом баварский батальон, который был вынужден сдаться. Я сам, принудив к сложению оружия гарнизон Кюстрина, частично по льду, частично на плотах, также пересек эту реку. Позиция французской армии простиралась от Франкфурта-на-Одере, через Фюрстенвальде и Кёпеник, до Берлина.

Чернышев и Теттенборн направились к этой столице, чтобы тревожить ее гарнизон, а я пошел к Мюнхебергу. Там я оставил половину своих людей полковнику Сухтелену, назначенному обследовать большую Берлинскую дорогу, сам же я стремился разведать дорогу на Франкфурт, и на следующий день мы вновь соединились в Мюнхеберге. У меня было всего 180 гусар, 150 драгун и 700–800 казаков.

В некотором расстоянии от Мюнхеберга мы обнаружили неприятеля, стоящего в боевом порядке на огромной равнине, в количестве более тысячи всадников. Я немедленно направил гусар занять позицию в засаде за небольшим лесочком и, сформировав из драгун резерв, приказал казакам атаковать с фронта. Казаки были быстро отброшены элитным эскадроном, который, преследуя их, оторвался от полка, был окружен, а его кавалеристы изрублены или взяты в плен. Ослабленный этим уроном, неприятель продолжал защищаться только ружейным огнем, что предвещало потерю всей кавалерии, прибегающей к помощи этого оружия.

Казаки становились все более дерзкими, и, в конце концов, после получасового боя неприятель начал отступление полуэскадронами. Каждый такой маневр увеличивал беспорядок в его рядах и позволял казакам приблизиться. Наконец, гусары стремительно обрушились на задний эшелон неприятеля, и бой был выигран. Нам оставалось только преследовать врага; 38 офицеров и 750 солдат были взяты в плен, остальные убиты; все лошади и экипажи стали богатой добычей казаков, наши потери составили 16–17 человек убитыми и ранеными.

Оказалось, что этим войском был недавно сформированный 4-й итальянский конно-егерский полк, который только что прибыл из Италии и являлся единственной кавалерией, на которую в тот момент могла рассчитывать французская армия. Те немногие люди, кому удалось спастись, были преследованы нами до пункта в нескольких верстах от Франкфурта. Сильная схватка произошла в Темпельберге, селении, принадлежавшем князю Харденбергу. Я знал, что эта деревня должна была сильно пострадать от беспорядков, сопровождающих кавалерийское столкновение. С целью избежать неблагоприятного для нас впечатления, которое эта новость должна была бы вызвать у этого министра, способного повлиять в данный момент на решения короля, к союзу с которым мы стремились, я распорядился срочно раздать крестьянам 60 захваченных лошадей. Это с избытком покрыло понесенные ими убытки, и они осыпали нас благодарностями.

Ночью ко мне присоединился полковник Сухтелен, и я отправил своих пленных с большим конвоем на другую сторону Одера, посчитав, что окружен неприятелем. На следующий день я получил хорошую новость о том, что французы ушли из Франкфурта. Я поспешил направить офицера с 15 казаками, чтобы сообщить это известие графу Воронцову, приближавшемуся к этому городу по другую сторону реки.

Я сам двигался всю ночь с тем, чтобы на заре оказаться перед Фюрстенвальде в тот самый момент, когда с другой стороны появится казачий полк, которому я приказал выполнить этот маневр. Барабанщик с несколькими людьми вошли в соседний с городом лесок и создали представление о нахождении там пехоты, а несколько обозных повозок, поставленных на возвышенности, заставили противника думать, что это артиллерия. Я направил полковника Сухтелена к французскому коменданту, и тот любезно сдал нам город, который должен был защищать, и который у меня не было ни малейших шансов взять силой. Он выступил из города с 2 тысячами человек итальянской гвардии, чтобы присоединиться к армии вице-короля в Кёпусе, и открыл тем самым позицию французской армии, в которой центром был Фюрстенвальде.

Вернувшись вечером с бала, который город дал в нашу честь, я нашел у себя французского офицера, который был задержан у наших аванпостов. Он направлялся к вице-королю с донесением о кавалерийском бое, данном мне третьего дня; из этой реляции узнал я, что полк конных егерей насчитывал 1200 человек, и что удалось спастись только полковнику, его адъютанту и 33 солдатам. Однако этот офицер сообщил мне, что Франкфурт снова был занят тем же корпусом, который его недавно оставил, и что мой офицер и 15 казаков, направленные туда, оказались там застигнуты врасплох в своих постелях.

Я был очень рассержен этим событием, вернул свободу французскому офицеру, попросив его потребовать у его генерала освободить моего офицера, и предложить ему обмен казаков. Я лично последовал за этим офицером, и на следующий день рано утром находился перед Франкфуртом. Мой плененный офицер прибыл мне навстречу и привез очень любезное письмо французского генерала. Я потребовал от него сдать мне город, но он, в качестве ответа, показал моему посланцу 4 тысячи человек прекрасной пехоты.

Дав отдохнуть лошадям, я покинул это место и направился по большой дороге на Берлин. Я провел свое небольшое войско мимо стен города таким образом, что во время марша нас никто не потревожил, и остановился в Марцане, на дороге к Врицену, откуда наладил связь с отрядами генерала Чернышева и полковника Теттенборна, который уже доставил беспокойство противнику и чьи партизаны даже начали атаковать Берлин.

Берлинцы ожидали нас с нетерпением и энтузиазмом. Французы же, которым угрожали жители и которых беспокоили наши партии, обещали магистрату уйти из города при первых известиях о приближении какого-либо пехотного корпуса. Извещенный об этом решении, граф Витгенштейн срочно послал приказ князю Репнину, командующему его авангардом, ускоренно двигаться вперед, чтобы форсировать Одер.

Как только наша пехота начала переправу, французы приготовились выполнить свое обещание. От нашего бывшего посла господина Алопеуса я узнал радостную новость и получил просьбу, во избежание беспорядков, не входить в город до тех пор, пока прусский комендант сам не выйдет нам навстречу.

Наконец, в назначенный день нашим трем небольшим отрядам была оказана честь, каждому со своей стороны войти в столицу Пруссии. Нас встречали как освободителей королевства, с радостью и самыми единодушными и бурными приветственными возгласами. Трудно составить себе представление об этом вступлении в город, ставшем настоящим триумфом нашего оружия и торжественной гарантией славы, которая вскоре покроет прусские знамена.

Этот день был самой блестящей компенсацией за тяготы и бои, которые столь быстро привели нас от Москвы в центр Германии. В течение 36 часов мы пользовались радушием и удовольствиями города, а затем вернулись к своему ремеслу преследователей: Теттенборн направился к Гамбургу, Чернышев — к Магдебургу, а я — к Дрездену.

Через несколько дней в Берлин вошел граф Витгенштейн, и началась осада Шпандау. Король Пруссии, наконец, определенно высказался против Наполеона, его войска с обозами присоединились к нашим, вся Пруссия с энтузиазмом выполняла волю своего государя.

Основные силы противника начали отходить к Виттенбергу, я следовал за ними по пятам. Генерал Дибич, для которого также сформировали небольшой отряд, делал одно дело со мной; в Ютербоке мы вступили на саксонскую территорию. Оказанный нам там прием совершенно отличался от того, который мы видели повсюду в Пруссии. Двери и ставни домов закрывались при нашем приближении, и потребовались необычайные усилия для того, чтобы успокоить жителей и убедить их, что мы не желаем им зла.

В доказательство я освободил саксонского полковника и нескольких драгун, которых казаки захватили у наших аванпостов. Следует признать, что в Саксонии общественное мнение было настроено против французов куда меньше, чем в остальной Германии. Мудрое и заботливое правление короля привлекло всех на его сторону, а он еще не отступил от союза с Наполеоном. Его подданные не считали возможным, в отличие от пруссаков, влиять на решения правительства.

Генерал Дибич, возглавлявший наш авангард, уверил меня, что противник твердо держится в Зехаузене, небольшом селении неподалеку от Ютербока. Я поспешил присоединиться к нему со всеми своими людьми и окружить деревню. Оживленный артиллерийский огонь, направленный против нас, вынудил нас выставить вперед наши два орудия конной артиллерии с целью поджечь деревню, что нам вскоре удалось. Меньше, чем через четверть часа, противник, окруженный пламенем пожаров, был вынужден отвести свои орудия и защищать стены селения одной лишь ружейной пальбой. К концу дня мы сформировали три колонны: одну пешую, составленную из казачьего полка Мельникова 4-го, вторую — из полка ямщиков Московской дороги под командованием полковника Сухтелена, и третью — из 200 гусар и двух казачьих полков под руководством генерала Дибича. Атака была яростной, но неприятель, забаррикадировав все улицы, защищался настолько отчаянно, что я был вынужден скомандовать отступление. Генерал Дибич потерял много людей, полковник Сухтелен был ранен, полковник Мельников тоже, много офицеров было убито или выведено из строя. В этот момент мне сообщили, что на выручку окруженным в деревне войскам спешит сильная колонна противника. Я собрал все, что у меня осталось, и вышел ей навстречу. Однако сила и хорошее состояние войск неприятеля заставили меня отступить и не позволили нам помешать их соединению с колонной, вышедшей из горящей деревни.

На следующий день генерал Дибич последовал за противником к Виттенбергу, а я направился, как мне было указано, к Дрездену.

В нескольких милях от этой столицы я встретил графа Дауна, который был послан саксонским правительством. Укрыв от него хвост своей колонны, я вручил ему письмо, которым извещал генерала Ренье, находящегося в городе с 3 или 4 тысячами солдат, чтобы он не обрекал город на разрушение бесполезным сопротивлением, поскольку я имею 6 тысяч человек пехоты, готовых исполнить полученный мною ясный приказ овладеть Дрезденом. Граф Даун умолял меня подождать до следующего дня, обещая, что город будет эвакуирован. Свою малочисленность я замаскировал большим количеством бивачных огней. Жители, опасаясь атаки, выступили в нашу пользу и, оскорбляя французов, единодушно потребовали, чтобы генерал Ренье срочно покинул город. Мне сообщили об этом горожане, которые пришли на наши аванпосты с досрочными поздравлениями. Когда в 6 часов утра я должен был получить окончательный ответ, в Дрезден пришло известие о подходе маршала Даву с 15-тысячным корпусом. В 10 часов он вступил в город, перешел мост, дебушировал через Райштадт и атаковал меня. Думаю, что он был сильно удивлен, не найдя ни пехоты, ни пушек, чтобы его встретить, и без осложнений заставил меня очистить поле битвы; я отступил к Кёнигсбрюку.

Ночью я получил приказ покинуть эти места и направиться к Хавельбергу, что на Эльбе. Я шел через Ютербок, где покинул свой отряд и выехал в Берлин, чтобы получить там новые приказы графа Витгенштейна и отдохнуть несколько дней.

Там я более тесно познакомился с нареченной моего брата мадмуазель Алопеус, а также принял участие в празднествах, которые берлинцы давали в честь наших войск и своего генерала Йорка.

Полковник Теттенборн вошел в оставленный французами Гамбург, а мой брат — в Любек. Жители этих двух городов с радостным упоением встретили освободителей Германии и с республиканским жаром принялись вооружаться для защиты своей независимости. Из них под руководством полковника Теттенборна были сформированы войска, названные Ганзеатическим легионом. Чернышев находился около Магдебурга и искал возможность перейти Эльбу. Наша главная армия выдвинулась к Дрездену, в который вскоре с триумфом вступили Император и король Пруссии. Сразу после этого король Саксонии разорвал союз с Наполеоном и стал под славные знамена, которые успехи нашего оружия расправляли над поверженной Германией.

Генерал Дёрнберг, известный своими действиями против угнетателей своей родины и своей отвагой, при поддержке общественного мнения добился в Берлине счастливой возможности вернуться в Гессен с оружием в руках; ему дали 2-й егерский полк, один батальон прусских фузилеров, 4 орудия конной артиллерии и мой отряд. С большим удовольствием я встал под его командование, и мы выступили из Берлина, чтобы перейти в Хафельберг, где собирались войска, и где нам было приказано переправиться через Эльбу. Теттенборн получил приказ двигаться на Бремен, отряды Чернышева и самого Дёрнберга должны были совместно пытаться проникнуть в Ганновер. Можно было надеяться, что три небольших летучих отряда заставили бы всю эту часть Германии в массовом порядке поднять знамя восстания.

Это предположение, основанное на наших легких успехах вплоть до настоящего времени, было слишком преждевременным. Действительно, от русской границы французская армия только и делала, что отступала, ее преследовали и беспокоили такие отряды, как наш. Но французская армия усилилась всеми резервами, которые Наполеон затребовал из Франции и из подчиненных ему стран, она больше не боялась нас и была далека от того, чтобы покорно отдавать территорию. Она готовилась вновь завоевать то, что только что потеряла.

Теттенборн не нашел в себе сил что-либо предпринять против Бремена, он счел более удобным никуда не двигаться из Гамбурга и продолжал наслаждаться достатком и всеми почестями, которые предлагал ему этот город. Он удовлетворился тем, что выслал моего брата с небольшим отрядом на Бременскую дорогу, и поручил нескольким казакам найти способ войти в Люнебург с тем, чтобы побудить тамошних жителей к восстанию.

Напротив Хафельберга противник занимал маленький городок Верден. Мы скрыли свои приготовления к переправе на небольшой речке Хафель, впадающей в Эльбу рядом с Верденом. Как только все было готово, один казачий полк ночью переправился на другой берег и без боя взял в плен 150 французов, которые были оставлены в этом городе для наблюдения. Утром переправился весь наш отряд, а на следующий день за нами должен был последовать отряд Чернышева.

Ближе к вечеру наши аванпосты увидели неприятеля. Я вышел вперед, чтобы определить его численность, и, увидев многочисленные колонны пехоты, двигавшиеся непосредственно на Вербен, поспешил уведомить об этом генерала Дёрнберга, предложив ему оставить город, двинуться вдоль реки и вместе с транспортными лодками проследовать до места, где ночью было бы удобно перейти реку. У нас не было времени сесть на лодки в Вербене, и не было достаточных сил, чтобы отбросить врага. Неприятель мало обеспокоился сопротивлением, которое я пытался ему оказать с несколькими казаками, и направился прямо на Вербен, где захватил некоторое количество наших людей и обозных повозок, не успевших уйти из города. Я последовал за Дёрнбергом, и в двух милях ниже по течению мы все переправились на правый берег Эльбы. Наш отряд разместился на квартирах в Перлеберге, а отряд Чернышева — в Дёмице.

Через два дня мы вновь перешли Эльбу в Фербице, а Чернышев в Дёмице. Он двинулся к Ильцену, а мы к Зальцведелю. Протоптавшись там несколько дней, мы направились к Люнебургу, который нашли занятым сильным неприятелем. На некотором расстоянии от города мы спрятали всех наших людей, оставив на виду лишь несколько казаков. Дёрнберг хотел атаковать город, но Чернышев и особенно я, мы придерживались мнения, что атака невозможна ввиду сильной позиции Люнебурга, окруженного доброй стеной и располагавшего гарнизоном в 4 тысячи человек. Он мог быть атакован только через ворота, к которым можно было приблизиться, только пройдя по двум мостам. Наш спор был прекращен сообщением о том, что неприятель предпринял вылазку. Я приказал имевшимся у меня 200 гусарам двинуться по дороге, лежащей в овраге; за этими гусарами, состоявшими под командой храброго полковника Бедряги, последовал один казачий полк; они ехали в полной тишине, не замеченные противником, который видел только нескольких казаков и забавлялся их преследованием. Дождавшись момента, когда, по моему мнению, моя маленькая колонна, двигавшаяся по ложбине, должна была обогнать хвост неприятельской колонны, вышедшей из города, я подал сигнал, и в ту же минуту всё было опрокинуто. Две пушки, которые едва успели прицелиться, были захвачены, более 500 человек пехоты побросали оружие, а около сотни кавалеристов, находившихся в голове колонны, были нами преследованы и частично взяты в плен до того, как добрались до городского моста.

Дождавшись этого момента, генерал Дёрнберг двинул в наступление весь свой отряд; поручив генералу Чернышеву атаковать левые ворота, он сам с пехотой и двумя пушками бросился к другим воротам, которые только что открылись, чтобы пропустить бегущих французов.

Небольшая партия пехоты пыталась проникнуть в город через ворота, атакованные генералом Чернышевым; два орудия конной артиллерии также действовали против этих ворот, и огнем в упор отвечали на неприятельский обстрел. Не ожидавший столь стремительной атаки противник вскоре уступил, и наша пехота, кавалерия, артиллерия и казаки, перемешавшись, ворвались в Люнебург. Бой велся за каждую улицу, отдельные взводы французов, укрывшись в домах и церквях, вели оттуда смертоносный огонь. Царил полный беспорядок, вся наша пехота была распылена, генерал Дёрнберг, под которым была убита лошадь, получил контузию и не мог больше сесть в седло. Командир 2-го егерского полка подполковник Эссен был ранен, молодой и храбрый граф Пушкин, возглавлявший остальных егерей, умер от своей раны. Прусский майор не мог совладать с пылкостью своих соотечественников, которые, соревнуясь в храбрости с нашей пехотой, со всех сторон отважно преследовали неприятеля, еще продолжавшего защищаться. На главной площади войска остановились, чтобы разграбить готовившиеся к бегству обозы. Только с большим трудом нам с Чернышевым удалось собрать наших гусар, драгун Финляндского полка и некоторое число казаков для того, чтобы преследовать французскую колонну, вышедшую из города с другой стороны.

Тем временем отважный генерал Моран, который командовал отступающей колонной французов, увидел наши слабые силы, остановился, повернул назад с оружием в руках и под бой барабанов ускоренным шагом направился к воротам, через которые он только что вышел из города. Наша слабая кавалерия была не в состоянии помешать этому продвижению. Чернышев стал искать пути отступления так, чтобы не проходить через город, а я бросился в Люнебург для того, чтобы попытаться собрать наших людей, половина из которых была ранена, а также спасти наши пушки, оставшиеся на городских улицах вследствие гибели своих упряжных лошадей. Прусский майор помогал мне с необыкновенным усердием, однако, все его усилия оказались напрасны. Наша распыленная по городу кавалерия искала путей спасения, и неприятельская колонна уже победоносно вернулась в Люнебург. Молодой артиллерийский офицер Врангель, который не мог спасти одно из своих орудий, чья колесная ось сломалась, зарядил его картечью и произвел выстрел, оказавшийся столь удачным, что свалил генерала Морана. Неприятельская колонна остановилась, некоторые наши егеря с храбрым прусским майором закричали «ура!», и в ответ на это противник стал махать белыми платками в знак сдачи.

Вот таким образом, благодаря генералу Случаю, от которого на войне очень многое зависит, мы остались хозяевами Люнебурга, захватили 12 пушек, два знамени и 3500 пленных.

Необходимость всегда быть настороже против неприятеля, который мог прийти из Магдебурга, занятого, как мы знали, сильным корпусом маршала Даву, заставила нас выставить один казачий полк для наблюдения за дорогами в Даннерберг и Ильцен. Ночью нам сообщили, что весь неприятельский корпус прибыл в Даннерберг. Двигаясь вдоль Эльбы, он мог, таким образом, отрезать нам пути к отступлению. Не теряя ни минуты, мы направили пленных и пушки с эскортом прямо к переправе в Бойценбурге, куда мы вызвали наши транспортные суда, а на следующее утро сами последовали за ними со всем своим отрядом. Чернышев принял на себя обеспечение перехода войск и посадки их на суда, я же с двумя казачьими полками вышел навстречу неприятелю, чтобы прикрыть переправу.

Получив известие о деле под Люнебургом, и ничего не поняв из него, маршал Даву приостановил свой марш, и мы спокойно осуществили переправу. Войска стали лагерем в окрестностях Бойценбурга, и я воспользовался случаем, чтобы посетить Гамбург, где мы с Теттенборном приятно провели 36 часов. Маршал Даву прошел через Люнебург только для того, чтобы двинуться на Бремен. Мы снова сели на плоты и в третий раз пересекли Эльбу.

С правой стороны мы установили связь с моим братом, которого Теттенборн во главе нескольких сот казаков выслал на дорогу между Гамбургом и Бременом, а с левой стороны — с отрядом Чернышева, который двигался в сторону Хальберштадта.

Мы продвинулись вплоть до города Целле, который, как мы узнали благодаря усиленной рекогносцировке, был слишком мощно укреплен для того, чтобы предпринять его штурм. Мы довольствовались наблюдением за гарнизоном и высылкой партий для разведывания прилегающей местности. Отважный прусский волонтер Гребен дошел до стен Ганновера и захватил там сотню французских кавалеристов.

Тем временем, наши войска уже не продвигались с той скоростью и успехом, как это было во время отступления французской армии. Император готовился двинуться навстречу Наполеону, который собрал для продолжения борьбы новую огромную армию. Для руководства действиями трех наших отрядов был прислан генерал Вальмоден. Я заболел и отправился в Гамбург, чтобы поправить свое здоровье.

Через несколько дней генерал Дёрнберг вступил в Целле, на время оставленный неприятелем, но в тот же день был вынужден покинуть город, вновь занятый французами, прогнавшими наши аванпосты, которые отступили, перемешавшись с неприятелем, и потеряли много людей. Чернышев имел блестящее дело у Хальберштадта, но оба отряда под нажимом превосходящих сил противника были вынуждены вскоре переправиться на правый берег Эльбы и прекратить свои операции.

Генерал Вальмоден не сделал ничего, даже не заставил себе подчиняться. Теттенборн не пожелал находиться под его начальством, Чернышев ушел со всем своим отрядом и присоединился к графу Воронцову. Я был болен, Дёрнберг попросил дать ему другое задание. Было невозможно собрать под одним командованием летучие отряды, подобные нашим. Они были полезны и могли воспользоваться обстоятельствами только благодаря своей мобильности, которая, естественно, терялась при исполнении разработанного вдалеке плана. Эта малая война потеряла весь свой смысл, как только противник перешел в наступление и двинулся вперед крупными массами, и когда главные силы, определяющие судьбу Европы, возобновили борьбу в том месте, где Наполеон встретился с Александром.

Фельдмаршал Кутузов умер, приведя наши победоносные батальоны с берегов Москвы-реки на берега Эльбы. Но эти батальоны были слабыми, и наступали, по-прежнему не получая пополнений. Все, что составляло силы России, собранные под начальством Императора, не превышало 40 тысяч человек, можно сказать, что это были только кадры армии. Пруссия, несмотря на свои усилия, не могла еще собрать значительных сил, Саксония только заявила о своем нейтралитете, Австрия вооружилась, но не объявила, на чьей она стороне, и готовилась играть посредническую роль. Вся остальная Германия высказывалась в нашу пользу, но, испуганная огромными приготовлениями Наполеона, либо дала ему своих солдат, либо осталась робким зрителем того действия, от которого зависело освобождение от сковывающих ее цепей. Швеция только начала перебрасывать свои войска на театр ее былых побед. Во главе этой армии на берег высадился великий генерал, человек, преисполненный той прекрасной ролью, которую ему предстояло сыграть. Наполеон уже продвинулся к центру Германии, он вел за собой Италию, Голландию и огромное количество французов, чья национальная гордость требовала отомстить за обиду, нанесенную им в России. Два императора встретились под Лютценом, на равнине, известной благодаря смерти одного героя. Битва не имела решительного результата, с нашей стороны были сделаны ошибки, остались неиспользованными резервы, способные принести нам победу. Самая большая ошибка заключалась в том, что на следующий день не сочли возможным возобновить бой, и был отдан приказ об отступлении. В последний раз Наполеон снова казался более великим, чем когда-либо. Он вернулся в Дрезден победителем, а затем двинулся к Баутцену, заставив наши армии отступить.

Стало очевидно, что было ошибкой так скоро принять сражение. Каждый шаг, завоеванный Наполеоном, увеличивал его могущество, приучал к бою его новые пополнения и уменьшал мужество испуганной Германии.

Австрия предложила свое посредничество, и стороны сочли за счастье заключить перемирие. Были размечены демаркационные линии, и в этой позиции наша армия получила свои подкрепления, прусская армия увеличилась за счет новобранцев и волонтеров со всего королевства. Австрия, приготовившись к войне, решилась присоединиться к силам, воюющим против общего врага. Бавария примкнула к коалиции, сформировав свою армию в тылу Наполеона, шведы прибыли в Померанию, а победы Веллингтона в Испании приблизили опасности войны к границам Франции. В то время, когда происходили эти великие события, граф Воронцов с графом Чернышевым дошли до Лейпцига.

Успех сражения при Лютцене сделал возможным выдвижение французских войск из Бремена, они пошли оттуда на Гамбург. Мой брат, поставленный на дороге в этот город, был слишком слаб для того, чтобы сопротивляться, храбро сражаясь в течение целого дня, он покинул левый берег Эльбы и вернулся в Гамбург. Неприятель овладел Харбургом и несколькими днями позже захватил военные суда, которые должны были защищать реку.

Теттенборн по небрежности не позаботиться о средствах защиты; если бы он имел (что было очень легко сделать) хотя бы два десятка речных канонерских лодок, то он остался бы хозяином течения реки. А если бы на острове Вильгельмсбург был бы оставлен не пост в виде авангарда, как было в действительности, а сооружено хорошее предмостное укрепление напротив Гроссер-Грасброка, то французы, может быть, и не решились бы его атаковать. Имея господствующее положение на реке, они смогли легко высадиться ночью на остров Вильгельмсбург, выгнать оттуда слабый Ганзеатический отряд, который его защищал, и обосноваться там, на расстоянии малого пушечного выстрела от укреплений Гамбурга.

Эта операция произошла ночью, весь город был разбужен по тревоге, горожане схватили оружие, а женщины, захватив детей и имущество, стали убегать в направлении Альтоны. Население намеревалось защищать свой город. Гамбургцы слишком открыто выступали против французов, им не приходилось надеяться на их благородное прощение; они получили английские ружья, были готовы их раздать и сражаться каждый на своем месте. Немногочисленные русские войска под командой Теттенборна, состоявшие из одной лишь конницы, не могли ничего сделать для защиты города, Гамбург был почти предоставлен тогда собственным силам. Из всей регулярной пехоты там имелся только слабый мекленбургский батальон, присланный герцогом Шверинским в качестве свидетельства своего присоединения к общему делу. В Альтоне и ее окрестностях располагались значительные силы датских войск, которые надо было постараться привлечь к обороне Гамбурга. Дело это представлялось весьма затруднительным. В Копенгаген был послан князь Долгорукий, вызванный для того, чтобы сделать выгодные предложения датскому королю; последний направил в Лондон своего представителя с целью отменить совместное решение Англии и России, согласно которому Норвегия отдавалась во владение Швеции. Таким образом, Дания лишалась одной из лучших своих провинций, поэтому она предпочла союз с Францией союзу с Россией. С другой стороны, коалиция против Наполеона показалась датчанам настолько сильной, что они испугались потерять все, выступив против нее. В случае победоносного окончания войны Франция могла обещать заплатить Дании за услуги либо тем же Гамбургом, либо Мекленбургом, так как они оба выступали против нее. Мы же могли дать только смутные обещания, не имея средств их выполнить. Если война заканчивалась в нашу пользу, Ганновер пришлось бы возвратить королю Англии, и не представлялось бы возможным ни пренебречь обещанием, данным Швеции, ни лишить храбрых гамбургцев их независимости, ни раздробить Мекленбург, который присоединился к нашему оружию. Таким образом, было очень трудно заставить датского генерала поверить в то, что интересы его двора требуют защищать Гамбург на поле боя. Тем не менее, нам с Теттенборном это удалось, и впервые датские батальоны, застоявшиеся за время 40-летнего мира, пришли в движение, чтобы сразиться с французами.

Не имея более дел в Гамбурге и будучи старше Теттенборна, я направился в качестве волонтера к моему брату, которому была доверена оборона водной переправы. Мы прибыли слишком поздно, этот важный пост был уже захвачен. Французы наступали повсюду, и в тот же день они стали бы хозяевами города, если бы неожиданное вмешательство датских войск не остановило их движений. Рассчитывая ранее на сотрудничество датчан, и нежданно увидев их перед собой, французский генерал прервал свою атаку и даже освободил захваченные им позиции.

В то же время мы больше не могли рассчитывать на помощь датского корпуса, во всяком случае, до возвращения курьера, посланного в Копенгаген. Мы очень хорошо знали, что король не даст себя одурачить красивыми словами, как это случилось с его генералом. Без промедления нами было отправлено послание наиболее близко находящемуся от Гамбурга шведскому генералу, с просьбой прибыть в город, не дожидаясь соответствующего приказа от кронпринца, который еще не высадился в Штральзунде. Этот генерал прибыл ускоренным маршем. Теперь Гамбург мог быть спасен. Оказалось бы слишком невероятным чудом, если бы этот город спасло сотрудничество датчан и шведов, которые втихомолку уже вели между собой войну, а через несколько недель должны были открыто сразиться на поле боя. Как только датского короля проинформировали о происходящих событиях, он немедленно приказал своим войскам отойти от Гамбурга и сохранять строгий нейтралитет. Кронпринц Шведский, разгневанный тем, что без его приказа часть его войск была подставлена под удар, вернул их на исходные позиции и отдал под суд генерала, предпринявшего эти действия.

Не имея никакой возможности быть полезным в Гамбурге, и пребывая в очень плохом состоянии здоровья, я вернулся в Шверин вместе со своим братом, который тоже серьезно заболел.

Вскоре после этих событий датчане, проявив добрую волю, заблаговременно попросили генерала Теттенборна отвести его войска. Датчане вошли в Гамбург и заняли его. Надо отдать им справедливость в том, что они пытались, насколько возможно, защитить город от мести французов, которые засели в нем настолько прочно, что бывший там командующим маршал Даву оставался там до конца войны, покинув Гамбург только в 1814 году после получения от короля Людовика XVIII приказа отступить.

После подписания перемирия военные действия под Гамбургом были приостановлены и у меня появились возможность отправиться для поправки своего здоровья в Доберан, в Мекленбурге, на побережье Балтийского моря.

Некоторые из моих товарищей-офицеров последовали за мной, нас насчитывалось более 12, и все мы были решительно настроены поразвлечься. Врачи выписали нам рецепты, и мы начали свой скрипичный концерт. Добропорядочные немцы посчитали наши манеры несколько шумными, но не осмелились ничего возразить.

Две красивые девицы по фамилии Блюхер прибыли на ярмарку в Росток, вскоре состоялось наше знакомство, я сдал им несколько комнат в занимаемом мною доме в Доберане, где их постоянно сопровождал их дядя. Это, впрочем, не помешало одной из них влюбиться в моего офицера, вторая же решилась принять мои ухаживания. В сопровождении своего доброго дяди они провели в нашем обществе 36 часов. Мы отправились с ними в Росток, где могли наедине видеться с нашими прекрасными дамами, и с большей легкостью обманывать дядю и публику. Но эта нежная связь не могла продолжаться долго. Девицы Блюхер вернулись в свой замок. Впоследствии офицер по фамилии Жори женился на своей красавице, я же был покинут моей дамой, чтобы затем получать от нее сентиментальные письма.

Мы свели знакомство с пансионом молодых девиц, которым надо было давать балы, ужины и завтраки; хозяйка пансиона так любила развлекаться, что потом не могла ни в чем отказать этим храбрым русским, прибывшим из таких дальних мест, чтобы освободить Германию. Каждый из нас выбрал себе объект для ухаживания; эти девицы были чувствительны и добры, как все немецкие девушки, и пансионная дама говорила, что не надо их слишком стеснять, так как из этого может получиться хорошая женитьба.

Случались и более серьезные вещи, прибыли госпожа графиня Бассевиц и госпожа Мёллер, обе милые и красивые, в сопровождении и под наблюдением неприятных мужей. Госпожа Бассевиц привлекла все мое внимание, но вскоре я увидел, что, будучи слишком сентиментальна для перемирия, она бросила к своим ногам полковника Рапателя, которого я любил всей душой. Я направил свои взоры к госпоже Мёллер. Предпринятое мною ухаживание, которое, в конце концов, было благосклонно принято, настолько заняло мое внимание, что я полностью забыл свои ревматические боли. Это была пора, когда каждый день игрались новые партии, совершались прогулки, назначались свидания в садах, в лесу, давались балы и у мужей появлялись поводы для ревнивых придирок. Но время шло, период отдыха приближался к концу, как и срок перемирия. Приехал граф Воронцов и предложил мне место в своем корпусе. Надо было задуматься об отъезде из Доберана и о том, как заплатить свои долги; это последнее оказалось самым трудным. Тем, что отравило нам приятность тамошнего времяпрепровождения, явилась злосчастная дуэль между одним из моих офицеров и молодым господином Сталем, сыном знаменитой мадам де Сталь, адъютантом кронпринца Шведского, тоже состоявшим при мне. Он был убит ударом сабли, что доставило нам настоящее огорчение и представлялось еще большим несчастьем потому, что именно в этот момент шведские войска присоединились к нашим. Кронпринц Шведский благородно простил того, кто бился с бедным Сталем, и его секундантов. Наши сожаления об этом молодом человеке развеяли то скверное впечатление, которое эта дуэль произвела на шведских офицеров.

Я занял свое место при графе Воронцове, чей корпус входил в состав корпуса генерала Винценгероде — главнокомандующего русскими войсками, подчиненными кронпринцу Шведскому. Наша главная квартира находилась в Бранденбурге, недалеко от Берлина; прусский корпус генерала Бюлова насчитывал 30 тысяч человек, составляя вместе с нами и почти 20 тысячами шведов армию кронпринца Шведского Бернадота, общая численность которой достигала 80 тысяч человек.

Главная армия, находившаяся под личным командованием Императора и усиленная австрийской армией, состояла из русской и прусской гвардии и корпуса генерала Витгенштейна. Благодаря искусной политике Императора, главнокомандующим этой армией был назначен князь Шварценберг, австрийский фельдмаршал, что удовлетворило притязания Венского кабинета.

В состав третьей армии, собранной под командованием фельдмаршала Блюхера, входили русские корпуса Сакена и Ланжерона и прусские корпуса Йорка и Клейста. Таким образом, новый этап борьбы происходил под покровительством наших знамен, руководимых талантом и могуществом императора Александра. Как всегда его политика отличалась умеренностью, он собрал армии Европы под командованием прусских и австрийских военачальников и шведского принца. Все мелкие честолюбия были удовлетворены. Мы же в деле восстановления европейской независимости положили на чашу весов только наше мужество и старание.

Все то, что уничтожило самую громадную армию, которую объединенная Европа смогла предоставить Наполеону, все то, что возродило германскую честь и открыло дорогу к счастью, все то, что было сильным от ощущения своего могущества и великим от совершенных подвигов, все это щадило слабость и уважало несчастья порабощенных наций. Умеренность императора Александра принесла ему славу, она позволила ему объединить собранных под его командованием солдат Европы и сердца народов.

Срок перемирия истек, все армии пришли в движение. Начало кампании не принесло успеха нашей главной армии, при которой находились объединенные императоры России и Австрии, король Пруссии и знаменитый генерал Моро, который по приглашению императора Александра вернулся из Америки, чтобы своим талантом и прекрасной репутацией помочь союзным государям. Было решено покончить дело разом и разбить Наполеона, засевшего в Дрездене. Армия генерала Блюхера на правом берегу Эльбы и армия государей на левом атаковали французскую армию. Нападения были отражены с большими потерями для нас, 14 тысяч австрийцев побросали оружие, генералу Блюхеру пришлось отступить, а главной армии — искать оборонительную позицию в горах Богемии. Самой значительной потерей этой операции стала смерть замечательного генерала Моро, когда неприятельское ядро ударило радом с императором Александром. Он испустил дух как герой, о нем сожалели не только во всей Европе, но даже во французской армии.

Пока под Дрезденом происходили все эти события, наш корпус маневрировал с целью спутать планы маршала Макдональда, который с армией из 70 тысяч человек противостоял кронпринцу Шведскому. После нашей неудачи под Лютценом саксонская армия перешла на сторону противника и составила часть армии Макдональда. Все были совершенно уверены в том, что французский военачальник имел определенный приказ Наполеона — во что бы то ни стало захватить город Берлин. Вследствие этого мы двинулись, чтобы занять позицию перед этой столицей. Корпус генерала Бюлова прибыл со своей стороны, и корпус генерала Тауэнцина, который, образуя авангард, отступил с боем, также присоединился к нам.

Армия заняла позицию в полутора милях перед Берлином; русские находились на правом крыле, на некотором расстоянии от городка Тельтов; почти вся кавалерия этого корпуса, построенная в две линии, образовывала крайний правый фланг; на нашу пехоту опирались шведы, составлявшие центр, прусский корпус располагался на левом крыле. С этой позиции открывался вид на колокольни Берлина, что должно было вдохновить противника, а пруссакам вернуть их исконную храбрость.

Около двух часов пополудни французы стремительно атаковали наш правый фланг. Войска под командованием генерала Тауэнцина уступили численному превосходству неприятеля; войска генерала Бюлова ускоренным шагом пришли на помощь своим товарищам, но повторяющиеся атаки французов также вынудили их отойти назад после ожесточенного боя.

Кронпринц Шведский направил на подкрепление пруссаков часть шведской пехоты и несколько батарей конной артиллерии. Наше крыло не было задействовано, я находился в свите кронпринца, который с возвышения мог наблюдать за всеми действиями противника. Я стал свидетелем очень красивого ответа, который он дал адъютанту генерала Бюлова, сообщившего ему о том, что пруссаки отходят с боем.

Передайте Вашему генералу, — сказал Бернадот, — что, если он отступит хоть на один шаг, я его разжалую в солдаты. Пусть он помнит, что сегодня пруссаки должны защитить свою столицу, своих жен и свою честь.

Этот энергичный ответ произвел свое действие, генерал Бюлов перешел в атаку, мужество пруссаков удвоилось; они обрушились на колонны противника с такой яростью, которой ничто не могло противостоять. Схватка достигла наивысшего напряжения, и к концу дня французы в свою очередь были вынуждены уступить, оставив поле сражения, покрытое телами погибших.

Берлин был спасен, слава этого дня принадлежала пруссакам. В бою приняло участие небольшое количество шведов и, за исключением некоторого количества артиллерии, никто из русских не сражался. Это важное по своим результатам сражение получило название битвы при Гросс-Бееренге, по названию деревни, расположенной в границах нашей позиции.

При открытии этой кампании мне дали под командование Павлоградский гусарский полк, Волынский уланский полк и батарею конной артиллерии. На следующий день после сражения при Гросс-Бееренге мой отряд усилили еще три казачьих полка, и я получил приказ преследовать неприятеля.

Маршал Макдональд отступал по нескольким дорогам к Ютербоку. На каждом шагу мы встречали повозки с военным снаряжением, брошенных раненных, мы захватили большое количество мародеров, которые после вчерашнего поражения разбрелись по соседним деревням. Около Треббина я повстречал часть неприятельской армии, которая, стремясь обойти болота, простиравшиеся до этого города, медленно шла по поперечным дорогам и отдыхала у небольшой деревни Людерсдорф. Местность была настолько заболоченной, что было невозможно предпринять что-то серьезное, мы обменялись пушечными выстрелами, и французы несколькими колоннами продолжили свое движение к Луккенвальде. Я преследовал их арьергард, который умелыми действиями не позволял мне себя отрезать.

Подойдя к Ютербоку и не обнаружив там основных сил французской армии, а также приняв в расчет открытую местность, на которой я мог не опасаться каких-либо неожиданностей, я принял решение атаковать арьергард, который был отброшен в этот город. В этот момент с двумя полками егерей прибыл граф Орурк. Он одобрил мой план и присоединил к моему войску 14-й егерский полк. Я послал часть конницы обойти город на нашем правом фланге, и, поставив егерей в голове колонны, двинул за ними остальную кавалерию, чтобы штурмовать ворота Ютербока. Наша пехота сильным натиском опрокинула неприятельских стрелков, рассыпанных в предместьях, пробилась через ворота и после получасового боя захватила город.

Я преследовал неприятеля во главе кавалерии. Несколько французских эскадронов прикрывали отступление своей пехоты, они были атакованы двумя эскадронами Волынского уланского полка и обращены в бегство. Наша кавалерия, обойдя город, оказалась в тылу противника. Увидев, что дорога перекрыта, неприятель больше не заботился ни о чем, как только найти путь к бегству, и бросился в находившийся в стороне соседний лес. Приближалась ночь; огни, появившиеся слева от нас, и донесения наших патрулей известили нас о прибытии армии Макдональда, которая следовала не по большой дороге.

Граф Орурк приказал мне отступить, оставив в городе Ютербок только один батальон егерей в качестве авангарда. Остальная часть нашего отряда расположилась биваком на выходе из этого города.

Это незначительное дело стоило нам не более 20 человек, тогда как в наши руки попало около 300 пленных. На следующий день все силы неприятеля пришли в движение и выступили на Ютербок. Батальон егерей получил приказ оставить город, и мы приготовились к бою.

Вскоре вражеские стрелки выдвинулись из города, их количество заставило наших стрелков отойти. Разгорелась артиллерийская канонада, но в течение более чем целого часа неприятельские колонны не решались идти на нас.

Ввиду подавляющего превосходства французов, граф Орурк приказал отступать; сам он с пехотой отошел к Цинне, приказав мне прикрыть его движение и встать с кавалерией на его правом фланге возле деревни Класдорф. Неприятель преследовал нас очень слабо, и к концу дня мы отбросили его аванпосты, расположив наши на виду Ютербока. Этот город находился на правом крыле армии Макдональда, стоявшей на красивой равнине, отделенной от границы наших аванпостов только небольшим оврагом, прорезанным ручьем. На следующий день обе стороны остались на прежних позициях, к вечеру прибыл граф Воронцов для того, чтобы принять командование нашим отрядом. Он тотчас приказал идти на врага; его аванпосты были опрокинуты, и наши солдаты продвинулись до ворот Ютербока. Ночь положила конец бою.

На рассвете французы оставили этот город и потянулись к Виттенбергу. Мы последовали за их движением, фланкируя с правой стороны их марш. Около деревни Марцана неприятель занял позицию. Кронпринц Шведский выдвинул к тому же месту весь корпус генерала Винценгероде.

Этот последний с частью кавалерии провел рекогносцировку, во время которой было сделано несколько пушечных выстрелов. После полудня неприятель захватил высоту, с которой мог угрожать нашему биваку, так как мы и не помышляли о том, чтобы занять позицию.

Меня послали выбить неприятеля. Эта задача могла оказаться трудной, если бы он решил стоять твердо. Но противник, может быть, опасаясь всеобщего столкновения, уступил мне местность, и я поставил свои орудия и кавалерию на расстоянии ружейного выстрела от его линий. Нам это дело обошлось в несколько убитых лошадей.

На следующий день задумали провести совместную атаку с генералом Бюловым, который должен был дебушировать на нашем левом фланге, оконечность коего составлял я с моим отрядом. Весь наш корпус построился в атакующий боевой порядок, Винценгероде ждал начала движения пруссаков, а те, вероятно, ожидали, когда приступим к делу мы. Так как я был лицом к лицу с неприятелем, то мне было приказано стрелять из пушек в надежде, что этот шум послужит Бюлову сигналом к наступлению. Но он не понял этого, а я остался в дураках, ибо получил столь горячий отпор от столь превосходящей и столь хорошо направленной артиллерии, что был рад прекратить пальбу, вызвав тем самым прекращение огня со стороны неприятеля, после того, как у нас совершенно без толку погибло много людей. Противник не имел намерения сражаться на этой позиции, а мы ещё менее стремились его атаковать.

На следующий день французы спокойно проследовали к Виттенбергу, где, почти под самыми пушками крепости заняли заранее подготовленный укрепленный лагерь.

Граф Воронцов снова получил задание следовать за неприятелем. После боя, проведенного обеими сторонами для успокоения совести, французская армия безмятежно осталась стоять на своей прекрасной позиции, а мы безмятежно остались за ней наблюдать.

На третий день мы увидели, что все неприятельские войска встали в ружье, и проходят парадным маршем. Вскоре мы узнали, что это было по случаю смены командующего. Наполеон, недовольный малыми успехами Макдональда, послал ему на смену маршала Нея, приказав ему идти на Берлин.

К вечеру следующего дня неприятель начал движение, избрав для него дороги, ведущие на Зайду и Торгау, распространяя слухи, что в последнем пункте они переправятся через Эльбу. Граф Воронцов неотступно следовал за вражеским арьергардом, однако, ночью мы потеряли направление его марша.

Кронпринц Шведский, сумевший, как опытный военачальник, разгадать намерения маршала Нея, двинулся к Ютербоку и сконцентрировал там все свои силы.

Я единственный остался с тремя казачьими полками на дороге в Зайду; у меня не было сомнений в том, куда направляется французская армия, и я хотел ускорить свой марш, чтобы находиться у нее в тылу в тот момент, когда она будет сражаться со всеми нашими силами. Это движение обещало принести очень большую пользу.

Я сделал такое предложение генералу Винценгероде, но, к несчастью, он недвусмысленно приказал мне изменить направление и присоединиться к нему. Мы находились более чем в трех милях от Ютербока, было уже далеко за полдень, и мы прибыли на место только к концу сражения.

Генерал Тауэнцин, возглавлявший авангард прусского корпуса, был живо оттеснен к Ютербоку, понеся значительные потери. Там его поддержали все войска генерала Бюлова; бой продолжался с активностью, делавшей столько же чести неудержимому натиску французов, сколько и храбрости пруссаков. Последние между тем были задавлены численным превосходством и начали отходить, оставляя поле битвы, покрытое телами своих убитых солдат. Французы, уже считавшие себя победителями, продвигались вперед в беспорядке, их пехотные колонны смешались с кавалерией и артиллерией; даже обозы приблизились к войскам и увеличили неразбериху в рядах победителей.

В это время появились колонны шведов и корпуса Винценгероде. Кронпринц лично возглавил конную артиллерию, а также шведскую и русскую кавалерию. Он начал атаку несколькими залпами из пушек, которые галопом приблизились к неприятелю на расстояние половины картечного выстрела.

Вся кавалерия с редким бесстрашием последовала за этим движением; французы на всех пунктах начали подаваться назад и, тесня друг друга, обращаться в бегство. Вырученные пруссаки рвались вперед с тем большим остервенением, сколь велико было их стремление отомстить за огромные потери. Неприятель пришел в такое расстройство, что нашей кавалерии оставалось только преследовать и рубить его.

Барон Пален во главе нескольких полков, гнался за беглецами почти до самых стен Торгау. Слабые остатки армии маршала Нея сумели ускользнуть, только бросившись в беспорядке в эту крепость. Остальные неприятельские войска рассеялись по разным дорогам, где были истреблены или взяты в плен.

На следующий день после битвы мы были обладателями 120 орудий, всех обозов, огромного количества лошадей и всевозможных припасов, которые противник возил с собой, а также более 20 тысяч пленных. Из 70 тысяч человек, составлявших накануне армию маршала Нея, никто, кроме разрозненных беглецов, не ушел от преследования наших войск. Вся эта армия была уничтожена, Берлин спасен, а слава кронпринца Шведского украсилась новыми лаврами. В этот же день удача ушла из-под знамен Наполеона.

Несчастья Наполеона не закончились этим поражением. С одной стороны, на равнинах Саксонии неутомимый генерал Блюхер принудил к отступлению наибольшую часть его армии, в тот момент, когда бесстрашный граф Остерман во главе русских гвардейцев разбил в горах Богемии корпус маршала Виктора. После победы под Дрезденом Наполеон с одной стороны беспокоил армию фельдмаршала Блюхера, а с другой — преследовал армию государей, отступавшую на Теплиц.

Разбитый в одно и то же время кронпринцем Шведским, Блюхером и графом Остерманом, потеряв много людей и пушек, а также страх, внушаемый его репутацией, Наполеон решился на отступление.

Он сделал большую ошибку, не желая отдавать ни одного из своих завоеваний. Он оставил сильные гарнизоны в Дрездене, Торгау и Виттенберге, ослабив, тем самым, свою армию. Ранее она уже уменьшилась за счет гарнизонов Данцига, Кюстрина и в Глогау, которые не имели никакой связи с французской армией и были, как бы брошены заранее. Следуя той же системе, он оставил многочисленный гарнизон в Магдебурге и весь корпус маршала Даву в Гамбурге.

Главным для Наполеона было разбить коалиционных государей, заставить их армии отступить; после этого все крепости снова стали бы его легкой добычей.

Но он боялся, что, отдав что-то, он проиграет в общественном мнении, это убеждение лишило его плодов всех побед. Он казался нерешительным в выборе направления, в котором ему следовало идти. Он совершил несколько маршей и контрмаршей, может быть, для того, чтобы скрыть свои настоящие намерения. Поражение Нея и полный разгром корпуса Виктора сильно осложнили его положение.

Наши армии увеличили свою численность, и удвоили свои силы за счет высокого боевого духа, появившегося у солдат в результате этих трех счастливых сражений.

Генерал Беннигсен прибыл со значительным армейским корпусом; за ним следовал граф Толстой с частью ополчения. Он должен был наблюдать за неприятелем, оставшимся в Дрездене и Торгау, а генерал Тауэнцин — осаждать Виттенберг. Вальмоден с незначительной частью русских войск, ганзеатическими, мекленбургскими войсками и русско-немецким легионом имел задачу сковывать неприятельские силы, которые под командованием маршала Даву занимали Гамбург. Для обложения Магдебурга не хватало людей, и оно крайне слабо велось некоторым количеством прусских войск. Император и Блюхер старались понять смысл передвижений Наполеона, они постоянно беспокоили его армию. Намерением Императора было собрать все союзные армии и заставить Наполеона принять генеральное сражение.

Кронпринц Шведский после своей прекрасной победы при Ютербоке, названной сражением под Денневицем по имени деревни, у которой решился исход битвы, направил свою армию к Цербсту и Дессау. Все наши войска занимали весьма удобное лагерное расположение. Граф Воронцов, командующий авангардом войск генерала Винценгероде, приказал мне построить мост через Эльбу в Акене и укрепить этот город с окрестностями таким образом, чтобы он представлял собой обширное предмостное укрепление, способное, в случае необходимости, вместить наибольшую часть нашей армии. Мой малый авангард располагался в Кётене, а малый авангард шведов занимал Дессау, чтобы прикрыть строительство моста, сооружаемого в том месте по приказу кронпринца Шведского.

Наше строительство продвигалось быстро, уже через несколько дней Акен был в состоянии оказать серьезное сопротивление. Сооружение моста шло труднее, не хватало строительных материалов, а левый берег Эльбы в этом месте был таким заболоченным, что пришлось возводить дамбу. Пока мы занимались этими работами, генерал Чернышев, при котором состоял мой брат, получил приказ быстро направиться к Касселю во главе отряда легкой кавалерии, чтобы посеять страх на коммуникациях неприятеля. Он исполнил это поручение с такой скоростью, что король Вестфалии Жером-Наполеон еле успел убежать. Слабый французский гарнизон, находившийся в Касселе, опасаясь как городских жителей, так и немецких войск, капитулировал и сдал город Чернышеву. В наши руки попали все экипажи короля, его любовница и все драгоценности двора.

Но наши войска, недостаточно сильные, чтобы сохранить это завоевание, удовлетворились лишь радостью от достигнутой победы и на третий день покинули Кассель, куда с помощью войск, предоставленных французским генералом, вернулся король. Наши мосты, над которыми мы так активно работали, были, наконец, построены.

С нашей стороны неприятель выдвинулся на Кётен и выбил оттуда наш малый авангард. Увлекшись преследованием, он был в свою очередь атакован казаками, посланными мною вперед, и отрядом майора Обрезкова, который патрулировал на другой стороне реки и прибыл на место как раз вовремя, чтобы взять во фланг неприятельскую кавалерию. Она была отброшена и прогнана за Кётен, который вновь заняли наши казаки.

Строительство наших мостов было, наконец, завершено, граф Воронцов с авангардом перешел Эльбу, и мы обосновались в Кётене. Вся армия переправилась через реку. Армия Императора двинулась к Лейпцигу. Армия Блюхера, выдержав несколько боев, также последовала за Наполеоном на левый берег Эльбы. Тиски вокруг французской армии сжимались, когда неожиданно она изменила направление движения.

Она обратно перешла Эльбу и этим неожиданным маневром посеяла страх. Берлин уже заранее считали разоренным, наши мосты, взятые с тыла, были разрушены, наши обозы и больные захвачены. Получив эту новость, войска были поражены, и генералы не знали, что им следовало предпринять. Все словно окаменели. Император находился слишком далеко, чтобы срочно отдать новые приказы. У нас больше не было мостов, чтобы незамедлительно следовать за движением неприятеля. Он имел преимущество и, вне всякого сомнения, мог сжечь Берлин. Войска, оставленные в Дрездене, могли выйти оттуда и присоединиться к Наполеону на правом берегу Эльбы. Гарнизон Магдебурга и Даву из Гамбурга могли последовательно усилить французскую армию.

Театр военных действий мог переместиться в Ганновер или в Голландию и в целом изменить шансы, которые коалиционные силы уже считали реализованными. К счастью, неприятельское движение было прекращено, лишь посеяв страх и произведя небольшое расстройство в нашем тылу. Наполеон вернулся на дорогу в Лейпциг и пошел навстречу своей гибели. Он прибыл туда, практически в то же время, что и генерал Блюхер, король Швеции и корпус генерала Беннигсена. Вся Европа была там. Все армии приблизились друг к другу. Вскоре Европа будет наблюдать за тем, что произойдет.

Император с главной армией дебушировал по дороге из Альтенбурга, корпус генерала Беннигсена появился на дороге из Дрездена, кронпринц Шведский прибыл по дороге из Торгау, генерал Блюхер, подойдя из Галле, довершил на правом берегу Эльстера обложение окрестностей Лейпцига. Французская армия должна была бы отступить, чтобы не сохранять у себя в тылу многочисленные и сложные переправы через реку. Но характер Наполеона был слишком хорошо известен, чтобы не сомневаться в том, что он примет бой.

Он не колебался; уступая в численности четырем армиям, подходившим, чтобы объединиться против него, он сам атаковал самую важную из них — ту, в которой находились три государя. Эта великая борьба началась 2 октября, когда граф Пален, командовавший авангардом нашей главной армии, подвергся сильному нападению. 4 октября граф Витгенштейн был отбит, часть нашей кавалерии отброшена, сам Император оказался в гуще схватки и был спасен только храброй атакой гвардейских казаков, остановивших продвижение противника и давших нашей кавалерии время перестроиться.

К вечеру того же дня генерал Блюхер приблизился к Лейпцигу и с таким пылом ударил на противостоящий ему французский корпус, что отбросил его до предместий Лейпцига и захватил у него 24 орудия.

Жребий был брошен; Наполеону не осталось ничего другого, как готовиться к генеральному сражению. Его армия развернулась на равнинах перед Лейпцигом. 5 октября обе стороны использовали для подготовки к бою, все союзные корпуса объединились и образовали полукруг перед неприятелем.

6 октября все пришло в движение и к полудню на всех пунктах с обеих сторон сражалось до 500 тысяч человек. Гений Наполеона будто удваивал численность его войск, везде, где он появлялся, крики «Да здравствует император!» возвещали о смелых атаках; на нескольких пунктах они заставили нас отступить. Деревни, позиции захватывались и вновь отбивались с огромными потерями. Французы держались с отвагой, достойной 20 лет своих побед. Тем не менее, массы наших войск постепенно завоевывали территорию, положение неприятеля с каждой минутой становилось более стесненным и более подверженным огню нашей неисчислимой артиллерии, занимавшей позиции в форме полукруга.

В разгар сражения саксонские войска, находившиеся под знаменами французской армии, замахали своими головными уборами, и перешли в наши ряды. С этого предательства, которое нашло своих почитателей, началось распространение беспорядков в стане неприятеля. Теснимая со всех сторон, эта прекрасная армия еще не потеряла надежду на победу. Австрийцы, располагавшиеся на правом фланге главной армии и слева от нашей, начали слабеть, когда для их поддержки прибыл наш корпус. Кронпринц Шведский приказал мне идти вперед с двумя конными батареями, Павлоградским гусарским и Волынским уланским полками. Батарея английских ракетчиков, стрелявшая ракетами Конгрева, заняла позицию рядом с нами и соперничала в храбрости и быстроте действий с нашими полковниками Арнольди и Апушкиным. Тогда это оружие впервые применялось в открытом поле; эффект был ужасный, изумленные и опрокинутые французы убегали со всех сторон, три батареи преследовали их с такой стремительностью, которая не давала им времени устроиться. Справа от меня граф Мантейфель во главе Санкт-Петербургских драгун бросился во весь опор на неприятеля, австрийцы воспрянули духом, и вся линия двинулась вперед. Но французы, увидев беспорядок в своих рядах, постарались быстро его исправить; на помощь им пришла многочисленная артиллерия, скорым шагом прибыли колонны пехоты, и мы были яростно атакованы ими. Граф Мантейфель был убит, его полк отведен назад; английского капитана, командовавшего ракетчиками, сразило ядро, полковнику Арнольди перебило ногу, часть наших орудий была выведена из строя, а моя поредевшая кавалерия прикрывала отступление этой самой артиллерии.

Справа от меня граф Воронцов с двумя пехотными дивизиями пошел в штыки и возобновил бой. На крайнем правом фланге армия фельдмаршала Блюхера показала чудеса храбрости и ценою огромных потерь осталась хозяйкой на поле сражения и продвинулась до садов Лейпцига. Армия, в которой находились оба императора и король Пруссии, сражалась с переменным успехом, так как именно против нее Наполеон направил свои самые большие усилия. Но к концу дня и в этом пункте победа склонилась в сторону союзников. Все позиции неприятеля были захвачены, и он теперь опирался на предместья Лейпцига. Тем временем огонь прекратился, с того расстояния, на котором находились наши линии, мы не могли различить его результатов. Спустившаяся ночь застала нас в неуверенности о размерах нашей победы. День был утомительным, артиллерийская канонада прекратилась только с наступлением ночи. Каждый остановился там, где сражался, не выставив аванпостов, в ожидании следующего дня и результатов этого важного и кровопролитного сражения.

На следующее утро из-за густого тумана положение оставалось неясным. Выдвинутые вперед патрули вскоре уведомили нас о том, что поле сражения осталось за нами, а противник отступил. Погода прояснилась, и мы увидели Лейпциг, находящийся в нескольких верстах от нас. Вся равнина между этим городом и нами была покрыта остатками французской армии — перевернутыми пушками, огромным количеством зарядных ящиков, повозками, ранеными лошадьми, которые бродили между мертвыми и умирающими, все это доказало нам, что накануне мы добились полной победы. С разных сторон наших позиций раздались крики «Ура!», подхваченные всеми линиями. Пушки приблизились из окружающих Лейпциг садов, полки егерей бросились вперед, и ожесточенный бой возобновился у городских ворот.

Ночью Наполеон отступил со всей своей армией, оставив примерно 30 тысяч человек под командованием князя Понятовского для защиты Лейпцига и для прикрытия своего бегства. Через какой-нибудь час все городские ворота были захвачены, со всех сторон русские части во главе колонн первыми вошли в город, гоня перед собой охваченных страхом французов. Разгром стал полным; неприятель вперемешку бросился из города, чтобы достичь мостов, одни из которых были сожжены самими французами, другие разрушились под тяжестью бегущих по ним людей; теперь это было не более чем истребление. Те, кто спаслись от штыков, бросились в реку; князь Понятовский, уже раненый и едва не попавший в плен, тоже решил переправиться вплавь и нашел в реке свою смерть.

Император Александр одним из первых вошел в Лейпциг и положил конец этой резне. Король Саксонии, который сопровождал своего союзника Наполеона, появился на улице, чтобы выплакать себе прощение, он один остался предателем интересов Германии. Император не подал вида, что узнал его. Напротив, самый радушный прием был оказан попавшим к нам в руки французским генералам. Были отданы самые суровые приказы для того, чтобы с жителями города и с военнопленными хорошо обращались.

До 200 брошенных неприятелем орудий, множество обозных фур, раненых и беглецов запрудили все улицы.

Со всех сторон расставили стражу, и вскоре, повинуясь одной воле Императора, спокойствие было восстановлено. Стяги всех союзных наций устремились к Лейпцигу, равнина была покрыта войсками. Гвардейцы разных армий направлялись, чтобы взять под охрану здания города, предназначавшиеся для их государей. Казалось, что австрийцы, пруссаки, шведы, русские составляли одну нацию; всё смешалось, все поздравляли друг друга и возносили благодарности Богу. Вступление в Лейпциг сорвало цепи с Германии и повергло наземь французского Колосса.

Император Александр, глава этой коалиции, выступал во всем блеске славы. Он объезжал линии всех войск, везде его приветствовали победными возгласами. Наш корпус, не видевший его на протяжении всей кампании, встретил его радостными криками «Ура!». Кронпринц Шведский, приблизившись к нему, сказал: «Почтение современному Агамемнону», а жители Лейпцига приняли его как освободителя их отечества.

Часть войск пустили в погоню за неприятелем, но так как выбор пал на австрийцев, то его преследовали слабо.

Наш корпус остался на биваках на поле сражения, и я воспользовался этой передышкой для того, чтобы съездить в Лейпциг и насладиться зрелищем, которое представляло собой загромождение этого города.

Корпус баварских войск под командованием генерала Вреде, собранный якобы с целью прийти на помощь Наполеону, сбросил маску и расположился у Ганау с тем, чтобы помешать проходу французской армии и воспрепятствовать ее возвращению во Францию.

Если бы после Лейпцига преследование французов поручили нашим войскам и деятельному генералу или если, что было бы ещё лучше, Император двинулся дальше со всей армией, то план баварцев мог бы оказаться успешным. Но он был обречен на провал с того момента, когда Наполеон, преследуемый лишь издали и небольшим корпусом, получил возможность обрушиться всеми своими силами на 30 тысяч человек, ранее приученных бояться французов. Вреде даже не смог выбрать хорошую позицию, его войска были опрокинуты, а сам он получил ранение и сумел только украсить победой поспешное отступление Наполеона.

Слишком долго обсуждаемые и слишком медленно исполняемые движения войск не позволили государям снискать славу уничтожения неприятеля. Пройдя по баварскому корпусу, Наполеон вернулся в пределы своей империи, он все еще казался опасным монстром. Рейн представлялся грозной преградой, и объединенная Европа не решалась пересечь границы Франции.

Остановились во Франкфурте; начались переговоры. Все отдыхали, все забавлялись и тем самым дали Наполеону время приготовиться к новым сражениям.

Кронпринц Шведский, немало способствовавший поражению неприятеля, пожелал удостовериться в том, что он получит за это компенсацию. В качестве платы за союз ему обещали Норвегию. Дания держала сторону Франции и присоединила свои войска к корпусу маршала Даву в Гамбурге.

Генерал Вальмоден, противостоящий этому неприятелю, далеко не располагал требуемыми возможностями, не только для того, чтобы сократить силы противника, но даже чтобы заставить его считаться с собой. Обстоятельства и повод были слишком хороши, чтобы отказать шведам в удовольствии сразиться с датчанами, исконными и неизменными врагами их отечества.

Шведские войска и часть русских войск под командованием кронпринца Шведского перешли Эльбу и направились в Голштинию. Генерал Винценгероде с остальной частью своего корпуса двинулся через Мюльхаузен на Кассель, где предполагалось встретить сопротивление. Графу Воронцову было поручено предводительствовать авангардом, в который входил и я.

Наше продвижение было только прогулкой, победа под Лейпцигом открыла нам в Германии все дороги, даже наименее храбрые ее жители не опасались больше возврата французского ига, всех переполняла радость, и нас принимали как освободителей.

Мы прибыли под Кассель, из которого король Жером, его двор и небольшое количество оставшихся у него войск эвакуировались после получения известия о поражении французской армии. Одновременно с нами прибыл наследный принц, теперь великий герцог Гессенский. Мы приостановили на несколько часов наш марш с тем, чтобы не испортить ему возвращение в столицу и оставить на его долю все проявления национального энтузиазма. Из любопытства мы вдвоем с Воронцовым издали последовали за ним и были глубоко тронуты искренней радостью добрых селян, увидевших сына своего бывшего законного государя. Со всех сторон к его проезду сбегались люди; они плакали от умиления или обнимались, столпившись вокруг его лошади. Но в городе все было по-другому, мы не заметили по пути принца ни рвения, ни даже любопытства его увидеть.

Жером царствовал ради наслаждения жизнью; он перенес в Кассель из Парижа роскошь удовольствий и развращенности. Все доходы его королевства были направлены на украшение столицы, на пышность его двора, на городские развлечения и на расточительство его товарищей по разгулам и любовниц. Женщины и молодые люди развлекались и находили такое течение жизни весьма удобным. Торговцы, рабочие и артисты много зарабатывали, изобилие города заставило забыть нищету деревни. Жерома не любили, но боялись возвращения прежних обычаев военной скудости, которые были присущи прежнему режиму, и столь грустно контрастировали с годами безумств, которыми только что наслаждались.

Кассель был единственным городом Германии, где нас не встретили с распростертыми объятиями. Разочарованный первым приемом, принц достаточно неловко скрылся в своем дворце, где ожидал приезда своего отца, что совершенно не противоречило грустным ожиданиям от его возвращения. Мы провели в городе несколько дней, стараясь воскресить добрый пример короля Жерома, о котором все сожалели.

Генерал Винценгероде получил приказ выступить на Бремен с тем, чтобы помешать Даву, покинув Гамбург, устремиться к Голландии.

Для меня сформировали отряд, с которым я должен был занять Оснабрюкк, чтобы наблюдать за неприятелем, владевшим всеми укрепленными пунктами на Исселе и собиравшим корпус в Голландии. Я двинулся через Падерборн, где нас встретили с неизъяснимой радостью. Вся эта область свободно вздохнула после возвращения своих прежних владетелей, и ненависть к французам была там доведена до крайности.

По прибытии в Оснабрюкк я расположил свой отряд на как можно более широком пространстве, под защитой трех казачьих полков, прикрывавших мои квартиры.

Несколько реквизиций сукна и других необходимых вещей позволили почти заново обмундировать мое войско. Артиллерию также привели в порядок, и в течение восьми дней мы наслаждались полным спокойствием. Внезапно я получил приказ двинуться как можно быстрее к Бремену, которому угрожал Даву, и куда войска генерала Винценгероде еще не подошли.

Не теряя ни мгновения, отряд отправился в путь. Выступив в 6 часов утра, уже к 10 часам вечера того же дня мы были в одной миле от Бремена, пройдя 11 миль за 16 часов.

Там я получил известие о том, что маневр Даву был всего лишь демонстрацией, и что я могу вернуться в свое лагерное расположение. Возвращались мы несколько медленнее, чем шли туда, но эта операция доказала мне, каких результатов можно добиться при наличии доброй воли наших войск.

Мы вернулись к развлечениям и балам, которые нам давали один за другим, и провели еще несколько дней в приготовлениях к новым тяготам.

Мой отряд состоял из: Тульского пехотного полка — 700 человек; одного батальона 2-го егерского полка — 400; Павлоградского гусарского полка — 800; одной батареи конной артиллерии и 5 казачьих полков — 1600 человек. Всего — 3500 человек.

Я получил приказ идти к Исселю по направлению к Девентеру. Цель этого движения заключалась в том, чтобы держать под ударом войска, собиравшиеся в Голландии, и обеспечить неприкосновенность этой части Германии от нападений и реквизиций со стороны неприятеля.

В мое распоряжение были переданы отряд полковника Нарышкина, состоящий из трех казачьих полков, и отряд генерала Чернышева, возглавляемый в его отсутствие полковником Балабиным, силою в 5 казачьих полков. Первый из них располагался у меня на правом фланге, я направил его на Зволле, второй, находившийся слева, был мною послан на Дуйсбург. Таким образом, я был подкреплен восемью казачьими полками. 2 ноября я начал движение по дороге на Бентхайм. Мой отряд казался мне слишком значительным для того, чтобы удовлетвориться только наблюдением. Я принял решение наложить руку на всю Голландию. Я послал в Амстердам голландского полковника на русской службе с тем, чтобы выяснить настроения и установить связь с некоторыми предприимчивыми людьми. О своих планах я уведомил генерала Бюлова, двигавшегося на Мюнстер, и написал генералу Винценгероде, чтобы получить его согласие. В ожидании ответа я приближался к Девентеру и старался скрыть цель своего марша с помощью нескольких казачьих партий, которые в разных направлениях разносили весть о моем прибытии.

Я знал, что Девентер защищен хорошо снабженным гарнизоном в 3000 человек и имеет на своих валах мощную артиллерию. Только внезапность могла помочь мне овладеть им.

Я приказал перейти реку Иссель башкирскому полку под командой подполковника князя Гагарина; он должен был попытаться с другого берега захватить мост, ведущий в крепость, в тот момент, когда я ночью приближусь к укрепленному городу, чтобы напасть на него врасплох. Приступ не удался, но попытка стоила нам только нескольких человек, а темнота скрыла наше отступление.

Поскольку у меня не имелось средств, чтобы сокрушить Девентер, и моя цель не заключалась в бесполезной потере времени и людей, я поручил наблюдение за этой крепостью части отряда полковника Балабина, а сам направился к Зволле.

Это место не было приготовлено к обороне, весь гарнизон его состоял из двухсот или трехсот кавалеристов, очень плохо экипированных. Выставив напоказ лишь нескольких казаков из отряда Нарышкина, я смог выманить эту кавалерию из города. Выйдя оттуда, она была опрокинута, и мои люди ворвались в Зволле вперемешку с неприятелем, больше половины которого попала в наши руки.

Я расположил свою штаб-квартиру в этом городе, обладание которым обеспечивало мне переход через Иссель, и вошел в более тесные сношения с Голландией. Там я нашел голландского генерала ван дер Платтена, который некогда служил в России, и который энергично поддержал мои планы. Он дал мне точные сведения о силах неприятеля и о благоприятном для нас настроении своей нации. Мой посланец прибыл из Амстердама в сопровождении доверенного человека от генерала Крайенхофа, временного губернатора столицы, который обещал мне сотрудничество воодушевленного народа и умолял меня ускорить ход событий.

Я направил это известие генералу Бюлову, прося его приблизиться как можно быстрее к Голландии.

С тем, чтобы не терять времени и заставить голландцев, открыто выступить против Франции, я дал майору Марклаю 200 казаков и порадовал его приказом двигаться без отдыха и, избегая неприятеля, прямо на Амстердам, не заботясь ни о коммуникациях, ни о возможностях отступления.

Этот офицер, столь же храбрый, сколь и сообразительный, сумел, проскользнув в стороне от всех дорог, скрыть от неприятеля свой марш и вступить в Амстердам. Народ, воодушевленный видом казаков, арестовал находившихся в Амстердаме французов и поднял знамя независимости. В этот же момент полковник Нарышкин выступил из Зволле, захватил Хардервейк и двинулся на Амерсфорт. Генерал Сталь, пройдя с одним казачьим полком и двумя эскадронами гусар между Девентером и Зютфеном, имел приказ также идти в направлении Амерсфорта.

Генерал Бюлов выступил, получив известия, доставленные ему посланцем генерала Крайенхофа; он быстро овладел Дуйсбургом и выдвинулся к Арнему. С нетерпением ожидал я от генерала Винценгероде ответа на мои планы. Я имел несчастье получить от него определенный приказ не переходить реку Иссель. Он считал мой отряд слишком слабым, чтобы предпринять какие-либо действия в стране, изрезанной препятствиями и усеянной крепостями. Я уже сделал первый шаг, Амстердам пришел в движение, все население молило о нашем приходе; опьяненный счастьем командовать самостоятельно, я решился ослушаться. Этой же ночью я собрал свои войска и перешел реку. Позиция противника была следующей: на Исселе у него имелась крепость Девентер, в Арнеме — 4 тысячи человек, в Амерсфорте — авангард корпуса из 7–8 тысяч человек, сосредоточенного в Утрехте. Крепость Нарден, полностью обеспеченная необходимыми припасами и обороняемая гарнизоном из 2 тысяч человек. Мёйден и Халвег, два форта, находившиеся почти у ворот Амстердама и снабженные всем в достатке.

Я не имел возможности сразиться в лоб с противником, намного превосходящим меня числом, на местности, где на каждом шагу встречались препятствия; к тому же проход майора Марклая заставил неприятеля удвоить предосторожности. Я мог бы добиться успеха, только если бы мне удалось обмануть его относительно моих слабых сил и сорвать тем самым все его замыслы.

После произошедшего бунта Амстердам с трепетом ожидал возвращения в его стены разъяренного противника. Надлежало оказать срочную помощь этому центру национального единения и содействовать подъему восстания.

Гусарский полк и артиллерия под командованием князя Жевахова получили приказ идти на усиление генерала Сталя и полковника Нарышкина с предписанием атаковать авангард неприятеля в Амерсфорте.

Я оставил в Зволле полковника Балабина с приказом продолжать наблюдение за Девентером и обеспечивать мои коммуникации. Сам я с пехотой направился к Хардервейку, куда через секретного посланца я попросил генерала Крайенхофа прислать из Амстердама суда. Выступив из Зволле в ночь с 21 на 22 ноября, я прибыл в Хардервейк в тот же день, проделав 6 миль по ужасной дороге.

В то же время генерал Бюлов пошел на штурм Арнема и после упорного сопротивления овладел крепостью, что явилось одним из прекрасных подвигов этой войны.

По прибытии в Хардервейк я получил известие о том, что пост Амерсфорт был оставлен неприятелем, и наша кавалерия преследовала его по дороге на Утрехт. Но в этом порту не оказалось достаточного количества судов, и мне пришлось отделить половину своей пехоты, которую я направил на усиление князя Жевахова. В тот же вечер я сел на суда с остальной частью в количестве 600 человек. Зёйдерзе был покрыт льдинами, вражеская флотилия, отряженная из эскадры адмирала Феруэля, стоявшей в Текселе, крейсировала в окрестностях Хардервейка. Моряки предвещали беду нашему плаванию. Мы подняли паруса в 11 часов вечера; темнота скрыла наше продвижение, и мы призывали хороший ветер.

На восходе солнца мы увидели колокольни Амстердама и в 8 часов вошли в порт. Я поспешил к генералу Крайенхофу и только ему одному рассказал о малочисленности бывших со мной войск; он ужаснулся, но отступать нам было больше некуда. Мы составили объявление, в котором мне приписывалось 6 тысяч человек, и воззвание к народу, призывавшее его взяться за оружие. Загудел набат, и вскоре весь город пришел в движение; национальная гвардия получила приказ выстроиться на Дворцовой площади, огромная толпа заполнила все улицы; окна украсились оранжевыми стягами, а горсть русских, высадившаяся с судов, построилась в виде почетного караула под балконом дворца.

Столь же быстро было сформировано временное правительство, и в 10 часов народу зачитали акт о восстановлении Голландии. Воздух наполнился криками воодушевления и радости, и пушечные выстрелы далеко разнесли эту великую новость. Войска продефилировали передо мной при восклицаниях бесчисленной толпы. Тысячи людей всех сословий, наскоро вооруженные, присоединились к солдатам и, опьяненные энтузиазмом, выступили против двух фортов, блокировавших Амстердам. Едва только гарнизоны Мёйдена и Халвега, устрашенные уже шумом из города, заметили головы выдвигавшихся против них многочисленных колонн, они тотчас изъявили готовность капитулировать. 900 человек сдались в плен, а на стенах обоих фортов было найдено 26 орудий. Ничто не могло выразить бурную радость, охватившую жителей этого большого и богатого города. Звон колокола, выстрелы из пушки, радостные крики были слышны весь день и, даже, ночью; все дома, общественные постройки, а также лодки баркасы были освещены на протяжении всей ночи. Это поистине было пробуждением нации, чья сила и свобода, усыпленные притеснением и несчастьем, внезапно обрели заново всю свою энергию.

Активность нового правительства ускорила вооружение и организацию города; все спешили оказать содействие обороне, с каждым мгновением общественное мнение обретало больше рвения и стойкости. Первые часы этого великого движения уже миновали, город освободился от беспокойства, причиняемого ему двумя фортами, которые только что сдались. Слабость моего отряда нельзя было дольше скрывать, и думы о будущем стали занимать головы и страшить руководителей восстания; они пришли, чтобы задать мне следующие вопросы: Какими средствами вы располагаете для того, чтобы обеспечить наше освобождение? Каковы ваши военные инструкции? И каковы планы союзных государей в отношении нашего политического существования?

Я запросил генерала Винценгероде о том, какую речь я должен держать перед голландцами. Он мне ответил, что совершенно не знает намерений Императора по этому поводу.

Однако отвечать надо было без промедления, малейшая фальшь в моем поведении, малейшая нерешительность могли бы разрушить всякое доверие к нам и придать моей экспедиции всю неопределенность и непоследовательность партизанского набега. Я ответил, что моими средствами для обеспечения вашего освобождения являются: мой отряд, численную слабость которого я от вас не скрывал; обстоятельства, обязывающие генерала Бюлова поддержать предприятие; высадка английских войск, которые только и ждут возможности сойти на землю, чтобы прибыть сюда; патриотизм голландцев и неожиданность для неприятеля.

Мои военные инструкции заключаются в том, чтобы рискнуть всем для того, чтобы вернуть вам свободу. Что касается планов союзных государей касательно политического существования Голландии, то я имею приказ узнать стремления нации, поддержать их и сообщить о них Императору. Теперь моя обязанность спросить у вас: каковы ваши намерения? Они мне ответили: возвращение принца Оранского, только этот дом может гарантировать нашу независимость. Тогда же было решено немедленно направить депутата, чтобы умолять принца вернуться и встать во главе нации. А ведь несколько лет назад именно эта нация предприняла все усилия, чтобы избавиться от его семейства.

Принц уже был проинформирован обо всем, что произошло в Амстердаме, и только ждал благоприятного момента, чтобы покинуть свое убежище в Англии.

Таким образом, зная, что наши армии находятся в бездействии во Франкфурте, что ведутся переговоры с Наполеоном, и, пребывая в совершенном неведении относительно политических замыслов кабинетов и намерений Императора, я был доволен всем, что сделал, и всем, что пообещал.

Я отправил курьера прямо во Франкфурт, чтобы сообщить Императору о моем вхождении в Амстердам, и написал генералу Бюлову, прося его рассматривать меня как своего подчиненного, если он намерен активно продолжать начатые операции. Пока я ждал ответов, случилось то, на что я надеялся. Неприятель, извещенный о нашем прибытии в Амстердам, был в состоянии противопоставить мне силу много большую, чем моя. С другой стороны, видя значительную колонну, выдвигавшуюся на Утрехт, и более не сомневаясь в том, что вся Голландия последует примеру столицы, он начал отступление, спешно переправился через Лек и Ваал, и тем самым уступил без сопротивления всю область между реками.

Генерал князь Жевахов остался в Утрехте; казаки под командованием генерала Сталя преследовали французов к Вейку и Вианену, а казаки полковника Нарышкина выступили, чтобы занять Роттердам и приготовить там средства для переправы через реки.

Генерал Бюлов продвигался к Утрехту, чтобы, заняв свое лагерное расположение и приняв под свое начальство голландских волонтеров, взять на себя блокаду Нардена и Девентера.

Я направил майора Марклая с его отрядом в Хелдер с тем, чтобы он предупреждал меня о передвижениях флота адмирала Феруэля. Этот достойный офицер смог заставить адмирала, который боялся части своих экипажей, состоявших из матросов-голландцев, покинуть укрепления Хелдера, где он бросил 10 орудий. Адмирал также заключил с майором Марклаем соглашение, по условиям которого он обязался не предпринимать никаких действий, если ему будет и впредь позволено закупать для себя провизию на суше. Несомненно, это был первый случай, когда отряд казаков вел переговоры с адмиралом.

Было объявлено о высадке принца Оранского. Старые друзья его семейства поспешили к нему навстречу, и Амстердам приготовился принять своего правителя, облеченного законной властью по праву рождения и по воле нации. Все население этого огромного города вышло встречать его, заполнив улицы и площади. Звон колокола, пушка и радостные крики сопровождали его прибытие. У входа во дворец находилась русская охрана, казаки ехали перед каретой принца, я со всеми своими офицерами и городскими властями ожидал его у подножия лестницы. Выходя из кареты, принц едва удержался на ногах, столпившиеся вокруг него люди подняли его с земли. Я выступил ему навстречу и подал руку, чтобы помочь ему пробраться сквозь толпу и войти в свой дворец. Он появился на балконе, и шум восклицаний возобновился с новой силой. Принц был растроган этой сценой, но с первого взгляда легко было понять, что он находился далеко не на высоте своего положения и не мог в должной мере оценить подобный момент.

Принца сопровождал английский посол, господин Кланкарти, который тут же посвятил меня в планы своего правительства относительно Голландии. Эти конфиденциальные сведения были более чем достаточны, чтобы совершенно успокоить меня насчет моего политического поведения.

Вечером принц, посол и я вместе разместились в одной и той же карете, чтобы отправиться в театр. Нас приняли там с самым шумным восторгом; во всем было видно мощное выражение чувств нации, не утратившей ощущения свободы. Голландцы, прежде мало приученные рассматривать принца в качестве своего суверена, теперь, казалось, воздавали должные почести первому гражданину государства. Их восклицания не были приветственными криками подданных, они имели характер выбора того, кто считался наиболее достойным для спасения государства. Этот нюанс производил яркое впечатление и прибавлял величия картине.

В это время князь Жевахов получил приказ уступить место пруссакам, которые двигались к Утрехту, и пойти к Роттердаму, куда я направил остатки моей пехоты. Генерал Сталь переправился через Лек и выслал свои патрули на Боммел и Горкум.

Направляясь со своим отрядом на соединение с ним, я остановился в Гааге, чтобы принять участие в военном совете, состоящем из принца Оранского, генерала Бюлова, английского посла и меня. Было высказано мнение, что не следует ничем рисковать, а надо лишь пытаться заставить пасть крепости. Когда пришел мой черед высказать свое мнение, я объявил, что имею намерение всем рискнуть, что я собираюсь перейти Ваал и попытаться воспользоваться замешательством противника, чтобы захватить прочный пост на левом берегу реки и тем самым придать устойчивость нашим операциям, отдалив войну от центральных областей Голландии. Это суждение бесконечно понравилось принцу и послу. Генерал Бюлов долго оспаривал его, но кончил тем, что пообещал обеспечивать мое отступление, послав несколько батальонов охранять мою переправу и наблюдать за гарнизоном Горкума. 28 ноября я прибыл в Роттердам.

В тот момент, когда они мне были наиболее необходимы, генерал Винценгероде забрал у меня 3 казачьих полка полковника Нарышкина и 5 полковника Балабина.

Недовольный тем, что я вступил в Голландию против его воли, и вынужденный одобрить это движение из-за его счастливого результата, он пытался противодействовать мне, как только мог. Пришлось расстаться почти с половиной моей кавалерии и искать возможность восполнить эту потерю.

Генерал Сталь перешел Ваал с приказом двигаться безостановочно, избегая неприятеля, и появиться перед Бредой со стороны Антверпенской дороги. В тот же момент отряд голландских волонтеров захватил Брилле и Хеллевутслёйс. Батальон 2-го егерского полка занял Дордрехт, а капитан Петерссон со 100 казаками и храбрыми голландскими патриотами прогнал неприятеля из Хоге-Свалюве.

Ожидая прихода пруссаков, которые мне были обещаны, и которые не появлялись, я отправил две пушки и один батальон Тульского полка захватить дамбу, ведущую от Горкума в Хартингсвелд, и той же ночью последовал за этим батальоном с остальным отрядом. Я вызвал из Дордрехта батальон егерей и притянул к себе прусского полковника Коломба, у которого было 600 человек пехоты и кавалерии. Этот храбрый офицер не покидал меня с тех пор и оказал нам истинные услуги.

Голландские канонерские лодки, наскоро вооруженные стараниями жителей Роттердама, приблизились к укреплениям Горкума и обстреляли это место, защищаемое гарнизоном из 7–8 тысяч человек.

Генерал Сталь, благодаря хорошо согласованному и быстрому маршу, застал врасплох крепость Бреду, чьи жители, воодушевленные его появлением, начали угрожать французам. Уведомленный о том, что происходило в городе, генерал Сталь стремительно атаковал одни из ворот, захватил их и взял 600 пленных из состава гарнизона, который бежал в беспорядке, видя себя преданным жителями и отрезанным от Антверпена. Бреда, одна из сильнейших крепостей и ключ от Голландии, оказалась вовсе не готова к обороне, на стенах не было пушек, и даже сами укрепления не содержались в надлежащем состоянии.

Наполеон, являясь хозяином Германии и переходя Неман, чтобы в Москве продиктовать условия мира, не заботился об укреплении крепостей Брабанта.

На рассвете, находясь на расстоянии полета ядра от Горкума, я начал свою переправу на лодках разной величины. Река была весьма широкой, а ветер — очень сильным; мы испытывали большие трудности, особенно с лошадьми. К счастью, гарнизон крепости нас совершенно не беспокоил. После того как мы, наконец, собрались на другом берегу, нам предстояло еще пройти под пушками Воркума, находившегося на левом берегу Ваала, почти напротив Горкума. Ни один человек не вышел, чтобы преградить нам дорогу; такой счастливый случай невозможно было предвидеть.

Для большого отряда, и особенно для артиллерии, не имелось другой дороги, кроме как пройти через Гертрёйденберг — крепость очень сильную по своему положению и защищенную с этой стороны водами Бисбоса. Я знал, что гарнизон там очень слаб и совсем не готов к атаке. Генерал Сталь уже направил казачью партию, чтобы наблюдать за ним, и одного офицера, чтобы предложить коменданту сдать крепость.

Это был бригадный генерал Лорсе, прибывший в крепость накануне. Заметив наступление моего отряда, он подписал условия сдачи крепости. Он не просил никакой милости, кроме права вернуться во Францию со своим слабым гарнизоном. Мне осталось только пройти через Гертрёйденберг, где голландцы вооружились, чтобы образовать новый гарнизон, и в тот же вечер, 1 декабря, я прибыл в Бреду. Мы шли из Роттердама, не тратя ни одной минуты на отдых, и за 36 часов совершили марш в 11 миль и три большие переправы через реки.

Я сразу же принялся за работу, пытаясь хотя бы немного исправить разрушения стен, организовать подвоз в крепость провизии и фуража и позаботиться о средствах доставки ко мне пушек, пороха и артиллеристов. Полковник Чеченский был тотчас отряжен с двумя казачьими полками, чтобы попытаться запугать гарнизон Виллемстада; он прибыл к этой крепости на рассвете. Французские войска, застигнутые врасплох этим появлением, столь поспешно погрузились на суда, что оставили в наших руках более 100 орудий, 52 канонерские лодки со всем вооружением и значительное количество всевозможных припасов.

Взятие этой крепости, давшее мне средства привести Бреду в оборонительное состояние, имело еще большую важность для высадки английских войск, которые нашли в Виллемстаде удобный порт и хорошо укрепленный пункт.

Я оставил там майора Алферьева с эскадроном гусар и 100 казаками, чтобы прикрыть аванпостами высадку английских войск. Затем ему следовало оставаться в распоряжении английского генерала Грэхема до тех пор, пока последний не сможет заменить его кавалерией своей нации. Одновременно майор Алферьев должен был наблюдать за гарнизоном Берген-оп-Зома. Генерал Сталь имел приказ выдвинуться в Вюствезел и направить свои партии под самый Антверпен, куда недавно прибыл генерал Карно, чтобы принять командование этой важной крепостью.

Полковник Чеченский со своим полком бугских казаков расположился в Тюрнхауте. Прусский полковник Коломб, оставивший свою пехоту в Бреде и усиленный капитаном Петерссоном со 100 гусарами и 200 казаками, получил задание разведывать местность до Малина и Лувена. Генерал Бюлов, извещенный о занятии Бреды, Гертрёйденберга и Виллемстада, покинул, наконец, места своего расположения в Утрехте, велел окружить крепость Горкум, а сам со всем своим корпусом направился в Боммел.

Тем временем, неприятель, опомнившийся от первого своего удивления, и подкрепленный войсками, которые спешно подходили со всех сторон, организовал армию. Матросы, находившиеся в порту Антверпена, были вооружены и включены в состав полков. Наибольшую активность проявил, готовясь к бою, генерал Карно. Четкий приказ Наполеона предписывал ему разыскать русских за реками и любой ценой отобрать назад Бреду. Курьер из Парижа попал в руки моих партий, что позволило мне узнать, чего я должен был опасаться.

Неприятель вышел из Антверпена со значительной артиллерией, его корпус насчитывал от 17 до 18 тысяч человек, но состоял из плохих войск. Он двинулся на Вюствезел и заставил генерала Сталя отступить. Полковник Чеченский имел приказ беспокоить неприятеля на марше, но не терять дороги из Тюрнхаута в Бреду. Генерал Сталь медленно отходил по дороге, по которой двигался неприятель. Я направил навстречу ему в качестве поддержки два орудия конной артиллерии и эскадрон гусар, а для того, чтобы ему не пришлось в беспорядке возвратиться в Бреду, один батальон егерей расположился укрытом месте вне крепости с целью дать кавалерии возможность собраться.

Удачные распоряжения генерала Сталя сделали эту предосторожность излишней; оспаривая у неприятеля каждый шаг его марша, он вступил в Бреду в полдень 7 декабря, соблюдая весь возможный порядок и не оставив неприятелю ни малейшего трофея.

Эспланада вокруг крепости не могла еще быть очищена, вследствие чего неприятельские стрелки расположились в садах и хижинах, подступавших к самому гласису. Батареи были поставлены на очень маленьком расстоянии от крепости, и стремительная атака началась.

Капитан артиллерии Сухозанет разместил свои пушки на выдвинутом укреплении, он встретил неприятеля огнем таким плотным и так хорошо поддержанным пальбой нашей пехоты, что неприятель прекратил атаку и удовлетворился артиллерийским обстрелом крепости. Именно в этот день я ждал прибытия по воде из Виллемстада пушек большого калибра и боеприпасов — единственной надежды, на которую я мог рассчитывать при обороне Бреды.

Я узнал, что противник направил партию, чтобы захватить переправу на реке Марк при Тюрнхауте, через которую должен пройти этот транспорт, и откуда неприятель мог двинуться прямо в Гертрёйденберг, который мог быть легко взят, поскольку его защищали одни только горожане. В таком случае, я оказался бы лишенным помощи, столь нетерпеливо мною ожидаемой, и отрезанным от всех моих коммуникаций.

Пост, который я имел на этой переправе, был уже оставлен, когда туда прибыл князь Гагарин, посланный мною по правому берегу реки Марк, со своим башкирским полком, одним эскадроном гусар и двумя орудиями.

Ночью он без колебаний атаковал противника, намного превосходящего его числом; успех был полным; Тюрнхаутский пост взят с саблей в руке. Нам достались 200 пленных, а остальные были обязаны своим спасением только ночной темноте и труднопроходимой местности. Часом позже транспорт попал бы в руки французов.

Тяжелые пушки прибыли, стараниями наших артиллерийских офицеров и голландских офицеров под руководством полковника Штайнмеца, их удалось разместить на валах после утомительной работы. Одни занимались устройством платформ, другие устанавливали пушки на лафеты, в большинстве своем требовавшие серьезного ремонта, в то время как прочие тянули пушки, наполняли заряды и сортировали ядра. Вся эта работа сопровождалась неприятельской бомбардировкой, на которую мы не имели ни времени, ни средств отвечать. Наше молчание заставило противника думать, что настал момент для капитуляции; он прислал парламентера с требованием сдать город. Его попросили удалиться, и наша новая артиллерия в количестве 40 орудий, вступив в игру, доказала неприятелю, что ему не на что надеяться.

Полковник Чеченский направился в Тилбург для того, чтобы оттуда тревожить неприятеля и сохранять мое сообщение с постами генерала Бюлова; князь Гагарин оставался в Тюрнхауте, держа связь с отрядом майора Алферьева и передавая мне новости о высадке англичан в Виллемстаде.

Вечером 8 декабря в Бреду возвратились полковник Коломб и капитан Петерсон; они побывали в Лувене и Малине, откуда привезли 8 захваченных у неприятеля орудий и три сотни плененных в Испании англичан, которых им удалось освободить. Эта удивительная встреча принадлежала к великим событиям 1813 года.

Всю эту ночь город продолжал подвергаться сильной бомбардировке; несколько пожаров напугали жителей, но усердие и активность наших войск позволили повсюду справиться с огнем и сохранить в городе порядок и спокойствие.

Утром 9 декабря, после усиления канонады, неприятель попытался провести атаку на Тюрнхаутские ворота; она продолжалась довольно долго и прекратилась только тогда, когда я сделал вылазку через Антверпенские ворота. Солдаты голландского батальона, наспех сформированного из жителей города, пошли в бой с радостными криками и проявили замечательное рвение, я поддержал их сотней отборных людей нашей пехоты. Противник понес значительные потери, и даже канонада прекратилась. Вечером она возобновилась, однако ночь была спокойной. Англичане ничем не могли нам помочь; их высадку задержал сильный ветер, который уносил в море суда, перевозившие лошадей.

Боммелварт был настолько непроходим из-за ледохода, что генерал Бюлов, который теперь очень хотел прийти мне помощь, не мог переправить через него свои войска. Однако французы должны были опасаться прихода англичан и пруссаков, и либо поторопиться в своем начинании против Бреды, либо отказаться от него.

10 декабря они захватили все дороги кроме той, которая вела к посту, занимаемому князем Гагариным. Батареи, защищенные возведенными за ночь укреплениями, были придвинуты ближе к крепости, их оживленный огонь стоил нам больших потерь и разрушил несколько домов. Бастион, на котором разместил я свою штаб-квартиру, стало почти невозможно удерживать, и большинство орудий на нем было подбито. Под вечер противник с яростью атаковал трое ворот. Антверпенские ворота были обороняемы князем Жеваховым, чьи спешенные гусары соперничали в храбрости с нашей пехотой. Тюрнхаутские ворота охраняли генерал Сталь и пруссаки под командованием полковника Коломба. Все были воодушевлены самым прекрасным рвением, и на всех лицах была написана уверенность в успехе.

Со своим последним резервом я направился к Буа-ле-Дюкским воротам, где атака, казалось, была решающей. Местность там была достаточно открытая, и когда день склонялся к вечеру, я произвел вылазку с 3 эскадронами гусар, одним казачьим полком и 4 конными орудиями. Мы с неистовой силой бросились на врага, он уступил первому натиску и поспешно отступил на довольно большое расстояние.

Опасаясь, что этот слишком легкий успех таит в себе какую-нибудь ловушку, я остановил преследование. В этот самый момент азарт увлек казачью партию, присланную от князя Гагарина, которая воспользовалась моментом и с громким криком бросилась в тыл французам. Последние опасались, что мое движение было согласовано с корпусом Бюлова, и это обстоятельство вынудило их к быстрому отступлению.

Наступил вечер, я приказал разжечь большие костры и расставил ведеты так, как будто здесь встал лагерем целый корпус. Атаки на другие ворота были отбиты, и неприятель понес значительные потери.

С наступлением ночи канонада утихла со всех сторон. Донесения со всех постов сообщали мне, что в лагере французов слышен большой шум. Утром очень густой туман не позволял рассмотреть позицию неприятеля, в 8 часов я велел опустить мост и, несмотря на этот туман, выслал патрули. Они донесли мне, что осаждающие полностью покинули свои позиции и удаляются от Бреды. Радость, которую мы ощутили при этом известии, была еще более сильной оттого, что мы уже начали испытывать недостаток фуража, а жители — нехватку продуктов питания. Генерал Сталь получил приказ преследовать неприятеля по Антверпенской дороге. Он смог сделать это только до Вюствезела, где французы остановились и закрепились. Полковник Коломб и один казачий полк направились в Тюрнхаут.

На следующий день, 12 декабря, в день рождения Его Императорского Величества мы благодарили Бога на стенах крепости. Голландцы и пруссаки, построенные вместе с нашими войсками, присутствовали на нашем богослужении и преклоняли колени.

Я умолял англичан, Бюлова и голландцев прийти сменить меня, я не мог ограничить себя, сделав из моего отряда всего лишь гарнизон одной крепости, тем более что генерал Винценгероде посылал мне приказ за приказом, требуя, чтобы я присоединился к нему. Он двинулся вперед со всем своим корпусом и хотел, чтобы я переправился обратно через эту реку, чтобы перейти ее во второй раз вместе с ним.

Наконец, после многих хлопот, 22 декабря меня сменили 2 английских батальона, 2 прусских батальона и 2 голландских. Я сдал им Бреду, а сам отправился в путь.

Чтобы запутать неприятеля, я пошел в Тилбург и атаковал его ночью двумя казачьими полками. Через день я направился в Боммел, где находился корпус генерала Бюлова, а оттуда — в Арнем и в Эммерих, где мне предстояло совершить переправу через Рейн, в то время как генерал Винценгероде переходил его в Дюссельдорфе.

Льдины неслись по воде с такой силой, что, несмотря на все мои старания, было невозможно соорудить переправу. Я написал об этом генералу, тот счел или сделал вид, что считает меня своевольным подчиненным, и послал мне приказ передать командование лицу, превосходящему меня старшинством.

Я не считал такое унижение заслуженным, это была его месть за мою удачную экспедицию в Голландию, предпринятую против его воли.

В утешение я получил орден Святого Владимира 2-й степени, присланный мне Императором, орден Большого Красного Орла, пожалованный мне королем Пруссии по представлению генерала Бюлова, и орден Меча от короля Швеции. Самыми приятными подарками для меня были сабля от регента Англии, шпага от принца Оранского, короля Нидерландов, а также пожалованные Тульскому и 2-му егерскому полкам наградные трубы с выгравированными на них датой нашего прихода в Амстердам и моим именем.

Со слезами покинул я свой храбрый отряд, переправа которого через Рейн в Эммерихе не состоялась, и он был направлен в Дюссельдорф, куда я выехал в полном одиночестве. Генерал Винценгероде был огорчен тем затруднением, которое он мне доставил.