1833

Руководимая визирем армия султана была разбита в двух сражениях, в ней ярко проявился дух недовольства, население Малой Азии поддержало победителя, жители Константинополя беспокоились, громко протестовали против реформ султана и радовались успехам Ибрагима. Турецкий флот под командованием того же Халил-паши, который столь неудачно испортил переговоры Муравьева, уклонился от навязанного флотом Мухаммед-Али сражения и отступил в Мраморное море. Перед триумфальным наступлением египтян быстро пали все азиатские провинции и даже крепости, все способы сопротивлении были исчерпаны. Обещавшие свое посредничество послы Англии и Франции хладнокровно наблюдали за успехами взбунтовавшегося паши и за крахом Оттоманской империи. Только тогда устрашенный султан понял, где находится спасительный якорь, и незамедлительно попросил помощи, которую предлагал ему император, и которую он так неосторожно отклонил. Эта новость достигла Петербурга в последний день праздников. Император и императрица были у канцлера князя Кочубея, который на целый день собрал у себя на танцевальном обеде все высшее общество столицы. Сразу по получении этого известия, император дважды отлучился на час с тем, чтобы отдать приказы министру иностранных дел, военному и морскому министрам. Тем же вечером с курьерами были отправлены точные и спешные приказы, в соответствии с которыми заранее приготовленная бригада под командованием едва успевшего вернуться после исполнения своей миссии в Египте генерала Муравьева должна была сесть на линейные корабли и отправиться в Константинополь.

Спустя двенадцать дней 8 февраля к большому удивлению послов Англии и Франции, к великой радости султана и к ужасу большего количества приверженцев египетского паши наши корабли с двумя полками пехоты, с артиллерией и несколькими сотнями казаков на всех парусах вошли в Босфор. Это неожиданное появление сражу же остановило продвижение Ибрагима. Тем временем, для большей уверенности и по настоятельным просьбам Порты для усиления первой бригады были послана вторая, и доставившие ее военные суда увеличили наши морские силы у стен древнего Византия. Войска были высажены на азиатском берегу напротив Фарапия у подножия высокой горы, а малая часть турецкой гвардии, оставшаяся в распоряжении султана, заняла позицию рядом с нашими войсками под общим командованием генерала Муравьева. Одновременно в Константинополь был направлен граф Орлов с тем, чтобы объединить под своим руководством ведение политических дел, командование флотом и наземными войсками. В качестве нашего чрезвычайного посла флот и войска оказали ему все почести, продиктованные его особыми полномочиями. Султан окружил его знаками внимания, а его прямая и дружеская манера поведения завоевала ему симпатии всех вокруг. Граф сумел внушить полное доверие самым подозрительным руководителям страны, а радушное поведение и дисциплинированность наших солдат и офицеров свели к минимуму те опасения, которые под влиянием ревности и старинной ненависти к русским внушило турецкому населению появление российского флага, столь величественно развивавшемуся посреди столицы их империи. Иностранные послы были напуганы этими свидетельствами нашего влияния в стране, которую Англия и Франция уже считали в сфере своего влияния, они развили бурную деятельность при виде этих признаков могущества, противопоставить которым они ничего не могли. Любыми способами они пытались разжечь в умах султана и его советников страх и недоверие. Но опасность была слишком велика, а помощь чрезвычайно эффективна, чтобы поколебать чувства благодарности, которую испытывали турки к нашему императору за поддержку.

Орлов заявил, что срок пребывания находящихся под его командованием войск и флота зависит от поведения египетского паши, что этот последний обещал генералу Муравьеву прекратить военные действия и вновь признать верховную власть своего государя. Это обещание не было исполнено, и единственное желание императора — это заставить его сдержать слово. Если англичане, французы и австрийцы желают быстрейшего ухода наших войск, то им следует использовать все их влияние на Мухаммеда-Али для того, чтобы заставить его исполнить эту волю императора. Сразу же после того, как египтяне начнут отступление и дадут гарантии длительного мира, российские войска, как исполнившие свою задачу, погрузятся на корабли и наш флот покинет пределы Константинополя.

Твердый тон Орлова, отданные нашим войскам приказания укрепляться и установившиеся между нами и турками добрые отношения убедили иностранных дипломатов в том, что у них нет другого выхода, как помогать Орлову в его намерениях.

Они поспешили направить к Ибрагиму своих представителей с тем, чтобы он прекратил военные действия, и к его отцу Мухаммеду для того, чтобы он поторопился предложить Порте заключить мир и забыть о его бунте.

В то время, как дипломатические представители исполняли свои поручения, а по всем дорогам Европы курьеры несли в свои столицы весть о появлении в Константинополе русского флота, Орлов давал султану и иностранным послам балы, по его приказу Босфор и русские корабли были иллюминированы и он предоставил возможность туркам полюбоваться нашими военными маневрами. Они присутствовали на них с тем большим любопытством, что их войска всех родов оружия находились в одном лагере с нашими, и участвовали в несении воинской службы наравне с нашими солдатами.

Все это было величайшими событиями нашего времени: русские воины, явившиеся спасти империю креста и полумесяца, которая на протяжении веков боролась против нас; наши войска, стоявшие перед Константинополем, который за три года до этого они заставили дрожать одним своим приближением; мирно стоящие на якоре в Босфоре те самые корабли, которые в 1829 году оглашали вход в пролив грохотом своих орудий, и которые теперь защищали Сераль от взбунтовавшегося паши и вызывали ревность британского флота.

Объединенные усилия иностранных послов, присутствие наших войск, внушившее боязнь Мухаммеда-Али и придавшее уверенности турецкой армии — все это привело к скорому решению того вопроса, который вызвал наше плодотворное вмешательство. Мухаммед-Али согласился на все то, что ему было предписано англичанами, французами и австрийцами. Уже прекративший наступление Ибрагим получил приказ отступить, египетский паша вновь согласился считать себя вассалом Порты и платить ежегодную дань, проведение новых границ должно было состояться при согласии всех заинтересованных держав, и все споры должны были быть окончены. Орлов направил своего офицера господина Дюгамеля с тем, чтобы убедиться в отступлении Ибрагима, и, верный своему слову, заявил, что вернется в Россию, как только получит сообщение от последнего.

Никто не верил в столь скорый и беспроблемный уход наших войск. Как только Дюгамель сообщил, что египтяне выполнили свое отступление и прибыли в назначенное нами место, Орлов попрощался с султаном и спустя 24 часа весь его личный состав и воинское имущество были погружены на корабли, якоря подняты, а паруса поставлены. Флот отсалютовал спасенной ею столице и покинул стоянку на Босфоре, увезя с собой признательность султана и всего населения и восхищение иностранцев, удивленных не только быстротой, с которой прибыли наши силы, но и благородной честностью, с которой было сдержано данное ранее обещание. В Лондоне и в Париже еще спорили о мерах по искоренению нашего господства в константинопольском проливе, а Турецкая империю уже была спасена, и наши войска покинули ее территорию. Эти честные и величественные действия заставили замолчать наших врагов, мы завоевали приверженность султана, нейтрализовали исконную ненависть турок, увеличили наше влияние в Азии и усилили страх перед нашим могуществом в Европе.

Сам Орлов еще на один день задержался в Константинополе для того, чтобы заключить оборонительный и торговый договор с Портой, который, кроме всего прочего, предусматривал для торговых кораблей всех наций дополнительные возможности проходить через Босфор и Дарданеллы. После этого он уехал, забрав с собой многочисленные подарки и знаки уважения к себе и свидетельства признательности по отношению к императору. Султан наградил командиров всех морских и наземных частей и учредил специальную медаль для матросов и рядовых солдат, принявших участие в этой памятной экспедиции. Со своей стороны император приказал отлить медаль в память о столь славных для его царствования событиях, и наградил ею всех генералов, офицеров и солдат, которые были под Константинополем.

В продолжение той зимы император уделял много внимания решению политических проблем, которые были сильно осложнены восточными делами, но не прерывал своей работы по внутренним преобразованиям в стране. Он заново переформировал пехотные и кавалерийские полки, опыт всех последних войн доказал их слабость. Из 6 полков, составлявших дивизию, было сформировано 4 полка, количество батальонов в них было увеличено с 3 до 5, один из которых был резервным. С тем, чтобы не увеличивать общий личный состав армии, дивизии которой насчитывали, таким образом, по 20 батальонов вместо 18, как раньше, две дивизии были полностью расформированы и влились в состав оставшихся. В кавалерии вместо 7 эскадронов, один из которых был кадровым и служил основой для резерва в военное время, было сформировано 8 боевых эскадронов и еще один кадровый. С тем, чтобы не увеличивать и так значительное общее количество нашей кавалерии, были полностью ликвидированы две дивизии конных егерей и одна уланская дивизия. Новый порядок был введен во все смежные с армией службы, в армейские принадлежности и инженерные подразделения. Эти всеобщие изменения были осуществлены к сроку, установленному военным министром, без малейших затруднений.

С первых дней своего вступления на трон император поручил члену Государственного Совета империи господину Сперанскому трудную и столь необходимую работу по сбору и систематизации всех законов и установлений государей России и по составлению из них кодифицированного законодательства. Благодаря своей ясности и краткости, оно должно было быть использовано всеми, оно должно было стать руководством для деятельности судей и основой для народного образования. Эта трудная работа последовательно велась почти всеми российскими государями, начиная с Петра I. С этой целью неоднократно создавались различные комиссии в царствование императриц Анны, Елизаветы и Екатерины, возобновлена эта деятельность была императором Александром, но без малейшего успеха. Убежденный в абсолютной необходимости подобной кодификации, император Николай занялся этим собственноручно. Господин Сперанский представил ему работу 8 истекших лет, он прочитал ему все и даже обсудил с ним наиболее значимые параграфы. Это постоянное руководство работой со стороны самого императора, его регулярная поддержка привели к тому, что менее чем за 8 лет было завершено то дело, за которое неоднократно брались и бросали на протяжении целого столетия.

31 января император неожиданно появился на заседании Государственного Совета империи и занял место среди его членов. Он произнес подробную и поразившую всех своей ясностью речь, в которой говорил о необходимости, подтвержденной всеми событиями последних лет, кодификации законодательства, включающей все законы и установления России. Он сообщил о завершении этой работы и пригласил всех присутствующих на заседании высказать свое мнение за или против и особо определить срок, начиная с которого это кодифицированное законодательство после его обсуждения и окончательного формулирования должно стать действующим. Министр юстиции сделал несколько замечаний по редакции этой работы, не оспаривая ее полезность, и в самой общей форме оценил ее, как и все государственные деятели, в качестве краеугольного основания новой эпохи в юриспруденции и в положении дел. Господин Сперанский и император не дали уничтожить их творение, они заявили, что, как и в любой другой работе, в ней можно найти несовершенства. Было решено предоставить два года на пересмотр и исправление, все сенаторы, министры, губернаторы и все те, кто в силу своих должностных обязанностей имели дело с законодательством или обладали требуемыми знаниями, должны были сделать свои замечания к тем или иным параграфам, которые по их мнению требовали изменений или дополнений. После принятия этого решения кодифицированное законодательство было оставлено в Государственном Совете империи для ознакомления всем участникам и открытое для публики. Закрывая это интересное и памятное заседание Государственного Совета, император подозвал к себе господина Сперанского, обнял его и вручил свою собственную звезду ордена Андрея Первозванного, как свидетельство удовлетворения его трудами и способностями, которые он без отдыха на протяжении восьми лет вкладывал в дело кодификации законов. Для нынешнего великого царствования это был памятник значительно более прочный, чем сражения, которые зачастую не приносят для народа ничего, кроме несчастья.

Эту зиму моя жена провела в нашем имении Фалль, во-первых, для сокращения расходов и, во-вторых, чтобы избавить наших трех дочерей от петербургских развлечений в то время, когда их возраст требовал внимания к занятиям. Я провел с ними несколько недель и к величайшему моему раскаянию пропустил это заседание Государственного Совета.

16 мая император начал поездку по стране, вначале мы остановились во Пскове, который еще не посещали. Этот город некогда большой, богатый и независимый, воевавший с новгородской республикой, неоднократно сопротивлявшийся разным великим князьям и царям, выдержавший страшную осаду польских армий, теперь был бедным и малонаселенным. Он сохранил от былого блеска только несколько церквей, да остатки стен и укреплений, которые его защищали. Мы заночевали в нем, и на следующий день после молитвы в соборе император осмотрел публичные учреждения. Оттуда мы выехали в Динабург, его укрепления были почти завершены. Император пожелал лично присутствовать на освящении этой крепости, в сооружении которой он в качестве главы инженерного ведомства до вступления на престол так усердно участвовал. Весь гарнизон и расквартированные по соседству войска были расставлены на укреплениях по всей линии высот и бастионов. Началом торжеств стала большая церковная служба. После благодарственной молитвы все вышли из церкви и поднялись на бастион, над которым развевалось крепостное знамя. После его освящения оно появилось на вершине мачты, где его приветствовали все войска, а залп из всех пушек и мушкетов ознаменовал ввод в строй этой красивой и замечательной крепости. Но вот что было наиболее знаменательным и что потрясло всех многочисленных зрителей и военных. В тот момент, когда священник окропил святой водой знамя, и его стали поднимать, нас всех внезапно обрызгали капли дождя, пролившегося при ясной погоде и ярком солнце. С самого утра и до вечера больше не упало ни капли. Приветственные крики войск при виде знамени обрели еще большую силу, солдаты смотрели на это чудо, как на очевидное доказательство божественной защиты этих новых краев империи. Затем предшествуемый священниками, несшими святую воду, и в сопровождении генералитета император обошел все укрепления и стоявших на них военных, представлявшие все рода войск. Зрелище было весьма величественным, оно привлекло огромную толпу окрестного народа. По окончании церемонии войска спустились с укреплений, вышли из крепости и построились в колонны по другую сторону плаца, на котором император принял их парад. Еще на день мы остались в Динабурге с тем, чтобы осмотреть все в самых малейших деталях. Выехав после обеда, мы направились по дороге в Ригу, проехали через старинный замок Кукенхузен, стоявший на скалистом правом берегу реки Дины, построенный еще во времена меченосцев. На всем своем протяжении дорога была живописной, ее окружали деревни и поля, ставшие плодородными, благодаря почвам и трудолюбию.

Во время этой поездки я находился в постоянной тревоге, поступавшие с различных сторон сообщения свидетельствовали о том, что в районе Динабурга и Риги были распространены настроения цареубийства. Император знал об этих тревожных настроениях, но он полностью доверился божественному провидению и не придавал им ни малейшего значения, он проводил ночи в коляске и спал сном праведника. Находясь рядом с ним, я постоянно был настороже, часто просыпался и оглядывался в стремлении обезопасить моего государя.

Нас предупреждали из Парижа, Лондона и Гамбурга, мы читали в многочисленных перехваченных письмах о том, что одно весьма многочисленное общество, состоявшее по преимуществу из бывших участников польского восстания, приговорило императора к смерти, и что для проведения своих подлых планов в исполнение ими была выбрана поездка из Динабурга в Ригу. Я послал несколько человек патрулировать эту дорогу, но убийца столь легко мог спрятаться под одеждой крестьянина или нищего, что обнаружить его, можно было только благодаря счастливому случаю. Единственная предосторожность, которую император разрешил мне принять, было размещение в его коляске одного казака кавказской линии из числа тех 20 человек, которые в Петербурге были приписаны к императорскому конвою.

Сведения о предполагаемом цареубийстве проникли в общество, русские путешественники в Германии писали о них своим родственникам в Петербург, как о чем-то верном, они желали предупредить императора. В Пруссии и особенно в польских землях эту поездку называли смертельной для императора. В Петербурге все были испуганы, и со всех сторон мне предлагали принять самые строгие меры. Но, находясь рядом с императором, об этом не могло быть и речи. Эти меры не соответствовали его природному характеру и его вере в бога. В подобных случаях он говорил: «Меня охраняет сам Господь, если я больше не буду нужен России, он меня призовет».

После обычной ночной поездки в середине дня мы приехали в Ригу. Народ принял императора с тем большим проявлением искренней радости, что уже несколько дней сведения о планах цареубийства были известны и здесь. На следующий день на плацу состоялся парад нескольких полков 1 дивизии 1 армейского корпуса. Огромная толпа окружили площадь и дворец, заполнила улицы, через которые император должен был верхом проехать на парад. Повсюду в толпе я видел горожан и дворян, которые всматривались в лица людей и загораживали императора с тем, чтобы предотвратить страшившее всех несчастье, нависшее, как считали, над его головой.

Представленные ему в Риге войска славно сражались в Польше под командованием графа Петра Палена. Император поблагодарил их и остался доволен их выправкой. То же было и в Динабурге, где он принял парад остальных полков этого корпуса, за исключением 1 гусарской дивизии, которой он был очень недоволен. После того, как он осмотрел все, что того заслуживало в городе, император присутствовал на балу, данном в его честь. Затем он сел в коляску и направился в Ревель. Мы были очень удивлены, увидев на некотором расстоянии многочисленных элегантных всадников, которые как бы прогуливались, но на самом деле сопровождали императора. Это были молодые дворяне и сыновья наиболее крупных городских торговцев, они не упускали из виду наш экипаж, на некотором расстоянии они окружали нас и двигались впереди, пока мы не проехали половину пути до второй почтовой станции. Они расположились на дороге по собственной воле, обеспечивая своему государю защиту подвидом простой прогулки. Император был очень тронут этим проявлением преданности, наконец, он их любезно поблагодарил и попросил далее за ним не следовать.

Подъезжая к саду Екатериненталя, в замке которого, покинутого со времен Петра Великого, пожелал поселиться император, мы встретили все петербургское общество, прибывшее в Ревель с целью посетить мое имение. Здесь был посол Дании граф де Блом, вице-канцлер граф Нессельроде, обер-шенк граф Пушкин, министр двора Волконский и граф Матусевич. Они весело обедали в одном из прилегавших к дворцу помещениях. Император сразу же пригласил их пройти в свои апартаменты и охотно разделил с нами хорошее настроение, вызванное встречей в Ревеле, чтобы отдохнуть несколько дней.

Часть флота находилась на рейде и украшала собой прекрасный вид с дворцового балкона на порт, город и на его окрестности. Прекрасная погода увеличивала приятность нахождения в этом месте, все население которого сбежалось, чтобы увидеть и поприветствовать своего государя. Едва выйдя из-за стола, император, только что узнавший о том, что императрица неожиданно приехала в Ревель для встречи с ним, попросил небольшую фельдъегерскую повозку, один сел в нее и бросился навстречу своей супруге. Через несколько часов приветственные крики возвестили об их прибытии. Императрица в первый раз была в Ревеле и в этом построенном Петром Великим дворце, в котором он жил с императрицей Екатериной, вензель которой и до сего времени еще украшает находящиеся здесь скульптуры и картины. Более века дворец пустовал. После основателя этого жилища и благородного завоевателя Лифляндии первой императорской четой, занявшей место Петра Великого и его счастливой супруги, стали император Николай и императрица Александра. Императрица милостиво мне сказала, что хочет посмотреть мое имение и со всеми теми лицами, которых я уже туда пригласил и теми, кто ее сопровождал, пообедать с моей женой. Поездка была запланирована на послезавтра, и мне срочно нужно было выехать в Фалль с тем, чтобы предупредить мою жену об оказанной нам чести, вновь увидеть и обнять моих детей.

В назначенный день за несколько часов до обеда прибыли император, императрица и все многочисленное общество. Это было 27 мая в годовщину нашей переправы через Дунай в кампанию 1828 г. Это обстоятельство было отмечено императором, благосклонно заметившим мне, что ему приятно провести этот день в моих владениях. Императору понравилось все — сад, дом, обстановка. До обеда все прогуливались, а за столом и в течение всего столь счастливого и лестного для меня дня царило самое непринужденное веселье. Вечером все общество вернулось в Ревель. На следующий день император проинспектировал флот, который залпом из всех орудий приветствовал императорский штандарт, также впервые после Петра I развивавшийся на Ревельском рейде. Ближе к вечеру император взошел на одно из судов эскадры и отдал приказ поднять якоря и поставить паруса. Слабый ветер медленно подгонял корабли, и еще долго мы могли с берега наблюдать это замечательное зрелище. Со свойственной ей приветливостью и любезной непринужденностью императрица собрала вокруг себя все общество, прибывшее из Петербурга, и все жаждавшее ее видеть ревельское общество. Взрослые люди и дети толпились вокруг нее, она говорила со всеми, ей нравились услужливость и веселость общества. После ужина она поднялась на борт парохода «Ижора» и быстро нагнала флот, двигавшийся к Свеаборгу, который император хотел показать своей замечательной супруге. Оттуда они по воде вместе вернулись в Петергоф. В день отъезда императора из Ревеля я в сопровождении всех прибывших из Петербурга вернулся в Фалль, где нас ждала моя супруга, и где мы провели несколько очень приятных дней. Затем окружавшее меня общество по воде направилось в Кронштадт, а я, после нескольких проведенных с женой недель, возвратился в Петербург.

Опасения преступных замыслов поляков не замедлили осуществиться. С начала июня из царства стали проникать многочисленные эмиссары, некоторым их которых удалось проскользнуть даже в Виленскую губернию. Чувствуя симпатии своих соотечественников, они сбросили маски и с оружием в руках пересекли границу со стороны Галиции. Они атаковали казачьи разъезды, которые патрулировали подступы к Польше, жестоко убили несколько солдат, захваченных врасплох в соседних избах, и подняли знамя национального бунта. В спешке собрали небольшое количество казаков и пехотинцев, которые бросились на эту шайку, вдохновленную ложными надеждами и шампанским. Обменявшись с ними несколькими ружейными выстрелами, эти неосторожные патриоты обратились в бегство с той же стремительностью, с которой они спровоцировали сражение. Некоторые из них были убиты, другие взяты в плен, а остальные были обязаны своим спасением только быстроте своих лошадей и близостью границы. Проникшие на нашу территорию эмиссары, проповедовавшие неповиновение, начали разбегаться в разные стороны. Некоторые из них были схвачены, другие — выданы своими же соотечественниками либо опознаны и арестованы польскими жандармами. Так окончилась эта преступная и ложная попытка, которая представила дополнительные доказательства непоследовательности и гнусности этой нации. Эти люди поставили под удар многих своих родных и большое число мирных жителей, слишком слабых или слишком доверчивых для того, чтобы сообщить властям об их отступлении. Очень скоро следствие было завершено, все те, кто запятнал свои руки кровью наших солдат, были приговорены к смертной казни, несколько из них были отправлены в ссылку или посажены в карцер. Власти всячески стремились сократить число наказанных, вскоре эти безумцы были забыты, а их бунт проклят самими поляками, которые почувствовали, насколько они были обязаны правительству России за его присмотр и заботы.

Один из этих безумцев по фамилии Шиманский, сбежавший в Литву, должен был быть повешен, но своим искренним признанием и, по-видимому, полным раскаянием заслужил пощаду. Его привезли в Петербург, где я встречался с ним много раз. В беседах он излил мне душу, назвал всех сообщников, детально описал все заговоры, спланированные в революционных комитетах Парижа, обрисовал способы, использованные для того, чтобы соблазнить и обмануть легкомысленные и восприимчивые головы. Он рассказал о клятвах, которые их заставляли принимать, о полученных их сторонниками инструкциях. Наконец, в благодарность за оставленную ему императором жизнь, несмотря на его преступления, он попросился на службу с тем же рвением и преданностью, с которыми он служил делу, признанному им теперь как подлое и преступное. Я поверил ему, и он получил полную свободу. Он уехал в Германию, тронутый благородным поступком императора по отношению к его матери, она была бедна и очень несчастна от поведения своего сына. Ее успокоили, и она получила денежную помощь. Шиманский написал мне из Гамбурга, затем из Франкфурта с тем, чтобы рассказать о демагогических выпадах против России. Затем он приехал в Париж и оттуда написал мне самое подлое и полное грязных проклятий в адрес императора письмо, переполненное угрозами тому, кто только что спас его от смерти.

Тем же летом, однажды утром молодой поляк пришел ко мне и попросил принять его наедине с тем, чтобы рассказать о какой-то тайне. Я приказал привести его ко мне в кабинет. Без долгих вступлений он мне рассказал, что приехал в Петербург для того, чтобы отомстить за свою порабощенную родину и освободить мир от тирана, каким был Николай. Он заявил, что лучшим доказательством его мужества, достаточного для исполнения подобного плана, является смелость, с которой он явился ко мне об этом рассказать. Он верил в то, что Россия несчастна, и обвинял императора в том, что Польша сведена до положения постыдного рабства. Он принял на веру все то, о чем ему рассказывали за пределами страны, и то, что ему там довелось прочитать. Приехав в Петербург, он занимался поиском средств исполнения того плана, который привел его сюда, здесь он встретился со своими соотечественниками и был весьма удивлен, видя их на свободе, некоторые чиновники были даже отмечены наградами. Все они отдавали должное достоинствам императора, он с удивлением увидел счастье, спокойствие и богатство жителей этой огромной и великолепной столицы. Тогда он стал с интересом наводить справки об императоре, расспрашивать о тех чувствах, которые он внушал. Повсюду и от всех людей он слышал только похвалу и слова преданности, наконец, он получил возможность сам увидеть императора, и вся его ненависть превратилась в восхищение по отношению к нему и в отвращение к тем, кто клеветал на этого государя. Он сказал, что готов понести наказание за задуманное им преступление, которое он решил исполнить. Я ему сказал, что его прощение является результатом его признания, что он остается свободным в своих действиях, и что я доложу императору обо всем, что только что услышал. Через несколько дней я вызвал его в Петергоф и проводил в кабинет Его Величества. Император принял его с той простотой и искренней приветливостью, которая удивляла всех, кто в первый раз представал перед ним. Он подробно расспросил о его жизни и о причинах, заставивших его поднять на него руку. Молодой поляк отвечал спокойно и без волнения, он рассказал о своей жизни, о своей ненависти к императору, о своем приезде в Петербург, об удивлении тем, что он здесь увидел и услышал, о случившейся в нем внутренней перемене и о мучивших его угрызениях совести. Император доброжелательно спросил о том, чем он хотел бы заняться в будущем. Служить Вам, сир, был ответ.

— Где?

— В Польше, сир.

Повернувшись ко мне, император приказал написать маршалу Паскевичу о том, чтобы он принял на службу этого молодого человека в соответствии с его способностями и желаниями. Глубоко взволнованный он вышел из кабинета императора, пожал мне руку и сказал: «Я заслужу своей преданностью такое благородство и великодушие».

Другое бедствие должно было еще поразить Россию, вызвать у императора новые потрясения и дать ему лишний повод проявить деятельность и отеческую заботу к подданным. Почти во всей империи был неурожай, а в некоторых губерниях земля не родила вообще ничего. Трава была выжжена, запасать было нечего, на огородах не уродились овощи, и даже картофель не оправдал ожиданий и трудов земледельцев. Многочисленные стада баранов, во множестве пасшиеся на плодородных южных землях, которые своей шерстью способствовали изобилию и промышленности в этих местах, из-за отсутствия пищи теряли тысячи голов. Собственники направляли стада на несколько сот верст вглубь страны и жертвовали половиной поголовья для того, чтобы прокормить оставшихся. В Малороссии быки и коровы околевали, и крестьяне теряли свои последние запасы. На широких равнинах казачьего Дона и на Кавказской линии самые прекрасные и многочисленные табуны лошадей издыхали из-за отсутствия пастбищ и даже из-за нехватки воды, так как многомесячная засуха иссушила все ее источники. Зерна не хватало, и несчастные крестьяне оказались в страшной нищете. Большей части населения нашей обширной империи грозил голод со всеми его ужасами.

Не дожидаясь докладов своих губернаторов, император отдал спешные и самые точные приказания Комитету министров с тем, чтобы учесть нужды народа, произвести закупки, послать зерно, проконтролировать обработку земли к осени. Он направил своих адъютантов наблюдать за распределением зерна, оказать самым нуждающимся денежную или иную помощь. Он дал самые суровые указания губернаторам и предводителям дворянства, приказал открыть казенные и губернские склады, направил людей в германские порты для значительных закупок зерна с тем, чтобы заполнить опустевшие склады, выделил из казны резервы, превышавшие 20 миллионов, для покрытия всех этих неожиданных расходов. Необычайная энергия, которую он проявил в этих условиях, и которую сумел внушить всем чиновникам, спасла его народ от голода и сильно увеличила чувство любви и признательности, которые люди уже к нему испытывали.

На протяжении многих лет французский император высказывал желание лично познакомиться с императором Николаем. Революция, которая вознесла Луи-Филиппа на квазиреспубликанский трон Франции; революция в Бельгии, которая фактически присоединила эту страну к системе тюильрийской политики; неудавшийся бунт в Польше, который отозвался в австрийской Галиции призывами к независимости и к отделению; революционные движения в Италии и в Швейцарии; обсуждение реформ в Англии; упорядочивание германских государств — все это устрашило Венский двор и заставило его забыть свое ревнивое отношение к могуществу России и осознать необычайную спешность воссоединения тех связей, которые в 1814 и 1815 годах позволили ей вернуть свою свободу и получить решающее влияние в Германии. Австрийский посол при нашем дворе граф Фикельмон уже прямо и открыто готовил это сближение, которого требовала мудрая и предусмотрительная политика, и которую долгие годы мы считали необходимой.

Всегда колебавшаяся в своих планах Пруссия, подверженная воинственной горячке и неосторожности своих принцев, прямо противоположной пассивному спокойствию прусского короля, разделенная в своих принципах между полностью монархической армией и либеральной третью государства, также почувствовала необходимость присоединиться к этому же старинному союзу, который спас ее в 1813 и 1814 годах, и который стал ее единственной поддержкой против конституционных и демагогических идей, наполнивших ее земли. Австрия и Пруссия, наконец, признали, что император Николай был опорой того сооружения, которое объединяло монархические правительства, поддерживало мир в Европе и служило щитом против наступления демократии и против революционных настроений, соединявших Париж и Лондон.

Договоренность о подобной встрече была достигнута, что с воодушевлением было воспринято императором, который расценивал ее как крайне важную, он считал себя призванным оказать помощь монархам, под которыми колебались их троны.

С целью не особенно тревожить парижский и лондонский кабинеты, на которые этот великий союз произвел огромное впечатление, было решено, что император повидается с государями Австрии и Пруссии по отдельности с тем, чтобы не придавать этим встречам характера официального конгресса. Для свидания с императором король Пруссии выбрал Шведт, а Франц I — небольшой городок Мюнхенгрец.

Вечером 15 августа в Петергофе государь поднялся на борт парохода «Ижора». Так как ночь была очень темной, сигнальные огни и фонари освещали берег и укрепления Кронштадта. Кроме императора на борту также находились министр императорского двора князь Волконский, граф Алексей Орлов и я. Вскоре «Ижора» оставила за кормой огни Петергофа и Кронштадта, к рассвету мы были уже далеко в море и, исходя из скорости судна, могли вычислить день и час прибытия в Штеттин, куда уже были направлены наши кареты для того, чтобы в них ехать в Шведт. Ветер крепчал и с каждым часом волнение усиливалось, крупные волны подбрасывали наш легкий пароход, который был предназначен только для прогулок между Петергофом и Кронштадтом, а вовсе не для борьбы с непогодой в открытом море. Кроме того, на «Ижоре» горючего было всего на три дня, а бурное море замедляло наше продвижение вперед, сводя его почти на нет, был риск полностью израсходовать запас угля. Капитан заявил, что должен искать укрытие в находящихся по соседству бухтах Лифляндии, стать там на якорь и дождаться успокоения ветра и волнения. Следовало прислушаться к доводам разума, которые обосновывали такую необходимость, и, пройдя некоторое время по ветру, направление которого было совершенно противоположным нашему курсу, мы бросили якорь ввиду лесистого берега, примерно в сорока верстах от порта Ревель. Наше судно бросало как щепку, и капитан был очень обеспокоен его состоянием. Сила ветра не уменьшалась, холод был очень чувствителен и заставил нас закутаться в наши пальто в нетерпеливом ожидании потепления. Между тем время поджимало, мы знали, что прусский король, прибыв в Шведт в назначенный день, будет в самом сильном беспокойстве от малейшего опоздания, что направленный в Штеттин на встречу императору наследник престола с тревогой оценивал силу непогоды и опасности, ожидавшие его Августейшего родственника при морском переходе. Как мы узнали позже, этот шторм распространился по всей Балтике, он стал причиной гибели многих моряков. Он дал повод некоторым любителям мрачных слухов даже заявить в газетах о том, что император со всем экипажем погибли в волнах.

На протяжении более 12 часов нас сильно болтало на якорной стоянке, если бы он оторвался, мы рисковали бы потерпеть кораблекрушение на усыпанном скалами берегу. Ветер не менял направления и, казалось, он не собирался успокаиваться. Капитан заявил, что единственным способом выйти из этого опасного и неуверенного положения, было бы пойти по ветру и вернуться в Кронштадт. Император собрал нас в своей каюте, расположенной на верхней палубе, и беззаботно спросил наше мнение так, словно это был военный совет. Без колебаний мы присоединились к суждению капитана, и император приказал поднять якорь и направиться к Кронштадту. Это решение преисполнило радости князя Волконского, который был плохим ценителем бури. Он заверил нас, что больше никогда не поднимется на борт корабля, и грядущие события показали, что он оказался верен своей клятве. Ветер, который мешал удалению нашего парохода от Кронштадта, удвоил его скорость при возвращении к нему, и вечером 17 числа «Ижора» бросила якорь перед Петергофом. Двор уже покинул это место, оттуда уехали все, даже в порту никого не было, с тем, чтобы прислать нам шлюпку. Мы с императором спустились в небольшую корабельную лодку, которую волны бросали из стороны в сторону, а затем они с яростью разбивались о набережную Петергофа. В дрожках император добрался до Стрельны, откуда на почтовой телеге направился в Царское Село, куда на следующий день после нашего прибытия приехала императрица и члены императорской семьи. Мне император приказал поехать в Петербург и немедля заняться всеми необходимыми приготовлениями для сухопутного путешествия, которое должно было начаться на следующий же день. Все очень боялись за императора, буря была столь же сильной на суше, сколь и на море. В Петербурге уровень воды значительно поднялся, часть городских кварталов была затоплена, в городских парках и в окрестностях высокие деревья были вывернуты с корнем. Весть о нашем возвращении была радостно воспринята всеми, население столицы возносило к Богу благодарственные молитвы.

На следующий день после обеда я приехал в Царское Село, а вечером мы уже ехали в коляске по дороге в Нарву. По всей дороге лошади были заказаны на мое имя, и мы двигались безостановочно. На приграничных пунктах и в городах по понятным причинам императора узнали, в Форожене начальник таможни не знал, что и думать по поводу секретного проезда, и удовлетворился тем, что отвесил глубокий поклон нашей коляске, на большой скорости ворвавшейся в Прусское королевство. Мы быстро проехали Тильзит, Кенигсберг и вышли из коляски только в Эльбингене с тем, чтобы позавтракать на почтовой станции, пока смазывали коляску. Я изображал генерала, а император играл роль моего адъютанта, что очень его забавляло. Часто нас одолевал смех, и мы забавлялись, разыгрывая начальников почтовых станций.

За сутки мы останавливались так без обеда пять раз и добрались до места, где нужно было свернуть с большой берлинской дороги с тем, чтобы попасть в Шведт. Здесь, пока хозяйка гостиницы готовила нам кофе, мы занялись своим туалетом. Хозяин почтовой станции заговорил с моим адъютантом, то есть с императором, который стоя приводил себя в порядок, в то время как я удобно устроился за столом. На вопрос, нет ли новостей из Шведта о морском путешествии императора, наш хозяин принял умный вид и ответил, что он только что получил частное письмо, из которого следует, что вчера вечером император России благополучно высадился в Штеттине. Это известие принесло огромную радость королевской семье, которая находилась в страшном беспокойстве из-за сильной бури.

— Слышали ли Вы это, мой генерал, — сказал мне император, и повторил все то, что рассказал хозяин почтовой станции.

— Так было угодно господу, — ответил я ему и поблагодарил хозяина за хорошие новости.

Через две станции оттуда мы вышли из коляски, император надел свою форму прусского генерала. После того, как перед любопытным и заинтригованным хозяином почтовой станции я отдал своему адъютанту распоряжения относительно подготовки помещения для меня, закутанный в плащ он спустился по лестнице, сел в почтовую карету, приготовленную для фельдъегеря, и один проехал последний отрезок пути в Шведт. Я пытался угнаться за ним в своей коляске, но он сильно опередил меня и очень удивил всех своим появлением. Все с нетерпением ожидали известий о нем со стороны Штеттина, король был в страшном беспокойстве, наследник престола не покидал порт с тем, чтобы сразу же предупредить своего отца, если появится «Ижора». В это время перед шведтским замком из небольшой почтовой кареты, прибывшей со стороны противоположной Штеттину, вышел император. Королевская семья была преисполнена радости, которую сердечно разделили все те офицеры и жители города, кто знал об опасностях, которым буря подвергла зятя их государя.

В Шведте находилась только прусская семья, братья и сыновья короля, некоторые из них были с супругами, великий герцог наследник Мекленбургский, женатый на сестре нашей императрицы, и герцог Кумберлендский. Круг лиц, работавших с королем и имевших на него влияние, был дополнен его первым министром генерал-адъютантом Вицлебеном и министром иностранных дел господином Ансильоном.

Нас поселили в замке, где в 1805 году, за 28 лет до описываемых событий, при возвращении из Ганновера в Россию корпуса под командованием графа Толстого, мы были представлены королю, тогдашнему союзнику Франции, принявшему решение изменить политический курс и сблизиться с нами с целью сопротивляться Бонапарту. Через год последний захватил всю Пруссию и вынудил всю королевскую семью бежать в Мемель. Тогда я был очень молод, ослеплен красотой королевы и старался через ее молодых придворных дам повлиять на нее в том смысле, чтобы она использовала свой авторитет перед королем и сама изменила образ мыслей в духе разрыва с французской системой и объединения усилий с Россией. Тогда мы преуспели только в несчастье для Пруссии.

Теперь я вернулся в тот же замок один, вместе с моим могущественным государем, который теперь, также как и тогда, стремился подвигнуть Пруссию на более тесное единомыслие и единство действий с правительством Санкт-Петербурга, на более искреннее и смелое противодействие наступательным планам революционных принципов, к открытому противодействию настойчивым требованиям нового кабинета Тюильри, столь близким Сент-Джеймскому правительству, с тем, чтобы навязать нам эти принципы и парализовать силу наших правительств. Совершенно не желая пренебрегать интересами двух наций, французской и английской, не собираясь противопоставлять деспотизм либеральным идеям, но с единственной целью сплотить Россию и Пруссию в единый союз, готовый отразить любую агрессию и способный разбить бунт всюду, где он осмелится поднять голову.

С первых же дней господин Ансильон начал многословно и весьма красиво высказывать свои политические взгляды, убеждения и надежды, заключавшиеся в том, что пришло время занять менее мягкую позицию по отношению к разрушительным доктринам, которые угрожают Германии и всей Европе. Он уверял, что только более тесный союз между Россией, Австрией и Пруссией может быть единственным способом остановить всесокрушающее продвижение конституционных утопий, которые со времени прихода к власти Луи-Филиппа укрепились в умах людей и расшатывают монархии. Генерал Вицлебен высказывался менее горячо и более сдержано. Он упомянул об опасности разрыва с Францией и указал на необходимость терпимого отношения к либералам в Германии, деятельность которых умножает способы вторжения в страну. Он был выразителем добрых намерений короля, своего государя, который ясно видел опасность, искал способы ее избежать, но его преклонный возраст, пережитые несчастья и нынешние привычки заставляли его искать мира и опасаться войны. Ансильон был выразителем идей наследника престола, воспитателем которого он являлся. Наследник и его младшие братья считали прусскую армию самой лучшей и самой грозной, они желали войны так же, как желали ее прусские принцы и генералы перед своим полным поражением под Йеной. Ансильон очень много говорил, но реальные факты доказывали его слабость или его злую волю.

Император высказал свое настойчивое пожелание, чтобы господин Ансильон отправился в Мюнхенгрец поддержать его там на переговорах с Австрией, если та проявит колебания в присоединении к тому тесному союзу, который должен был снова объединить три державы. Этот союз также должен был показать Европе, что все происходит по общему согласию между тремя государями. После того, как у Ансильона не получилось выйти из этого положения с помощью красивых фраз, ведь от него требовалось всего лишь согласие на поездку, он тотчас же отказался и даже имел бестактность заявить, что его присутствие в Мюнхенгреце не будет соответствовать достоинству его государя.

Эти слова вызвали гнев императора.

— Как, — сказал он, — здесь осмеливаются обвинять меня в том, что я прошу чего-то, что не соответствует достоинству моего тестя!

Он вспылил и, находясь перед принцами, своими двоюродными братьями, не выбирал выражений против виновного министра. Тем временем, король совершенно избегал серьезного разговора с императором, он уклонился от объяснений и удовлетворился тем, что видел императора в лоне своей семьи, он окружил его знаками внимания и своей отеческой заботой. Таким образом, все переговоры свелись к сплетням и мелким интригам, в которых все участвовали в той степени, в которой это им пришлось по душе. Эта картина навеяла на меня печальные мысли о берлинском кабинете и оставила мало надежды на крепость наших связей в будущем.

Император был сильно задет. Он был откровенен и дружески настроен, что следовало из его характера, привязанности к королю и из его заинтересованности в судьбе Пруссии. Именно Пруссия, а не Австрия и тем более не Россия, оказалась в открыто угрожаемом положении. От этих неприятностей у него разлилась желчь, и он внезапно слег. По привычке он закрылся в комнате, лег на свое убогое походное ложе, представлявшее собой всего лишь наполненный сеном кожаный мешок, и отказывался кого-либо принимать, включая врача. Его собственный врач, как и вся остальная свита, ожидал нас в нескольких почтовых станциях от Мюнхенгреца. Испуганный лакей сообщил мне, что императору очень худо. Без доклада я вошел в его комнату и после больших стараний получил его разрешение на то, чтобы пришел врач короля. Он пощупал пульс, выписал лекарства и заявил, что положение императора серьезно. Кровь застыла у меня в жилах от тревоги и ужаса, я не знал, надо ли мне было без промедления послать за Арендтом, который мог приехать только через двое суток, или послать за врачом в Берлин, так как королевский доктор, по словам нашего посланника при прусском дворе Рибопьера, не пользовался репутацией человека сведущего. Все члены королевской фамилии собрались в зале ожидания, терзаемые самой жестокой тревогой. Император заснул, через щель неплотно закрытых дверей я следил за ним. Увидев, что он проснулся, я осторожно вошел и сказал, что король горячо желает его видеть. При этих словах он спрыгнул с кровати, приказ подать одеваться и немедленно направился к своему августейшему тестю. Все наши опасения рассеялись, и мы продолжили приготовления к отъезду.

Ансильон формально отказался поехать с императором в Мюнхенгрец, тем не менее, там должен был быть представитель короля Пруссии. Без этого союз трех держав, основная цель нашей поездки, не представлял бы собой ничего достойного внимания и оказался бы весьма сомнительным. После долгих переговоров, проявлений нерешительности и очень заметного безразличия прусского кабинета, было решено, что до границ прусского королевства императора будет сопровождать наследник престола, который оттуда, находясь очень близко от места пребывания австрийского императора, будет ждать его приглашения приехать в Мюнхенгрец. Таким образом, пожелания императора были отчасти исполнены, и Европа, которая с тревогой и пристальным взглядом следила за этими двумя встречами в Шведте и в Мюнхенгреце, смогла бы в них увидеть только полное согласие между тремя государями.

Мы же не видели в этом ничего, кроме грустной перспективы слабого выражения близости с Пруссией, и подтверждения того, насколько мало мы можем быть уверены в прусском правительстве, всегда колеблющемся, исполненном хитрости и недоверчивом.

Король, члены его семьи, часть генералов и офицеров были искренне преданы императору, который оказывал им знаки дружеского расположения и доверия. Однако, могущество России очень зримо вызывало зависть у всех остальных. Самолюбие или, скорее, фанфаронское прусское тщеславие не позволяло им увидеть в этой державе спасительную защиту их существованию, они не видели в ней ничего, кроме врага, ущемлявшего их гордость. Принцы и молодые офицеры не сомневались ни в чем, они видели, что воинская слава требует войны с Францией, и поэтому с радостью принимали союз, рассматриваемый ими только как средство для нападения, а не в истинном его смысле, как благородная политическая позиция, способная предотвратить войну, и остановить приближение сражений, столь горячо желаемых революционерами Франции и Германии.

В течение четырех дней, пока мы оставались в замке Шведта, жизнь протекала однообразно. Все собирались вначале на завтрак, затем в час дня на большой обед на 50 персон, потом в половине шестого на чай, а в шесть часов начиналось представление нескольких небольших и очень забавных немецких пьес в импровизированном театре в одном из залов дворца, затем — ужин, и еще до десяти часов вечера можно было оказаться в своей постели.

Испытанное императором серьезное недомогание заставило его по просьбе короля изменить обычный час своего отъезда, вместо того, чтобы выехать как всегда в полночь, мы пустились в путь в 10 утра 27 числа. Император пригласил в свою коляску наследного принца, а я вместе с генералом Гробеном поехал в коляске принца. Последующая ночь предоставила полную возможность испытать все неудобства проезда по немощеным дорогам и убедиться в неловкости немецких почтальонов. Император сбился с дороги, я сильно ушибся, наша коляска сломалась, а почтальон был серьезно ранен. Наследный принц был взбешен этими дорожными злоключениями, которые заставили императора только пожать плечами, а меня — пожалеть о наших поездках по России.

На последней станции на территории Пруссии наследный принц остался ожидать приглашения австрийского императора. Здесь же ожидал нашего государя посланник при Венском дворе господин Татищев. После утреннего туалета император взял его в свою коляску и направился в Мюнхенгрец.

Оба императора познакомились со всей возможной искренностью и сердечностью. Пожилой и уважаемый государь Австрийской империи, Нестор коронованных особ Европы, был взволнован, обнимая молодого наследника Александра, союз с которым вернул ему ослабевшее могущество, и дружба с которым была ему дорога. С первого взгляда и по велению сердца император Николай оказался как бы нежным и преисполненным уважения племянником, который видел во Франце I собрата и боевого товарища своего старшего брата императора Александра, который благодаря разнице в возрасте и своему 25-ти летнему царствованию был для императора Николая настоящий отцом. То же сердечное обхождение и взаимный интерес с первых же мгновений установились и с императрицей, нежной и трогательной спутницей своего знаменитого супруга. С самого начала между двумя государями установилось полное взаимопонимание, что бросилось в глаза любопытным и внимательным членам австрийского двора. Неподдельная скромность императора, его уважительное внимание к старейшему из государей польстили самолюбию австрийцев. Из их глаз немедленно исчезли приписываемая им скованность и все те негативные чувства, которые уже много лет различные выдумки и недоброжелательство старались в них укрепить против могущественного самодержавия России.

Никто из членов австрийского императорского дома не был приглашен на встречу в Мюнхенгреце, которой пытались придать только самую необходимую официальность. Поэтому выбор места пребывания пал на этот совершенно неизвестный небольшой городок, принадлежащий графу Валленштейну, потомку очень известного военачальника, который во время Тридцатилетней войны противостоял шведским армиям и императорскому могуществу.

Императоры жили в замке графа, достаточно просторном для этого. Также приехали в Мюнхенгрец и расположились в том же замке сестра нашего императора великая княгиня Мария с мужем великим герцогом Веймарским. Через несколько дней приехал герцог Нассау и остановился в городе. Он познакомился с императором Николаем за несколько лет до смерти Александра I и подружился с ним еще тогда, когда он был великим князем. За несколько дней до нас сюда приехал граф Нессельроде, который уже начал переговоры с князем Меттернихом, влияние которого на политику и его величайшие заслуги поставили во главе всех дел, и сделали из него центральную фигуру венского кабинета. Он очень высоко ценил нашего государя потому, что судил о нем по его действиям, а не по злобным высказываниям журналистов или по той ревности, которую внушало могущество его короны. Император Николай со своей стороны высоко ценил способности и изобретательность этого старого родоначальника хитроумной и ловкой политики Австрии. И тот и другой были в некотором смущении и готовились к встрече не без эмоций, которые они внушали друг другу. Их встреча была спровоцирована императором.

На следующее утро после своего приезда император без колебаний ясно и просто обрисовал критическое положение Европы, вызванное слабостью государей, опасающихся либералов. Их мнимая сила объясняется лишь бездействием и недостаточным единством между собой монархий Австрии и Пруссии, которые вместо того, чтобы искренне и без принуждения объединиться с Россией, крайне ревниво относятся к ее могуществу, не желая видеть в нем гарантию своей собственной силы. Он заявил, что, объединившись между собой, эти три державы, еще не предпринимая никаких действий, могут остановить революцию, внушив уважение Англии и Франции. Они могут сохранить мир или, в крайнем случае, успешно сражаться против бунтов, как минимум, искоренив у себя растущие зерна новейшей пропаганды. Как государство наиболее удаленное от опасности, Россия имеет в виду лишь интересы Австрии и Пруссии, она решительно не желает вмешиваться в конфликты, выходящие за границы ее интересов, она хочет быть лишь надежной опорой своим союзникам. Но, вместе с тем, Россия намерена не допустить стороннего вмешательства в вопросы, которые ее непосредственно касаются, такие как Польша или Османская империя. Они подлежат решению только в Петербурге и в Вене, столицах империй, которые соседствуют и окружают Турцию по всем ее границам.

Князь Меттерних был поражен той силой и сдержанностью, с которыми император обрисовал позицию Европы, и свои собственные намерения. Он нашел их столь справедливыми и столь соответствующими интересам Австрии, что ему осталось только умом и сердцем разделить суть сказанного императором, поблагодарить его и торжественно обещать искреннее и дружеское содействие своего государя.

Выйдя из кабинета императора, все собрались на обед. Я хорошо знал князя Меттерниха по пребыванию в Париже в 1807 году, когда нас сблизил поиск любовных приключений, мы быстро вернулись к старинным и добрым отношениям. Он мне сказал:

— Переговоры в Мюнхенгреце окончены, мне нечего к ним добавить. Раньше на встречах государей целыми месяцами спорили и марали бумагу. У Вашего государя иной подход: за один час он все закончил и все разрешил. Меттерних не мог нахвалиться Николаем, он даже громко заявил, что станет его министром, так как это отвечает интересам австрийской короны и монархической Европы. С этого времени наш вице-канцлер граф Нессельроде мог только присоединиться к сговорчивой и искренней манере, с которой Меттерних вел с ним дела. Больше не было дискуссий, все происходило с общего согласия. Оба правительства, венское и петербургское, объединились в проведении единой политики, консервативной по характеру и готовой вооружиться против бунта, где бы он ни поднял голову.

Обращение князя Меттерниха и особенно его молодой супруги со своим государем потрясли нас с первого же дня, казалось, они полностью подчинили двор. Оно резко контрастировало с простым поведением императора Франца и скромностью императрицы. Человек, не знавший в лицо этих людей, мог бы ошибиться, приняв одних за важных господ, а других за государей. Только присмотревшись ближе, можно было понять, что император искренне доверял своему министру, полностью преданному ему и его славе, чему он служил со всем усердием и всеми своими замечательными способностями. Пожилой и уставший от своего долгого и сопровождавшегося великими испытаниями царствования император передал Меттерниху ведение всех политических дел в Европе, а также своих домашних дел. Он оставил себе лишь общее руководство внутренним управлением и правосудием — то есть те вопросы, которые были ему хорошо знакомы за долгие годы правления. Это стало источником любви и глубокого почитания со стороны преданных подданных всех классов и состояния.

Десять дней нашего пребывания в Мюнхенгреце прошли очень спокойно, словно мы были в имении богатого господина. В небольшой двухместной коляске император Франц лично вывез императора Николая на охоту, и несколько часов развлекался с ним, стреляя фазанов и прочую дичь, которая в прекрасных заповедниках Богемии размножилась в огромном количестве. Обедали всегда вместе, после обеда развлекались игрой на бильярде. Княгиня Меттерних руководила игрой с трогательной веселостью, вечерами в замке происходили театральные представления. Актеров привезли из Праги, в оркестре играли музыканты из ближайшего пехотного полка, которые ни в чем не уступали даже лучшим артистам. Богемия — это родина музыки, она слышалась повсюду, даже в самых маленьких селениях, во всех трактирах были свои музыканты.

В нескольких милях от Мюнхенгреца были собраны несколько батальонов пехоты, два батальона артиллерии, по одному батальону кирасир и улан. За полчаса император Франц довез туда нашего государя и представил ему свои войска. Много людей приехало на место парада из Праги и ее окрестностей. Столь великолепные в этой части Богемии места, создавали богатый и столь же живописный вид. Яркое солнце освещало всю эту красоту, замки, руины и расположенные недалеко горы. Войска были построены в две линии, первую составляла пехота, из которой выделялись красотой три батальона гренадер, а также своей непринужденной выправкой два батальона егерей. Вторую линию составляла кавалерия, артиллерийские батареи находились на флангах обеих линий. Кирасиры нас поразили неподвижностью на месте людей и лошадей — то, что требуется от этих войск. Уланы нас удивили своей похожестью на соответствующие войска в русской армии. После того, как мы шагом проехали перед всеми войсками, они медленно сдвинулись с места, произведя перестроения по устаревшей тактике, и показали нам зрелище военных учений. Уланы были единственными, кто расторопно двигался по флангам, как и надлежало выученной кавалерии, они уверенно управлялись с лошадьми и своим оружием. Артиллерия была неповоротлива и из рук вон плохо экипирована, но, тем не менее, стреляла достаточно быстро и в величайшем порядке. Все виденное нами доказывало, что войска были хорошими, но в смысле выучки они не продвинулись вперед со времен Семилетней войны. Их обучение длилось долго, и было плохо поставлено.

Только егеря действовали по системе более приспособленной к войне, они единственные, кто казался наиболее подготовленными к современной тактике. После окончания учений все войска прошли перед императорами парадным маршем, после этого они сели в коляску для того, чтобы возвратиться в Мюнхенгрец к обеду.

На следующий день австрийский император назначил нашего государя шефом того гусарского полка, который был ему представлен накануне. Вскоре, благодаря заботам командира полка полковника Вюбнера, была пошита полная полковая форма, и два дня спустя император Николай в ней командовал парадом как шеф полка, вывел его на учения и затем провел перед императором и императрицей, прибывших к его окончанию.

Расположившись в качестве полковника позади дивизионного и бригадного командиров, император отдал честь государям Австрии и после доклада их величествам прошел перед ними во главе своего полка. На всех присутствующих произвели прекрасное впечатление его великолепная фигура, облаченная в элегантный венгерский мундир, его красивая посадка на лошадь и та серьезность, с которой он исполнял свои обязанности полковника. Офицеры полка и простые гусары были в восхищении и очень гордились тем, что ими командовал самый могущественный государь на земле и самый красивый мужчина в Европе. Он собрал вокруг себя офицеров и говорил с ними по доброму и с убежденностью об их обязанностях по отношению к их почтенному государю и о своей искренней к нему привязанности. В частности он сказал полковнику, что истинный долг офицера и дворянина заключается в том, чтобы не ограничиваться только преданностью к действующему государю, но в печальном случае его кончины, он должен перенести свою преданность на его преемника, и на свою родину, которой они служат на троне. Военные должны давать пример усердия и повиновения, которые только и могут обеспечить счастье и славу их империи. Что до самого императора Николая, он всегда будет готов оказать ему помощь по службе и будет внимательно следить за судьбой Австрии и за могуществом императорского дома.

Эти слова, равно как и все поведение императора, то уважение, которым он окружил старость Франца I, его отношение к императрице, его искренность по отношению к приближенным императорского двора, его вежливое обращение с дамами, его прогулки во фраке и без охраны среди простых людей, все это покорило всех вокруг. Он завоевал все сердца и вызвал самое нежное и преданное к себе отношение императора и его добродетельной августейшей супруги. Император Франц попросил у Николая дружбы и защиты по отношению к слабому и больному наследнику короны, заверил его, что в своем завещании он потребует от своего сына, чтобы он во время царствования ничего не предпринимал, не спросив мнения императора Николая. Иными словами, он передал в руки нашего государя и оставил на его усмотрение будущую судьбу Австрии. Это было ярким свидетельством его уважения добрых намерений Николая и, в то же время, продемонстрировало всю проницательность его ловкого ума, которому удалось распознать и понять благородный и настойчивый нрав Николая. Подобным поведением он шел навстречу интересам своего сына и империи, которой последний призван был управлять после него.

Мы все были окружены добротой Франца I, часто он удостаивал меня очень веселой и остроумной беседой, заставив меня несколько раз смеяться от всего сердца. Особенно забавными были его венский акцент и выражения, присущие совершенно всем жителям Вены.

Также как и в Шведте, в Мюнхенгреце было решено, что три державы будут придерживаться единой политики во всех польских делах, что с общего согласия они будут подавлять бунты везде, где бы они не подняли голову, и что с этого времени ни в одной из союзных стран не смогут найти себе убежище нарушители общественного порядка. Они должны быть преданы суду в той державе, где будут признаны виновными.

Я был награжден лентой ордена Св. Этьена первой степени, а в Шведте король Пруссии удостоил меня ордена Черного Орла.

Все расстались, весьма довольные друг другом. После десятидневного пребывания мы снова сели в коляску и по тракту доехали до Модлина, оставив Варшаву справа.

Вокруг только и было разговоров, что о покушении на жизнь императора, о всеобщем возбуждении умов против него, все за него очень боялись. Вся Россия содрогнулась от известия о том, что он возвращается через Польшу. А он появился там совсем один, сопровождаемый только мной и одним фельдъегерем, следовавшем позади нашей коляски. Маршал Паскевич расставил на почтовых станциях немногочисленные казачьи эскорты, которые должны были охранять проезд императора. На остановках он принимал прошения, которые приносили ему поляки, милостиво беседовал с ними. Казалось, он находился среди своих преданных подданных, нимало не заботясь о мерях предосторожности. Тем не менее, все происходившее не уменьшало моего беспокойства, но я сказал себе, что столь благородная храбрость должна была остановить даже руку убийцы.

Мы приехали в Модлин темной и дождливой ночью по недавно проложенной и совершенно разбитой дороге. Князь Паскевич прибыл в Лович с тем, чтобы встретить императора и сопроводить его к новой крепости, рядом с которой в одном большом лагере были собраны два армейских корпуса под командованием генералов Ридигера и Крейца. Модлин был старинной крепостью на месте впадения Нарева в Вислу, поставленной Карлом XII во время его победоносной войны в Польше. Слабое республиканское правительство королевства оставило лишь воспоминания об укреплении в этом очень важном пункте страны. Потребовался приход Наполеона, который предвидел борьбу не на жизнь, а на смерть против России, для того, чтобы восстановить постройку шведского завоевателя и попытаться ее улучшить. С тех пор, как Наполеон лично указал место для этой крепости, она поддерживалась очень слабо. До того момента, пока революция 1830 года вновь продемонстрировала полякам ее необходимость. Они спешно принялись приводить ее в боевое состояние и добавили некоторые защитные сооружения. Революционные события доказали императору Николаю насколько важно превратить Модлин в первоклассную крепость, доминирующую над местностью в 40 верстах от Варшавы. Находясь в месте впадения Нарева в Вислу, это сооружение является щитом столицы и опорным пунктом для всех военных операций в любом районе Царства Польского.

Не успел штурм Варшавы положить конец революции, как император поспешил отдать приказания создать широкий военный плацдарм, центром которого являлся бы Модлин. Это место получило название Новоегорьевск. Император лично определил место для расположения укреплений и поручил исполнение этого грандиозного плана заботам маршала Паскевича. В нетерпении увидеть ход работ, которым он придавал столь большой значение для контроля над этой неспокойной местностью, он на следующее после своего приезда утро отправился на строительство, начавшееся всего 18 месяцев назад. На огромном пространстве уже были возведены основные укрепления, строительные материалы были разложены по своим местам, а огромное число рабочих, привезенных из внутренних районов империи, получали здесь щедрую плату за свой труд. После обеда император сел на лошадь и направился в пехотный лагерь двух армейских корпусов. Трудно описать с каким восторгом эти бравые солдаты, победители Польши приветствовали своего государя, и насколько радовали глаз их выправка, здоровый и веселый внешний вид.

Узнав, что вершитель их судеб находится так близко от города, из Варшавы попросили разрешения направить в Модлин депутацию с просьбой оказать городу честь своим приездом. Император отказался ее принять и велел передать в город, что «он приехал в Польшу для того, чтобы посмотреть на свою армию, которой он доволен. Но, к сожалению, он не может быть доволен Варшавой и появится в ней только тогда, когда ее жители своим поведением вновь завоюют эту милость с его стороны. Тогда он с удовольствием приедет туда». Военные и гражданские чины столицы были вызваны в Модлин и удостоились чести быть представлены императору.

На следующий день он принял парад части армии маршала князя Варшавского. Гарнизоны из внутренних районов края, варшавский гарнизон и войска, занятые на работах в Бресте, не смогли покинуть свое расположение. В целом в Модлине собралось не более 44 тысяч войска. Присутствовавшие на этом параде герцог Нассау, австрийские и прусские генералы и офицеры не могли надивиться красотой различных родов войск, а наши русские сердца были преисполнены радостью и гордостью. После того, как Его Величество, сопровождаемый громовыми криками «Ура!», объехал ряды войск, первые две из которых были составлены из пехоты, третья и четвертая из кавалерии, а пятая из артиллерии, император приказал войскам приветствовать маршала, который привел их к победе. Он первый приветствовал его криком «Ура!», который был повторен и подхвачен солдатами, испытывавшим полное доверие к этому военачальнику.

На завтра император лично командовал маневрами всех родов войск и остался полностью удовлетворенным грамотностью командиров и той точностью, с которой различные полки и артиллеристы выполняли все отданные им распоряжения.

После этого в сопровождении князя Паскевича, герцога Нассау, австрийского генерала князя Реза и нескольких прусских офицеров, император сел в коляску и напротив Варшавы погрузился в шлюпку с тем, чтобы посетить крепость, построенную в этом городе вокруг казарм Александра. Как и в Модлине, строительство этой новой крепости было решено после польского бунта и, также как и в первом случае, было предначертано лично императором. Укрепление было предназначено для 3 или 4 тысяч человек столичного гарнизона и угрожало городу своими артиллерийскими батареями, готовыми разрушать дома при первом признаке бунта. В этом укрепленном пункте, окруженном с трех сторон казармами, возведенными по приказу Александра, для защиты столицы были собраны три батальона пехоты, четыре батальона егерей, полк улан и одна артиллерийская батарея. При приближении императора к рядам этих войск, страстно желавших видеть своего государя, радостные крики солдат дали знать жителям Варшавы о том, что их владыка находился у самых городских ворот. После прохода войск Его Величество пешком направился осмотреть громадные работы по возведению новой крепости, которая постоянно улучшалась, благодаря бесконечным заботам и беспримерной деятельности. Укрепления уже были возведены, земляные работы по берегу Вислы почти закончены, а кладка стен сильно продвинулась. Глядя на эту стройку, можно было сказать, что здесь несколько лет работали великаны. Император был этим удивлен и весьма удовлетворен. Поблагодарив войска, инженерных офицеров и маршала, он глубокой ночью вернулся в шлюпку, на правом берегу Вислы сел в коляску и возвратился в Новоегорьевск.

Ранним утром на следующий день батальон Архангельского полка прошел перед императором парадным маршем и своей прекрасной выправкой заслужил его похвалу. Дело в том, что накануне этот полк был на дежурстве и поэтому не участвовал в большом параде. После этого император поблагодарил генералов, сердечно обнял маршала и вместе со мной через Ковно направился в Петербург.

Он остановился в Остроленке с тем, чтобы осмотреть поле сражения, следуя за пояснениями генерала Берга, который принимал активное участие в этом блестящем военном подвиге. При осмотре местности он казался легендой, под огнем вражеской картечи и на виду всей неприятельской армии, несколько батальонов прошли по очень длинному и разбитому мосту. Враг безостановочно атаковал, но был отбит непоколебимой храбростью наших гренадер. Сражение окончилось его полным поражением. Оттуда по тракту мы направились в Царское Село, куда приехали вечером 16 сентября. Таким образом, мы пересекли Царство Польское в самом широком месте — от Калиша до Ковно.

Двор оставался в Царском Селе до 26 октября, а затем вернулся в Петербург. Император стремился объединить в русском народе тех своих подданных, которые раньше управлялись польскими властями. Он был убежден, что только будущие поколения справятся с этой задачей, и что только воспитание молодого поколения сможет помочь этому. С этой целью он основал в Киеве университет Святого Владимира, в котором должны были совместно обучаться русские и польские студенты с тем, чтобы последние смогли избавиться от иллюзий относительно независимой Польши.

Университет в Вильно, так же как и школа в Кременце, были ликвидированы из-за того, что в этих двух заведениях на протяжении многих лет господствовал мятежный дух, поддерживаемый польским влиянием. Впрочем, следовало создать новые возможности для обучения, и Киев был признан тем местом, куда могли бы приехать молодые люди, как из внутренних областей империи, так и из Литвы, а также из Подолии и Волыни. Кроме того, Киев был колыбелью и столицей нашей церкви, и в нем находилась главная квартира командования первой армии. И с моральной и с административной точек зрения это был самый подходящий город для наблюдения и управления собравшихся там многочисленных молодых людей. В это новое учебное заведение были направлены выдающиеся деятели и вскоре, благодаря настойчивой и деятельной воле императора, университет получил вполне успешное развитие.

Ближе к концу ноября в Петербург прибыл чрезвычайный посол Султана Ахмед-паша с тем, чтобы торжественно поблагодарить императора за его скорую, действенную и незаинтересованную помощь Османской империи в тот момент, когда наступление египетского паши и вероломное бездействие Англии и Франции угрожало империи полумесяца неизбежным поражением. Этот посол был принят в соответствии с той же церемонией, которая была предусмотрена четыре года назад для Халил-паши, благодарившего императора за то, что он остановил победоносное продвижение российских войск у константинопольского порта. Его взятие означало бы скорое падение империи Магомета.

Нынешний посол был принят со всеми почестями, приличествующими его рангу и исполняемому поручению, которое означало яркий триумф благородной политики императора и постыдный упрек политике лондонского и парижского кабинетов. Общественное мнение поддерживало придворные настроения и оказывало Ахмет-паше различные знаки внимания. Кроме всего прочего, он получил частичное погашение османских долгов России, установленных Адрианопольским миром. После достаточно долгого пребывания, посол уехал вполне довольный результатами своей миссии, встречей с императором и тем приемом, который был ему оказан во время поездки из Одессы до Петербурга.

В течение нескольких недель в Москве происходили частые пожары, вспыхивавшие то в одном, то в другом районе города. Их считали результатом деятельности тайных обществ или даже плодом мстительности поляков. Жители города были в тревоге, они дежурили в домах, собирали вещи, несколько семей даже уехали из Москвы. В этом огромном городе воцарился ужас, все искали поджигателей и подозревали даже полицейских в том, что они заодно с врагами родины. Поймали нескольких несчастных воров и разговоры были только о делах следствия и о забавных новостях по этим процессам. Императору рассказали о том беспокойстве, которое царило в его древней столице, он сел в коляску и безотлагательно направился туда. Мы приехали в Москву поздно вечером к великому удивлению и к большой радости ее жителей. На утро следующего дня император пешком направился в кремлевский собор почтить святые реликвии. Соборная площадь и прилегающие улицы уже были полны людей, они радостно толпились по пути следования императора и наполнили улицы Кремля криками восторга. Вместе с появлением государя в город вернулась вера в то, что все виновные будут пойманы и преступные пожары погаснут. Говорили только о заботе монарха к своему добропорядочному городу, куда он приезжает при каждой опасности с тем, чтобы прийти ему на помощь. Между тем, на следующий день после нашего приезда вечером пожар загорелся на другом берегу реки в квартале, полностью застроенном деревянными домами. Император взял меня с собой, и мы приехали на пожар почти одновременно с первыми пожарными. Он лично взял на себя командование ими и вблизи от пламени, находясь в узком и загроможденном дворе, он руководил спасательными работами. Офицеры и рядовые пожарные трудились с несравненным усердием и смелостью, все старались отличиться на глазах и под командованием своего государя. Менее чем через полчаса огонь был побежден, он перестал быть опасным раньше, чем был потушен — ничто не сгорело кроме той части дома, которая уже была охвачена огнем.

Через два дня новый пожар разгорелся в районе бульваров, там, где были казармы. Император направился туда с той же стремительностью и уже через несколько минут большой деревянный дом, пылавший как костер, усилиями пожарных был разрушен, а пламя погашено. Собравшийся там толпой народ окружил небольшой экипаж императора для того, чтобы посмотреть и благословить своего государя, который, как и они, следил за безопасностью Москвы. Несмотря на полный мрак, ставший еще темнее после всполохов пожара, толпа узнала императора, окружила его и сопровождала его экипаж, пока лошади не унесли его вперед. Крики «Ура!» сопровождали его отъезд и окончание пожара.

Наконец, были найдены несколько несчастных, уличенных в том, что они подожгли несколько домов. Вскоре было проведено следствие, они были сечены хлыстом в тех местах, где совершили свое преступление. Эти меры успокоили тревогу жителей, никто не сомневался в том, что только присутствие императора обеспечило поимку преступников. Пожары прекратились, вновь возродились чувства доверия и безопасности, превратившиеся в благодарность и в восхищение всемогущим государем, который всего за несколько дней смог задержать и наказать злодеев, остававшихся неуловимыми в течение нескольких месяцев преследования полицией. После шестидневного пребывания в Москве, в течение которого он каждый день посещал общественные места, образовательные учреждения и богоугодные заведения, мы сели в коляску и вышли из нее только у лестницы Зимнего Дворца в Петербурге.