Книга: Воспоминания: 1826-1837
Назад: 1830
Дальше: 1832

1831

Были все основания опасаться, как бы Литовский корпус, более чем наполовину составленный из солдат и офицеров, вышедших из соседних с Польшей губерний, не был бы поколеблен в своей преданности теми событиями, которые в Варшаве развернули флаг национальной независимости. Один капитан даже попытался соблазнить свою роту и заставить ее пересечь границу с тем, чтобы присоединиться к бунтовщикам. Не сумев поколебать убежденность солдат, он один попытался перейти на другую сторону, но был задержан младшим офицером своей роты, который видел в нем лишь презренного предателя. Он замертво уложил его на виду своих товарищей, которых тот только что предал. Дезертировала всего горстка офицеров и один из полковых прапорщиков, остальные войска демонстрировали свое негодование и увеличили старание на службе с тем, чтобы смыть нависшие над ними подозрения. Тем временем император произвел перемены среди высших офицеров, многие были переведены в другие корпуса и заменены офицерами, взятыми из всех полков гвардии.
Еще большие опасения должны были появиться относительно направления умов в тех землях, которые в результате двух последних разделов Польши были присоединены к Пруссии. Первые поступившие туда известия о бунте в Варшаве потрясли и ошеломили даже самых радикальных патриотов. Первым побуждением шляхты этих провинций было опротестовать свою преданность и верность прусскому трону. Эти протесты один за другим достигали Петербурга, но их было недостаточно для того, чтобы предоставить правительству, принять те меры предосторожности, которые оно сочтет нужным.
Активные действия начались в Витебской и Могилевской губерниях, был издан указ, распространивший на этих территориях действие законов и предписаний, принятых в остальной России. Такие действия были предприняты для того, чтобы продемонстрировать полякам, что эти завоеванные в прошлом земли неразрывно связаны с Россией и их присоединение к Польше невозможно, иначе как через уничтожение могущества России.
Наконец, 24 декабря наша армия пересекла границу и вступила на территорию восставшего королевства. С тем, чтобы как можно скорее окончить военные действия, замысел императора состоял в непосредственном наступлении на Варшаву. Поляки предвидели подобное намерение и расположили свою армию на дорогах от Бреста и от Белостока, откуда они могли защищать подходы к столице. Один корпус занял позицию в окрестностях Милосны и Калу шина перед Брестом, другой — в Пултуске и Рожанах с авангардом в Остроленке, в непосредственной близости от Белостока.
30 и 31 числа маршал Дибич перешел по льду Буг у Венгрова с 1 корпусом, состоявшим из Литовцев и отряда великого князя Константина, который от него был передан под командованием главнокомандующего. Гренадерский корпус под командованием князя Шаховского двигался по правому берегу Буга. При первом появлении наших войск жители городов и деревень, также как и их господа, оставшиеся в своих поместьях, встречали их без малейших признаков враждебности, но как посланцев их законного государя.
5 и 6 февраля наши авангарды встретили неприятеля в окрестностях Калушина. Стычка не была долгой, так как поляки начали в полном порядке отступление на всех направлениях, не желая разворачивать свои силы. Они стремились только к соединению своих двух больших отрядов и к защите столицы.
7 числа генералы Пален и Розен находились уже в 8 милях от головного укрепления предместья Праги. Укрепившись там, ожидали армию восставших, насчитывавшую более 60 тыс. человек и 80 орудий. Началось сражение. Граф Пален был вынужден отступить перед первым натиском численно превосходившего неприятеля, затем он объединил остатки своих войск и вскоре под барабанный бой начал наступление, тесня перед собой поляков, он остановился ввиду Праги на заранее подготовленной позиции с тем, чтобы принять оборонительное сражение. Жители Варшавы могли видеть с высоты своих домов массы наших войск, они также видели первые очертания наших победных огней и наказаний, ожидавших их бунт. Не имевший должности, но сильно веривший в армию, душа всего этого движения генерал Хлопицкий и диктатор князь Радзивилл были только сторонними свидетелями. Изучив позицию поляков, маршал Дибич приостановил на несколько дней военные операции с тем, чтобы дать время корпусу князя Шаховского прибыть на свои позиции.
13 числа наша армия двинулась на неприятеля, и началось ожесточенное сражение, в ходе которого обе стороны выказали равную храбрость. Несколько польских пехотных полков заняли лес впереди и почти посередине их позиций. Три раза этот лес занимался нашей пехотой и столько же раз неприятель вновь отбивал его. Наступление и оборона, от которых зависели судьбы этого дня, неоднократно усиливались, благодаря вступлению в бой свежих войск, и стоили обеим армия по нескольку тысяч человек. Наконец, лес остался в нашем распоряжении. Тотчас начальник генерального штаба армии граф Толь обошел этот лес с дивизией кирасир и улан и с 30 пушками конной артиллерии. Он неожиданно атаковал и опрокинул польскую кавалерию, которая направлялась с тем, чтобы отбить это наступление. В то же время на наш правый фланг прибыл корпус князя Шаховского. Опрокинув находившийся целый день перед ним отряд, он принял участие в сражении. Все наши линии двинулись вперед, предводительствуемые лично маршалом, и вскоре на всех пунктах поляки были опрокинуты и в беспорядке бросились отступать под защиту пушек Праги, освобождая одноименные предместья, которые наша пехота заняла со всех сторон. Один из наших кирасирских полков, благодаря храбрости своего молодого полковника Мейендорфа, добрался до головного укрепления.
Смятение в рядах неприятеля возросло, а в Варшаву стал проникать ужас. Понтонный мост на Висле был полон убегавших людей, вход в головное укрепление был разрушен. Поражение было полным, взбунтовавшаяся столица готовилась подчиниться законам победителя, составляла делегацию, чтобы вручить ключи от города и вымолить пощады. Еще одно усилие — и укрепления Праги, которые более не имели для защиты ничего, кроме беспорядка и ужаса, были бы взяты, Варшава оказалась бы в наших руках, а революция бы окончилась.
Но в этот решительный момент военная удача маршала Дибича отвернулась от него. Он колебался сформировать атакующие колонны, затем он остановил наступательный порыв и выпустил из рук победу. Отступив таким образом, он обесценил самопожертвованность военной операции и потерял свою славу. Он породил войну там, где было бы достаточно одной простой экспедиции, как удара молнии могущественного государя России против слабых бунтовщиков маленького польского королевства. Эта ошибка, еще более серьезная в тех обстоятельствах, более политических, чем военных, могла бы быть исправлена, если бы Висла не представляла собой препятствия. Лед еще не был достаточно прочным для переправы целой армии. Потерянного дня или даже нескольких часов могло быть достаточно для того, чтобы восстановить оборону головного укрепления Праги, несколько упорядочить отступившие войска и вернуть варшавским руководителям надежду, как минимум на капитуляцию. Европа и Россия считали, что Дибич двигается к уверенной победе, даже поляки сражались скорее для поддержания воинской чести, чем из расчета на успех. Все разумные люди в Варшаве осуждали ложный и преступный порыв, вложивший в их руки оружие.
На следующий день Дибич понял сделанную им огромную ошибку. В течение еще нескольких дней он надеялся, что поляки, вразумленные итогами сражения, опрокинувшего их единственную армию, попросят у него пощады. Эту надежду поддерживало в нем и то обстоятельство, что из Варшавы были присланы парламентеры. Он потерял еще больше времени. Вражеские главари воспользовались этим для того, чтобы укрепить надежду и сопротивление, наконец, Дибич уже не мог более сомневаться в том, что он потерял плоды своей победы. Европа и Россия были этому очень удивлены.
Одни обвиняли фельдмаршала, другие не желали в этом видеть ничего другого, как подтверждение больших ресурсов Польши и слабости нашей армии. С этого момента Дибич потерял всю свою энергию и веру, возможно, чрезмерную в свои собственные таланты. В решительный момент, когда он шел во главе своих колонн, чтобы захватить укрепления Праги, один генерал посоветовал ему прекратить атаку с тем, чтобы избежать дальнейших потерь. Он имел слабость последовать этому совету. Он никогда не говорил, кто же именно дал ему этот совет, эту тайну он унес собой в могилу. Умирая, он сказал графу Орлову: «Мне дали этот пагубный совет, перед лицом императора и всей России я виновен в том, что последовал ему, командир единственный отвечает за все то, что произошло». Он глубоко переживал это заслуженное им осуждение, его благородная и преданная своему государю душа терзалась, эти чувства погасили его энергию и талант.
С этого времени он постоянно колебался. Считалось, что это великий князь Константин остановил его руку, готовую ударить по Праге и Варшаве. Вид этого города, где он жил и руководил в течение 15 лет, где он завязал большое количество связей, где познакомился со своей женой, где построил чудесное жилище, где остались все его привычки, этот вид в момент крушения, который приближался к Варшаве, мог тронуть душу великого князя и внушить ему желание спасти ее. Если это он дал тот совет, то он был жестоко наказан, так как вся возможная печаль и унижения следовали за ним по пятам и привели его через несколько месяцев в могилу, вдали от этой коварной Варшавы, о которой он так заботился.
Тем временем сражение у Праги и разные стычки, в которых участвовали разрозненные отряды, доказали, что поляки хорошо дерутся и что война будет достойной двух народов, имеющих единые славянские корни. Генерал Хлопицкий, бывший душой сражения, был ранен, диктатор князь Радзивилл также был выведен из строя. Показав свою значительную неспособность к делам, и будучи побежден демократической партией, он отказался от власти, которая была доверена молодому полковнику Кригонецкому, которого революция сделала генералом. Революционные лидеры видели в нем более активный и гибкий инструмент их проектов либеральных реформ.
Видя, что рассеялись последние надежды на разумное соглашение, которое едва поддерживалось в нем различными парламентерами, маршал Дибич пришел к убеждению, хотя и слишком поздно, что необходимо взяться за дело со свежими силами. Он также понял, что пролитая под Прагой кровь и пережитые армией невзгоды самого неудачного для войны времени года, лишь уменьшили его силы, но не принесли никаких результатов.
Во время продвижения нашей главной армии к Варшаве, во главе драгунской дивизии и нескольких казачьих полков генерал Крейц прикрывал наш левый фланг. Без сопротивления он занял Люблин, переправился по льду через Вислу, рассеял три тысячи человек из нового призыва, разбил и преследовал до Варшавы отряд под командованием генерала Дверницкого, который был прикрыть столицу с этой стороны. Но когда наше наступление остановилось перед Прагой, Дверницкий взял реванш: он оттеснил отряд генерала Крейца, который в беспорядке еще раз переправился через Вислу и, отступая перед неприятелем, сдал ему Люблин. Главной целью Дверницкого было добраться до земель Волыни. Видя, что своим фланговым движением Крейц открыл ему дорогу, тот поторопился воспользоваться этим и оставил в Люблине только слабый арьергард. На следующий день он был атакован Крейцем, который с боем захватил Люблин. Будучи информирован о движении неприятеля, маршал Дибич направил графа Толя с его отрядом для усиления Крейца. Опасаясь наделать ошибок, Дверницкий решил закрепиться на Висле. Но в результате ловкого маневра Крейца он оказался отрезан от нее и со всеми своими людьми укрылся в небольшой крепости Замостье.
С другой стороны, во главе небольшого отряда улан и кавалерийского корпуса военных поселенцев генерал Сакен опрокинул и полностью рассеял польские части, прикрывавшие территорию в окрестностях Плотцка. У них было убито много людей, а командир отряда был захвачен в плен.
В Пулавах, где обычно находилась старая княгиня Чарторыйская и откуда она поспешила скрыться при приближении наших войск, был почти полностью истреблен эскадрон казанских драгун. До этих пор местные жители совершенно не принимали участия в восстании, в связи с чем в этом эскадроне пренебрегли исполнением тех предосторожностей, которые необходимы при прохождении неприятельской территории. Этот эпизод стал практически единственным во время всего хода военных действий, который мог бы заставить поверить в активное участие мирных жителей во враждебных действиях против нас. Одна женщина из полного ненависти дома княгини Чарторыйской задумала это коварство и, обманув бдительность офицеров этого эскадрона радушным приемом, предупредила польские войска по другую сторону Вислы, а также вооружила прислугу в Пулавах.
Тем временем, граф Дибич решился, наконец, на активные действия, он вышел на берег Вислы и начал свои приготовления для того, чтобы произвести переправу и перенести основные события на левый берег этой реки, во внутренние части королевства.
Он оставил Литовский корпус наблюдать за дорогой Брест, которая служила главным средством сообщения с Россией, командование авангардом этого корпуса, находившимся перед головным укреплением Праги, было им поручено генералу Гейсмару. Вспомогательные силы находились на достаточно большом расстоянии, а главная квартира генерала Розена, который командовал этими войсками, была в Дембевчах. Такая диспозиция передавала неприятелю все преимущества инициативы, чем он и не замедлил воспользоваться.
Собрав все свои силы, 19 марта неприятель предпринял неожиданную вылазку из укреплений Праги и в один момент опрокинул слабый авангард генерала Гейсмара, который, отступая в беспорядке, увлек за собой первые эшелоны корпуса. Войска остановились и смогли занять позицию только на уровне последних эшелонов, где собрался весь корпус. Но войска были подавлены отступлением своего авангарда и неожиданной вылазкой неприятеля. Поляки же, напротив, были воодушевлены этими первыми успехами и стремительно пошли в атаку. Сражение приняло всеобщий и кровопролитный характер, перед значительно превосходившим численно неприятелем Розен принял решение отступить и найти лучшую позицию в Минске. Преследуемые со шпагой в руке, наши войска понесли большие потери. Увидев перед собой в первый раз отступающий русский флаг, поляки удвоили свои усилия, им удалось захватить пушки и несколько тысяч пленных. Эта победа накалила обстановку в Варшаве, воодушевила поляков во всех русских, австрийских и прусских провинциях, а также дала нашим врагам в Европе первую надежду на возможную борьбу между Польшей и могущественной Россией.
Узнав об этом поражении, которое он должен был предвидеть, Дибич остановил свои приготовления с целью форсировать Вислу и направился на помощь генералу Розену. В первый же момент он принял единственное решение, которое диктовалось расстановкой сил — отрезать пути отступления неприятеля и атаковать его с тыла. Польская армия не имела бы шансов избежать полного поражения. Но, будучи всегда смелым в проектах, едва армия прошла половину пути к Праге, как он поменял свое решение и двинулся прямо на соединение с разбитым корпусом. Затем он пошел еще дальше и расположился позади него, превратив этот деморализованный и уменьшившийся почти наполовину после сражения корпус в свой авангард. Этот ошибочный маневр показал нашу слабость, дал возможность полякам воспользоваться всеми преимуществами своей легкой победы и предоставил им время в полном порядке отойти к Варшаве, сохранив свои военные трофеи и весь восторг своего неожиданного успеха.
Дибич удовлетворился преследованием отступающего неприятеля, расположил свою главную квартиру в Седлеце и поставил широким лагерем всю свою армию. Он хотел дать войскам отдохнуть, реорганизовать корпус генерала Розена и ожидать дальнейшего развития событий вместо того, чтобы направлять их. Это были настоящие зимние квартиры.
Тем временем, из Белостока прибыл гвардейский корпус, он заполнил всю территорию, поставив лагеря от Ломжи и Остроленки до Пултуска. Поляки воспользовались этим своего рода перемирием с тем, чтобы увеличить свою армию, призвав на военную службу крестьян, чтобы поддержать связи с интеллигенцией Франции и Англии, и особенно для того, чтобы спровоцировать столкновения в исконно наших польских землях. Известия о сопротивлении и об успехах национальной армии взбудоражило там умы. Польское вольнодумие уже давало себя знать, затем укрепились надежды на воссоединение этих земель со своей матерью-метрополией. Тайные эмиссары с помощью подпольно привезенных писем призывали к бунту, требовали помощи Варшаве, женщины проповедовали войну, бунт, разного рода жертвы, студенты, сельские помещики, горожане воодушевляли друг друга, призывы во имя родины ослепили всех. В Вильно, на Волыни и в Подолии завязывались заговоры, и вскоре щупальца бунта уже были видны со всех сторон.
Как мы уже видели, генерал Дверницкий спасся от Крейца и генерала Толя в маленькой крепости Замостье. Получив известия о том, что помещики Волыни расположены поддержать польское дело, и ждут только сигнала к выступлению, он вышел из своего убежища, опрокинул слабые наблюдательные посты, форсировал Буг в районе Остилуга и поддержал революционные настроения в этой части нашей империи. Здесь не было ничего, чтобы могло бы противостоять этому наступлению. Проявившиеся со всех сторон волнения, взрыва которых сильно опасались, ослабили войска на всей этой территории. Командующий драгунской дивизией генерал Ридигер поспешил объединить достаточные силы для того, чтобы противостоять наступлению Дверницкого и растущим мятежам. Поначалу он был принужден уступить неприятелю и отойти к Боремлю. Здесь началось сражение, поляки энергично атаковали, и наша первая линия кавалерии была отброшена. Но вскоре мы вернули себе превосходство, поляки были потеснены и начали спешное отступление. Они потеряли убитыми и взятыми в плен более полутора тысяч человек, остальные же спаслись только благодаря наступлению ночной темноты. Это поражение изменило надменную храбрость Дверницкого, он не думал больше о сражениях и надеялся только на шансы, которые могли быть ему предоставлены только всеобщим восстанием. Он направился к Радзивилову, где рассчитывал найти помощь, и где граница австрийской Галиции давала ему возможность уверенного отступления. Ридигер преследовал его и стремился навязать сражение, которого Дверницкий пытался избежать.
Тем временем генерал Давыдов атаковал и полностью уничтожил неприятельский отряд, бывший частью корпуса Дверницкого, который по его приказу остался в окрестностях Владимира с тем, чтобы образовать очаг бунта. Наконец, Ридигеру удалось заставить неприятеля остановиться и лишить его возможности уклониться от сражения. Бой начался почти у самой границы, но когда наши войска пошли в атаку, поляки тут же пересекли ее и укрылись под австрийской защитой. Там военные и гражданские власти захватили этих бунтовщиков, разоружили их и по частям направили во внутренние районы страны. Таким образом закончилась эта первая попытка спровоцировать бунт в наших землях в тылу нашей армии.
Недостаточная суровость со стороны галицийских властей, стремление жителей поддержать польское дело позволили значительной части этих солдат, офицеров и дворянских добровольцев убежать, вернуться в Польшу и пополнить ряды бунтовщиков. Позднее Дверницкий с частью своих офицеров был отправлен во внутренние части Австрийской империи, где и оставался до конца войны.
Еще до его наступления беспорядки начались в Литве и в Самогитии. Поланген был захвачен частями, прибывшими с той стороны. Наши таможенники при помощи курляндских дворян прогнали их оттуда. Но бунтовщики неоднократно возвращались, и эта небольшая местность превратилась в арену многих кровопролитных сражений. Восставшие формировали более или менее крупные группы, они активно организовывались и обмундировывались. Они угрожали Курляндии, в маленьких городах они беспрестанно убивали наших одиночных солдат, грабили склады, инвалидные команды. Они терроризировали русских жителей, уничтожали собственность империи, вешали бедных евреев и участвовали во всех насилиях и провокациях, которые эти остатки некогда избранного народа и шумного дворянства вне всяких обычаев и логики могли выдумать в своем безумии.
В Вильно молодые студенты уже не скрывали своих надежд на вооруженный бунт, многие из них уже бросили учебу и руководили преступлениями и беспорядками. Генерал-губернатор был вынужден принять суровые предупредительные меры, самые наглые зачинщики были осуждены военным судом и расстреляны, однако пожар волнений разгорался, и император был принужден принять энергичные меры. Он приказал сформировать резервную армию, послал военным губернатором в Минск графа Сергея Строганова, генерал-губернатором в Каменец Подольский генерал-адъютанта Потемкина и в Киев генерал-адъютанта Левашова с инструкциями и обширными полномочиями. Новые полки донских казаков и казаков кавказской линии (первые использовались вне территории их расквартирования) были направлены в наши губернии. Под командованием генерал-губернатора балтийских провинций барона Палена в Ливонии и Курляндии был сформирован отряд, призванный действовать в Самогитии и защитить Курляндию. В наших крепостях Динабурге и в Бобруйске были удвоены меры предосторожности. В Литву и в другие провинции со всех сторон входили резервные батальоны. Позднее командование этой армией было поручено графу Петру Толстому.
Для поддержки Дверницкого варшавские лидеры направили большой отряд под командованием генерала Серавского. Он уже пересек Вислу и двигался к Люблину с тем, чтобы оттуда войти в Волынь. Преследуемый везде генералом Крейцом, этот отряд был разбит, а его личный состав рассеян, многие бежали к Висле и утонули в ней. Сверх 2 тысяч убитых, 3 тысячи были взяты в плен. Во главе 10 тысяч солдат генералы Ромарино и Хршановский явились отомстить за поражение Серавского. Был момент, когда им улыбнулся успех против слабого отряда генерала Фези, но подоспевший Крейц атаковал их сзади и рассеял этих новых противников, взяв более 600 пленных.
Тем временем польский главнокомандующий Скржинецкий придвинув свои войска к позициям нашей армии, приготовился к действиям, приняв отдых, предоставленный войскам маршалом Дибичем, за беспомощность. Узнав о приготовлениях поляков, маршал пожелал их опередить и 1 мая двинулся прямо на неприятеля, стоявшего на позициях под Калушиным. Сражение не было долгим, разбитый противник отступил и укрылся в головном укреплении Праги.
За несколько дней до этого отряд из корпуса гренадер штыковой атакой разбил много поляков, которые находились и укрепились на некотором расстоянии влево от их основного расположения с целью угрожать нашему правому флангу. Гренадеры под командованием генерала Угрюмова приблизились к укреплениям на расстояние выстрела и стремительно бросились туда. Им оказалось достаточно пройти лишь четверть пути, как 800 поляков были там убиты, а остальные были обязаны своим спасением лишь маленькой речушке, которая прикрыла отступление их основных сил.
Эти сражения не улучшили общего положения дел, они только приучили восставших к боям, дали им время на переформирование и на укрепление связей с Францией и Англией. Они также глубоко задели самолюбие России и ранили гордость русской армии, удивленной тем, что полякам удается так долго сопротивляться. С другой стороны, не разделявшие опасностей войны варшавские фазаны осуждали своих генералов за слабые успехи, и вели речь только о полном поражении русской армии и о перенесении военных действий в центральные губернии империи.

 

* * *
Вдохновленный воплями взбесившихся варшавских руководителей, слабый диктатор Скржинецкий решился на отважный и хорошо рассчитанный маневр, если бы он был быстро исполнен и если бы поляки имели дело с не столь послушными и надежными войсками, как наша гвардия. Собрав всю свою армию, 1 мая поляки двинулись на великого князя Михаила в надежде застать его врасплох, форсировать Нарев и Буг и направиться прямо на лагерь гвардии. В Остроленке находился наблюдательный пост под командованием генерала Сакена, который прикрывал расположение гвардии. Этот отряд был укреплен и на протяжении нескольких дней сдерживал передовые части неприятеля, пока великий князь спешно собирал свои полки. Он еще не получил инструкций маршала Дибича и вскоре должен был оказаться лицом к лицу со всеми неприятельскими силами. Его первым побуждением было принять сражение, несмотря на значительный численный перевес противника, но он полностью полагался на непоколебимую храбрость своих войск. Он даже собирался атаковать, когда получил известие о том, что неприятель послал к нам значительный отряд, который под прикрытием реки Буг продвигался к тылам на левом фланге позиции, которую занимала наша гвардия. Это предопределило отступление великого князя, он был бы более чем неосторожен, приняв сражение против превосходящих сил, в тот момент, когда его тылам угрожала опасность. Он вышел из состояния мучительной нерешительности, в которой находился. Приказ маршала предписывал ему отступать на Белосток и сообщал о продвижении нашей главной армии в направлении Нура с тем, чтобы в свою очередь угрожать неприятелю с тыла, если он будет продолжать преследование гвардии.
Если бы Дибич быстро осуществил этот маневр, столь же решительный, сколь и хорошо задуманный, то полякам пришел бы конец. Но после своей первой ошибки перед Прагой, этот человек, весь состоявший из нерешительности и медлительности, потерял всю свою энергию. Он то шел вперед, то останавливался, менял планы, отдавал противоречивые приказания, он сомневался даже в полученных раппортах о смелом продвижении поляков против гвардии. Тем временем великий князь получил приказ об отступлении и все расчеты во исполнение этого приказа. Не без больших трудностей ему удалось собрать всю гвардию около Снядова, там он отдал приказания о порядке отступления. Он начал движение 7 мая по направлению к Тыкочину.
Польский главнокомандующий, который мог бы действовать значительно быстрее, удовлетворился сопровождением войск великого князя, наступая на пятки нашему арьергарду, с целью блокировать корпус и, тем самым, ускорить его движение. Но весь наступательный порыв был нейтрализован выдержкой генералов Бистрома и Полечко и находящихся под их командованием войск. Сам великий князь успевал быть везде. Полки семеновцев, егерей, финляндцев, батальоны саперов и финляндских стрелков, которые последовательно противостояли численно превосходившему противнику, соперничали друг с другом в усердии и мужестве. При каждой атаке они дорого платили за каждый шаг отступления, которое было им предписано. Сражение в Тыкоцине было весьма оживленным и кровопролитным. Поляки хотели перейти мост вслед за нашим арьергардом, который понес значительные потери. Мост был разрушен гвардейскими саперами под плотным картечным огнем. Видя, что гвардия отступает перед их ударами, поляки со своей стороны посчитали, что их войска устали, а количество потерь вынуждает их к долгому отступлению, кроме того, с тыла им угрожала начавшая, наконец, движение наша главная армия. Таким образом, им не осталось другого выбора, как быстро удалиться с театра военных действий и позаботиться о собственном спасении. После 4 дней отступления 11 мая гвардия снова начала наступать, она перешла Тыкочин и занялась преследованием поляков. Их отступление вскоре превратилось в бегство. Преследуемый легкой гвардейской кавалерией, их авангард заботился только о том, чтобы уйти как можно быстрее, они побросали своих раненных, обозы, ружья и продемонстрировали полный беспорядок плохо руководимых и упавших духом войск.
Узнав, что в Нуре большой отряд под командованием генерала Лубенского прикрывает правый фланг неприятеля, Дибич направил туда графа Вита с тем, чтобы выбить их оттуда в то время, как основная армия продолжила свое движение на Цехановец. Нур был взят после первой же атаки, а Дубенский был обязан своим спасением только густому лесу, сквозь который в полном беспорядке отступили его войска. На следующий день, 13 мая фельдмаршал соединился с гвардией и таким образом, вместо того, чтобы воспользоваться ошибкой противника, отрезать ему пути к отступлению и разбить его одним ударом, он оказался лицом к лицу с ним. Он соединил свои силы с гвардией, которая одна была вполне в силах преследовать ослабленных и деморализованных поляков.
Никогда еще в короткой кампании не было упущено столько возможностей побить противника и закончить войну. Поляки были счастливы спастись столь чудесным образом и мечтали только о том, чтобы отступить к Варшаве с наименьшими потерями. Они пересекли Нарев в Остроленке и оставили там сильный отряд только для защиты своего отступления. Спустя 14 дней после того, как поляки отправились разбить гвардию, 14 мая наши солдаты приблизились к Остроленке. Еще накануне генерал Бистром опрокинул их арьергард и заставил поляков укрепиться в городе. Ранним утром следующего дня началось сражение. Поляки укрепились, чтобы защитить входы в город, но построенные в колонну два гренадерских полка пошли в штыковую атаку и начали освобождать от неприятеля улицу за улицей, дом за домом и, наконец, в огне пожаров, которые сами поляки зажгли, как последний способ сопротивления, они стремительно ворвались в Остроленку. Обращенные в бегство во всех пунктах, поляки бросились к мосту, который был уже готов к уничтожению. Значительная часть их погибла в волнах или пала под штыками наших гренадер. Неудовлетворенные достигнутыми успехами, гренадеры бросились к мосту, доски которого уже были демонтированы. Один за другим под огнем вражеской артиллерии они по балкам моста на другую сторону и бросились вперед, несмотря на всю польскую армию, формировавшуюся на том берегу реки. Этот единственный в своем роде подвиг, оставшийся в анналах военной истории, совершили гренадеры Астраханского полка.
Удивленные такой отвагой поляки поспешили выстроить свои линии и приготовились отразить эту атаку. Несколько других батальонов гренадер последовали за астраханцами, но неприятельская артиллерия сосредоточила весь свой огонь на этой горстке храбрецов, заставив их искать укрытие за насыпью, на которой находилась дорога, шедшая вдоль берега реки. Скржинецкий со своими генералами торопились построить атакующие колонны для того, чтобы занять выгодную позицию и окончательно разрушить мост. Несколько раз они атаковали наших гренадер, которые при приближении поляков поднимались на насыпь, отражали неприятеля и возвращались под ее защиту при залпах их артиллерии. Начальник Генерального штаба генерал Толь появился на берегу реки со стороны Остроленки и успешно расположил там несколько артиллерийских батарей таким образом, чтобы они стреляли через головы наших гренадер прямо по полю, на котором строились неприятельские колонны с тем, чтобы дать гренадерам передышку.
Затем 1 пехотная дивизия под командованием своего храброго генерала Мандерштерна перешла по мосту, который тем временем постарались подправить, и двинулась прямо на вражеские линии. В свою очередь остановленная атакой значительно превосходившего неприятеля, дивизия заняла позицию рядом с гренадерами. Тем временем, поляки еще не потеряли надежду одержать победу, благодаря своему численному превосходству. Они заменили отброшенные полки свежими частями и с ожесточением возобновили свои усилия, которые были отражены нашими солдатами. Наконец, когда они были отброшены и повержены нашей артиллерией, поляки воспользовались наступлением темноты для того, чтобы скрыть свое отступление и полное поражение.
На следующий день наши войска увидели перед собой только оставленный лагерь, полный трупов, обозами со снаряжением и брошенными раненными. Более 9 тысяч человек попало к нам в плен, в наших руках остались три пушки и три генерала. Неприятель в полном беспорядке побросал оружие и знамена и скрылся в лесах, не заботясь более о защите своего отступления. Со своей стороны мы оплакивали двух отличившихся полковников Сафонова и Рейзенштейна, многие генералы были ранены и более 4 тысяч человек убито. Из-за плохого инженерного обеспечения маршал Дибич не смог развить этот блестящий и полный успех. Только на следующий день далеко за полдень он направил графа Витта с кавалерией с целью преследовать неприятеля, но даже не дал ему приказа двигаться быстро с тем, чтобы завершить его разгром, но только с целью наблюдения за его передвижениями. Поляки бежали вплоть до Варшавы и Модлина, на этом направлении военные действия были, как бы приостановлены. Таким образом, закончилась военная карьера графа Дибича.
Уже несколько недель в армии и в гвардии свирепствовала холера, причинявшая значительные потери. Солдаты устали, генералы были недовольны его образом действий, провизия и снаряжение прибывали с большим трудом. Бунты в наших губерниях в его тылу делали затруднительным сообщение с Россией. Он был совершенно деморализован и упал духом. Он поставил свои войска в просторные лагеря и даже написал императору с просьбой прислать ему замену. Его главная квартира была перенесена в Пултуск.
Во время сражения при Остроленке большой польский отряд пехоты, кавалерии и артиллерии под командованием генерала Гелгуда появился на нашем крайне правом фланге, он двигался к Августову. Он встретил слабый отряд генерала Засса, который после боя был вынужден отступить. Фельдмаршал Дибич направил для преследования Гелгуда графа Куруту во главе гвардейского полка, который до революции входил в состав варшавского гарнизона.
В то же время находившийся в Белостоке великий князь Константин пришел к убеждению о том, что он должен избежать опасности, исходивший то ли от приближавшегося генерала Гелгуда, то ли от восстаний, начавшихся в этой части наших губерний. Вскоре после первого сражения у стен Праги великий князь находился в плохом настроении, стал докучать графу Дибичу и покинул армию.
Заканчивавшаяся в армии эпидемия холеры в качестве одной из последних жертв выбрала маршала Дибича, который испытывал удары беспокойства и угрызений совести, вызванные слабыми успехами его военных операций. Он страдал только несколько часов и испустил последний вздох в присутствии графа Алексея Орлова, который только что приехал по поручению императора для того, чтобы высказать ему слова ободрения и сообщить о замечаниях военного характера, замеченные императором, которые он сам слишком хорошо знал. Он умер во цвете лет, сделав блестящую военную карьеру, подпорченную только этой последней кампанией. Армия и Россия были почти довольны его смертью, позволившей сделать его ответственным за стыд этой достаточно долгой борьбы против польской революции.
Император и все те, кто знал его ближе, сожалели о нем, как о лояльном человеке, истинном слуге своего государя, как о добродетельном и преданном гражданине. В тот момент, когда известие о его смерти достигло Петербурга, предусмотрительно вызванный с Кавказа для его замены маршал Паскевич уже был готов выехать к войскам. Утром следующего дня он поднялся на пароход и направился в Мемель.

 

* * *
В тот момент, когда смерть Дибича прервала все операции нашей армии, когда в наших губерниях с каждым днем усиливались бунтарские настроения и когда объединенный корпус Гелгуда подкрепил их в Литве, в Петербурге разразилась эпидемия холеры. Без промедления император прибыл в город для того, чтобы отдать приказания и принять там те меры, которые еще считались необходимыми с тем, чтобы бороться с этой ужасной болезнью. Во всех главных кварталах города он сразу же создал госпитали, назначил начальников округов с тем, чтобы заботиться о порядке в этих госпиталях, и чтобы оказывать неотложную помощь заболевшим и особенно детям, которых холера могла оставить без родителей и без средств к существованию. Он поспешил приказать вывести все кадетские корпуса из мест их расположения и расквартировать их в Петергофе, куда переехала вся императорская семья. Только после этого император отправился туда сам.
На следующий день туда же надлежало явиться и мне, между Петербургом и Петергофом был выставлен санитарный кордон. Я уже был на пути туда, когда из Петергофа прибыл фельдъегерь, остановил мою коляску и вручил мне записку от князя Волконского, который предлагал мне прибыть незамедлительно, так как я срочно нужен был императору. Я погнал лошадей, будучи несколько удивлен такой поспешностью, так как накануне пообещал Его Величеству, что вечером буду рядом с ним. У небольшого дома, где расположился император, я выскочил из коляски. Первыми, кого я увидел, были два врача императрицы с расширенными от ужаса глазами, я успел только спросить их, что они здесь делают, и получить ответ, что они приехали лечить императрицу. В этот момент император с полными слез глазами резко взял меня за руку и ввел в свою комнату. Я пристально взглянул на него, он был взволнован так, как я раньше никогда не видел, он сообщил мне, что его брат великий князь Константин умер от холеры. Наступление Хлопицкого заставило его вместе с женой княгиней Лович уехать из Белостока, вначале они бежали в Минск, а затем, видя, что его со всех сторон окружали бунты, он переехал в Витебск в сопровождении только 20 гвардейских жандармов и части кирасир из императорского конвоя. Там он раздумывал о той позиции, которой ему следовало придерживаться, он колебался с возвращением в Петербург, куда был приглашен своим братом Николаем, он полностью прочувствовал униженность своего положения, и он знал, насколько его поведение способствовало развитию недовольства. Он был так несчастлив, как только мог быть несчастлив человек. Будучи несколько недель императором России, он не видел более ни одного уголка в этой огромной империи, где он чувствовал бы себя спокойно. Моральные переживания ослабили его физически, и он стал жертвой холеры. Он страдал всего несколько часов и испустил дух 15 июня. Я не удержался от слез, читая подробности этой внезапной кончины.
Император мне заявил, что желает дать неопровержимое доказательство своего участия несчастной вдове старшего брата, и что он поручает мне немедленно отправиться передать княгине Лович слова соболезнования и привезти ее сюда вместе с телом ее мужа, которого она решила не покидать. Я уехал из Петербурга в прекрасном самочувствии и без всякого опасения заразиться (этот род боязни никогда не был свойственен моей душе), а вышел из кабинета императора уже заболевшим. Приняв это недомогание за результат тяжелого потрясения, которое я только что испытал, я вернулся в свои комнаты с тем, чтобы подготовится к отъезду и дать своей канцелярии необходимые распоряжения на время моего отсутствия. Но стоило мне прилечь, как я почувствовал первые симптомы холеры и сразу же был признан опасно больным. Прибывший в это время из города врач императора Арендт зашел ко мне. Он был напуган моим искаженным лицом. Он дал мне лекарство и приказал приготовить для меня ванну с очень горячей, почти кипящей водой. В ней я потерял сознание и очнулся в своей постели, почувствовав некоторое облегчение. Были приняты все необходимые меры для того, чтобы уберечь императорскую семью от заражения, которое я туда принес. Мысль о том, что я могу стать причиной будущих несчастий, увеличивала мои страдания. По понятным причинам к княгине Лович был послан другой человек, я же старался, насколько это было в моих силах, вернуться к ведению моих дел. В тот же день император пришел меня навестить и сел рядом с моей постелью. С этих пор и на протяжении трех недель не был пропущен ни один день, он приходил и подолгу разговаривал со мной. Эти беседы велись на очень неприятные темы — через четыре дня после своего появления в Петербурге эпидемия приняла устрашающие размеры; во главе Резервной армии граф Толстой все еще не завершил разгром Гелгуда и не смог разоружить банды, наводнявшие те края; состояние нашей армии в Польше было далеко от удовлетворительного, холера косила солдат, плохо переносимая в наших климатических условиях жара утомила войска, а странные распоряжения покойного маршала рассеяли армию по разным местам и привели ее к общему упадку духа. В этих уже весьма огорчительных обстоятельствах новости из Петербурга не улучшали положения дел. Эпидемия холеры устрашила все классы общества, которые заволновались. Особенно это сказалось на народных низах, страдавших от мер санитарного контроля, кордонов вокруг города, активного полицейского наблюдения и даже от тех забот, которые правительство им предоставило в госпиталях.
Встревоженные всеми этими принудительными мерами, люди заговорили об отравлении, они стали собираться толпами, нападать на улицах на иностранцев, обыскивать их для того, чтобы найти этот выдуманный яд, они громко обвиняли врачей в отравлениях, они распускали слухи о том, что воды Невы якобы отравлены. Эти ослепленные люди мало-помалу осмелели и большими толпами собрались на любимой ими Сенной площади, там они останавливали экипажи, оскорбляли иностранцев и врачей, подняли руку на полицейских офицеров и жандармов, которые прибыли для того, чтобы восстановить порядок. Наконец, как бешенные животные они бросились к стоявшему на площади дому, в котором был недавно устроен госпиталь. В один момент эти несчастные наполнили весь дом, они верили в отравление и с пеной у рта искали жертв. Окна были разбиты на тысячу кусков, мебель выброшена на улицу, больные изгнаны из дома, умирающих бросили на мостовой, бедных служителей госпиталя и санитаров избили и преследовали, наконец, врачей гнали с этажа на этаж и убивали со всей жестокостью бредового ослепления. За несколько мгновений до этого в толпе появился генерал-губернатор, но его слова не были услышаны. Его полномочий не хотели признавать, ими пренебрегли. Полицейских осыпали руганью. Видя, что их жизнь подвергается опасности, они попрятались или ходили переодетыми, не осмеливаясь использовать свои полномочия.
У генерал-губернатора графа Эссена собрались различные городские начальники, к ним также присоединился командир оставшихся в городе гвардейских батальонов и эскадронов граф Васильчиков. Все они решили наступать на толпу, используя по мере необходимости штыки с тем, чтобы рассеять собравшихся на площади. Во главе батальона семеновцев он двинулся на Сенную площадь и с барабанным боем пошел на людей, прибывавших с прилегавших улиц. Но толпа не успокоилась и не собиралась восстанавливать порядок.

 

Николай I перед народом во время холерного бунта на Сенной площади в Петербурге 23 июня 1831 года.

 

Информированный обо всех событиях в городе император прислал приказ войскам быть готовым наступать, а всем воинским начальникам собраться у Елагинского моста. Вместе с князем Меншиковым он поднялся на борт парохода «Ижора» и вскоре прибыл в свою резиденцию. Он был поражен удрученным выражением лиц своих подчиненных. После того, как он выслушал все доклады о беспорядках, случившихся накануне, его первым приказанием было привести ему лошадь, которая бы не боялась огня. Вместе с князем Меншиковым он сел в коляску и по большому проспекту приехал на Сенную площадь. Там еще были видны жертвы ярости народа, и огромная клокочущая толпа заполняла все ее пространство. Он остановил коляску посреди собравшихся, встал, оглядел толпу, теснившуюся около его экипажа и угрожающим голосом приказал всем стать на колени. Вся эта масса людей обнажила головы и подчинилась его повелительному голосу. Затем, глядя на храм, он сказал: «Я приехал для того, чтобы попросить Господа быть милостивым к вашим грехам, чтобы молить его простить вас. Вы противитесь этому. Русские ли вы? Вы ведете себя как французы и поляки. Вы забыли, что должны мне подчиняться, я смогу привести вас к порядку и наказать. Я отвечаю перед Богом за ваше поведение. Пусть откроют двери храма и пусть там молят всевышнего за души несчастных, погибших от ваших рук». Эти слова, произнесенные с силой, благодаря которой они были слышны на всей площади, произвели магическое действие. Эти люди, которые только что оскорбляли власти и которые недавно стали убийцами, осенили себя крестным знаменем, пролили слезы и опустили глаза от стыда и в знак глубокого уважения своего государя. Император также перекрестился и добавил: «Я приказываю вам разойтись, вернуться домой, и подчиняться всем моим предписаниям». Толпа с энтузиазмом приветствовала императора и поспешила подчиниться. Нормальный порядок был восстановлен, и все благословляли силу и неустрашимую заботу императора.
В тот же день он объехал почти все районы столицы, побывал в различных батальонах гвардии и линейных войск, которые из опасения перед холерой были расквартированы в палатках в различных точках вокруг центра города. Везде он останавливался, разговаривал с командирами и с солдатами, везде его ожидал восторженный прием и везде, где он появлялся, восстанавливалось спокойствие и безопасность. В тот же день он назначил своих генерал-адъютантов князя Трубецкого и графа Орлова помощниками генерал-губернатора, поручив им самые населенные кварталы города, там, где произошли беспорядки. Он назначил меня главой созданной комиссии по выявлению и наказанию лиц, виновных в насилиях, подстрекательстве и в убийствах. Но только через несколько недель состояние моего здоровья позволило мне вернуться в город, чтобы ускорить и завершить это следствие. А пока генерал Перовский и начальник моей канцелярии господин Фок собирали необходимую информацию и приготовляли мне поле для работы.
Вечером император вернулся в Петергоф, где из предосторожности ему и всем сопровождавшим его лицам в Монплезире были приготовлены чаны для мытья и полная перемена одежды. С этого времени и до окончания эпидемии император несколько раз в неделю выезжал в город для того, чтобы проехать по улицам и осмотреть лагеря.
Холера усиливалась, весь город жил в страхе, госпитали были переполнены, священники не успевали отпевать жертв болезни, за день умирало до 600 человек. Многие видные люди были вынуждены покинуть службу и своих друзей, генерал инженерных войск Опперман умер за несколько часов, он сам считал, что был отравлен стаканом воды, настолько симптомы болезни были похожи на действие смертельного яда. Граф Станислав Потоцкий скончался после нескольких дней страданий. Везде были видны только траурные одежды и слышны только соболезнования. Жара была невыносимой, небо было раскалено, как в самых южных районах, ни одно облачко не появлялось в его сияющей голубизне. Страшная засуха сожгла газоны и заставила почву растрескаться.
Двор переехал в Царское Село, куда император приказал перевести все кадетские корпуса с тем, чтобы они не лишились той отеческой заботы, которую он выказывал этому питомнику наших офицеров.
Холера распространилась и в окрестностях Петербурга, население страдало от ограничений, которые санитарные кордоны возвели на путях передвижений и торговли, всюду деятельность правительства должна была помочь преодолеть эти огромные неудобства, предотвратить беспорядки, позаботиться о снабжении продовольствием и о выздоровлении людей.
Болезнь проникла даже в новгородские военные поселения. Несмотря на те изменения, которые в них внес император, принципы, на которых они были основаны, изначально ошибочные и оскорбительные, жестокость в формах их существования, заложенная грубым руководством графа Аракчеева, не уменьшили недовольства, которое там укоренилось с момента их создания. Бывшие жители этих мест, лишенные спокойствия и независимости положения государственных крестьян, ради того, чтобы страдать от дисциплины и военных тягот, принимали все это с величайшим огорчением. Также проживавшие там солдаты скучали от однообразия постоянной работы и кропотливых потребностей, за которыми они были закреплены, они присоединяли свое недовольство к аналогичным чувствам бывших крестьян. Достаточно было одной искры для того, чтобы там вспыхнул бунт. Холера была только предлогом, там появились и были яростно подхвачены обвинения в отравлениях, оседлые колонисты собирались в толпы, воодушевляли друг друга, их обиды на власти, накапливавшиеся годами, выливались с еще большим гневом. Они с остервенением набросились на офицеров и врачей, все те, кто не успел спастись немедленным бегством от их мести, были жестоко убиты, крики: «Смерть офицерам и отравителям!» раздавались над всеми военными поселениями.
Резервные батальоны полков, которые героически сражались в Польше, хладнокровно наблюдали за всеми этими ужасами и весьма неохотно исполняли команды командиров, не отказываясь в то же время подчиняться вовсе. Только одно военное поселение 1 полка карабинеров совершенно не участвовало в бунте и полностью от него отстранилось. Уже некоторые презренные люди пытались управлять этим гадким восстанием, уже их представители пытались поднять окрестных крестьян против их помещиков. В городе Старая Руса, который входил в состав военных поселений, народ бросился на городскую площадь, убил городничего и врачей, оскорблял полицейских, разнес в щепы трактиры и перебил мебель. В результате они передвигались в городе с триумфом, как победители властей. Генералы собрали батальоны, которые остались верными, хотя и с полупреступным равнодушием, они не осмеливались атаковать бунтовщиков из страха, что солдаты откажутся повиноваться. В их души вселилось уныние, которое парализовало их власть. Тем временем военные поселенцы сами устрашились своих преступлений, и стали думать о том, как им остаться безнаказанными. Они направили нескольких своих представителей к императору, который уже был полностью в курсе подробностей бунта. Часть этих людей была арестованы на последней почтовой станции перед Царским Селом, другие же направились прямиком в Петербург. Император пожелал их видеть и приказал графу Алексею Орлову привезти их в Ижору. Он взял меня с собой, и мы прибыли в коляске в указанное место. Как только император их увидел, он им крикнул: «На колени!» Затем он сурово объяснил им весь ужас их поведения и всю тяжесть заслуженного ими наказания. Он добавил: «Возвращайтесь к себе и передайте, что я посылаю своего генерал-адъютанта графа Орлова провести следствие и принять над вами командование. Передайте, чтобы ему слепо подчинялись». Орлов выехал вслед за ними. Его суровый характер, рассудительность, величие, которое ему придавало звание посланца государя, вернули храбрость генералам и укрепили ослабевшее подчинение солдат. Император был в нетерпении увидеть все своими глазами и потушить в зародыше столь опасный бунт, сел в коляску и в полном одиночестве выехал к месту развернувшихся событий. Он покинул императрицу, которая со дня на день должна была родить, и состояние которой должно было только ухудшиться от тревоги, добавившейся к скорому разрешению от бремени. Но император, всегда отдававший предпочтение своим обязанностям перед нацией, посчитал, что он должен ехать, и никакие соображения личного порядка не могли его остановить.
Он приехал прямо в военные поселения, приказал собрать батальоны, попробовавшие на вкус кровь своих офицеров, и предстал перед ними. Ему не было видно лиц виновных солдат, все они опустили головы к земле, и в молчании и в дрожи ожидали волеизъявления своего суверена. Император сурово упрекнул их в ужасном поведении и приказал, чтобы самые виновные были схвачены и преданы смертной казни. Это было исполнено с самой мистической покорностью. Солдаты целого батальона, которые все опустили глаза в землю, но которые были больше других виновны в преступлениях, здесь же на площади получили категорический приказ императора выйти из манежа и сразу же направиться в Петербург, откуда их переведут в крепость, будут судить и оставят под контролем армейских частей. Батальон двинулся, сделал пол-оборота направо и в полном порядке направился навстречу своему наказанию. Ни единый солдат не осмелился попрощаться с женой или взять с собой что-то из вещей. Магический эффект власти государя был столь же величествен, как проявление характера императора и как черта уважительной верности его народа. Это был знак энергии, знак преданности Николаю, символ гарантии суверенного могущества России, религии и уважения к законам со стороны нашего прекрасного и чистого народа.
Затем император говорил с различными командирами, отдал приказания о создании военного трибунала, а также обо всех требуемых действиях с целью ликвидировать следы беспорядков и предотвратить их возобновление. Городские власти Старой Русы также хотели вымолить прощение, но раздраженный их поведением император заявил, что не желает даже появляться в этом преступном городе, и что они будут подвергнуты суду того же военного трибунала.
Между тем, видя все печальные последствия существования военных поселений буквально у дверей столицы, а также понимая все недовольство, которое так глубоко в них укоренилось, император решил с того же дня их реформировать. Он счел нужным ликвидировать все то, что могло поддерживать в них дух братства и общих интересов, который делал из двенадцати гренадерских полков изолированное поселение, способное обратить оружие против властей, то, что укрепляло их отдельное положение, изолированное от армии и от народа. Но надо было избежать любого заметного снисхождения к преступным элементам, именно под видом исполнения наказаний позднее и следовало преобразовать военные поселения. Единственный 1 карабинерский полк был оставлен в прежнем положении в качестве награды за его хорошее поведение в центре общих волнений. Дети военных поселенцев, ранее прикрепленные к соответствующим полкам, были распределены по другим армейским полкам, а рекруты со всех губерний империи заняли освободившиеся вакансии в гренадерских полках. Солдаты более не имели ничего общего с поселенцами и не жили у них, так же как и у других крестьян. Они были закреплены за податными округами, и всякая связь между солдатом и земледельцем по мере сил ликвидировалась. В дальнейшем два гвардейских кавалерийских полка, ранее стоявшие в Варшаве, были расквартированы в помещениях, до этого занятых двумя гренадерскими полками, а третий был позднее прикреплен к кадетскому корпусу, предназначенному для сыновей офицеров, служивших в гренадерских корпусах.

 

Новгородские военные поселения.

 

Император благополучно вернулся из этой поездки, которая стала одной из лучших страниц его царствования, успев к родам своей царственной супруги, которая произвела на свет мальчика, названного Николаем. После всех испытанных им потрясений это был первый миг радости, подаренный ему небом. Это было началом счастливого времени. Вокруг все было мрачно, все, казалось, предвещало ужасное будущее: война в Польше, волнения в наших губерниях, смертоносная эпидемия холеры в столице, брожение народа в общественных местах, бунт в военных поселениях. Все это поменялось, и каждый курьер приносил хорошие новости.

 

* * *
Поляки под командованием Гелгуда, которые после сражения под Остроленко опрокинул слабый отряд генерала Остен-Сакена, вошли в Литву. Все горячие головы сразу же повернулись к ним, они пополняли свои ряды на марше и громко заявили о планах отделения Вильны от московского владычества. Посланный со своими войсками туда граф Курута прекрасно осознавал значение Вильны, он оставил Гелгуда и прямо направился к этой столице Литвы с тем, чтобы опередить там неприятеля и успокоить жителей города, которые уже приготовились к восстанию. Он присоединил к себе остатки отряда генерала Сакена, которые Гелгуд не смог разбить, хотя имел 20 тысяч против 4 тысяч человек. Также к графу Куруте присоединился бывший гарнизон Вильны под командованием князя Хилкова, состоявший из улан и некоторого количества пехоты. Ему хватило времени занять позицию перед городом и приготовиться к встрече Гелгуда, которой не замедлил там появиться и начать сражение. Он вдохновил свои войска видом колоколен Вильны и необходимостью победить ради собственного их спасения.
Атака поляков была энергичной и хорошо направленной, в различных пунктах они попробовали опрокинуть наши линии обороны. Имея численное превосходство, они были вынуждены уступить нашему превосходству в дисциплине и в стойкости наших солдат. Понеся значительные потери, поляки были вынуждены быстро отступить и оставить свою излюбленную мечту — вознести знамя восстания на высоты старинной резиденции Ягелло. Так как в Вильне оставался только слабый гарнизон, граф Курута не счел возможным преследовать неприятеля, что стало его большой ошибкой. Но командующий Резервной армией граф Петр Толстой, прибывший в тот же день в Вильну, имел в своем распоряжении несколько батальонов, которые давали нашим силам ощутимое превосходство. После необходимых приготовлений он двинулся вперед, чтобы покончить с Гелгудом.
Видя, что его преследуют, и не найдя в Литве помощи, на которую рассчитывало польское легкомыслие, вступая на эти земли, он не знал в какую сторону ему направиться. Он хотел вернуться в королевство, его авангард был разбит у Ковно, другие его отряды хотели пронести знамя восстания в новые русские губернии, но были отброшены у Паневежиса и у Вилкомира. Под Щавлей отряд полковника Крюкова, состоявший из 400 человек, с замечательной храбростью противостоял многочисленным атакам нескольких тысяч восставших под командованием Гелгуда и других вождей восставших Хлоповского и Дембинского. Они понесли значительные потери убитыми, а эта горстка русских еще захватила более 500 пленных. Со всех сторон поляки были разбиты, их преследовали, отрезали пути к отступлению. Они теряли мужество вместе с надеждами на победу, и закончили тем, что приблизились к прусской границе. Разбитые и деморализованные они поспешили пересечь границы нашей империи и сдаться пруссакам. В тот день, когда Гелгуд так бесславно окончил свой поход, к нему приблизился польский офицер с пистолетом в руке и раздробил ему череп.
Часть его отряда под командованием Роланда скрылась на территории Польского королевства. Также преследуемый он последовал примеру Гелгуда и, в конце концов, сложил оружие перед прусскими властями. Только около тысячи кавалеристов восставшего Литовского корпуса под командованием Дембинского смогли спастись, после того, как ускоренным маршем соединились с польской армией.
Граф Толстой очистил местность от неприятеля и занялся восстановлением там порядка. Он вернул туда власти, убежавшие от ужасов и насилия, направил в главную армию войска, которые были ему предоставлены для того, чтобы разбить восставших в губернии и обеспечить коммуникации наших войск в королевстве. В Подолии и в Киевском генерал-губернаторстве восстания, ободренные появлением войск Дверницкого, были ликвидированы в зародыше мудрыми и энергичными действиями фельдмаршал Остен-Сакена. Рядом с городом Гроховом генерал Рот полностью разгромил хорошо оснащенный отряд в 5 тысяч человек. Командир Ржевудский бросил на поле боя 6 артиллерийских орудий в прекрасном состоянии, так же как все обозы и более тысячи попавших в плен человек. Повсюду восставшие были разоружены или выдворены за пределы наших границ.
Фельдмаршал Паскевич выехал 6 июня из Петербурга и прибыл в свою новую главную квартиру 13 числа. Армия была в восторге подчиняться человеку со столь блестящей репутацией. Генералы, офицеры и солдаты приветствовали его с полным доверием, и ждали только его знака для того, чтобы закончить эту войну, которая унижала национальную гордость своей продолжительностью, войну против бунтовщиков, которые при каждом столкновении отступали перед ними. Фельдмаршал был вынужден потратить некоторое время для сбора войск, которые его предшественник распылил самым непостижимым образом, чтобы дождаться прибытия отряда графа Куруты и 1-й уланской дивизии князя Хилкова, а также позаботиться о снабжении своей армии и арсеналов и приготовить способы переправы через Вислу. В Данциг прибыло продовольствие, снаряды и порох, все это по реке доставлялось к правому крылу нашего расположения. В Торуне готовили барки, из которых будет сооружен мост. Все это было собрано с помощью прусского правительства и перевезено с точностью и усердием. Выезжая в армию, Паскевич заявил, что он не даст неприятелю возможности себя запутать, и что он будет двигаться прямо к цели — к взятию Варшавы с левой стороны Вислы.
Закончив все приготовления, армия начала движение 22 июня, она двигалась вдоль Вислы к тому месту, которое было выбрано для организации переправы. Армия двигалась четырьмя колоннами, которыми командовали граф Витт, князь Шаховской, граф Пален и великий князь Михаил. Маневр был задуман так, что в случае необходимости колонны могли легко соединиться. Поляки следовали за нашим маневром, но не решились его прервать. Казалось, что Паскевич не обращал внимания на близость неприятеля, и заботился только об осуществлении переправы. Прибыв в намеченный пункт, он приказал развернуться лицом к неприятелю и энергично заняться сооружением моста, для чего направил на другой берег реки отряд егерей и казаков, перед которыми быстро отступили неприятельские обсервационные части. Наконец, 7 июля вся армии перешла на левый берег Вислы. Поляки, которые не смогли противостоять этому, поспешили выйти через Модлин и Варшаву к новому театру военных действий, расположенному между их столицей и нашей армией.
Маршал позаботился об обеспечении своей связи с мостом и с дорогой на Данциг, по которой к нему шло снабжение, он намеревался дать сражение для того, чтобы одним ударом захватить очаг бунта. Он не собирался реагировать на маневры неприятеля, и медленно продвигался вперед с тем, чтобы дать время генералам Крейцу и Ридигеру присоединиться к нему. Этот последний пересек реку 25 июля и двигался на Лович, опрокинув отряд, посланный задержать его продвижение. Он полностью разбил отряд под командованием Гедройца, который насчитывал 6 тысяч человек, и взял множество пленных, среди которых оказался сам Гедройц. Со своей стороны Крейц двигался на Калиш и прибыл туда, заставив отступить неприятельские части, встреченные им по дороге. Маршал перенес свою главную квартиру в Лович после того, как прошел почти без боев половину королевства, и остановился перед Варшавой таким образом, будто он пришел из Силезии.
Там он разместил свои госпитали и склады, он укрепил Лович с тем, чтобы сделать из него форпост для своих операций, а также присоединил к своей армии корпуса Крейца и Ридигера. Он приказал расширить лагерь для того, чтобы дать войскам некоторое время для отдыха, и не обращал никакого внимания на марши контрмарши неприятеля, желавшего вынудить его распылить свои силы. Тем временем, наши солдаты мастерили лестницы, туры и фашины, они упражнялись в штурмовых действиях на специально построенных укреплениях.
В Варшаве близость нашей армии и высокая репутация ее командующего посеяли беспокойство и страх. Наиболее рассудительные видели, как приближается момент падении Варшавы. Бунтовщики, напротив, строили иллюзии, рассчитывая только на негодные средства, раздували воинственные настроения и требовали сражения, в котором сами не собирались принимать участия. Они стремились возбудить народ и направить его массу против той армии, которая приближалась, как грозовые облака, изрыгавшие гром над их головами, и метавшие молнии возмездия за все те преступления, в которых они были виновны вот уже 8 месяцев.
Диктатор только по должности генерал Скржинецкий во исполнение воли Лелевеля и других ревнивых вождей бунтовщиков стремился не к руководству боем, а только к общему командованию. Даже войска, распущенные уже якобинской вольностью, подчинялись ему с трудом. Князь Чарторыйский, который был в начале душой этого восстания и глупое честолюбие которого уже рисовало ему польский трон, стал подозрительным для демократической партии, с которой он вынужден был объединиться для укрепления своих позиций. Все генералы интриговали и обвиняли один другого, народ чувствовал измену, армия видела неспособность своих командиров, а государственная казна была опустошена. Европа, которая симпатизировала им и вдохновляла польский бунт, не сделала ничего для того, чтобы им помочь, и удовлетворилась тем, что в газетах прославляла героизм восставших и ругала на чем свет стоит императора, его правительство и его генералов.
Якобинский клуб в Варшаве (как созданный по образцу первой французской революции) волновался и издавал обращения, он хотел призвать всех служащих в качестве судей для организации суда над собой. Вдохновленные только мыслями о беспорядках и о судебной ответственности, вожди движения хотели приказать главнокомандующему дать сражение и разбить русских. Сейм был вынужден подчиниться этим крикам и решил направить в армию свою делегация с тем, чтобы убедиться в ее положении и обругать Скржинецкого. Тогда он заявил, что неуверен в успехе наступления, но, будучи атакован нахальством вождей, подал в отставку. На его место был назначен молодой полковник Дембинский, не имевший опыта и военных заслуг, который выехал в армию. Однако, вскоре он убедился в том, что почти не имеет власти, и начал искать путей избавиться от обременительных обязанностей.
Подстрекаемый лоббистами народ волновался, требовал наказания изменников, собирался в толпы и роптал. Наконец, 3 августа он направился к воротам дворца, вышиб двери и арестовал около 50 человек, обвиненных в так сказать измене. Затем они были лишены жизни с жестокостью, свойственной обезумевшей толпе, которая не знает больше ни страха, ни жалости. Одни были повешены на фонарях на дворцовой площади, других забросали камнями, вытащили покрытых кровью на мостовую и растерзали с бешенством диких животных. Уже давно страстно желавший власти генерал Круковецкий смог восстановить порядок, и в отсутствие других претендентов был назначен диктатором и командующим армией.
Тем временем Дембинский, который больше всех выступал против пассивности Скржинецкого, использовал свое 48-ми часовое командование только для того, чтобы отступить с выгодной позиции в Болимово и приблизиться к укреплениям Варшавы. С самых первых дней восстания столица была окружена укреплениями, над строительством которых все жители, включая женщин высокого положения, с воодушевлением работали под звуки музыки и патриотических песен. Окружавшие город укрепления включали вооруженные пушками палисадники, дома, окруженные зубчатыми стенами, забаррикадированные улицы, ведущие к городским воротам, и, кроме того, возведенный отдельно от крепости редут перед деревней Воля. За всеми этими сооружениями польская армия могла чувствовать себя непобедимой, а Варшава — защищенной от любых штурмов.
Узнав об отступлении неприятельской армии, маршал, закончивший все приготовления, оставил лагерь под Ловичами и приблизился к укреплениям, окружавшим Варшаву.

 

* * *
Тем временем поляки вернулись и атаковали наш авангард под Шиманово, откуда они были выбиты яростной атакой графа Витта, который, кроме того, взял много пленных. В другом месте, в Тополево, во главе нескольких кавалерийских полков генерал Ностиц опрокинул сильный польский отряд, высланный ему навстречу. Немного позже граф Витт, имея во главе своего отряда казачий атаманский полк, бросил его на полном скаку против колонны пехоты, вышедшей для рекогносцировки, при этом полк изрубил в капусту 500 человек, а остальные 1,5 тысячи вместе с их командиром взял в плен. При каждом столкновении превосходство наших войск получало все новые подтверждения, а теснимый со всех сторон противник мог укрыться только в редутах и под защитой пушек укреплений столицы. По всем направлениям стояли наши посты, а наши солдаты уже видели колокольни взбунтовавшегося города.
В Варшаве все давали советы, все хотели командовать — генералы, депутаты Сейма и члены клуба якобинцев, все стремились к тому, чтобы их мнение возобладало. Окруженный по левому берегу реки город нуждался в усилении поставок продовольствия и снаряжения с противоположного берега. Случались также вылазки из Праги, направленные против корпуса генерала Розена, которого они во второй раз надеялись захватить врасплох. Получив сведения о намерениях неприятеля, он задумал прервать пути сообщения между Прагой и Варшавой, спалив большой мост через Вислу. Это опасное предприятие было поручено полковнику Сливицкому, которого снабдили всеми требуемыми для этой работы материалами. В сопровождении лейтенанта Горскина и 13 солдат он под покровом ночи на трех небольших лодках спустился по реке. Оказавшись под мостом и все еще незамеченный неприятелем, Сливицкий собственноручно прикрепил к мосту гранаты с горючими материалами и соломой. Вскоре появился огонь, пламя сопровождалось взрывами, которые вызвали переполох в Праге и в Варшаве. Ударили в набат, армейские барабаны собирали войска, и вскоре пожар на мосту был погашен. Сливицкий счастливо избежал опасности, добравшись ниже по течению до небольшого лесочка, где спрятавшиеся там казаки встретили его и его бесстрашных товарищей.
Без промедления Ромарино перешел мост во главе 22 тысяч человек и при 38 орудиях и быстро направился к брестской дороге. Розен отвел свои аванпосты и освободил дорогу полякам с тем, чтобы максимально удалить их от места, где должна была решиться судьба Польши.
Этот маневр нисколько не нарушил энергичных намерений маршала, Варшава начала понимать неизбежность своего падения. В качестве диктатора Круковецкий подчинил себе армию графа Малаховского и призвал всех жителей к защите последнего оплота революции. Варшава превратилась в обширный военный лагерь, где царили разногласия между командирами, где народ был призван к оружию, где презирали власть, и где отчаяние готовилось к последней и кровавой схватке. Узнав о маневре Ромарино, который лишил столицу 22 тысяч ее защитников, Паскевич ускорил исполнение своих намерений и к великой радости всей армии приказал начать штурм. Когда все было готово, он попытался избежать пролития крови доверенных его командованию солдат, так же как и крови взбунтовавшихся подданных своего государя. Он послал генерала Берга объявить начало штурма, который могла бы остановить только полная капитуляция. Круковецкий ответил ему надменными словами о том, что поляки взяли в руки оружие с тем, чтобы защитить независимость и восстановить свою родину в прежних границах.
После получения этого ответа Паскевич выстроил свою армию, он взял из рядов гвардии тысячу солдат и распределил их в первых рядах атакующих колонн, что вызвало повсеместное воодушевление. Рано утром 25 августа все войска в полном порядке при развевавшихся знаменах и с барабанным боем двинулись к укреплениям. Находившаяся впереди артиллерия на близком от неприятеля расстоянии развернула свои ряды и начала обстрел. Две сотни орудий разнесли передовые сооружения, после чего по условному сигналу батальоны бросились на штурм. Два редута были взяты беглым шагом, установленные там пушки оказались захвачены, а гарнизоны взяты в плен. В это же время 1 корпус при поддержке 3 гренадерской дивизии захватил редут, находившийся впереди грозных укреплений Воли. Этот пункт был ключевым для всей позиции, защищавшей подступы к Варшаве. Захват этого места был столь же сложен, как захват настоящей крепости. Укрепления Воли имели большую протяженность, были снабжены бастионами и палисадами, имели большую глубину траншей и высоту стен, их защищала многочисленная артиллерия и более 3 тысяч человек. Маршал приказал артиллерии приблизиться на расстояние картечного выстрела, более получаса гремела канонада, она была особенно смертельной для нашей артиллерии, открытой для обстрела с задней части укреплений. Во время этого памятного штурма все происходило при полном порядке, как на учениях, пехотные колонны ждали с оружием в руках момента для наступления.
Руководивший этой атакой граф Пален получил сигнал и бросился вперед с быстротой, на которую вдохновило наших солдат его личное присутствие. Добровольцы из гвардии двигались впереди, они первыми бросились в ров, ружейный и пушечный огонь с укреплений производил в наших рядах ужасные опустошения, но наши бесстрашные солдаты отвечали на него только криками «Ура!» и все возраставшими усилиями разрушить палисадники. Офицеры и командиры полков подавали пример, в один миг все препятствия были разрушены и наши солдаты вскарабкались на укрепления. Тем временем бригада 2 корпуса под командованием генерала Берга получила приказ обойти Волю и атаковать ее со стороны Варшавы. Она встретилась с теми же препятствиями, преодолела их и взобралась на стены почти одновременно с войсками графа Палена.
Тогда стало ясно, что сражение будет возобновлено, так как поляки, выбитые со своих укреплений, перешли во внутреннюю крепость, построенную по образцу Воли. Там они приготовились дорого продать последний оплот их существования. Не остановленные этим последним препятствием, Пален и Берг отдали приказ о штурме, и две колонны вперемешку проникли в эту цитадель. Опрокинутые и отброшенные со всех сторон командир и около батальона солдат забаррикадировались в церкви и в прилегавших домах. Но двери были выбиты и все они были убиты или обезоружены. Главнокомандующий бунтовщиков, видя, что у него под носом была захвачена важнейшая составляющая часть обороны, поспешил выдвинуть сильную колонну с 40 орудиями с тем, чтобы отбить обратно Волю. Неприятель уже приблизился на расстояние половины ружейного выстрела, когда наши храбрые солдаты, желая сохранить столь дорого доставшееся им завоевание, спустились с укреплений и атаковали неприятеля штыковым ударом. Неприятельские батальоны были отброшены, но, хорошо понимая всю важность Воли, эти войска были заменены свежими частями. Поляки три раза пытались атаковать, но были отбиты с большими потерями. Наконец мы остались хозяевами крепости, и с наступлением темноты сражение было прервано.
Маршал Паскевич перенес свою главную квартиру в разрушенную Волю, он воспользовался наступившей ночью для того, чтобы отдать приказания о штурме укреплений Варшавы, который должен был начаться рано утром следующего дня. В городе ужас охватил всех жителей, там в суматохе обсуждали различные варианты действий, и, наконец, в три часа утра у наших аванпостов появился генерал Прондзинский. Его привели к маршалу, и он заявил, что вся Польша сдается на милость ее государя императора Николая. Паскевич потребовал, чтобы Круковецкий лично подтвердил ему эти слова. Тот прибыл, но его поведение не означало капитуляции. Маршал принял его в присутствии великого князя Михаила и заявил ему суровым и угрожающим тоном, что он не намерен вести дискуссии с бунтовщиками, и что он может принять только полную и безоговорочную капитуляцию. Круковецкий не дал положительного ответа, заявив, что он не может ничего решить без консультации с Сеймом. Для этого он попросил трехчасовую отсрочку, которая и была ему предоставлена.
Так как по истечении этого времени ответ не был доставлен, Паскевич направил в город флигель-адъютанта императора князя Суворова для того, чтобы предупредить их о возобновлении сражения. Несмотря на свое желание сохранить солдат и избежать разрушения Варшавы, маршал опасался возвращения Ромарино с 20 тысячами защитников Варшавы и не мог отложить военные действия. Итак, он скомандовал штурм. Главное наступление должно было быть направлено против редута «Воля», прикрывающего предместья Вольское и Чисте с тем, чтобы не допустить прихода подкреплений, которые могли передвигаться по краковской дороге и должны были совместно с другим корпусом попытаться приковать основные силы наступающих к Иерусалимской заставе.

 

Генерал Ян Скржинецкий.

 

Как и накануне, первую линию составляла артиллерия. Она была развернута на расстоянии половины пушечного выстрела от неприятеля, она открыла плотный огонь против укреплений и забрасывала гранаты в предместья, которые вскоре были охвачены пожаром, закрывшим пламенем и дымом от наших солдат вид на дома Варшавы. Артиллерия укреплений живо отвечала на наш огонь, пушечная перестрелка в 600 стволов с каждой стороны была началом этого столь решающего и славного дня. Наши пушки приблизились уже меньше, чем на 150 туазов, их огонь разрушил укрепления и был остановлен для того, чтобы уступить место атакующим колоннам, которые под барабанную дробь и солдатские песни двинулись на штурм. Наша победа не вызывала никаких сомнений. Укрепления, возведенные в предместье Воля и Чисте, были взяты беглым шагом, даже не зажигая запалов в ружьях.
Наконец, наши победоносные солдаты бросились на штурм стен Варшавы. Там завязалось ожесточенное сражение, стрельба из укреплений, из садов и домов косила наших солдат, но не могла уменьшить их отвагу. Они поднялись на укрепления, очистили сады, развалили дома, все баррикады на улицах были захвачены с криком «Ура!» в результате штыковой атаки. Солдаты гвардии и линейных полков ни на мгновение не нарушили порядок и самую строгую дисциплину. После каждого сражения и каждого нового усилия их ряды смыкались, и они ждали новых приказаний своих офицеров, которые везде показывали пример спокойствия и отваги.
Несколько кавалерийских полков неприятеля предприняли последнее усилие и отчаянно набросились на колонну, атаковавшую Иерусалимскую заставу. Получилась общая свалка, гвардейские драгуны и гусары были контратакованы, но не были отброшены, все бились врукопашную, знамя драгун затерялось в их рядах, все бросились вырвать его из рук неприятеля, в результате ожесточенного боя драгуны вернули себе знамя. Наконец, во всех пунктах поляки были отброшены, их сопротивление сломлено и их преследовали. Они отдали победу неукротимому русскому орлу. Поляки храбро сражались, но были вынуждены уступить бесстрашию и дисциплине наших войск. Опустившиеся сумерки положили конец резне, в наших руках остались 130 артиллерийских орудий, внешние укрепления и предместья столицы, а также более 4 тысяч пленных.
Несмотря на два дня смертельного сражения, на многочисленные приступы, на чувствительные потери убитыми и раненными (около 2 тысяч убитыми и более 4 тысяч раненными, причем офицеры составляли огромную их часть), на призывы к отмщению, ни один солдат не ворвался в жилой дом, ни один безоружный житель не пострадал и наши батальоны на улицах Варшавы были столь же дисциплинированы и послушны, как на учениях.
В то время как наши храбрые солдаты постепенно завоевывали разрозненные укрепления и, наконец, захватили всю крепостную стену, которая защищала мятежный город, внутри него властями и радикально настроенными патриотами овладевали хаос, колебания, ревность и страх. Они надеялись на то, что штурм либо не состоится, либо будет отбит, на то, что Ромарино вернется вовремя, на то, что маршал захочет вести переговоры и что он примет выгодные для них условия капитуляции. Как только артиллерийская канонада прервала их блестящие и бесполезные дискуссии, на наши аванпосты вновь прибыл Прондзинский, который сообщил, что Сейм наделил генерала Круковецкого полномочиями заключить капитуляцию. Тогда маршал послал к Круковецкому вместе с Прондзинским генерала Берга с тем, чтобы договориться об условиях капитуляции на основе полной сдачи, но с тем, чтобы спасти город и избежать обоюдного пролития крови, заявив, впрочем, что атака не может быть прервана.
Устрашенный и измученный глупостью вождей, которые не могли договориться, Круковецкий написал письмо императору, в котором он от имени всей нации выражал ему покорность и просил только о полном прощении для всех поляков. Это письмо заранее предвосхищало милосердие государя, и маршал посчитал его недостаточным. Таким образом, Берг и Прондзинский были вынуждены в гуще сражения, осыпаемые ядрами и в огне пожаров, неоднократно ездить в Варшаву и в главную квартиру Паскевича, который и сам был сброшен с лошади рикошетированным ядром. Наступление темноты прервало сражение, которое не было еще закончено. Оттесненные на улицы Варшавы польские батальоны были перестроены под защитой заранее приготовленных баррикад и укрепленных домов, и они были готовы с наступлением рассвета дать последнее и кровавое сражение. Паскевич предупредил, что если к 4 часам утра польская армия не уйдет из города и не перейдет на другой берег Вислы, то штурм будет возобновлен, и все связанные с этим несчастья падут на голову Круковецкого. В 11 часов вечера Берг и Прондзинский, которым было поручено сообщить этот ультиматум Паскевича, подъехали к Королевскому дворцу, в котором собрался почти весь Генеральный штаб восставшей армии, все члены Сейма и большое количество знати. Они были в полном вооружении, но крайне предупредительны к посланцу Паскевича. Именно ему оказывались знаки внимания, его убеждали в непоследовательности бунта, снимали с себя за него ответственность. На этом собрании не было только Круковецкого, и именно его громко обвиняли в создании препятствий к примирению. Время шло, а он так и не приходил. Наконец, он появился и заявил Бергу, что больше не является диктатором, что его полномочия окончены, и что он ничего не может поделать с сумасшедшими, именно так он назвал власти, которые на протяжении 8 месяцев правили Польшей. Тогда Берг обратился к командовавшему войсками графу Малаховскому, и потребовал от него скорейшего ответа. Видя, что приближается решительный час, он принял, наконец, требования маршала. Войска вышли из Варшавы, перешли по мосту Вислу и двигались от Праги к Плоцку. Все это было предусмотрено приказами императора, переданными ему еще с самого начала бунта. Тут же были отправлены приказы Ромарино, который уже приближался к Варшаве, так же как и всем другим отрядам прекратить военные действия. Нация просила прощения и выражала покорность своему законному королю. Жители столицы молили победителей о великодушии.
Во главе гвардии первым в этот город, из которого бунт изгнал императора, вошел великий князь Михаил. Его отряд отличался красотой выправки и дисциплинированностью, свойственными гвардии в Петербурге. В город вошли все основные силы гвардии, и это возвращение всевластия государя не сопровождалось ни малейшими проявлениями беспорядка или насилия. В тот же день открылись магазины, и люди свободно прогуливались на улицах того самого города, который еще вчера сотрясался от артиллерийской канонады. Генерал-губернатором Варшавы маршал назначил графа Витта, он сформировал временное правительство и направил к императору князя Суворова с рапортом об этом величайшем примирении. Он приехал в Царское село, куда за два дня до этого маршал направил диспозицию войск и свой приказ о штурме на следующий день. Можно только догадываться, с каким нетерпением император ожидал последующих сообщений, и в каком беспокойстве были все те, кто знал об этих первых сообщениях. Санитарный кордон вокруг Царского села задержал Суворова на некотором расстоянии от места пребывания императора, который прибыл туда и лично привез Суворова во дворец. Там он воздал благодарность Богу, что было всегда его первым побуждением, уже через несколько минут дворец наполнился людьми, и радость охватила всех вокруг.
Вместе с остатками польской армии из Варшавы ушла часть делегатов польского Сейма и некоторые из руководителей бунта, которые посчитали себя наиболее виновными. Не рассчитывая получить прощение за свои преступления, они сделали все возможное для того, чтобы убедить генералов и солдат в том, что дело национального спасения еще не проиграно, что Польша — это не только Варшава. Они утверждали, что спасение родины находится в руках армии, и требовали продолжения борьбы. За несколько дней до этого, предчувствуя падение столицы, Чарторыйский бежал и присоединился к Ромарино. Ему не составило особого труда убедить этого авантюриста не подчиниться приказам, которые были посланы как следствие капитуляции, и двигаться к границам Австрии. Другие руководители отрядов, такие как Козинский и Рожнецкий, также продолжали борьбу, а гарнизоны Модлина и Замостья последовали их примеру и не открыли свои ворота. Фактически условия капитуляции были нарушены и тем самым поляки утратили последнюю надежду, которую они еще могли питать, заключить соглашение, основанное на видимости подчинения приказам своего государя. Война была продолжена, и она вернула польскую армию и всю страну к подчинению законам военного времени.
Высказанная Европой и особенно либералами Германии, Франции и Англии огромная симпатия к бунтовщикам была болезненно ущемлена известием о взятии Варшавы. В газетах, спорах в домах и в парламентах Парижа и Лондона возобновились проклятия против императора Николая и выражения сочувствия к судьбам Польши. Военный успех, повысивший репутацию нашей армии, устрашил враждебно настроенные к нам правительства, а исключительные дисциплина и порядок, сопровождавшие штурм и выказанные после него, удивили и разозлили наших противников, которые были вынуждены отдать им дань уважения. Находившийся в Седлеце напротив генерала Розена Ромарино двинулся к верховьям Вислы с тем, чтобы приблизиться к Галиции. В Ковеле он остановился и предложил начать переговоры. Розен ответил, что ему не остается ничего другого, как сдаться на милость победителя. После этого он продолжил свое движение со стремительностью позорного бегства. Его преследовал авангард Розена и отряд генерала Красовского, который прибыл из 1-й армии фельдмаршала Остен-Сакена способствовать окончанию войны.

 

К.А. Крейц.

 

В Йозефово Ромарино попытался остановить преследование, но был побит и отброшен. В Рохово во главе нескольких батальонов генерал Головин опрокинул главные силы поляков. Около Савихвоста он еще пытался сопротивляться, но был в штыковую атакован двумя полками егерей, под предводительством лично генерала Красовского, после чего его войска рассеялись и перешли австрийскую границу около Борова. Также как Дверницкий и Гелгуд, Ромарино избежал полного поражения, только сложив оружие на чужой земле. Оказав генералу Розену помощь в разгроме Ромарино, генерал Красовский перешел через Вислу с тем, чтобы разбить отряд Каминского. Он настиг его в Стобницах, опрокинул и со шпагой в руке преследовал до границ Кракова, где Каминский всего с несколькими офицерами нашел свое спасение. Весь его личный состав — 3 тысячи человек пехоты и 2 тысячи человек кавалерии — был распылен или взят в плен.
С другой стороны генерал Ридигер преследовал Рожнецкого. Он обнаружил арьергард неприятеля построившимся в боевые порядки позади деревни Михайловка, с ходу атаковал его, опрокинул и взял 1200 пленных. Затем он безостановочно преследовал его и вынудил перейти через границу около Кракова. Там австрийцы встретили этих новых беглецов, разоружили их и на сей раз рассматривали их как военнопленных. Оставались войска, которые покинули Варшаву при условии сдаться в Плоцке. Некоторые революционные вожди, такие как Немоевский, Муравский и другие, которые убежали из Варшавы, вынудили командующего войсками Малаховского остановиться под прикрытием пушек Модлина и продолжить военные действия. Не сумев преодолеть разногласия, они там сместили с должности Малаховского и назначили вместо него генерала Рибинского, а Немоевский стал председателем временного правительства. Генерал Берг был послан маршалом Паскевичем для того, чтобы настаивать на исполнении поляками тех условий, на которых он был готов остановить последний штурм на улицах Варшавы. Но злоба заставила их высокомерно принять посланника их победителя, и существенно усилив гарнизон Модлина, Рибинский начал приготовления в Плоцке с тем, чтобы возобновить войну и перенести ее на левый берег Вислы. Тогда Паскевич оставил в Варшаве часть войск под командованием графа Витта, направил генерала Крейца блокировать Модлин, граф Пален получил приказ спуститься по левому берегу Вислы, и он сам во главе гвардейского корпуса и корпуса гренадер двинулся против бунтовщиков. Те уже начали свой переход через реку, но, видя, что корпус под командованием графа Палена их опередил, оставили свой замысел и со всеми силами направились к Рогово. Ускоренным темпом маршал настиг их у Рупина. Видя, что сражение неизбежно, и что у них нет иного пути отступления, как на территорию Пруссии, поляки решились перейти границу и там сложить оружие. Всего их было 22 тысячи бойцов при 24 орудиях.
Так закончилась история приключений этой польской армии, которая была сформирована на национальной основе, благодаря непредусмотрительному благородству императора Александра, и которая взбунтовалась из-за неблагодарности и безумия.
Комендант Модлина полковник Ледуховский узнал, что недалеко от крепостных укреплений появился великий князь Михаил. Он прибыл к Его Высочеству и попросил милосердного отношения к гарнизону. Великий князь приказал ему сдаться на милость победителя. Он подчинился, и на откосе укреплений семь тысяч человек сложили оружие и сдались в плен. Маленькая крепость Замостье последовала примеру Модлина, и все королевство было приведено к покорности и умиротворению. Император пожаловал маршалу титул князя Варшавского и щедро наградил всех тех, кто был ему рекомендован.
Был издан манифест, в котором в королевстве провозглашалось временное правительство под руководством Паскевича. В него постарались включить и несколько поляков из числа наименее скомпрометировавших себя, которые могли и желали войти в состав новой администрации. Армия объявлялась распущенной, как недостойная из-за своей измены служить своему государю, военная форма была уничтожена. И только некоторые оставшиеся верными присяге генералы и офицеры получили разрешение влиться в ряды русской армии. Столь блестяще проявившая себя в этой войне императорская гвардия была немедленно направлена в Петербург. Гренадерский корпус вернулся в свое расположение, и все остальные войска за исключением 2 и 3 корпусов вернулись в пределы наших границ.
Австрия и Пруссия были несколько стеснены тем количеством поляков, которые в различное время убежали на их территорию для того, чтобы спастись от русского оружия. Они были вынуждены принять суровые меры против беспорядков и бунтарского духа в их рядах. Польские генералы и офицеры разошлись по разным направлениям и унесли свою ненависть к России и свои проклятия в Париж, Лондон, в Бельгию и вплоть до Америки. В единичных случаях солдаты последовали за ними, но основная их масса осталась в Галиции и в Познани, где большая их часть вернулась к мирной деятельности. Те же, кто пожелал вернуться в королевство, получили такое разрешение, император объявил всеобщую амнистию всем тем, кто не играл руководящей роли в революционных событиях. Для желавших воспользоваться ею был установлен срок, который дважды продлевался. Но большая часть офицеров не воспользовалась ею, и предпочла остаться на территориях Европы, где их восторженно встретила обманчивая симпатия. Франция особенно активно снабжала их деньгами и средствами для передвижения. С ними нянчились во всех германских городах. Но их безнравственное поведение, бунтарский дух и особенно вызванные ими расходы ослабили тот интерес, который они первоначально вызывали, и вскоре к ним стали относиться как к неудобным и опасным гостям, их дело было забыто и них даже разочаровались.
В Варшаве был назначен суд для ведения дел против зачинщиков революции, против убийц и депутатов Сейма, предлагавших регресс, против действующих лиц августовских убийств и всех тех, кто был признан наиболее виновными во время бунта. Категория этих обвиняемых была составлена наиболее неопределенным образом для того, чтобы сократить их число настолько, насколько это представлялось возможным. Всем остальным было даровано общее прощение, возвращено право собственности и право гражданства.

 

* * *
В то время как в Польше совершались все эти события, в Петербург привезли тело великого князя Константина, который был похоронен в крепостной церкви со всеми почестями, приличествующими его положению члена императорского фамилии. Его супруга княгиня Лович сопровождала бренные останки своего супруга вплоть до Петербурга. Император и императрица приняли ее со всеми знаками самой сердечной дружбы и самого искреннего соболезнования. Она жила в Елагинском дворце печальная, разбитая, с ослабленным здоровьем, оплакивая своего супруга, возвысившего ее до положения невестки императора, который не переставал выказывать ей самую заботливую и нежную привязанность. Она не желала никого видеть и полностью предалась своей скорби. Так как я находился в постоянной переписке с великим князем, особенно в последнее время, и благодаря тому, что я жил рядом с Елагинским дворцом, она захотела со мной поговорить. Она полностью сохранила живость своего ума и теплоту души, но обрушившееся на нее несчастье и поражение ее родины Польши, которую она пламенно любила, сильно повлияли на состояние ее нервов и возбужденное воображение. Она горячо оправдывала поведение своего супруга и пыталась смягчить глупость и неблагодарность своих соотечественников. Этот разговор продемонстрировал, что ее душа находилась в смятении, а небольшие физические силы, которые подточила ее слабая природа, уже на исходе. Она оказалась во власти нервной болезни, которая не замедлила ее погубить. Подобно тому, как императрица Елизавета очень ненадолго пережила императора Александра, ее кончина последовала за смертью великого князя Константина.

 

Парад на Царицыном лугу в Петербурге по случаю окончания военных действий в Польше в 1831 году.

 

Несчастья, которые на протяжении года, казалось, прочно обосновались в России, стали уменьшаться, война, бунты и холера прекратились. Император, пожелавший разделить со своей древней столицей все эти опасности, решил вернуться туда в тот момент, когда мир, спокойствие и окончание эпидемии вновь вернули туда покой и удовлетворение. К радости жителей этого большего и богатого города мы прибыли в Кремль 11 октября, а через три дня там же остановились императрица и наследник престола. Все население Москвы и пригородов направилось на Дворцовую площадь, люди толпились здесь с утра до вечера в надежде увидеть в окнах кого-нибудь из членов императорской семьи. Везде по маршрутам их проезда толпился народ, везде вокруг их экипажей раздавались радостные крики. Со своей обычной энергией император посещал все учреждения, активно работал над реорганизацией Царства Польского, трудился над законами и установлениями в соседних с польскими губерниях с целью объединить их с исконно русскими. Должности чиновников и их мундиры были изменены по образцу тех, которые существовали во внутренних губерниях империи. Университет в Вильно был реорганизован, из учебных заведений было убрано все то, что ранее по недосмотру укрепляло тенденции польского национализма, обучение в них стало производиться на русском языке. Шляхта, эти отбросы бедных и кочевых дворянчиков, была лишена прав и привилегий старинной знати, она была сведена к переходному сословию между собственниками материальных благ и земледельцами.

 

Парад на Царицыном лугу в Петербурге по случаю окончания военных действий в Польше в 1831 году.

 

Во время пребывании двора в Москве туда были привезены знамена и воинские штандарты бывшей польской армии, которые были выставлены на обозрение всей Москвы в Оружейной палате в числе трофеев, которые собирались там на протяжении веков. Здесь же была помещена дарованная Польше императором Александром конституция, она лежала на полу, у подножья портрета ее создателя. Уже в последние годы своего царствования он сожалел, что в приступе благородства подписал этот документ, столь же ложный для политического положения Польши, сколь и оскорбительный для самолюбия его могущественной империи.
На несколько дней император покинул императрицу для того, чтобы съездить в Ярославль. Ночью мы остановились перед знаменитым Троицким монастырем, который чудесным образом устоял в многомесячной осаде в ходе печально известных событий Смутного времени, приведших польские армии в самый центр нашей родины. При свете факелов у входа нас встретил архимандрит с монахами. В двенадцатиградусный мороз император с непокрытой головой последовал за ним через двор и открытые галереи до старинной и богато украшенной церкви, где бесстрашные защитники этого благочестивого места, уже ослабленные голодом, сражениями и ранами, собрались для общей молитвы и причащения, предчувствуя последний штурм поляков и неизбежную смерть. Здесь они встретили день, когда стремительное и неожиданное отступление их врагов положило конец их страданиям и мучениям. Воспоминание об этом событии, древность этих сводов, созданных для молитв, окружавший нас сумрак, при котором свет факелов выхватывал только позолоту и драгоценные камни, украшавшие иконы и древние росписи храма, все это внушило мне святой трепет и мрачную меланхолию. Монахи проводили императора до коляски, и мы продолжили путь в Ярославль. К обеду мы остановились в Ростове, все население которого собралось перед собором, красивым и древним сооружением, относившимся к наиболее древним временам нашей истории. После обычной молитвы император остановился у одного из самых богатых купцов города, где после разговора о торговле он принял участие в обеде, который хозяева дома приготовили с гостеприимством и усердием, ярко характеризующими характер наших торговцев, особенно когда они имеют счастье принимать у себя своего государя.
Вечером мы приехали в Ярославль. Огромное количество людей заполнило все улицы, дома были освещены, радость была высказана с еще большей силой, чем в самой Москве. Долгое время после того, как император вошел в свое жилище, приветственные крики не прерывались, и время от времени возобновлялись с новой силой. Послали сказать народу, что император устал и хочет спать, только после этого из уважения к государю толпа разошлась, но с раннего утра собралась вновь, готовая приветствовать своего монарха. Император посетил собор, осмотрел публичные учреждения, самым замечательным из которых был институт, основанный дворянином Демидовым, и столь щедро обеспеченный на будущее, что 200 молодых людей там жили и воспитывались за счет средств его основателя. Главное внимание императора привлекли городские украшения, набережные красавицы-Волги, фабрики по производству тканей и скатертей и изящной конструкции монастырь. Он посетил тюремный госпиталь, обширное здание, где были собраны дети солдат, служивших в батальоне, они воспитывались и питались за казенный счет. Знать устроила бал в помещении дворянского собрания, которое одновременно служило местом благотворительности для мальчиков и девочек из бедных семей. После того, как он везде побывал в постоянном сопровождении огромной толпы людей, жаждавших его видеть, после того, как он отдал приказания по улучшению городской жизни и украшению города, император сел в коляску и без промедления вернулся в Москву, где он пробыл еще до 25 ноября. Большой концерт в зале дворянского собрания, приемы у генерал-губернатора и у императрицы позволили высшему обществу насладиться присутствием Их Величеств. Все были восхищены их добротой и той искренней приветливостью, которые стерли требования этикета и разницу в общественном положении.
Император выехал из города вместе с императрицей и сопровождал ее до остановки на ночь, во дворце в Твери. Там вечером мы сели в коляску и в один переезд добрались до Царского села. Около Новгорода сильный и холодный ливень обрушился на нашу открытую коляску, и мы продрогли до костей. Мы мерзли всю ночь и были уверены, что только крепкое здоровье и счастливый случай могли спасти нас от болезни. Перевезенная в Царское село княгиня Лович скончалась, и император поспешил вернуться для того, чтобы воздать последние почести своей невестке. В присутствии всего двора в 11 часов ее тело было предано земле в маленькой католической церкви Царского села, которую она сама выбрала как место своего успокоения.

 

Назад: 1830
Дальше: 1832