1829

Как можно было предположить, зима прошла печально. Развлечения были заменены решением мелких политических дел и приготовлениями к новой кампании. Всегда ревниво относившиеся к России европейские державы со страхом взирали на разгоревшуюся против Турции войну, в которой они уже предвидели ее неизбежное поражение и усиление мощи нашей империи. В ревнивых глазах правительств наш молодой государь, увлеченный дорогами побед, нарушал всю систему европейского равновесия. Англия опасалась за свою торговлю на Средиземном море, Франция считала делом чести спасти своего старого союзника Султана от российского завоевания. Каждый раз она начинала интриговать и втягивала в эти дела другие правительства. Наиболее заинтересованным государством, в связи со своим непосредственным соседством, была Австрия. Видя, что Молдавия и Валахия стали российскими провинциями, она встревожилась и предложила свое посредничество. Она способствовала появлению благоприятных туркам настроений и вызывала недоверие к нам Берлинского кабинета. Все с пристальным вниманием ждали окончания войны, высказывались против намерений императора Николая, но не осмеливались высказать свою позицию открыто.

Император был спокоен, силен сознанием своей правоты и совершенно не желал упустить победу. Он отклонил, так называемые, добрые услуги иностранной дипломатии и приготовился ко второй кампании. Потери кавалерии и артиллерии в лошадях вскоре были восполнены. Резервные батальоны пополнили личный состав армии, который был сильно ослаблен болезнями, усталостью и, наконец, чумой. Так, чума нанесла огромные потери гарнизону Варны. Командовавший там генерал Головин был вынужден вывести войска из города и расположить их в пригородных садах. Были полки, численность которых сократилась до 100 человек. В этих условиях генерал Головин проявил большое мужество, а наши добрые и покорные солдаты дали замечательный пример своего терпения и послушания. Находясь перед неприятелем в разрушенном городе, где часто не хватало самого необходимого, в условиях эпидемии, они ни разу не роптали и несли службу с той же дисциплиной и порядком, которые отличали наши войска в самых благополучных гарнизонах. Граф Витгенштейн был стар и попросил заменить его. Для командования армией туда был направлен граф Дибич, который вскоре приступил к своим обязанностям и энергично принялся готовить к войне войска и военное снаряжение.

Трудности нашего правительства возросли в связи с событием столь же неожиданным, сколь и плачевным. Наш посланник при дворе персидского шаха господин Грибоедов, человек умный, но, возможно, несколько неосторожный, настроил против себя население Тегерана. Унижение последней войны сделало горожан еще менее терпимыми к русским. Он пренебрег общественным мнением, которое только ждало случая, чтобы взорваться. Сигналом к началу послужила пустячная ссора между несколькими персами и слугами Грибоедова, народ взломал двери жилища нашего представителя, и он сам, также как большая часть его служащих и прислуги стали жертвами его гнева. Они были бесчеловечным образом убиты до того, как правительство, испуганное этим неожиданным штурмом, направило посольству помощь. Раздраженный шах приказал арестовать и наказать виновников этого преступления, но нанесенное оскорбление было слишком сильно и грозило новым разрывом отношений. Петербург и Тегеран так долго восстанавливали отношения, что возникло сомнение в прочности мира, столь недавно заключенного между двумя народами.

Интересы совершенно другого характера, но высокой значимости, позвали императора в другую часть империи — в Варшаву. Командовавший там русскими и польскими войсками его брат великий князь Константин, который постепенно вошел в дела по управлению Царством, не был там любим. Одновременно он командовал корпусом, расположенном в Литве, и носящим такое же название для того, чтобы отличаться от других русских армейских корпусов, которые имели номер. Провинции, расположенные перед польскими землями — Вильно, Гродно, Белосток, Минск, Волынь и Каменец Подольский, находились под его командованием и управлялись военной администрацией. Такова была воля императора Александра. Подобное объединение всего, что было польским или могло быть польским, а также данная Царству либеральная конституция, малиновый цвет мундиров Литовского полка, вместо русского красного цвета, все это было наименее удачным решением из всего, что можно было принять. Кроме того, эти решения входили в прямое противоречие с тем, что сделала императрица Екатерина в связи с разделами Речи Посполитой.

Все вышесказанное давало полякам серьезную надежду на восстановление государственности и тем самым затрагивало и оскорбляло Россию. Император Николай предвидел последствия подобного положения дел, но и не приуменьшал трудностей, с которыми пришлось бы столкнуться. Во-первых, для того, чтобы изменить позицию своего старшего брата великого князя Константина, который был женат на полячке, был влюблен в войска, которыми командовал, и протежировал замыслам поляков соединить в Царстве Польском все другие провинции, которые уже долгие годы входили в Российскую империю. Во-вторых, для того, чтобы разрушить труды императора Александра, лишить его титулов «Освободитель» и «Благодетель Польши», которые были завоеваны его предшественником, подобными изменениями настроить против себя тысячи своих подданных — поляков, и, может быть, напугать Европу, уже потревоженную его могуществом. Наконец, восстановить против себя своего брата, который на словах основывал свою власть на воле императора Александра, и который посчитал бы ужасной несправедливостью, если бы его последователь, которому, ко всему прочему, он уступил трон, лишил бы его этой власти.

Поляки были очень недовольны управлением великого князя Константина, в их сердцах и умах это недовольство уже перевесило всякую благодарность, которую они испытывали к императору Александру за его благодеяния. С нетерпением и беспокойством Польша ожидала, какую позицию займет новый император. Уже был пущен слух о том, что он не любит поляков, что он не одобряет тех льгот, которые были им предоставлены, что он суров и никогда не согласится на включение в Царство Польское прежних провинций. Его не знали, его боялись, на него надеялись и ему жаловались на управление великого князя в надежде, что молодой государь не оставит его во главе правительства.

У императора было время ознакомиться со всеми бедами, подумать обо всех трудностях своего положения перед лицом своего брата, своих многочисленных польских подданных, перед лицом своего долга перед Россией и тех установлений, которые следовало сохранить в память об императоре Александре. Он решил увидеть все своими глазами и, воспользовавшись одной из статей хартии, предусматривавшей коронование, он приказал все приготовить к этому торжеству и к своей поездке в Варшаву. Слухи об этом вновь наполнили провинции и Царство Польское надеждами и не доставили никакого удовольствия русским. Уже во время последней кампании император чувствовал потребность более тесного объединения двух наций, ощущал особенную пользу от присылки войск и от братания их с русскими войсками. Он попросил своего брата прислать в Дунайскую армию небольшую часть польских войск, и был очень доволен, когда в ответном письме великий князь Константин сообщил о своем согласии. Но уже в следующей почте сообщалось о трудностях, особенно одна фраза великого князя поразила благородное сердце императора и заставила его отказаться от этого интересного проекта. Великий князь написал, что его честь будет задета, если на войну отправятся войска, которые он формировал, а он сам не сможет разделить с ними опасности и славу.

Все было готово для путешествия, 22 апреля император отправился в дорогу, направился прямо в Динабург, где через два дня к нему присоединилась императрица. Строительство крепости значительно продвинулось вперед, оно производилось с таким старанием, которое заслужило полное одобрение императора. Отсюда императрица продолжила свою поездку, а мы направились в Вильну, куда и прибыли ночью. В городе еще горели несколько огней, оставшихся от праздничной иллюминации, которую жители зажгли в честь приезда своего государя. Император остановился во дворце, который уже на следующее утро был окружен огромной толпой народа. Император направился в наполненный народом православный собор, откуда парадным маршем прошел один из шести батальонов Литовского полка. Вся площадь и прилегавшие к ней улицы, по которым должен был пройти император, были заполнены людьми. Все они казались довольными тем, что видят его, на всех лицах лежала печать доверия и удовлетворения. Император тщательно осмотрел университет и госпитали, он казался удовлетворенным тем порядком, который там царил. С тех пор, как я был здесь в последний раз, город значительно украсился. Места народных гуляний были тщательно засажены деревьями, многочисленные новые здания и окружавшая их чистота значительно изменили облик города, который раньше был довольно грязным, как и все города, населенные поляками и евреями.

После осмотра всего города и его учреждений мы вернулись в коляску и на утро следующего дня прибыли в Гродно. Так же как и в Вильне, народ, казалось, был под большим впечатлением от лицезрения своего государя, которого он видел во время парада, на входе и на выходе из всех общественных учреждений. Наше особое внимание привлек госпиталь, расположенный в старом замке, он был просторный и прекрасно организованный. Значительно менее населенный, чем Вильна, город производил грустное впечатление многочисленными проявлениями бедности и упадка.

В тот же день при прибыли на ночевку в Белосток, где остановились в красивом императорском замке, бывшей резиденции госпожи Краковской, сестры последнего польского короля. Здесь императора ожидал командир Отдельного Литовского корпуса генерал Розен. Дворцовый сад привлек особое внимание императора и после отдыха, случившегося в первый раз после отъезда из Динабурга, он продолжил свою поездку. При великолепной погоде он направился к Тыкоцину, расположенному на границе России и Царства Польского. После войны 1806 и 1807 годов у меня не было случая побывать в этих местах. Тем не менее, я полагал, что смогу узнать их, как узнают места, которые изъезжены верхом на лошади вдоль и поперек. Я даже сказал императору, что по дороге смогу рассказать ему о тех позициях, сражениях и перемещениях, которые наша армия произвела в этих местах. Но после выезда из Белостока к моему величайшему удивлению я увидел, что вместо глубокого песка и болот, которые я видел здесь раньше, мы едем по прекрасной мощеной дороге, подъезды к Тыкоцину также изменились. Шаткий мост и грязная плотина исчезли, маленький город приобрел чистый и ухоженный вид. Все вокруг преобразилось, самый бедный, грязный и промышленно отсталый край как по волшебству стал цивилизованной, богатой и ухоженной страной. Дороги были прекрасно обустроены, города — чисты, земля — тщательно возделана. Местное население было довольно, фабрики заполнены иностранными рабочими. Одним словом — все, что мудрое и заботливое правительство могло предпринять за полвека, было сделано императором Александром за 15 лет. Самая неискоренимая неблагодарность молодых польских патриотов была принуждена отступить перед очевидностью истины и признания того, что император вновь вернул к жизни эту часть Польши.

Доехав до Пултуска и оказавшись на полях сражений, где 23 года назад я видел, как военная удача Наполеона была остановлена нашими храбрыми батальонами, я не смог удержаться, и предался воспоминаниям об этом времени и о великих событиях, которые за ним последовали.

Наполеон победил в Варшаве и угрожал России, поляки уже гордились несбыточными надеждами на свое возрождение, наши усталые и павшие духом армии вернулись в границы империи. А теперь Наполеон вот уже многие годы существует только на страницах истории, Париж увидел наши победоносные знамена, поляки стали нашими подданными и обязаны своим счастьем только благородству императора Александра, а я сижу в коляске рядом с могущественным государем России, королем той самой Польши, где я сражался, защищая наши собственные границы. Эти чередования упадка и процветания, унижения и славы настроили нас на философские размышления, которые сопровождали нас до главной площади небольшого городка Пултуска, где для почетного сопровождения императора была приготовлена воинская часть.

Через некоторое время сюда прибыла императрица, и мы провели ночь в Пултуске. На следующий день Их Величества со всей свитой направились в Варшаву. К обеду прибыли в имение князя Понятовского Яблонное Йолли, находившееся в 14 верстах от Варшавы. Здесь ожидавший императора великий князь Константин представил ему доклады. Через некоторое время сюда же приехала и его супруга княгиня Лович. Оба брата с супругами пообедали вместе в обстановке сердечной близости.

Вечером того же дня я приехал в Варшаву с тем, чтобы отдать некоторые распоряжения в связи с завтрашними торжествами. С раннего утра следующего дня все русские и польские войска при оружии заняли свои заранее обозначенные места. Кавалерия находилась на другом берегу Вислы, пехота стояла на тех улицах, по которым император и императрица должны были въехать в город.

Специально к этому дню ниже Пражского моста по течению реки был построен другой мост с тем, чтобы кортеж проехал через большую часть города и одновременно избежал крутого подъема, который вел к Варшаве от Пражского моста. Все население столицы Польши, включая иностранцев и горожан, поспешили занять места у окон домов, на балконах и на улицах города. Великолепная погода стояла в городе и его окрестностях, которые весна уже украсила цветами и зеленью. По ту сторону моста великий князь Константин и вся императорская свита сели на лошадей. В первый раз я видел войска под командованием великого князя. Они отличались превосходной выправкой, прекрасным обмундированием и наилучшим выбором людей и лошадей. Русские полки, два из которых были гвардейские пехотные и три кавалерийские, вместе с польскими полками составляли дивизии. Их внешний вид был совершенно одинаков и, глядя на них, можно было сказать, что между войсками и двумя нациями было достигнуто полное единение. Великий князь попросил меня проехать перед первыми полками кавалерии. После каждой моей похвалы прекрасной выправке и элегантности своих войск на лице великого князя появлялось выражение полного удовлетворения. Перед первым взводом полка Подольских кирасир он представил мне своего родного сына поручика Александрова, который был ему рожден французской женой одного фельдъегеря, и к которому он был нежно привязан.

Наконец, появились кареты, в которых ехали император, императрица и наследник. Они остановились в небольшом доме за пределами предместья Праги, где императрица окончила свой туалет, и где Их Величеств ожидали парадные коляски и первые придворные кавалеры. Через несколько мгновений император сел на лошадь, и весь кортеж пришел в движение. Войска, которые впервые видели своего молодого и красивого государя, по традиции радостно приветствовали его криками «Ура!». Я внимательно наблюдал за лицами солдат, поляки, как и русские, с удовольствием глядели на императора, они казались одушевлены тем же желанием ему понравиться. В тот момент, когда император со свитой были на мосту, лошадь великого князя неожиданно рванулась в сторону и, несмотря на все усилия всадника, не желала идти в нужном направлении. Разгневанный великий князь был вынужден спешиться и пешком пройти по мосту и через часть города, пока ему не подвели лошадь, сменившую ту, которая после многих лет службы впервые отказалась повиноваться. Продолжая командовать парадом и следуя за императором со шпагой в руке, великий князь, казалось, был полностью лишен того удовлетворения, на которое он мог рассчитывать, представляя во всем блеске находившиеся под его командованием войска. Он казался потерянным и его вид внушал страх всем тем, кто находился под его командованием, и кто привык видеть немилость в раздраженных глазах своего разгневанного командира. Это происшествие, несмотря на всю свою малозначимость, бросило тень на весь день и поразило всех присутствовавших.

Народ и войска встретили своего государя восторженными возгласами, на балконах и у окон женщины махали платочками. Они казались в полном восхищении от красоты императора и, в особенности, от очарования и утонченности наследника, от любезных поклонов императрицы, от грациозности и элегантности ее манеры держать себя. Наконец, самый придирчивый наблюдатель не обнаружил бы в этих людях, собравшихся по пути следования своих государей, ничего, кроме радости и преданности верного народа. Именно так они показали себя в наших глазах, именно так оно и было в действительности, по крайней мере, в основной массе людей.

Император остановился перед католическим кафедральным собором, где к великому удовольствию приверженцев этой религии, он причастился святой водой и принял знаки уважения духовенства. Он спешился у входа в королевский дворец и дождался императрицу с тем, чтобы помочь ей выйти из коляски. У подножия лестницы их ожидала княгиня Лович и знатнейшие дамы Польши для того, чтобы встретить и приветствовать своих государей. Огромная толпа продолжала толпиться вокруг дворца, в надежде увидеть своего короля. После обеда он вышел, предложил руку своей супруге и пешком, без свиты и охраны, в толпе людей направился к великому князю. Это доказательство доверия и простота поведения привели в восхищение всех зрителей, общие крики «Виват!» приветствовали августейшую чету и сопровождали ее на значительном расстоянии от Дворцовой площади, пока император по доброте своей не сделал народу знак, что больше не нужно его сопровождать.

На следующий день Его Величество показался на параде на Саксонской площади, здесь его появления ожидала огромная толпа народа, все жаждали его видеть. Войска также были полны желания ему понравиться, все свидетельствовало об удовлетворении и безопасности.

Великий князь стремился показать пример уважения и старания. Во время парада он вел себя, как простой генерал, казалось, что он робел в присутствии своего государя. Он лично проехал на правый фланг парада, а при втором проходе войск он замыкал их движение с портфелем в руках для того, чтобы получить и записать приказания императора.

Все свидетельствовало о полнейшем согласии между обоими братьями, и император делал все от него зависящее для поддержания и укрепления этого положения. Но пребывание государя стесняло великого князя. На протяжении многих лет он привык подчиняться только самому себе, вошел в обыкновение приказывать как начальник. Теперь, когда он был вынужден как минимум подавать пример подчинения, он опасался преследующего взгляда императора, зная о том, что существует недовольство теми решениями, которые он позволял себе принимать, а также его резкостью и, подчас, чрезмерной суровостью. Его ближайшее окружение опасалось ответственности в то время, когда поляки надеялись на перемены, в частности, на ограничение власти великого князя. Две столь противоположные друг другу позиции усложняли положение императора. Компромиссного решения не могло быть. Надо было либо поссориться со своим старшим братом, который признал его в качестве императора России и предоставил ему трон, либо проиграть во мнении своих новых подданных поляков, показав им, что он не может и не желает изменить их подчиненное великому князю положение. Словом, что их интересы приносятся в жертву братским связям с тем, чьи притеснения вызвали их жалобы.

Только через некоторое время императору удалось выйти из этого ложного положения при помощи определенности и твердости, с которыми он отказал великому князю в некоторых его просьбах, и, благодаря тому вниманию, которое он уделял всем тонкостям государственного управления королевства. Как и многие другие, великий князь желал всеми силами восстановить порядок в деле комплектования Литовского корпуса. Император хотел, чтобы он комплектовался из рекрутов внутренних провинций империи, великий князь настаивал на продолжении практики императора Александра, при которой корпус пополнялся за счет рекрутов только из польских и соседних губерний. Великий князь и его окружение делали все возможное, но император, считая этот вопрос жизненно важным для безопасности своей империи, держался уверенно, и великий князь остался в разочаровании.

Вскоре все приготовления к торжественной церемонии коронации были окончены. По старому обычаю на всех площадях столицы о ней объявили герои войны.

По приказанию императора из Петербурга была доставлена императорская корона с тем, чтобы показать всем, что для обеих стран есть всего одна корона, и что она — именно эта.

С раннего утра залы дворца наполнились высшими представителями королевства, дамы расположились на заранее отведенных местах в тронном зале, войска стояли от дворца до городского собора, люди толпились на улицах, на свободных площадках, у окон, зрители были везде, даже на крышах домов. Император с императрицей в сопровождении наследника, великих князей и всей военной свиты двинулись со двора в тронный зал польских королей, и поднялись по ступенькам, прикрытым королевским балдахином. Все, министры, сенаторы, духовенство, нунции, заняли указанные каждому из них места. В установившемся полном молчании король надел на голову корону и перед распятием произнес слова своей клятвы. Он вложил в них столько чувства и искренности, что все зрители были глубоко тронуты. Затем в порядке, указанном церемониалом, король и королева пешком направились в кафедральный собор, их продвижение сопровождалось восторженными криками. Войдя в церковь, под сводами которой столько королей приняли свою корону, и где столько поколений приветствовали своих государей, поляки должны были почувствовать гордость, наблюдая, как наследник Петра Великого выказывал уважение их вероисповеданию. Католические священнослужители, должно быть, с удивлением молили Господа о защите их православного повелителя. Мы же испытывали там тягостные чувства. Я не мог избавиться от болезненного и даже унизительного ощущения, которое предсказывало, что император Всея Руси выказывает слишком большое доверие и оказывает слишком большую честь этой неблагодарной и воинственной нации.

Вернувшись в свои апартаменты во дворце, император послал за мной. Видя, что я взволнован, он не скрыл от меня, насколько его рыцарское сердце переполнено чувствами. Он принес клятву от чистого сердца и с полной решимостью ее свято исполнить.

На обед были приглашены все крупные военные и гражданские чины. В этот день было роздано много орденских лент и произведено множество назначений. Среди них князь Адам Чарторыйский был назначен камергером, его тщеславие, которое всегда заставляло его желать звания «королевского лейтенанта», было этим несколько шокировано. За столом рядом со мной сидело несколько нунциев. Они жаловались на вспыльчивость великого князя и превозносили манеры короля и сказали мне: «Если бы он захотел управлять нами сам так, как он это делает в России, то мы бы с удовольствием отдали ему конституционную хартию со всеми ее преимуществами». Вечером была большая иллюминация, весь народ высыпал на улицы. В последующие дни состоялись балы, представления и большой парад всех войск. В Варшаву прибыл брат императрицы принц Вильгельм Прусский. Король Пруссии должен был прибыть в один из замков Силезии, чтобы там встретиться со своей дочерью императрицей и своим внуком — наследником престола. Для этой встречи все уже было готово, когда прибыло известие, что состояние здоровья короля не позволяет ему проделать это путешествие.

В тот же день император решил, что сам поедет в Берлин, но, для того, чтобы для его тестя неожиданность была еще более приятной, он приказал мне никому не говорить об этих планах. В назначенный день императрица уехала, а два дня спустя в полночь мы с императором сели в коляску, предшествуемые только одним фельдъегерем, которому было приказано готовить по дороге лошадей от моего имени. Нас сопровождал только приехавший с императором в Варшаву граф Алексей Орлов. Ни на минуту не останавливаясь, мы через Калиш и Бреслау доехали до Грюнберга. Под моим именем император остановился в этом маленьком городе, чтобы дождаться приезда императрицы, которая должна была прибыть сюда этой ночью. В тот момент, когда карета императрицы остановилась у приготовленного для нее дома, ее августейший супруг открыл дверь и к великому изумлению всех многочисленных собравшихся здесь людей подал руку императрице и сердечно обнял ее. Послышались здравицы, и по всему небольшому городу разнеслась неожиданная весть о присутствии в нем императора Николая. Это было настоящее представление, которое произвело на всех самое благоприятное впечатление. Ужин прошел весело, и после того, как были приняты все необходимые предосторожности, чтобы эта новость не опередила императора, ранним утром следующего дня мы продолжили путь.

В окрестностях Франкфурта на Одере наше продвижение вперед было задержано толпой людей, которые собрались рядом с тем домом, где должна была обедать императрица. Наследный принц Пруссии и двое его братьев прибыли из Берлина для того, чтобы встретить свою сестру. Медленно проехав через толпу, наша коляска остановилась у входа в гостиницу. Один из принцев из окна узнал императора и выбежал на улицу для того, чтобы бросится ему на шею. Невозможно передать его радость и радость всех солдат и офицеров, ставших свидетелями этой неожиданной сцены. Из всех сердец вырвался крик радости. Императрица приехала полчаса спустя, вызвав у принцев и у всех присутствовавших новый порыв радости. После обеда все продолжили путь в Берлин. Король с оставшимися членами своей семьи ожидал приезда своей августейшей дочери в небольшом замке за пределами города. Его радость и удивление были необычайными, когда, обняв императрицу, он увидел императора и наследника престола. Новость о приезде императора облетела весь Берлин и вызвала там оживление, которое невозможно описать. Весь город был на ногах, все стремились ко дворцу, на улицах люди поздравляли друг друга, все кричали от радости и собирались в толпы. Казалось, что Пруссию посетило самое большое счастье. Присутствие государя России польстило национальному тщеславию, искренняя преданность королю была удовлетворена тем удовольствием, которое он испытал от только что полученного доказательства любезного внимания со стороны своего зятя. Толпа восторженно приветствовала входивших во дворец короля, императора и императрицу. Крики только усилились, когда на балконе старого замка появился король, державший за руку своего внука — наследника российского престола. Я остановился в меблированных комнатах, откуда как неизвестный зритель наблюдал то счастье, которое испытывали все до последнего представители общественных классов. Позже, когда за мной прислали, чтобы устроить в апартаментах дворца, я пешком прошел сквозь всю толпу и воочию мог судить о переполнявших ее чувствах. Это была та радость, которой русские и пруссаки могли гордиться совместно.

Король пожелал показать своему августейшему зятю берлинский гарнизон, и перед дворцом, где жил король, под липовыми деревьями состоялся большой парад. Король лично командовал войсками и оказал государю воинские почести. Со всех сторон собралась огромная толпа, люди стояли на крышах, толпились у всех окон, чтобы увидеть новых гостей. Все восхищались красотой императора, изяществом и стройной фигурой наследника престола, который верхом на лошади вместе с принцами и генералами находился в многолюдной свите государей. Войска были хороши и даже более, чем казалось, они могли быть в соответствии с неправильным способом их организации. Трех лет службы было недостаточно для того, чтобы выучить хорошего пехотинца, но вполне хватало для выучки кавалериста и артиллериста, пусть и посредственных. Благодаря работе офицеров и доброй воле солдат, в целом войска производили хорошее впечатление и казались хорошо обученными.

В силу привычки все вечера проводить в театре, король пригласил туда императора и императрицу, которых встретили там долгими и несмолкающими аплодисментами. Был дан прекрасный спектакль «Немая из Портичи», который принес славу автору и уже наделал шуму в Европе прекрасной музыкой и особенно сюжетом пьесы, революционные сцены которого должны были бы устрашить любое другое правительство, кроме прусского. Оно было сильно преданностью и счастьем своих подданных. Была предпринята поездка в Потсдам и в Шарлоттенбург, весь день был проведен в разъездах. Во время нашего пребывания в Берлине со всей торжественностью и со всеми приличествующими подобному случаю церемониями было отпраздновано бракосочетание принца Вильгельма и принцессы Веймарской, младшей дочери великой княгини Марии, сестры императора.

То, чем прусский двор выделялся по случаю такого рода праздников, были танцы при свете факелов, когда в белом зале дворца, открывавшемся только ради этого, все министры и самые пожилые придворные дамы танцевали полонез. Император мог остаться только на шесть дней, но хотел успеть провести переговоры с прусским правительством по поводу турецких дел, которые исключительно и столь живо волновали всю европейскую дипломатию. Он поручил мне обсудить их с графом Бернсторфом, которого мучительная болезнь, к несчастью, удерживала дома. Я нашел его крайне пораженным завоевательными планами, приписываемыми политике императора, в которых его, как и другие европейские правительства, пытались убедить. Его пугало возможное вскоре падение оттоманского правительства, и он увидел в моем решительном отрицании только постороннее влияние, утвердившее его опасения. После того, как я напомнил ему уже известные причины, в соответствии с которыми Порта сама вынудила императора начать эту войну, которая признавалась неизбежной даже императором Александром, столь умеренным и столь приверженным к сохранению мира, я перечислил ему все те трудности, с которыми встретились наши представители на Аккерманском конгрессе. Они стремились отсрочить разрыв, которого император опасался как в связи с продолжавшейся войной с Персией, так и с нуждами нового царствования, первый день которого был ознаменован бунтом и неисчислимыми трудностями.

Я ему заявил, что именно европейские правительства и он сам является одним из первых, кто вынуждает императора применить более значительные силы тем, что пытаются помешать ему и внушить Порте надежды на свое посредничество. Такое поведение вынуждает императора вести войну с большим ожесточением. Если военная кампания этого года не приведет к полному успеху, то в следующем году император лично будет руководить войсками, а за ним, если потребуется, пойдет вся Россия. Империя сгорает от нетерпения показать Европе, что она не боится угроз и что она готова все принести в жертву ради славы своего оружия и своего молодого государя.

Наконец, я заявил о том, что Европа своими интригами лишь приблизит наши армии к Константинополю и спровоцирует падение Турции, в сохранении которой заинтересована и Европа, и мы сами. Если же, напротив, правительства вместо того, чтобы подстрекать султана в его борьбе против России, вместо того, чтобы внушать ему мысль о возможной помощи или посредничестве, договорятся о том, чтобы доказать султану его бессилие, и посоветовать ему просить у императора мира, который был предложен сразу же после перехода нашими армиями Дуная, то все увидят, с какой заинтересованностью мы предложим почетные условия. Мы удовлетворимся гарантиями, которые требует наша торговля и обеспечение наших границ в Азии.

— Вы, как минимум, потребуете княжества Молдавию и Валахию, — сказал Бернсторф.

— Они нам не нужны, — ответил я. — Вам нужно больше доверять словам императора, который с самого начала войны заявил, что не хочет завоеваний.

Я добавил, что наш приезд сюда предоставляет Пруссии возможность сыграть роль миротворца. В качестве доброй услуги тестя своему зятю, в чьей умеренности и справедливости он уверен, король может сообщить в Константинополь о наших мирных намерениях. Также это будет доказательством заботы короля о своем друге султане. Такой шаг, не будучи актом посредничества, соответствовал бы интересам Турции, России и всей Европы, которая хочет мира, в то же время был бы очень выгоден Пруссии.

Эта мысль понравилась министру, он сказал мне, что безотлагательно сообщит о ней королю, и что теперь он верит в искренность моих слов и в желание императора на умеренных условиях закончить эту войну, которая столь сильно поколебала политическое равновесие в Европе. Император и король были довольны этим разговором. Последний приказал прусскому генералу Мюфлингу немедленно отправиться для передачи султану миролюбивых советов, основанных на мудрых и умеренных убеждениях императора.

Вскоре шесть дней истекли, они послужили отдыхом и стали настоящей радостью для императора, его августейшей супруги и всей императорской фамилии. Императрица продолжила свое пребывание в Пруссии, а император выехал в Варшаву. На ночь он остановился в маленьком замке около Бреслау. На следующий день ранним утром он принял парад прусского кирасирского полка, который носил его имя. Король специально отправил этот полк так далеко с тем, чтобы он смог представиться своему шефу. Император надел форму, головной убор и кирасу этого полка и принял на себя командование. В течение часа он руководил маневрами полка так, словно всю жизнь только этим и занимался. Он отдавал приказания на немецком языке и ни разу не ошибся, ни в одном из них. Полк и все присутствовавшие были восхищены и удивлены. В заключение Его Величество провел войска перед командиром полка генералом Цитеном и пригласил всех офицеров отобедать с ним. Он приказал мне наградить крестами многих офицеров и щедро раздать деньги рядовым кирасирам.

При въезде в Царство Польское император остановился в Калише с тем, чтобы посетить находившийся в этом городе кадетский корпус и посмотреть на полк польских конных егерей. В Ловичах император заночевал в красивом маленьком доме готической архитектуры, принадлежавшем генералу Клицкому, а утром осмотрел резервные эскадроны полка польской кавалерии. Здесь он сел в коляску вместе с великим князем Константином, который выехал ему навстречу, мной и великим князем Михаилом. Вечером того же дня при прекрасной погоде мы прибыли в Варшаву.

С живым нетерпением все ждали новостей из армии. На Дунае кампания началась с осады крепости Силистрия, которую лично возглавил генерал Дибич. В это время генерал Рот со стороны Козлуджи пытался разбить неприятельские войска, сосредоточенные у Шумлы.

Тем временем собравшиеся в большом количестве турки попытались завладеть инициативой, они решили овладеть Праводами и отбросить корпус генерала Рота. Несколько серьезных столкновений произошло около Козлуджи. Наш генерал не посчитал свои силы достаточными для того, чтобы открыто выйти навстречу неприятелю, а визирь, опасаясь неудачи, предпочел маневрирование. Таким образом оба генерала, не слишком доверяя самим себе, предприняли неудачные действия. Эта нерешительность повернулась в пользу графа Дибича, узнав под Силистрией о движениях турецкой армии, он ни минуты не колебался и направился ей навстречу с такой скоростью, что обманул бдительность визиря. Последний яростно атаковал наши позиции в Праводах, которые защищали только несколько пехотных батальонов и бригада гусар, когда он узнал, что наша армия, соединившись с корпусом Рота, уже угрожает его коммуникациям с Шумлой. Он поспешно прекратил атаки Праводы, которые генерал Купреянов отбил с замечательным мужеством и хладнокровием, и со всеми своими людьми направился к Шумле — месту начала своего наступления и месту отступления.

Преследуемый кавалерией генерала Купреянова, он увидел, как ему на помощь пришел корпус графа Петра Палена, который составлял авангард нашей армии. Началась битва. Наша пехота пришла на помощь кавалерии, но была вынуждена защищаться несколько раз и не без потерь от яростных атак турецкой кавалерии. Постепенно с обеих сторон в сражение были включены все войска. Артиллерийские батареи были усилены и наносили огромный вред обеим армиям. Граф Дибич не пошел вперед с достаточным количеством дивизий, чтобы завоевать победу прямой атакой, он продолжил бесцельную канонаду, стоившую нам больших потерь, но расстроившую также большие массы турок. К исходу дня они дрогнули и начали отступление, которое вскоре перешло в полное поражение. Визирь повернул к Шумле, куда прибыл обходными дорогами, сопровождаемый только несколькими сотнями кавалеристов. Вся его армия рассеялась, в наши руки попал лагерь, обоз и часть артиллерии. Мы остались хозяевами на всей той местности, которая в предыдущую кампанию была оккупирована нашими войсками.

Новость о победе, одержанной графом Дибичем над визирем, достигла Варшавы через несколько дней после нашего возвращения из Берлина и доставила императору большое удовольствие. На следующий день все войска лагеря и варшавского гарнизона были собраны на большой манежной площади за пределами города. Были сооружены два великолепных навеса, один для проведения церковной службы православными священниками, другой — для службы католической. Выстроенные в две линии войска, в первой пехота, во второй — кавалерия, образовали три стороны квадрата, в середине было оставлено большое место для императора и его свиты. После благодарственной молитвы, которую сопровождал артиллерийский салют, император первым закричал «Ура!». Этим он вызвал большое неудовольствие великого князя Константина, который питал отвращение к шумным представлениям и даже к крикам «Ура!». Огромное количество людей собралось для того, чтобы порадовать свой взор этим церковным праздником, который украшали своим присутствием самые нарядные столичные экипажи.

Пребывание в Варшаве окончилось празднованием победы, все дела были более или менее успешно завершены, и 13 июня в полночь император покинул город для того, чтобы вернуться в Россию.

Он остановился на один день в небольшой крепости Замостье, которая принадлежала роду Замойских, но была выкуплена императором Александром с тем, чтобы сделать из нее укрепленный пункт. Строительные работы, выполняемые с замечательной тщательностью, не были еще полностью завершены, но продвинулись достаточно далеко, и крепость могла уже выдержать осаду. Императору осталось только поблагодарить главного инженера, который руководил работами, и особенно самого великого князя, который проявлял к ним особую заботу.

В сопровождении своего младшего брата император выехал из Замостья и заночевал в Лузе, где на следующий день провел смотр дивизии Литовского корпуса.

Солдаты были полностью обучены и имели выправку наших храбрых и добрых русских воинов. Тем не менее, нас поразило сходство в материальной части этих солдат с польскими солдатами, которых мы только что покинули. Большая часть офицеров были поляками, и со временем, если дела останутся в том же положении, как при императоре Александре, этот корпус станет чуждым русскому духу. Эти темно-красные колеты на нашей зеленой форме резали глаз и унижали тех русских, кто был обязан носить эти литовские цвета.

Здесь император покинул великого князя Константина и остановился только в лагере под Тульчином. Там он нашел свою палатку среди палаток гвардейского корпуса, с которым он разлучился под Варной. Войска были счастливы вновь увидеть своего государя, а он сам был в восторге от того, что видел вокруг себя гвардию, в которой он знал не только командиров и офицеров, но и значительное количество рядовых солдат. Лагерь был прекрасно расположен в нескольких верстах от замка Тульчин, резиденции рода графов Потоцких. Пребывание здесь было радостью для всех нас. Император видел войска на парадах, на маневрах, входил во все детали и остался полностью довольным. Войска были столь же хороши, как и на выходе из Петербурга, усталость от похода и военные потери были незаметны, люди были в полном здравии, а лошади — в наилучшей форме.

После трех дней, проведенных с гвардией и с великим князем Михаилом, который ею командовал, император направился в Киев. Мы туда прибыли в тот же день к вечеру по нестерпимой жаре и в пыли. Государя ожидало огромное количество людей. Он в первый раз появился в древней и православной столице, основание которой восходило ко времени зарождения России. Император остановился у ворот Печерского монастыря, где его приезда ожидали епископ, все священники и монахи. Большое количество паломников, которые даже в это жаркое время года пребывали со всех сторон, в Киеве заполняли все улицы монастыря. Гражданские и военные чины, городские дамы и все те люди, которые смогли разместиться в церкви, толпились там, чтобы встретить императора и воздать ему должное. Выйдя из монастыря, он сел в коляску вместе с престарелым и уважаемым маршалом Сакеном, и отвез его домой до того, как приехать туда, где ему самому был приготовлен прием. На следующий день Его Величество осмотрел несколько резервных батальонов и войска, формировавшие киевский гарнизон. Затем он вернулся в Печерский монастырь для того, чтобы поклониться святым мощам, находившимся в подземных пещерах под монастырем. Император посетил основные церкви города и наиболее древнюю из них, осмотрел городские учреждения, арсенал и работы, предпринятые с целью усиления киевской крепости. Он увидел несколько тысяч турецких военнопленных, которых привлекли к работам по возведению оборонительных сооружений. Он заботливо поинтересовался об условиях их труда и приказал раздать им денежное вознаграждение. Он посетил госпитали и школы и отдал приказания о необходимых работах по украшению и очистке от мусора некоторых районов города.

При его обычной энергии на все эти действия у него ушло два дня, при этом он не переставал заниматься своей повседневной работой. Все прибывшие в эти дни курьеры, будь то из Петербурга или из армии, были отправлены обратно еще до ночи. Часто он не ложился до двух часов ночи, пока по всем бумагам не было принято решение, и они не были отосланы. Таким образом, дела Государственного Совета империи, Комитета Министров, вице-канцлера графа Нессельроде, военного министра, генералов, командовавших действующими армиями, во время путешествия задерживались не более, чем, если бы император спокойно пребывал в Петербурге и мог полностью располагать своим временем. Сверх этого каждый день он находил возможность писать императрице подробные письма, читать отчеты о состоянии здоровья и об успехах в учебе своих детей, пролистывать газеты и, часто, даже читать новые произведения русских и французских авторов.

Во время нашего пребывания в Киеве пришла новость о падении важной крепости Силистрия, осада которой стала началом кампании. Осадой командовал генерал Красовский с того момента, когда граф Дибич направился на помощь генералу Роту, чтобы победить армию визиря в битве при Кулевче. Эта новость доставила нам большое удовольствие. Занятие Силистрии завершало передачу в наши руки обеих берегов Дуная от Видина до его устьев. Оно также отдаляло от театра военных действий княжества Молдавию и Валахию и позволяло использовать войска, оставленные для осады Силистрии.

Из Киева мы направились в Козелец, где были расположены одна кирасирская и одна гусарская дивизии, которым был устроен смотр, а на следующий день они вышли на маневры под командованием императора. По выучке людей и по состоянию лошадей особенно хороши были кирасиры, составлявшие 3 армейскую дивизию. 4 гусарская армейская дивизия была недавно сформирована из драгун, и здесь было еще над чем поработать.

По месту своего расположения Козелец был очень удобен для сбора большего количества войск, особенно кавалерии. Местность была густо заселена, располагала большими запасами фуража и представляла собой огромную равнину, украшенную небольшими лесами с прекрасной растительностью.

Мы покинули эти плодородные равнины и вошли в болотистые места у реки Березина, где император Александр с большим трудом построил крепость Бобруйск. До своего восшествия на престол как глава инженерного ведомства император на протяжении многих лет руководил работами в этой крепости. С тем большим интересом он увидел те изменения, которые произошли здесь с тех пор, как государственные дела не позволили ему больше посвящать себя исключительно инженерному делу. Едва успев выйти из коляски, он сразу же направился осматривать работы, входил в малейшие детали с тем, что бы все увидеть и все обсудить для завершения строительства этой большой крепости, которая, будучи только заложена, в 1812 г. оказалась очень полезной. Я видел ее в начале войны с Наполеоном, тогда это были песчаные холмы в форме укреплений. Теперь же она стала образцом прочности и элегантности, как по степени завершенности работ, так и по красоте укреплений и внутренних сооружений — казарм, госпиталей, помещений для генералов и служащих. Кроме того, в крепости росли пирамидальные тополя и другие выбранные породы деревьев. Так же как и в Киеве, здесь на строительных работах использовались несколько тысяч турецких военнопленных. Император в одиночку подошел к ним и стал расспрашивать об их нуждах, он даровал свободу нескольким старикам, которые очень хотели вновь увидеть свои семьи.

Во время нашего пребывания в Бобруйске из главной квартиры нашей армии, расположенной по ту сторону Дуная, прибыл курьер с неприятельскими знаменами, взятыми в Силистрии и в сражении у Кулевчи. Их принесли на площадь перед квартирой императора, а затем направили в Петербург. Исключение было сделано для одного из них, которое было помещено в гарнизонной церкви в память о пребывании здесь императора.

После трехдневного пребывания, посвященного детальному ознакомлению со всем, что касалось инженерного дела и состояния войск, мы вновь сели в наши походные коляски и без малейших остановок через Могилев, Витебск и Великие Луки прибыли в Старую Руссу, которая недавно была присоединена к Новгородским военным поселениям. Население этого полностью торгового города встретило императора у городских ворот проявлениями радости, которые превосходили мои ожидания. Напротив, я опасался увидеть на лицах свидетельство недовольства переменой их положения, так как они теперь в некотором смысле оказались в подчинении у сурового военного начальства. Однако, к счастью, преимущества этих перемен оказались значительнее издержек. Торговля получила новый толчок вперед с постройкой за счет правительства больших корпусов в центре города, с введением ряда привилегий для городского населения и некоторого сокращения государственных налогов.

До своего восшествия на трон император слишком часто слышал общественные голоса против создания военных поселений вообще и в частности против новгородских поселений. И теперь он был уверен в том, что эти нововведения, предпринятые императором Александром, требуют значительных реформ и улучшений. Он чувствовал в них большие неудобства, но не мог решиться на их ликвидацию из-за вложенных в них сил и денег. Кроме того, они уже дали ряд блестящих примеров в формировании войск и были очень полезны в окультуривании территорий, которые до того не обрабатывались. Только с помощью огромных усилий можно было покончить с ненужными болотами. Жители, которых новый военизированный режим вынудил расстаться со старыми и привычными обычаями, больше не проливали слез, которые испарились вместе с ростом населения и их размеренным существованием. Огромные казармы вместо деревень, прекрасные залы для военных упражнений, дворцы для генералов и офицеров, великолепные дороги и мосты, замечательные госпитали — все это привело к колоссальным преобразованиям в этих местах. Вместо крестьян появились тысячи гренадеров, в школах детей готовили к военной службе и к работе в канцеляриях. Все изменилось, надо было использовать, насколько это возможно, все эти результаты исполнения нерушимой воли императора Александра, которые уже поглотили миллионы рублей и воплотились в труд тысяч рук.

Император обдумывал изменения в существовании военных поселений с тем, чтобы облегчить их судьбу и уменьшить чрезмерную суровость и придирчивость, которые были привнесены графом Аракчеевым в их организацию и функционирование. В будущем следовало изменить однообразную и малоупотребительную для нашей страны архитектуру выстроенных в один ряд домов, которые соединяли в себе внешний вид и скуку казарм, не неся в себе их удобств и преимуществ.

В первый раз я видел эти огромные сооружения и был поражен тем богатством, которое было в них вложено. Там было все для того, чтобы разместить две гренадерские дивизии, которые до этого со времени своего создания, как и остальная армия, были на постое у горожан или в деревнях. Солдаты были довольны тем, что не были большой обузой для жителей города и этим позволили правительству избежать других бюджетных затрат.

Методы школьного образования устарели морально и физически, сыновья солдат и колонистов воспитывались словно в кадетских корпусах, как в смысле образования, так и поведения. Можно было сказать, что из них готовили молодую поросль наших генералов, в то время как им было предназначено носить ружья и переносить все тяготы и лишенья простых солдат. В этом было заложено противоречие, и император стремился изменить положение дел. Войска, которые мы видели в Старой Руссе и в других центрах военных поселений были в превосходном состоянии и ничем не уступали в выправке лучшим гвардейским частям.

Наконец, 13 июля мы прибыли в Царское Село, где стояли лагерем гвардейский батальон, не направленный к Дунаю, и вся первая кирасирская дивизия. Император устроил смотр этим войскам и, едва сойдя с лошади, вернулся в дорожную коляску с тем, чтобы выехать навстречу императрице, которую он сгорал от нетерпения увидеть. В двух станциях за Нарвой эта встреча состоялась, и мы вместе выпили чаю в почтовом доме.

Их Величества заночевали на ближайшей станции, я же получил разрешение продолжить путь и провести несколько дней со своей женой и детьми в Фалле — небольшом имении, строительство и обустройство которого занимало меня в равной степени. Там я провел несколько дней в величайшем счастье находиться в кругу семьи. Я занимался моим садом и всеми хозяйственными мелочами с тем большим воодушевлением, что мог посвятить этим занятиям всего несколько дней. За всю мою жизнь самыми счастливыми днями, которые излечивали меня от тягот большего света, были те, которые мне удавалось провести в течение каждого лета в несколько приемов с моей женой и детьми в этом маленьком и красивом имении.

Зимой 1828–1829 годов турки очень редко беспокоили нашу армию. Они попытались атаковать наши аванпосты со стороны Козлуджи, но единственным результатом был отход наших часовых со своих постов. На Дунае, на противоположном его берегу со стороны Никополя Чапан Углу предпринял несколько слабых попыток атаковать под прикрытием занятого турками форта Кале. Для того, чтобы отобрать у него этот опорный пункт на левом берегу Дуная, под командованием генерала Малиновского несколько батальонов 5 дивизии были направлены занять Кале. В результате штурма ранним утром 13 января он овладел укреплениями. Там были захвачены 34 пушки, 400 пленных, а 300 человек было убито. В другом месте угрожавший Валахии форт Турно не стал дожидаться штурма и сдался сам со своими 48 артиллерийскими орудиями и всем гарнизоном в 500 человек. В устье небольшой реки Осма недалеко от Никополя всю зиму простояли 30 канонерских лодок, принадлежавших туркам. Сотне добровольцев под командованием майора Степанова было приказано уничтожить их. Это было выполнено так удачно, что 29 лодок из 30 были сожжены со всем своим содержимым. Так же, как Варна была необходима для нашей поддержки и снабжения по ту сторону Дуная, обладание укрепленным пунктом на берегу моря дальше Бялы укрепляло нашу позицию и придавало силу нашим будущим операциям после перехода этой горной гряды. С этой целью на другую сторону залива Бургас и в тыл горам Бялы был направлен адмирал Кумани, командовавший тремя линейными кораблями, двумя фрегатами и несколькими легкими судами, на которые были посажены 1500 человек пехоты и 50 казаков. К большому удивлению турок он прибыл туда 15 февраля. Комендант крепости вскоре потерял волю к сопротивлению и, будучи обстрелян с кораблей, попросил о капитуляции. Но более тысячи албанцев, составлявших часть гарнизона, заняли передовые укрепления и заявили о своем желании защищаться. Пехота была высажена на берег и в штыковую атаковала занятый этими албанцами редут. Они оказали лишь слабое сопротивление, и наши солдаты овладели укреплениями и городом Сизополь, который паша и его генеральный штаб были вынуждены сдать на милость победителя. В городе были захвачены 11 орудий и некоторое количество продовольствия. Благодаря этому успеху флот обрел удобную стоянку, вдобавок расположенную на неприятельском берегу, а наша армия получила плацдарм по ту сторону гор. Были предприняты усилия по укреплению этого места для того, чтобы защитить его от любых попыток захвата. Оценив всю опасность потери Сизополя, султан приказал румелийскому паше вернуть его. Во главе 4 тысяч пехотинцев и полутора тысяч кавалеристов паша прямиком отправился на штурм города столь отважно, что более 250 из них нашли достойную смерть во рву и на стенах укреплений. Воспользовавшись первым удобным случаем еще во время штурма, командовавший нашими войсками генерал Вахтен организовал вылазку и в штыковой атаке бросился навстречу осаждавшим. В результате они были опрокинуты и полностью рассеяны. Таким образом, в европейской части была окончена зимняя кампания.

С наступлением весны все наши приготовления были окончены, и генерал Дибич покинул свою генеральную квартиру в Яссах. Войска приблизились к Дунаю почти напротив Силистрии, где было собрано все необходимое для сооружения моста через эту реку.

В Азии блистательные успехи генерала Паскевича настолько запугали воинственные племена Кавказа, что, несмотря на все интриги их турецких единоверцев, они охотно признали власть российского государя. Первыми показали пример чеченцы и карачаевцы. Аварский шах принял присягу на верность за себя и за весь свой народ. Зимой генерал Эмманюэль был направлен в самые недоступные места Кавказского хребта, где храбрые черкесы, которые считали себя там недосягаемыми, со страхом увидели наши знамена на вершинах их поверженных скал. Убедившись в том, что ничто не могло сопротивляться русским штыкам, они покорились и в первый раз подчинились приказам главнокомандующего. Со стороны Анапы натухайцы сдались генералу Бескровному, лезгины Кахетии запросили пощады у генерала Раевского, который был послан их покарать, и табасаранцы покорились генералу Граббе.

Тем временем паша Эрзерума и паша Ахалциха, воспользовавшись передышкой, которую после стольких тягот предоставил их войскам граф Паскевич, собрали значительные силы. Им нужно было выполнить грозные приказы султана вновь овладеть округом Баязет и крепостью Ахалцих. Паша Эрзерума предпринял несколько атак, которые разбились о храбрость генерала Чавчавадзе и находящихся под его командой солдат. Паша Ахалциха во главе 20 тысяч солдат и значительного количества артиллерии яростно и стремительно атаковал укрепления Ахалциха, овладел пригородами этой крепости и с трех сторон начал общий штурм. Слабым гарнизоном крепости, состоявшим из неполного батальона полка графа Паскевича-Эриванского, роты херсонских гренадер и сотни донских казаков, командовал генерал Бебутов. Турки овладели укреплениями с замечательным мужеством, но наши храбрые солдаты отбросили их с яростью отчаяния. После кровопролитного сражения, нанесшего потери обеим сторонам, штурм был отбит по всем пунктам. Турки не решились его возобновить и занялись осадой крепости. Крепость подвергалась обстрелу с 20 февраля по 4 марта, когда через снега и неисчислимые трудности прибыл отряд генерала Муравьева, включавший 7 батальонов, 18 пушек и полк казаков, и начал угрожать тылам осаждавшей армии. Турки быстро отступили, и их преследовал тот самый гарнизон крепости, который на протяжении двух недель не имел ни минуты передышки.

В это же время отряд в 8 тысяч турок под командованием паши Трапезунда пытался овладеть Гурией, находившейся под защитой генерала Гессе. Он не стал ждать прибытия неприятеля и всего с двумя тысячами человек вышел ему навстречу. Турки заняли хорошо защищенную естественными препятствиями позицию и в течение нескольких часов успешно оборонялись. Но, будучи атакованы в штыковую, бросились спасаться бегством, оставив более тысячи человек на поле сражения.

Наш средиземноморский флот под командованием адмирала Гейдена не нашел случая сразиться с противником, который после Наваринского сражения был почти выведен из строя. Флот смог принять участие в войне только блокадой на протяжении всей зимы входа в Дарданеллы. Эта трудная задача, которая даже английскими моряками считалась неисполнимой, была поручена адмиралу Рикорду, который справился с ней к большому удивлению всех специалистов, нанеся большой ущерб снабжению Константинополя. Блокада помешала привезти в Константинополь продукты питания из Египта и не позволила портам Малой Азии, как это всегда случалось, оказать помощь этой густонаселенной столице.

Таким образом, все усилия турок отобрать у нас зимой те преимущества, которые были завоеваны нами летом, оказались напрасными. Точно так же, все стремления и предсказания европейских правительств, горячо желавших успехов туркам и предвещавших нам поражение, рассеялись, как дым. Наши шансы на победу во второй кампании блистательно увеличились.

2 апреля граф Дибич открыл кампанию 1829 года, форсировав Дунай ниже Силистрии. Переправа была проведена с большими трудностями в связи необычайно широким разлитием реки. Он сосредоточил все силы в Черноводи и направился к Силистрии. Турки воспользовались зимним периодом для возведения оборонительных сооружений вне стен крепости, под их прикрытием они стойко защищали подходы к городу. Однако, благодаря умело направленным атакам, они сдавали одну позицию за другой. Полевые укрепления были захвачены силой, и началась правильная осада Силистрии.

В это же время генерал Рот собрал часть своего корпуса около Козлуджи. С этой стороны визирь собрал часть своих сил, вышедших из укрепленного лагеря под Шумлой. Он направился прямо на генерала Рота, который не успел собрать всех своих людей и рисковал быть разбитым. Но он видел свое спасение в неколебимом мужестве своих войск и в прибытии генерала Сухтелена, который во главе двух егерских полков положил конец неравному сражению, которое уже продолжалось несколько часов. Однако визирь только приостановил свои атаки, к нему прибыли свежие войска в количестве 10 тысяч человек, и он бросил всю свою пехоту против наших уже уставших в сражении батальонов. Уже три артиллерийских орудия попали в руки турок и один наш батальон оказался отрезанным от остальных войск и был на грани истребления, когда храбрый полковник Лишин, увидев эту опасность, бросился с двумя батальонами во фланг неприятеля. Атака была столь стремительной, что породила беспорядок в неприятельских рядах. Остальные наши войска в свою очередь ударили в штыки, и визирь, который уже видел победу в своих руках, оказался вынужден оставить поле боя, покрытое трупами его солдат. Около 2 тысяч его людей погибло в этот день, продолжавшийся с 3 часов утра до 8 часов вечера. У нас был убит один генерал, почти все полковники получили ранения разной степени тяжести и более тысячи человек выбыли из строя.

Тем не менее, визирь, во что бы то ни стало, хотел использовать имевшееся у него перед генералом Ротом численное превосходство. После десятидневного отдыха он снова покинул свою позицию под Шумлой и во главе более, чем 40 тысяч человек, которые были собраны в 20 полков пехоты и в 6 полков регулярной кавалерии, в сопровождении многочисленной артиллерии двинулся к Праводам. Он начал правильную осаду. В тот момент, когда генералу Дибичу сообщили об этом маневре неприятеля, он не колебался ни минуты и в надежде принудить его к генеральному сражению двинулся с корпусом Петра Палена на соединение с войсками под командованием генерала Рота. Продолжение осады Силистрии было поручено генералу Красовскому. 24 мая у деревни Мадри оба корпуса соединились.

Визирь не знал о прибытии графа Дибича. Полагая, что этот маневр был предпринят частью корпуса Рота для создания угрозы его коммуникациям с Шумлой, в то время, как другая его часть защищает Праводы, он пожелал наказать такую храбрость. Прервав внезапно осаду, он со всей своей армией двинулся к Кулевчи. Там он убедился в своей ошибке и увидел перед собой целую армию. Из опасения потерять свои коммуникации он остановился и отдал распоряжения о сражении, которого в прошлом году столь благоразумно удалось избежать его предшественнику, и которого мы так горячо желали. После внимательного изучения позиции противника граф Дибич дал сигнал к наступлению. Часть войск графа Палена, под командованием генерала Отрошенко направилась к высотам на нашем правом фланге. Но противник, не став дожидаться исхода этой атаки, покинул гребень горы и отступил в лесистую местность, находившуюся на противоположной стороне. Полк Иркутских гусар и полк Муромской пехоты поспешили занять только что оставленную позицию. Во время этого маневра открыла огонь замаскированная батарея противника, которая нанесла нам большие потери, пока установили наши пушки для ответного огня, и пока построенные в колонны два егерских полка готовились захватить ее. Едва они приблизились на расстояние выстрела, как были атакованы большим числом неприятеля, вышедшего из леса. Это остановило их продвижение. В то же мгновение другая масса неприятельских войск бросилась на авангард на нашем правом фланге и заставила его отступить. Бой шел уже в рукопашную и был очень кровопролитным. Для того, чтобы отступить, нашим пришлось пойти в штыковую. Один батальон Муромского полка погиб почти весь, но не отступил, 11 и 12 батальоны егерей были окружены и их атаковали со всех сторон. Полковник Севастьянов сам взял в руки знамя для того, чтобы воодушевить своих солдат, и построил их в каре. Напрасно генерал Отрошенко установил артиллерийскую батарею, которая разрывала неприятеля на куски, ничто не могло остановить его ярость. Появлялись новые войска, которые укрепляли уже уставших солдат.

Вскоре наш крайний левый фланг был атакован так же, как и правый, пехотой и частями кавалерии. В конце концов, части нашего авангарда не выдержали превосходящего противника и огромного количества артиллерии и отступили. Турки с победными криками бросились вновь занимать свою первоначальную позицию. Воодушевленные этим успехом, турки спустились с горы и сделали вид, что будут атаковать нас по фронту, но на деле двинулись на наш правый фланг. Граф Пален направил им навстречу три пехотных полка под командованием князя Любомирского, которые в один миг были окружены и атакованы со всех сторон превосходящим противником. Но упорное сопротивление, оказанное повторявшимся атакам нападавших, дало время бригаде гусар и батарее полевой артиллерии прийти на помощь князю Любомирскому и несколько уменьшить численное неравенство сражавшихся.

Подвергнувшись атаке, турки умерили свой пыл, но не оставили борьбу. Но вот уже они исчерпали свой первый порыв о ледяную и неколебимую стойкость наших батальонов и увидели, что не смогут проложить себе дорогу в этом пункте. Наконец, они прекратили атаки по всей линии и заняли свою первоначальную позицию на высотах, закрывая проход на Кулевчи. Через несколько часов битва закончилась, результатом ее было то, что противник был вынужден перейти от наступления к обороне.

Тем временем граф Дибич отдал приказ, и несколько батарей под командованием генерала Арнольди двинулись вслед 5 дивизии. С обеих сторон с новой силой возобновилась артиллерийская перестрелка. Сквозь кустарник наши стрелки приблизились к неприятельским флангам, батальоны построились в колонны для решительного наступления, прибывшая артиллерия изготовилась к бою и обстреляла картечью турецкие линии. Вскоре их ряды охватила паника, наши солдаты бросились в штыки и опрокинули всех, кто еще пытался сопротивляться их мужеству. Не потребовалось много времени для того, чтобы атакованный со всех сторон неприятель превратился в охваченную ужасом массу людей, искавших свое спасение в бегстве. Оно оказалось столь стремительным, что сражение прекратилось и началось преследование врага. С несколькими сотнями кавалеристов визирю удалось спастись, и с наступлением темноты он добрался до города Шумлы. Остатки его огромной армии добрались по другую сторону Камчи до Балканских гор и рассеялись там, принеся собой ужас и отчаяние. На поле битвы остались более 5 тысяч турок, в наши руки попали: весь их лагерь, обозы, 43 орудия с боеприпасами, и шесть знамен. С нашей стороны потери были чувствительны — насчитали 12 сотен убитых и столько же раненных.

Первым следствием этой полной победы было падение крепости Силистрия, которая вместе с 252 пушками и всеми припасами сдалась генералу Красовскому. Он сразу же присоединил под Шумлой свои войска к победоносной армии Дибича. Сразу же по прибытии этого подкрепления генералы Ридигер и Рот овладели переправами через реку Камчи. Основная часть армии двумя колоннами следовала за ними, а корпус генерала Красовского был оставлен в Энибозарде для поддержки гарнизона в Шумле и для охраны наших коммуникаций. Неприятель предполагал, что все наши силы заняты осадой Шумлы и на Камчи оказал лишь слабое сопротивление.

Таким образом, в этом месте он был опрокинут без особого труда, и рассеялся по различным горным дорогам. Турки никогда не думали, что на вершинах высоких и труднопроходимых Балканских гор появится российский флаг, что он продолжит свое движение по равнинам с другой стороны, которые считались защищенными укреплениями, созданными самим господом богом. Удивление было столь полным, что сопротивления не было. Наши солдаты были готовы к кровавым и безнадежным сражениям, но им приходилось бороться только с горными вершинами и походными трудностями. Балканы — эта неприступная преграда, которая на протяжении стольких лет останавливала наши успехи, были преодолены в походе, в котором даже усталость отступила перед славой и необычайными обстоятельствами, его сопровождавшими.

Полное удивления и успокоенное дисциплиной наших войск турецкое население в полном молчании наблюдало за продвижением нашей армии, видя в этом предначертание свыше. Христиане, греки, болгары и армяне бежали нам навстречу с хоругвями в руках, словно прося нас занять эти места, где на протяжении веков не смели поднять Крест господень. Один за другим города открывали ворота нашему авангарду. Без единого выстрела были заняты Мессембрия, Бургас, Ахиола, Айдос, Сливно и Карнабад. Наконец, российский орел приблизился ко второй древней столице оттоманских владений в бывшей Греции городу Адрианополю. Взорам наших солдат открылся этот огромный город с красивыми мечетями, прекрасными садами и старинным султанским дворцом. Его вид воодушевил их мужество. Два высокопоставленных паши командовали там 12 тысячами регулярного войска, адрианопольский градоначальник располагал вооруженной милицией более чем из 15 тысяч горожан. Все предсказывало нам новую борьбу, достойную такого объекта завоевания. Казалось, что преимущество противнику дает и местность, и многочисленная артиллерия, и все те ресурсы, которыми располагает более чем 100 тысячный город.

Наша армия, располагавшая не более чем 25 тысячами солдат, стала лагерем в виду Адрианополя и ожидала сигнала к началу сражения. В город было послано предложение о сдаче. Капитуляция города была предрешена неожиданным появлением нашей армии, чувством страха, принесенным беглецами после сражения у Кулевчи, и недостаточной согласованностью действий обоих пашей. Наши флаги появились перед этим городом 7 августа, а 8 августа они уже развивались в общественных местах Адрианополя, вокруг них толпилась огромная и спокойная толпа, удивленная видом русских победителей, которые заботились только о соблюдении порядка и о безопасности всех вокруг. Торговые лавки открылись вновь, установилось доверие, городские службы не были нарушены и их действие стало даже более четким, чем прежде. В указанное мусульманским законом время мечети заполнились верующими. Турки с трудом верили своим глазам, видя, как в центре Адрианополя они мирно живут под защитой своих многовековых врагов. Такое поведение явилось результатом нашей прекрасной и великодушной дисциплины, оно означало победу куда более важную, чем победу на поле сражения, оно обуздало даже религиозный фанатизм.

Регулярные турецкие части получили разрешение уйти после того, как сложили свое оружие. Милиция сложила оружие без малейшего сопротивления, все произошло в полнейшем согласии. В наши руки попали 60 артиллерийских орудий, некоторое количество продовольствия и военных припасов. Была организована полиция, состоявшая наполовину из русских, наполовину из турок. Уже на следующий день можно было бы сказать, что в Адрианополе ничего не изменилось, и что наши солдаты состояли на службе государя этого старинного и населенного города.

В тот же день, когда мы вошли в Адрианополь, флот захватил порт и город Иниада, расположенный очень близко от Босфора, а Демотика открыла свои порты.

Император собственноручно утвердил весь комплекс операций этой кампании. Он особенно настаивал на том, чтобы при первой же возможности была сделана попытка овладеть плацдармом по другую сторону Дарданелл с тем, чтобы координировать и объединить наши морские силы в Средиземном и Черном морях. С этой целью граф Дибич сформировал отряд под командованием генерала Сиверса и направил его к Эносу. Эта операция окончилась полным успехом. Как привидение Сиверс ускоренным маршем пересек всю ту местность, которая окружала Константинополь, и как по волшебству появился на берегу Средиземного моря. Он потребовал от крепости Энос открыть ворота, в которые он вошел без единого выстрела, и укрепил там российский флаг. Наши корабли под командованием адмирала Гейдена курсировали около Дарданелл, они увидели национальный флаг, свидетельствовавший о победах, и оказали помощь спустившимся с Балканских гор уланам и казакам. В этом соединении было нечто сказочное, что заставило дрожать Константинополь и Европу, которые уже были напуганы нашими успехами и ожидали скорого падения Оттоманской империи.

В Азии граф Паскевич двигался и действовал как молния. Своим победоносным приближением он угрожал другой стороне Босфора. Еще несколько недель и Константинополь будет атакован нашими сухопутными армиями и со стороны Европы, и со стороны Азии, а наш флот перекроет проход из Черного моря в Средиземное. Он двинулся через скалистые горы Сагонлук с тем, чтобы опередить там неприятеля, который был устрашен этим стремительным и отважным маршем. Турецкий военачальник собрал всю свою армию и приготовился к защите. 17 июня турецкий авангард, занимавший сильную позицию на местности, был атакован войсками полковника Фридерикса и после ожесточенного сопротивления был выбит штыковой атакой. Турок жестоко преследовал один татарский полк, сформированный графом Паскевичем, который обладал талантом закреплять в делах верность и преданность этих единоверцев мусульман. Во всех сражениях этой кампании они выказывали примеры самой замечательной отваги и доблести. Отступление этого авангарда открыло неприступную вражескую позицию, расположенную среди скалистых и непроходимых утесов. Главнокомандующий принял решение обойти ее, предпочитая кратковременно рискнуть безопасностью своих коммуникаций, чем произвести впечатление, что он испугался и медлит перед лицом врага. Трудным маршем через горные вершины и перевалы, еще покрытые снегом, он произвел свой маневр, сопровождаемый всеми многочисленными армейскими обозами, которые часто на руках пересекли горы и были спущены вниз. Неприятель был введен в заблуждение небольшим отрядом под командованием генерала Панкратьева, расположившимся на высоте, которая, казалось, угрожала его позиции.

После неисчислимых тягот и усилий на третий день 19 июня граф Паскевич осуществил свой маневр. Он обошел горы, занятые турками, и вышел на равнину, достаточно обширную для того, чтобы разбить лагерь и расположить в нем свои войска. В полдень граф Паскевич, дав солдатам только время для приема пищи, повел их прямо на врага, который со своей стороны спустился в долину с тем, чтобы предупредить нашу атаку. Сражение началось одновременно во всех пунктах. Турецкая кавалерия набросилась на наши каре со своей обычной яростью. Несколько нападавших были проткнуты штыками в середине наших рядов и почти под носом у наших пушек.

Численное превосходство противника позволило ему окружить наш правый фланг, который не погиб только благодаря умело направленному огню нашей артиллерии. В то же время постоянно растущая масса кавалерии спустилась в долину, она атаковала и полностью окружила наш левый фланг, угрожая тылам всей нашей позиции. Много каре было атаковано с замечательным мужеством и стойкостью. Сражение приняло ожесточенный характер, турки были воодушевлены своим численным превосходством и без конца возобновляли свои усилия опрокинуть наши непоколебимые фаланги, которые, благодаря долгому опыту, привыкли к такому азиатскому напору. Тем не менее, еще ничего не было решено, в некоторых местах свалка достигла таких размеров, что грозила гибелью нескольким батальонам. Тогда граф Паскевич, видя, что противник растянул свои силы по всей длине наших позиций, и, пытаясь проникнуть в наши тылы, распылил свои силы и утончил боевые порядки, приказал дать сигнал к атаке. Он сам стал во главе каре и двинулся в центр позиции с тем, чтобы прорвать и отрезать линию турок. В один миг ход сражения был изменен, разделенный в центре противник начал отступление. Половина направилась в сторону своего лагеря в 8 верстах от поля боя, другая половина пыталась защищаться позади оврагов и густого кустарника. Паскевич воспользовался этим движением для того, чтобы послать им вслед генерала Раевского во главе нескольких кавалерийских полков и 6 орудий полевой артиллерии. Им было приказано опрокинуть левый фланг врага и ускорить его отступление. Остальная часть нашей кавалерии под командованием генерала Остен-Сакена получила такую же задачу на правом фланге неприятеля. Вся пехота в это время выдвинулась в центре на расстояние выстрела.

Левый фланг был опрокинут генералом Раевским без особых усилий, победа на правом фланге стоила генералу Остен-Сакену больших потерь, но в результате неприятель так же был вынужден отступить перед храбростью нашей кавалерии. Турки соединились на высотах, защищенных скалистыми горами, подход к которым во многих местах был невозможен и везде был трудным. Но все препятствия были преодолены, и к 4 часам пополудни высота была заполнена нашими войсками. Артиллерия была захвачена, и противник отошел в свой лагерь.

Но вскоре появились новые войска, прибывшие из Эрзерума на помощь тем, которые были в лагере. Они насчитывали 20 тысяч человек и уже начали спускаться в долину, где наша армия только сражалась и одержала победу. Граф Паскевич не колебался, он поручил наблюдение за убегавшими к своему лагерю турками генералу Панкратьеву, собрал свои усталые войска, отдал приказания на сражение и принял все необходимые предосторожности против повторной атаки со стороны вражеского лагеря. В шесть часов под барабанный бой он двинулся против новой армии, которая прибыла лишить его победы. Он разделил все оставшиеся в его распоряжении войска на три колонны. Первая должна была обойти левый фланг неприятеля, опираясь на высоту, которая должна была ей служить точкой опоры. Вторая должна была атаковать левый фланг, а третья, состоявшая из всей кавалерии, — двинуться прямо против центра турок. Эта диспозиции была полностью и успешно исполнена с быстротой и горячностью свежих войск, еще не побывавших в бою. Все три колонны прибыли к месту боя одновременно и, соревнуясь в храбрости, с самого начала прорвали линии пехоты и кавалерии противника.

Забыв об усталости и чувствуя близкую славу, все подчинялись командам своего молодого и горячего генерала. Неприятель был опрокинут и его преследовали со шпагой в руке на протяжении 30 верст почти до самого наступления ночи. В ходе этого блестящего преследования в наши руки попала артиллерия, обозы, военные припасы, часть оружия и лошадей. Неутомимый Паскевич дал солдатам только несколько часов для отдыха и уже в 9 утра следующего дня появился в тылу того лагеря, куда накануне отступила разбитая им армия. К этому времени турки едва успели узнать о полном поражении войск, пришедших им на выручку.

Тем временем, находившиеся в своем лагере турки использовали ночь для того, чтобы развернуть фронт и укрепить свою новую позицию. Казалось, что скалы, пропасти и несколько возведенных наскоро укреплений предоставили туркам в их тылу почти такие же преимущества, какими природа наделила их лагерь с фронта, и которые Паскевич ранее посчитал непреодолимыми.

Наша позиция так же была выгодной. С обеих сторон артиллерийская канонада началась, едва наши войска успели занять свою позицию. Она прервалась на некоторое время турецким трубачом, который сделал несколько предложений о капитуляции. Но была возобновлена даже до того момента, когда турки получили наше ответное требование сложить оружие перед нашей армией. Не теряя времени, Паскевич сформировал 5 колонн и приказал начать штурм. Он лично возглавил колонну, атаковавшую центр, другие получили приказ овладеть флангами. Первая колонна быстро проникла в лагерь и овладела пушками, остальные тот час же последовали за ней. Пораженный такой отвагой противник обратился в бегство, бросив весь лагерь, обозы и воинское снаряжение. Его преследовали на перевалах, среди скал и в лесах, которые вскоре скрыли его позор и остатки его солдат. 1200 человек попали в плен, более 2000 остались лежать на поле боя, а их командующий Хаки-паша был настигнут и захвачен со всей своей свитой линейным полковником казачьих войск Верзилиным.

Таким образом, за три дня граф Паскевич пересек горы, которые считались непроходимыми, разбил две армии, захватил все их имущество и рассеял более 60 тысяч человек. В Малой Азии, которую противник должен был защищать, больше не было преград для наших знамен, а страх перед нашими армиями был донесен беглецами до самых берегов Босфора.

Воспользовавшись внушенным им ужасом, граф Паскевич направил генерала князя Бековича овладеть Хоросаном, где он захватил большое количество продовольствия и военных припасов.

Дав войскам на отдых только сутки, главнокомандующий во главе своего авангарда направился к Гасан Кале, важной крепости по дороге в Эрзерум. После форсированного марша он появился там около 9 часов вечера. Устрашенный комендант сбежал, и ворота крепости вскоре были открыты. На защитных укреплениях стояло 29 пушек крупного калибра, а на складах лежало большое количество боеприпасов и провианта. Но особую ценность захвату Гасан Кале придавало то, что его можно было рассматривать как ключ к Эрзеруму, этому главному центру всей богатой и густонаселенной Малой Азии.

25 июня вся армия собралась в лагере перед этой крепостью. Этот день, годовщина рождения императора Николая, был отмечен благодарственным молебном в честь недавно одержанных побед и во славу этого, столь дорогого для России праздника. Граф Паскевич устроил парад своей небольшой славной армии и собрал за торжественным обедом всех войсковых командиров. Как раз во время застолья из Эрзерума пришла весть о том, что мусульманские священнослужители и жители города готовы покориться, несмотря на угрозы турецкого командующего и сопротивление войск. В ту же минуту весь лагерь был поднят и Паскевич, не желая терять время, и с целью устрашить турецкого военачальника немедленно направился в путь и на утро следующего дня оказался перед Эрзерумом. К нашим войскам из города подошли двое: представитель горожан и парламентер командующего войсками с просьбой о перемирии с целью окончательного выяснения судьбы города между теми, кто был готов сдаться, и теми, кто требовал сражения. Паскевич направил их обратно в сопровождении генерала князя Бековича, а тем временем приказал занять позицию на расстоянии пушечного выстрела от городских стен. Турки открыли артиллерийский огонь, их кавалерия вышла из города с тем, чтобы отбросить наши пикеты. Ряд небольших пристенных укреплений, прикрывавших подходы к воротам, были взяты штурмом несколькими ротами егерей.

Тем временем, турецкий военачальник знал, что к нему ускоренным маршем идет подкрепление, он ободрил свои войска и сдерживал горожан. Сражение разгорелось, наша артиллерия своим яростным огнем сеяла в городе ужас и, тем самым, укрепила позиции тех, кто призывал сдаться. Наконец, они одержали верх, и к нам с депутацией прибыл гражданский градоначальник, который попросил прекратить сражение и принес ключи от городских ворот. Тогда с нашей стороны огонь был прекращен, и войска вошли в город, не обращая внимания на несколько пушечных и ружейных выстрелов, которые были сделаны в беспорядке убегавшими войсками. Прибыв в центр города, мы увидели, что крепость отказывается сдаваться. Но как только гарнизон заметил, что мы готовимся силой принудить его к этому, сложил оружие. Таким образом, 27 наших знамен уже развивались над Эрзерумом. Трофеями этого дня стали: главнокомандующий турецкими войсками в Азии, два паши, 150 артиллерийских орудий, разнообразное снаряжение и припасы, собранные в этом опорном пункте страны. Возмещением усталости и отваги, которые проявил граф Паскевич, стали также и все те удобства и запасы, которые смог предоставить армии 100 тысячный город с богатой торговлей. Занятие города сделало Паскевича хозяином положения, не было больше ни войск, ни командиров, которые могли сопротивляться его власти. Крепости и города Ризе и Байбурт сдались при приближении отрядов, направленных для их оккупации.

В то время, когда граф Паскевич сражался и разбил армии под командованием турецкого главнокомандующего, у него в тылу один паша по собственной инициативе собрал солдат. 19 июня во главе 9 тыс. пехотинцев и 5 тыс. кавалеристов он неожиданно появился перед Баязетом, который наши войска заняли еще в ходе кампании 1828 года. Турки бросились на штурм с необычайной отвагой, находившиеся за пределами города укрепления были ими захвачены. Наши солдаты отбивали их четыре раза. В пригородах дрались за каждую улицу и за каждый дом. Правоверные жители были воодушевлены появлением их единоверцев, они взялись за оружие и с крыш своих домов обстреливали наших солдат. Наконец, после целого дня борьбы с яростным и столь превосходящим в числе противником, наш слабый гарнизон был вынужден оставить город и собраться в крепости. В течение десяти последующих дней турки пытались штурмовать стены этого последнего убежища наших храбрецов. День и ночь с обеих сторон продолжалась артиллерийская канонада, часто приходилось в штыковую отражать бесконечные атаки жителей города и турецких войск. Горстка наших людей под командованием генерала Попова изнемогала от усталости и нехватки продовольствия, которое они были вынуждены оставить в городе вместе с другими припасами и частью их военного снаряжения. Большая часть людей была убита или ранена, но никто не помышлял о сдаче. Все были полны решимости умереть до последнего. Паша узнал о поражении армии главнокомандующего и о занятии Эрзерума. Он видел непреодолимое упорство русских, которое уже стоило ему более 2 тыс. человек. Наконец, он решил оставить развалины Баязета, которые окружали крепость.

Тем временем противник запланировал реорганизовать часть своих войск и с их помощью помешать быстрому продвижению графа Паскевича. Неприятельские силы были собраны на дороге от Трапезунда к Байбурту. Занимавший этот город во главе 7 пехотных рот полковник Бурцов, следуя только своей невероятной отваге, взял 5 рот и единственный кавалерийский татарский полк и направился навстречу врагу. Без колебания он бросился в атаку, несмотря на развернувшуюся перед его слабым отрядом массу противника в 10 тыс. человек. После первого же залпа он был повержен, а его люди были вынуждены отойти. Прекрасная выучка наших солдат внушила туркам уважение, и они даже не осмелились их преследовать.

Графа Паскевича уведомили о появлении этого нового врага, и он лично направился его разбить. Он нашел врага в сильно укрепленной позиции, находившейся в лесистой местности, которая всегда в сражении давала преимущество азиатам. Две тысячи лазийцев из самых воинственных азиатских племен защищали укрепленную лощину, их поддерживали четыре тысячи других воинов под защитой завалов и рвов. Сражение продолжалось двое суток и стало одним из самых кровопролитных. Солдаты бились в рукопашную, без конца нападали и отбивали атаки. Лазийцы от безысходности защищались до конца с кинжалами в руках. Их перебили почти всех, но, только, перешагнув через их трупы, наши уставшие солдаты завладели полем боя. Это сражение стоило нам многих людей, в особенности хороших офицеров, которых везде убивали первыми.

Другая часть неприятеля была сформирована в окрестностях небольшой крепости Гуми Гане. Против них был послан полковник Симонич. Противник оказал лишь слабое сопротивление, и крепость открыла свои ворота. С другой стороны генерал Гессе атаковал и опрокинул восьмитысячный корпус, который был образован на нашем левом фланге в лесах Муга Эстад.

Стыдясь своих поражений и горя желанием их исправить, турецкий главнокомандующий проявил необычайную активность по набору и формированию новой армии. Это ему удалось, и он собрал ее в Байбурте, который граф Паскевич был вынужден оставить в связи с тем, что ему приходилось защищать слишком много точек. Он не желал еще более ослаблять свою армию, численность которой и так сократилась до 15 тыс. человек. Едва узнав о появлении этого нового неприятеля, граф Паскевич двинулся прямо на него, построившись в две колонны. Одной командовал он сам, другую вел генерал Потемкин. Он встретил врага перед Байбуртом, там он построил свои войска в три колонны: центральная состояла из пехоты, правая — из регулярной кавалерии, левая — из казаков и мусульманских полков. Атаку начала центральная колонна при поддержке всей артиллерии. В полном порядке неприятель отступил с первой линии обороны во вторую, которую его тоже заставили покинуть. В этот момент регулярная кавалерия бросилась вперед с тем, чтобы отрезать неприятеля от города. Турки бросились в приготовленные заранее укрепления, но наша кавалерия их окружила и тем самым отрезала от их кавалерии. Турки устремились в город, где их преследовали наши батальоны. Сражение развернулось на улицах и в домах, но не было длительным. Неприятель подвергся яростному преследованию, он потерял 6 пушек, более 1300 человек было взято в плен.

В это же время отряд под командованием князя Аргутинского-Долгорукова в открытом поле разбил большую часть турецкой кавалерии у крепости Карс. После первых атак неприятель сдался на милость победителя. Эта блестящая кампания была прервана только официальными известиями о том, что в Адрианополе начались переговоры о мире. Турецкий главнокомандующий попросил о перемирии, и граф Паскевич был вынужден прервать цепь своих побед.

Со своей стороны черноморский флот способствовал в меру своих сил успехам этой кампании. Он обстреливал крепости, расположенные на азиатском и на европейском берегах, захватил многие транспортные суда, разрушил, в том числе и на верфях, вражеские военные корабли. Однако, к несчастью, ему не представилось столь желанная возможность дать морское сражение. Находясь на рейде Сизополя, наш флот выжидал этого момента, послав сторожевые корабли постоянно курсировать перед входом в Босфор. Наконец, турецкая эскадра под командованием Капудана паши, состоявшая из 18 судов, пять из которых были линейными кораблями, вышла из пролива. Капитан Казарский, командовавший 18 пушечным бригом «Меркурий», увидел силы неприятеля и направился передать эту новость адмиралу Грейгу. Однако, слишком слабый ветер не позволил ему идти полным ходом. Капудан паша направил к нему два корабля, один нес 110 пушек, другой — 74. Тогда капитан устроил совет со своими офицерами, самый молодой офицер штурман Прокофьев взял слово первым и заявил, что, по его мнению, надо взорвать корабль. Это суждение было единодушно одобрено, капитан Казарский сообщил о нем экипажу, сказав, что после схватки до последней возможности, когда все способы спасения будут исчерпаны, последний оставшийся в живых офицер направит бриг на таран одного из турецких судов, взорвав тем самым оба корабля. С этой целью недалеко от порохового погреба будет лежать заряженный пистолет. Экипаж криками «Ура!» поддержал это решение, все приготовились к сражению и к неминуемой смерти.

Оба крупных турецких корабля уже использовали свои атакующие орудия, и, получив быстрый ответ малых пушек русского фрегата, приблизились к нему. Они обстреляли его двумя рядами своих орудий каждый, после чего приказали бригу сдаться. Ответом наших моряков был крик «Ура!» и залп из всей пушек и ружей. Удивленные такой храбростью турки обстреляли их слабый корабль картечью, но неустрашимый Казарский продолжал защищаться и вести свой огонь столь умело, что турецкий трехпалубный корабль вышел из боя и спустил паруса. Вскоре его примеру последовало и 74 пушечное судно. Оба они имели повреждения в такелаже, и им было стыдно продолжать этот поединок. Бриг «Меркурий» был буквально прошит ядрами, более половины членов экипажа были убиты или ранены. Наконец, после почти двухчасового сражения на виду у всего турецкого флота он смог уйти. На следующий день весь израненный, и еле держась на воде, но как победитель этот корабль появился перед нашим удивленным флотом. Через три года, когда этот бриг был послан в Константинополь, турки оказали ему воинские почести и устроили его экипажу праздник. Император наградил его георгиевским флагом (вымпелом), назначил Казарского своим адъютантом и наградил почетным оружием в честь этого подвига. Все офицеры и матросы были также щедро вознаграждены. К несчастью на фрегате «Рафаил» не было столь решительного капитана, как Казарский. Будучи окружен турецкой эскадрой, он спустил флаг и стал добычей капудана паши, который вернулся в Босфор.

Победы Паскевича в Азии, взятие Кулевчи, захват Адрианополя и Эноса на средиземноморском побережье, блокада нашей эскадрой Дарданелл, действия нашего черноморского флота, мешавшего проходу через Босфор, столько побед с нашей стороны и столько же неудач со стороны султана породили отчаяние и чувство поражения в Константинополе, и ужас в правительстве. Беспокойство народа, угрозы янычарских частей, все предвещало падение Оттоманской империи, а, возможно, и кровавую национальную революцию. Это поколебало верховную власть и находившийся в Константинополе дипломатический корпус.

В этот момент прибыл посланный королем Пруссии генерал Мюфлинг, который привез от императора Николая предложения мира и доказательства умеренности его требований. Диван увидел свое спасение в переговорах и стал умолять дипломатический корпус о поддержке. Дипломаты боялись за самих себя, если бы взбудораженное население подняло бунт, и хотели всеми способами развеять грозу, которая собиралась над их головами, а также угрожала существованию империи, столь важной для европейского равновесия. Они решились направить к графу Дибичу депутацию с призывом остановить продвижение войск и, тем самым, предотвратить разрушение Константинополя и, возможно, падение султана. Главнокомандующий ответил, что не может принять посредничество ни одной из иностранных держав, но так как желанием императора является мир и сохранение Оттоманской империи, он прекращает свое продвижение и сам предлагает этот мир, как единственное желание своего государя.

Вот так случилось, что по просьбе послов европейских дворов, наши победоносные армии остановились. Опасение революции в Константинополе, которая могла поколебать трон султана, предотвратило последние удары, которые война нанесла бы его могуществу. Только желание, необходимость сохранить империю полумесяца помешало нашему движению на город, носивший имя Константина. Именно оно при полной готовности с нашей стороны остановило военные действия, началу которых столь способствовали эти же самые европейские послы, разжигая решительность, алчность и враждебность султана. Именно эти кабинеты в 1828 году кричали об амбициозных планах императора Николая, они предсказывали в 1829 году триумф турок, которому заранее радовались. Все их крики, интриги и предсказания разбились о твердую волю императора и о храбрость наших войск. Все их опасения остались беспочвенными перед умеренностью, мудрыми распоряжениями и предвиденьями императора. Голос этих посланцев европейских дворов был услышан только тогда, когда падение Турецкой империи оказалось в руках наших главнокомандующих в Азии и в Европе, он взывал к милости и к поддержке наших врагов.

Император предвидел, что, в конце концов, султан убедится в проигрышности своей позиции, и попросил мира. Он направил в главную квартиру графа Алексея Орлова и графа Палена для того, чтобы граф Дибич смог уполномочить их на ведение переговоров. Условия мира были составлены в кабинете императора, и были такими, как он о них объявил при открытии кампании. С турецкой стороны переговоры вели башдефтердар Мехмед Садык Эфенди и анатолийский кази Абдул Кадыр Бей. Переговоры проходили в главной квартире нашей армии в Адрианополе. Они велись энергично, несмотря на все трудности, порожденные коварной турецкой политикой и ревнивым влиянием английского, французского и австрийского послов, направленные на их затягивание и срыв мирного урегулирования. Но инструкции из Петербурга были вполне определенными, и ничто не могло помешать их выполнению.

В Европе Россия возвращала все свои завоевания без малейшего ограничения. В Азии линия проводилась по гурийской границе от Черного моря до начала Имеретии, а справа — до того места, где граница пашалыка Ахалциха и Карса соединяется с Грузией, таким образом, что город Ахалцих и крепость Ахалкалаки оставались к северу от этой разграничительной линии. Территории, оставшиеся к югу от этой линии, возвращались Порте, а те, что находились к северу и к востоку, включая берег Черного моря от устья реки Кубань до порта Святого Николая включительно, присоединялись к Российской империи.

Привилегии княжеств Молдавии и двух Валахий должны были быть определены общим соглашением между кабинетами Санкт-Петербурга и Сералем. Порта обещала выполнить все обязательства по отношению к Сербии, взятые ею на себя еще по Аккерманскому договору. Турки предоставили самые выгодные условия российской торговле и русским купцам. Порта обязалась выплатить России возмещение в один миллион пятьсот тысяч голландских дукатов за потери, понесенные нашими торговцами до разрыва 1828 года. Турция приняла на себя обязательство возместить нам расходы, которые мы понесли по ведению несправедливой войны, начатой ею.

Порта признала независимость Греции в соответствии с договорами по этому вопросу, заключенным между Россией, Францией и Англией.

Порта уступала княжествам Молдавии и Валахии территории, на которых были возведены крепости по левому берегу Дуная, и обещала никогда не восстанавливать здесь крепостей. Оба княжества останутся в качестве залога под нашей оккупацией, пока суммы возмещение военных расходов не будут уплачены в согласованный срок. В крепости Силистрия останется русский гарнизон до полной эвакуации наших войск из Молдавии и Валахии.

После подписания договора граф Орлов был направлен в Константинополь для восстановления наших политических отношений и для того, чтобы убедиться в исполнении этого важного договора. Ему удалось сделать даже больше, чем можно было ожидать, он очень понравился султану, он завязал связи с руководством турецкого правительства. Ему даже удалось договориться с иностранными представителями, которые еще были ошеломлены нашими успехами, а еще больше — той умеренностью и лояльностью, с которыми мы этими успехами воспользовались.

Наши войска ушли из Адрианополя, вновь перешли Балканы, Дунай снова стал границей между Россией и Турцией. Все вернулось к тому порядку, который был нарушен войной, принесшей новые лавры армии империи, показавшей в полной мере, несокрушимую мощь и мудрую умеренность императора и унизившей полумесяц. Наконец, после полутора веков военного соперничества, жертв и побед, война смирила самого ожесточенного врага России, могущество которого недавно заставляло дрожать Европу, и который остановил победное продвижение Петра Великого.

Пока в Азии и по ту сторону Балкан происходили эти великие события, в Петербурге разворачивался спектакль, главным участником которого был персидский принц, посланный шахом для того, чтобы у подножия императорского трона вымолить прощение за убийство нашего посла в Тегеране. Это был любимый сын Аббаса-Мирзы и законный наследник персидской короны Хосров Мирза. Его сопровождала многочисленная свита, и от самых наших границ по эту сторону Кавказа ему были оказаны все почести, приличествующие его положению. В первых числах августа ему была дана торжественная аудиенция. В Георгиевском зале, где дежурили дворцовые гвардейцы, были собраны и стояли по обеим сторонам зала весь двор, свита императора, гвардейские генералы и офицеры, вельможи и знатные дамы всего города. Император и императрица стояли на ступенях трона. Молодого принца и его свиту ввел главный церемониймейстер. После троекратного приветствия императора, у которого он прибыл от имени отца испросить прощения, он зачитал свою речь со всем чувством, которое предписывалось целью его слов и присутствием высокого собрания, которое его слушало. Ответ вице-канцлера графа Нессельроде от имени императора был выдержан в самых дружеских и успокоительных тонах с целью поддержания добрых отношений между двумя империями. Затем было сделано все для того, чтобы сделать пребывание принца в Петербурге приятным, его окружили уважением, удовольствиями и особенно предупредительностью двора, даже включая членов императорской фамилии. Он посетил все общественные учреждения, театры, солдатские казармы, участвовал в парадах и в небольших маневрах в окрестностях Царского Села. Он и вельможи его свиты получили подарки, достойные его знатного происхождения и того, кто подарил их. Он уехал в восторге от своего пребывания и был особенно удовлетворен возобновлением добрых отношений между Персией и Россией, которые укрепил его приезд. Посланные еще императором Александром в качестве подарка Аббас-Мирзе 12 артиллерийских орудий, которые были захвачены нашими войсками в боях последней войны, были заменены таким же количеством орудий лучшего качества и включены в число подарков и направлены в Тегеран отцу принца-посланника.

К концу осени после обмена с султаном грамотами о ратификации мира, император собрал в местечке Царицын Луг все войска, составлявшие гарнизон Петербурга и его окрестностей. В отсутствии большей части гвардии, которая только вышла из Тульчина для возвращения в Петербург, они составили важную часть нашего войска. В центре площади на высокой и просторной площадке был построен алтарь для членов императорской фамилии и всего двора. Его ступени были украшены захваченными в Азии и в Европе турецкими знаменами. Вокруг лицом вовнутрь в форме большого квадрата выстроились колонны войск. По команде императора были сняты головные уборы и отслужили благодарственную молитву. Огромная толпа окружила площадь и присоединилась к воинским молитвам. После окончания церковной службы пушечные выстрелы и крики «Ура!» как поставленная насильно печать скрепили поддержание этого завоеванного силой мира. После этого войска прошли перед императором парадным маршем, а несколько сотен турецких знамен навсегда поместили в полковую церковь Преображенского полка, которую с этих пор снаружи украшали крупнокалиберные пушки, захваченные во время этой памятной войны.

С началом зимы появились проекты развлечений и удовольствий, но, к сожалению, в первых же числах ноября император опасно заболел. В первые дни, когда еще не ясна была тяжесть заболевания, все были столь уверены в силе его здоровья, что даже во дворце обнаруживалось только лишь легкое беспокойство. Но на третий день болезнь столь быстро усилилась, что врачи были испуганы и потребовали созвать консилиум. Тревога распространилась во дворце и вслед за ним и во всем городе. Вход в комнаты, где отдыхал больной, был запрещен для всех, люди толпились в дворцовых залах, чтобы узнать последние новости и расспросить врачей и личную прислугу. Страх перед несчастьем превосходил его вероятность, все дрожали при мысли потерять государя, столь необходимого для счастья и славы империи.

С покрасневшими глазами и со своей ангельской добротой императрица время от времени выходила из комнаты своего супруга для того, чтобы успокоить нас и узнать о тех новостях, которые можно было бы сообщить больному. За несколько дней нервная лихорадка исчерпала все физические и моральные силы императора. Врачи были в величайшей тревоге, и не скрыли ее от меня. По нескольку раз на день я видел императрицу и восхищался ее неустанными заботами за императором, которого она не оставляла ни днем, ни ночью. В то же время, в тех случаях, когда мне приходилось опираться на ее мнение, я восхищался ее справедливыми суждениями в делах, которые часто ей приходилось разрешать. Наконец, после двенадцати дней страха, надежды и беспокойства, которые лучше, чем что-либо другое, доказывали искреннюю преданность императору, врачи констатировали выздоровление. Но выздоровление медленное, с возможными рецидивами болезни при малейшем нарушении режима или малейшем волнении. Именно это нам много раз повторили, прежде чем разрешили увидеть императора.

Первым такое разрешение получил князь Александр Голицын, при условии не говорить о делах. Я был вторым, кого ввели в его спальню, и был страшно потрясен ужасной переменой, которая произошла в чертах его лица. В них были видны страдание и слабость, он похудел до неузнаваемости. Он спросил меня о случившихся новостях. Надо было показать свое удовлетворение от его любопытства, но не проронить ни одного слова, которое могло бы заставить работать его мозг, или зародить у него какую-либо заднюю мысль. Эта встреча была трудной и длилась более часа. Они стали повторяться через несколько дней, то по утрам, то по вечерам в зависимости от того, когда врачи считали его менее усталым и раздраженным. Наконец, стало очевидно, что он выздоравливает, к нему вернулся аппетит, он стал все более настойчив при решении деловых вопросов.

Однажды утром граф Петр Толстой, который еще не имел случая видеть императора, был к нему вызван. Император спросил его о последних новостях. Будучи предупрежден заранее, он простодушно ответил: «Ничего, сир. Английский фрегат вошел в севастопольский порт». Краска залила лицо императора, он затрясся от гнева от этой наглости англичан, которые посмели войти в Черное море, и от глупости турок, которые им это разрешили. Он немедленно вызвал министра иностранных дел графа Нессельроде и морского министра князя Меншикова. Надо было подчиняться. Оба прибыли в бешенстве от неосторожности графа Толстого, которая могла угрожать здоровью императора и нашим внешнеполитическим отношениям. Они нашли императора в ярости, он отдал им ясные приказания: одному — немедленно отправить один линейный корабль и один фрегат пройти через Босфор, другому — потребовать у Англии объяснений. Курьеры должны были отправиться в тот же день.

Выйдя от императора, оба министра начали обсуждать, каким образом выполнить столь резкие приказания, и к каким последствиям могло привести их исполнение. Но нужно было подчиняться безотлагательно. К счастью, к тому моменту, когда весть об отъезде обоих курьеров прибыла к императору, который пожелал сразу же узнать об этом, лихорадка, вызванная этим волнением, несколько уменьшилась. От графа Толстого все отвернулись, он стал предметом всеобщих упреков и впал в безысходность от своей неосмотрительности. Удачей было и то, что не успевшему еще уехать из Константинополя графу Орлову удалось найти ловкий способ провести линейный корабль и фрегат через Босфор, не оскорбив при этом турецкого достоинства. Лондонский кабинет также дал нам полное удовлетворение, сделав выговор своему представителю в Оттоманской Порте, и уволив со службы капитана злосчастного фрегата. Таким образом окончилось это дело, столь малозначимое само по себе, но которое могло повлечь за собой важные последствия и неисчислимые осложнения, как с Константинополем, так и с Англией.

Здоровье императора полностью восстановилось, и все дела пошли обычным порядком. В течение зимы гвардия вернулась в Петербург, и балы возобновились, как и всегда.

В Европе все казалось спокойно, с нашими соседями Персией и Турцией были решены все вопросы. Между всеми кабинетами царило полное понимание. Раздражение и ревность, которые существовали против России, когда в ней желали видеть только стремление к завоеваниям, рассеялись перед лицом умеренности и лояльности императора. Он протянул руку побежденному им противнику, как только тот оказался перед угрозой распада в результате народных волнений и происков янычар.

Наконец, перед императором открылась долгожданная возможность полностью посвятить себя управлению и внутренним улучшениям в его огромной империи. Со дня своего вступления на престол он создал комитет под председательством графа Кочубея для выработки, обсуждения и предложения ему различных изменений в положении различных слоев, в особенности того, который составлял добрую треть государства. С еще большей энергией он предпринял кодификацию законов. Эта работа, которую часто начинали со времен императрицы Елизаветы до Александра, но она всегда прерывалась, привлекла все внимание императора Николая.