Глава 22

Дружба между Скоттом Фицджеральдом и Эрнестом – настолько символичная в нашем представлении о Париже 1920-х – в 1940 году фактически изжила себя. Они не виделись много лет, а последние письма, которыми они обменялись в 1936 году, после того как Эрнест грязным приемом воспользовался именем Скотта в «Снегах Килиманджаро», были чрезвычайно холодными. К тому моменту, когда Скотт скончался от сердечного приступа 21 декабря 1940 года в квартире Шейлы Грэм в Голливуде, его литературная слава потускнела. Макс Перкинс считал, что все изменится, когда прочитал рукопись «Последнего магната», над которой Скотт работал перед смертью. «Огромная трагедия, что [роман] не закончен, – писал он с волнением Эрнесту, – поскольку он раскрывает совершенно новые перспективы и показывает, как совершенствовался и рос Скотт». Макс строил большие планы на публикацию, привлек к написанию введения Банни Уилсон и собирался выпустить роман в одном томе с переизданным «Великим Гэтсби» и лучшими рассказами Скотта. Он хотел исключить материал из эссе «Крушение», к которому Уилсон наверняка обратилась бы – ему не нравились эти исповедальные статьи больше, чем Эрнесту. «Последний магнат» «обнаруживает, что, не считая телесного нездоровья, никакого крушения с ним не произошло. К нему вернулось хорошее расположение духа». Эрнест ничего подобного не думал и заявил Максу, что, по его мнению, издавать незаконченный роман слишком плохо, имея в виду, что Скотту это не понравилось бы, но в конце концов грубо добавил: «Вряд ли черви станут возражать» – черви, как он надеялся, это все, что осталось от Скотта.

Но это было жестоко даже по меркам Эрнеста, и скоро он дал понять, что не хочет оставлять на этом вопрос. Он много размышлял о наследии Скотта в следующие несколько недель и лет. Впрочем, Эрнест без церемоний отверг мысль о том, что «Последний магнат» имеет хоть какую-то ценность: «Большая его часть вялая настолько, что это невероятно для Скотта» – такое замечание можно с полным правом назвать сомнительным комплиментом. В том же самом письме Эрнест признался, что считает «Ночь нежна» настоящим шедевром Скотта – а вот это мнение его старый друг был бы очень раз услышать.

* * *

«К началу 1941 года китайско-японская война шла так долго и была так далеко, что считалась уже историческим фактом». Так начинается рассказ Марты Геллхорн о медовом месяце в Китае в ее забавной книге «Путешествие со мной и еще кое с кем», изданной после смерти Хемингуэя. Для большинства американцев жестокая война, последовавшая за вторжением Японии в 1937 году в Китай к югу от Маньчжурии, уже не представляла интереса. Новым было то, что в сентябре 1940 года Япония присоединилась к странам гитлеровской коалиции, отчего длительный конфликт приобрел новое значение. США были весьма заинтересованы в победе националистов Чан Кайши в гражданской войне с коммунистами Мао Цзэдуна, и к 1940 году американский истеблишмент начал томительные дебаты по поводу того, должны ли США вмешиваться на стороне националистов. В тот же год, когда произошло вторжение Японии в Китай, Чан и его фотогеничная жена, получившая образование в Америке (ею на Западе восхищались многие), появились на обложке журнала «Тайм» как «Человек и жена года».

После репортажей о гражданской войне в Испании «Колльерс» поручил Марте задание освещать «действия китайской армии» и попросил написать о состоянии Бирманской дороги. Этот торговый путь, открытый в 1938 году британцами между бирманским Лашо и Куньмином в Китае, теперь рассматривался в качестве значимого маршрута снабжения в случае вступления Великобритании в войну. Марта рвалась уехать, ее воображение с детства будоражили видения «Востока» в духе Сомерсета Моэма, Фу Манчу и рикши. Эрнест – другое дело, его внимание было направлено на фашизм в Европе. Позже Марта напишет, что «он был прекрасно осведомлен обо всем, что его интересовало, но Китай не входил в сферу его интересов» («Путешествие со мной и еще кое с кем»). В своих поздних рассказах об их путешествии по Востоку она будет называть Эрнеста У. К., т. е. Упрямый компаньон.

Впрочем, Эрнест не так уж и упрямился. В Испании Марта была ему неплохим партнером в дороге, и им хорошо работалось вместе. Вероятно, Эрнест обратился в Североамериканский газетный союз с предложением освещать для них события на Дальнем Востоке, однако скоро появилась другая возможность, которая понравилась ему больше.

Прошедшей весной он со своим братом Лестером отправился на «Пилар» на рыбалку у Кубы, они взяли с собой Ральфа Инджерсолла, давнишнего редактора «Тайм» и основателя «Форчун». Инджерсолл рассказывал об основании новой нью-йоркской газеты «П.М.», которая обещала стать решительно прогрессивной – в первом номере, объявившем о поддержке вступления США в войну, провозглашалось: «Мы против людей, помыкающих другими людьми». Он намеревался прикладывать руку к редакционным статьям и иногда печатать их на первой странице, таким образом, газета стала бы одним из первых изданий в таблоидном формате. Кроме того, Инджерсолл искал репортеров с отточенным драматургическим чутьем, которые не боялись рассказывать эффектно и разъяснять собственную точку зрения. Лестер тут же согласился участвовать. Конечно, Инджерсолл пытался уговорить Эрнеста и преследовал его с этой целью, привлекая к участию в переговорах в гостинице «Барклай» в июле, когда Эрнест приезжал в Нью-Йорк сдать рукопись «По ком звонит колокол» в «Скрибнерс». Эрнест не давал согласия до декабря, когда они с Инджерсоллом наконец договорились, что он будет делать для газеты репортажи о событиях в Китае. Эрнест будет оставаться на Востоке и сообщать о событиях, если что-нибудь произойдет, в противном же случае он будет делать заметки и напишет статьи по возвращении, когда, по словам Инджерсолла, у него будет достаточно времени, чтобы обдумать все увиденное и таким образом «сделать репортаж более ценным, чем ежедневные депеши». Семь статей Хемингуэя и интервью с Инджерсоллом появятся во вторую и третью недели июня, после его возвращения в США.

По пути в Китай Марта и Эрнест заехали в Голливуд, где Эрнест побеседовал с Гэри Купером и Ингрид Бергман о предстоящих съемках фильма. Эрнест сказал Бергман, что ей придется остричь волосы для роли Марии; он попросил ее показать уши и решил, что они подойдут. Следующей остановкой стали Гавайи, где их угощали на широкую ногу не только местные бюрократы, но и родственники Эрнеста – тетя Грейс (сестра отца) со своей семьей; Эрнест и Марта не могли понять, кто хуже – бюрократы или семья. Упрямому компаньону Гавайи понравились больше, чем Марте, как она написала матери: «Он вовсе не сгорал от нетерпения увидеть Восток» («Путешествие со мной и еще кое с кем»).

По прибытии в Азию Эрнест и Марта провели несколько роскошных недель в Гонконге, где они сняли стильный люкс в отеле «Рипалз бэй». Пока Марта уезжала в Бирму, а оттуда в Куньмин (где она регулярно попадала под обстрелы японцев), по возвращении в Гонконг она обнаружила, что Эрнест окружил себя «отборным веселым сбродом». В этой компании были как полицейские, так и персонажи «криминального типа»: китайские предприниматели, сомнительные миллионеры и тому подобное. Эрнест, казалось, всегда был занят, ходил на гонки и другие спортивные мероприятия, охотился на фазана в соседних холмах, часами пил рисовое вино и рассказывал истории; ему понравилась китайская кухня и он не уставал пускать вездесущие хлопушки, особенно в гостиничных номерах, своем и Марты.

Из Гонконга Эрнест и Марта вместе отправились в Namyung [это историческое название города, который теперь носит имя Nanxiong, я так и не смогла найти его произношение. – Прим. пер.] и затем в Шаогуань, на базу 7-й военной зоны, где оба сделали заметки о китайской армии. Оттуда они спустились по грязной Северной реке в старом корыте «Крис-крафт» с многочисленными остановками по пути, и местные жители встречали их с растерянностью. Свое путешествие Эрнест и Марта закончили в военной столице Чунцин, где провели трехчасовую беседу с Чан Кайши и его грозной женой, «все еще красавицей и знаменитой обольстительницей» («Путешествие со мной и еще кое с кем»). Потом, сопровождаемые высокой белокурой голландкой, которая подошла к ним на рынке Чунцина, загадочными окольными путями они пришли на встречу с коммунистическим лидером Чжоу Эньлаем.

Об обеих встречах Эрнест доложит министру финансов Генри Моргентау-младшему, который оценивал объемы финансирования США китайских националистов. Будучи военными корреспондентами, Марта и Эрнест естественным образом добывали военные сведения, которые действительно весьма интересовали определенных людей в администрации Рузвельта, знакомых Марте благодаря ее дружбе с президентом и его женой. Однако едва ли эта командировка в Китай была «шпионской миссией», как утверждает автор последней книги об их поездке на Восток. С другой стороны, Эрнест сам дал повод, согласившись доложить обо всем Моргентау. В годы испанской гражданской войны Хемингуэй встречался с Клодом Бауэрсом, американским послом в Испании. Это произошло 16 мая 1938 года в Сен-Жан-де-Люзе; на той встрече Эрнест подробно проанализировал состояние республиканской армии, дав оценку, к примеру, ее вооружению и достоинствам и недостаткам генералов Дюрана, Модесто, Посаса и Миахи. Бауэрс сообщил об их разговоре в письме госсекретарю Корделлу Халлу. Из этой переписки, как и в других подобных случаях, неясно, зачем секретарь хотел получить такой доклад (и вообще хотел ли) и зачем или при каких обстоятельствах Хемингуэй решил его предоставить. Вероятно, он надеялся подтолкнуть США к вмешательству на стороне республиканского правительства, как и многие ведущие либералы, вроде его друга Арчи Маклиша. Впрочем, отсюда не следует, что его пребывание в Испании было шпионской миссией, особенно потому, что события в Испании и Китае происходили до того, как сложились международные отношения современного типа. Тогда многие приезжие из других стран, особенно писатели, со своей превосходной наблюдательностью, действовали в качестве «дипломатов» или «шпионов» в том смысле, что по возвращении в США рассказывали властям обо всем, что видели.

Репортажи Хемингуэя для «П.М.» отличались компетентностью, но не представляли собой ничего особенного, каким бы важным ни был этот исторический период для Азии. Эрнест, похоже, понимал, какие уроки можно извлечь из всего произошедшего в Китае, которые могли бы помочь в любом предстоящем крупном конфликте. США придется сказать генералиссимусу Чану, что они не станут поддерживать гражданскую войну в Китае. Чан хотел одержать победу над Японией, как заверял Эрнест читателей «П.М.». Он был «генералиссимусом – военным лидером, который идет путем государственного деятеля», в отличие от Гитлера, который «является государственным деятелем, прибегающим к военной силе». Эрнест завершал статью, которую он назвал «Помощь Соединенных Штатов Китаю», ловкой, но несколько натянутой аналогией с лошадиными скачками: «В настоящее время Россия рассчитывает одержать верх над японцами с генералиссимусом. Она ставит на китайских коммунистов». Заключительные слова были знаменательными, хотя и несколько неубедительными: «После того как скачки начнутся, это будет другая, совсем другая гонка».

Несмотря на то что журналистская работа в те месяцы была ничем не примечательной, а само путешествие Эрнеста и Марты в Китай было, по словам Марты, «совершенно ужасным», это было во многом прекрасное для них время. Они оба обладали острым, неизменным чувством юмора (хотя мы редко замечаем его в их книгах или даже в переписке). Путешествие с У. К., описанное Мартой, представляет собой бесценный портрет влюбленной пары, которая переживает большие невзгоды (кажется, она не преувеличивает ужасных условий, в которых им пришлось существовать) и при этом не отпускает бесконечные шуточки по поводу своих несчастий.

«Путешествие со мной и еще кое с кем» – нежный, положительный и беззаботный портрет Эрнеста и отношений между ними. Именно Марта затеяла все это, а теперь именно она принимается жаловаться: «Кто притащил нас в Китай?» или «Кто хотел поехать в Китай?» – неизменно отвечает Эрнест на жалобы Марты. Их разговоры искрятся остроумием, поэтому маловероятно, чтобы Марта все придумала спустя 30 лет. Марта: «Я лучше спрыгну с Эмпайр-стейт-билдинг в кальсонах, чем еще раз приеду в Китай». У. К.: «От тебя всего можно ожидать. Всего» («Путешествие со мной и еще кое с кем»). Китай был слишком грязным для брезгливой Марты: Эрнест, ее полная противоположность во всем, что касалось чистоты, советовал ей не купаться в мутной воде с неприятным запахом, и сказал, что если она чистит ею зубы, то она «чудило». Когда Марта, к своему ужасу, узнает, что обзавелась грибковой инфекцией, типа микоза, на руках, У.К. отвечает: «Бог мне свидетель, Марта. Ты навлекла это на себя. Я говорил тебе не мыться» («Путешествие со мной и еще кое с кем»).

Интересно, что книга не показывает обычного для Марты самоосмысления. Она отпускает шутки в свой адрес – не так часто мы можем встретить такое в других ее произведениях. Эрнест несколько раз делает меткие комментарии насчет Марты, о чем она рассказала почти через сорок лет. Однажды Марта сбежала из мужской компании, где присутствовал Эрнест с разными темными персонажами, и тот сказал: «M. вышла проверить пульс страны». Когда Марта жаловалась на больных, бедных, отчаявшихся людей, которых они встречали во время путешествия, Эрнест заметил: «M. любит человечество, но не выносит людей». В другой раз, по тому же поводу, У. К. говорит: «Твоя беда, M., в том, что ты думаешь, будто все точно такие, как ты. Как будто того, чего ты терпеть не можешь, другие тоже не могут терпеть. Откуда ты знаешь, что они думают о своей жизни?» Если бы им было так плохо, как она думает, говорил Эрнест, они бы совершали самоубийства, а не производили детей безостановочно и не запускали шутихи. Каждая такая острота заключает в себе проницательное суждение, с чем Марта, похоже, соглашалась уже тогда, а не только вспоминая об их разговорах много лет спустя. В 1941 году в Китае Марта и Эрнест веселились до упаду.

Они расстались в Рангуне. Эрнест направился назад в Гонконг, а Марта уехала на западное побережье Бирмы, посмотреть на другие военные объекты. Они встретились снова в Нью-Йорке, в конце мая или в начале июня. В Маниле Эрнеста допросила военная разведка, и потом еще раз, и Эрнест, и Марта, были допрошены в Управлении военно-морской разведки в Вашингтоне полковником Джоном У. Томасоном-младшим, перед их запланированной встречей с Генри Моргентау, экспертом по отношениям с Китаем.

На обратном пути в Гавану они заехали на Ки-Уэст и забрали Патрика и Грегори на лето в «Финку». В том же месяце, немного позже, Эрнест узнал, что «мистер Джози», то есть Джо Рассел, хозяин «Неряхи Джо», скончался от сердечного приступа. Эрнест оплакивал утрату. Джози было всего пятьдесят три года.

* * *

Похоже, Эрнест весьма восхищался Джоном Томасоном, который станет на удивление важной фигурой в его жизни в следующие несколько лет. О полковнике Эрнест услышал задолго до того, как они встретились. Томасон был ветераном Первой мировой войны, служил в морском флоте и имел много наград, и давно и успешно подвизался на ниве военной прозы. Перкинс настоятельно советовал Эрнесту сборник рассказов Томасона «Примкнуть штыки!» еще в 1926 году; тогда Эрнест сказал Максу, что он «разочарован» – по-видимому, ему не понравилась мысль о том, что штык с такой легкостью идет на «декоративное убийство» – хотя сами рассказы назвал «местами великолепными». Однако к самому Томасону, которому Эрнеста представил его давний друг Чарльз Суини, Хемингуэй был расположен. Полковник Чарльз Суини, которого Эрнест безмерно уважал, был наемным солдатом, искателем приключений, успевшим повоевать под пятью флагами до своей смерти в 1963 году.

Эрнест впервые встретился с Суини в Стамбуле в 1926 году, где Суини вступил в революционную армию Ататюрка; романтическая боевая история и мудрость в понимании войны быстро завоевали ему восхищение Эрнеста. Краснолицый уроженец Сан-Франциско и выпускник Вест-Пойнта, Суини в Первую мировую войну создал эскадрилью «Лафайет», знаменитую команду американских летчиков, воевавших на стороне Франции. После того как США вступили в войну, он перешел в американскую армию. В дальнейшем Суини сражался с большевиками в польской армии. Позже Эрнест столкнулся с Суини в Испании, там они много времени провели вместе. Эрнест рассказывал Перкинсу, что Суини приехал в Испанию как корреспондент газеты и привез с собой шесть бутылок коньяка и три бутылки абсента в подарок Эрнесту. На самом деле Суини прибыл ради помощи республиканцам. При его участии планировалась Теруэльская битва – по словам Эрнеста, республиканцы потерпели поражение отчасти потому, что советов Суини не послушали. Эрнест считал Суини прямолинейным и надменным человеком, с которым почти невозможно было сотрудничать, и, тем не менее, как сообщил он Максу Перкинсу, он был едва ли не единственным в Испании, кто мог это сделать: «По военным вопросам я выслушал бы в первую очередь его, чем любого другого человека».

Томасон и Суини, похоже, были знакомы друг с другом благодаря принадлежности к военной элите, и оба имели отношение к разведке. «Допрос» Эрнеста и Марты Томасоном после командировки в Китай был, несомненно, только для проформы, вероятно даже, это была первая встреча Эрнеста с полковником. В ходе этой беседы Эрнест заинтересовался «грязной» работой на разведку и вскоре стал вынашивать планы, которые приведут его к одному из самых мутных и безнадежных проектов в карьере – санкционированной правительством кампании против нацистов в Карибском бассейне.

Поскольку Эрнест и Марта были американцами на Кубе, они, конечно, не ощущали такой близости войны, как их соотечественники в США, но в то же время иногда чувствовали себя в самой гуще событий. Гавана была многонациональным городом, и совершенно разные люди разных национальностей находились здесь в тесном контакте, благодаря чему создавалась благодатная почва для шпионажа. Местоположение Кубы, ближайшего к США из Карибских островов, на краю Атлантики, усиливало интригу военного времени.

К первой попытке собрать разведывательные данные Эрнеста могла подтолкнуть статья Марты для «Колльерс» о вероятных нацистских шпионах на Кубе. Она заранее обсудила эту идею с редактором Чарльзом Коулбо; история выходила отличная – и Марта, прекрасно знавшая о роли пятой колонны в Испании, была ее идеальным рассказчиком. Однако когда в июле 1941 года она отправила материалы, журнал отклонил статью. Марта запротестовала и напомнила Коулбо, что те, кто симпатизировал нацистам на Кубе, имели возможность направить немецкие подводные лодки к американским кораблям, перевозившим боевую технику в Великобританию. На Кубе оставалось почти восемьсот немцев, говорила она, и тридцать тысяч фалангистов, т. е. фашистских сторонников Франко (цифры, конечно, дико преувеличены). Марта решила, что редактор глуп; «Колльерс» отверг возможное заглавие статьи – «Свастики над Кубой!»

Несколько месяцев Марта и Эрнест ворчали по поводу этой истории и мимоходом продолжали следить за теми резидентами острова, кого считали сочувствующими фашистам. Они очень хотели сделать что-нибудь для нужд фронта, особенно после бомбежки Перл-Харбора. Эрнест некоторое время следил за подготовительными действиями к войне. Перл-Харбор, по его мнению, только показал «лень, преступную беспечность и слепое высокомерие», сделавшие разгромное нападение. Эрнест был уже слишком стар, чтобы поступить на военную службу, и потому искал другие способы помочь союзникам. Его давние друзья Эван Шипмен и Джон Херрманн ушли на фронт, а сын Джек вскоре должен был оставить Дартмут и поступить в офицерское училище.

Даже молодой Лестер Хемингуэй вносил свою лепту, хотя и был крайне неуклюжим. Эрнест не видел младшего брата очень давно, с 1934 года, когда Лестер вместе со своим другом переплыл Мексиканский залив на самодельной лодке, а затем направился на Ки-Уэст, где три месяца они прожили на судне. Вместе со старшим братом Лестер часто выходил на «Пилар» на рыбалку.

В 1940 году Лестер с одним своим другом-британцем, Тони Дженкинсоном, несколько месяцев перемещался по Карибскому морю на шхуне «Голубой поток» в поисках каких-либо признаков нацистов. Однажды они нашли тайник с дизельным топливом, которому, по их мнению, предстояло оказаться в немецких подводных лодках; в другой раз к ним приблизились подозрительные люди, попросившие их налить горючего, как они подумали, немцам. Пришвартовавшись в Пуэрто-Рико, Лестер и его друг с чрезмерным рвением отрапортовали, что подслушали двоих человек на почте, говоривших по-немецки, и увидели, что те получают почту с немецкими штемпелями. Круиз Лестера на «Голубом потоке» подробно описывался в нескольких статьях в балтиморской «Сан». Эрнест отнесся ко всему скептически. Через год, когда Джон Томасон выразил заинтересованность в дальнейшем патрулировании, Эрнест прочитал брату лекцию по поводу разницы между журналистикой и шпионажем – что касается последнего, ты говоришь только о том, что ты видел или не видел, а не ищешь материал для творчества, и сказал Лестеру постричься и «хорошо» умыться перед встречей с Томасоном.

Однако в 1942 году патрули, вроде Лестерова, стали казаться чем-то вроде линии обороны. Многие обитатели островов Карибского бассейна внимательно следили за немецкими подводными лодками в здешних водах, которые слишком близко подходили к американским берегам и топили корабли США. В 1942 году США теряли грузовые суда в ужасающих масштабах – 251 судно было потоплено в одном только Карибском море. К этому времени Америка вступила в войну, и суда доставляли жизненно необходимое оборудование в Великобританию и, что было еще более важно, в Россию. Всего за этот год было затоплено 1508 торговых кораблей союзников. Неудивительно, что американцы, как и Хемингуэй, стремились сделать все возможное для предотвращения потерь. И шпионаж к тому времени стал важной частью военных действий.

К началу 1942 года Эрнест установил тесные контакты с американскими чиновниками в Гаване, которые занимались разведкой. И хотя точной последовательности событий мы не знаем, во второй половине марта Эрнест и Марта уехали на две недели в Мехико, якобы на отдых. Согласно недавно рассекреченным документам за 1944 год, Эрнест был направлен в Мехико для изучения возможности сформировать армию из республиканцев, изгнанных из Испании, которая затем была бы переправлена в Северную Африку для присоединения к войскам союзников, возможно американским, которые должны будут высадиться здесь в мае в ходе крупной контрнаступательной операции «Факел». В Мексике Эрнест и Марта проводили время с Натаном «Биллом» Дэвисом и его женой Эмили. Эрнест познакомился с Дэвисом в Сан-Валли; Патрик позднее вспоминал, что они охотились с Дэвисом на зайцев осенью 1941 года. Через несколько лет Дэвис будет рассказывать, что тогда в Мехико работал водителем такси – что едва ли соответствовало его происхождению из аристократической семьи Пиболи или браку на богатой женщине, Эмили (скоро они станут видными коллекционерами произведений искусства и в том же году купят первую из нескольких картин Джексона Поллока). Билл Дэвис станет большим другом Эрнеста, и Марту тоже будут связывать теплые отношения с семейной парой – в следующие два месяца она напишет им несколько длинных и болтливых писем. (Одно такое письмо, адресованное «дорогим ребятам», начиналось со слов: «Эрнест спит, и я хочу поговорить».)

Дэвис, сам aficionado, едва ли не более увлеченный, чем Эрнест, взял Хемингуэев с собой на несколько боев быков, пока те были в Мехико. Несмотря на то что позднее появились слухи, будто Дэвис состоял в Управлении стратегических служб, неясно, обсуждали ли они с Эрнестом возможную шпионскую деятельность. Эрнест и Марта поселились в гостинице «Реформа» под вымышленными именами; и хотя исследователь жизни и творчества Хемингуэя Дэниел Робинсон предполагает, что супруги просто стремились сохранить инкогнито, нам неизвестны данные о том, чтобы Эрнест когда-нибудь брал себе вымышленное имя в этих целях. Сведения о деятельности Хемингуэя в Мехико в тот период остаются отрывочными; известно, впрочем, что он встречался там с Густавом Реглером, с которым они подружились в дни гражданской войны в Испании. Реглер был коммунистом и бежал из нацистской Германии, а затем вступил в XI Международную бригаду в Испании и был ранен под Гвадалахарой. Не так давно Реглер вышел из рядов коммунистов. Он вспоминал, что при встрече с Эрнестом и Мартой в ресторане «Тампико клаб» в Мехико Хемингуэй почему-то «в тревожном состоянии душевного смятения» напал на него из-за того, что Реглер оставил партию в тот момент, когда Советская Россия оставалась единственной надеждой на победу над Германией.

Визит в Мехико не принес ничего, не считая, пожалуй, того, что Эрнест еще больше проникся идеей вести разведку на Кубе в пользу США. У них с Мартой было много друзей в американском посольстве в Гаване, например второй секретарь Боб Джойс и его жена Джейн, которая представила их первому секретарю Государственного департамента Эллису О. Бриггсу. Возможно, они обсуждали отказ «Колльерс» печатать статью Марты о присутствии нацистов на Кубе. Так или иначе, появились слухи о том, что Эрнест может заняться каким-то проектом разведки и будет сообщать о результатах своей деятельности представителям посольства, а Бриггс и Джойс обратились к Спрюилу Брадену, американскому послу на Кубе. (В мемуарах Браден утверждает, что первым обратился к Эрнесту.) Позже Боб Джойс рассказывал Карлосу Бейкеру, что Эрнест признался ему, будто уже проводил разведывательные операции в Мадриде в 1937 году. Это была либо выдумка, либо, возможно, он приукрасил свой разговор по поводу республиканской армии с Бауэрсом.

Браден, уроженец Монтаны, окончил Йель (как и Боб Джойс). Он был экспертом по Латинской Америке и прежде служил послом в Колумбии. Браден ввел должность руководителя разведки для Джойса и попросил Эрнеста сообщать Джойсу о любой подозрительной деятельности. Операцию назвали «преступный сектор», но Эрнест скоро окрестил ее «Фабрикой шпаны». Эрнест попросил Густаво Дурана стать его помощником; Дуран был выходцем из Барселоны и сражался в республиканской армии, после чего бежал в Лондон и дальше в Америку и стал гражданином США, а впоследствии занял пост в американском посольстве на Кубе. Эрнест описывал Дурана как «идеального человека для выполнения такой работы». Вскоре Эрнест собрал разношерстный круг агентов, включавший бармена из его любимого гаванского бара «Флоридита», баскских друзей, многие из которых когда-то были тореадорами или игроками в джай-алай, испанских священников, богатых американцев, вроде Уинстона Геста и Томми Шевлина, и тех, кого Браден потом называл «портовыми крысами».

«Фабрика шпаны» привлекла внимание ФБР, следившего за Эрнестом начиная с его популистской речи на Конгрессе американских писателей в 1937 году. В своем первом октябрьском докладе Рэймонд Ледди, атташе ФБР по правовым вопросам, сообщал Дж. Эдгару Гуверу, что на «совещаниях» в августе обсуждались «услуги» Хемингуэя в разведывательных операциях, однако предупреждал, что Эрнест не является другом ФБР и, к примеру, представил Ледди другим на матче по джай-алаю как «члена гестапо». Были и другие докладные записки, и в декабре сам Гувер высказал мнение, что он, «конечно», не одобряет отношения между Эрнестом и Браденом и заметил, что Хемингуэй «последний человек, по моей оценке, которого можно использовать в подобном качестве». Гувер добавил, что «суждение Хемингуэя не из лучших», и упомянул о пристрастии Эрнеста к алкоголю: «Если он пьет так же, как и много лет назад, то все это, безусловно, сомнительно». В бюро также подвергли сомнению лояльность Дурана, поскольку в прошлом этот человек состоял членом коммунистической партии; по сути, в следующие месяцы ФБР зациклится на Дуране.

Эрнест, в свою очередь, страстно ненавидел ФБР. Он слышал, что многие агенты ФБР являлись католиками и что само бюро было известным другом Церкви, и пришел к выводу, что агенты ФБР автоматически симпатизировали Франко. Он стал называть агентство «ублюдским ирландцем Франко». Когда местная полиция арестовала одного из его «оперативников» (по-видимому, по какому-то другому поводу), Эрнест взбесился, он пришел на квартиру Боба Джойса и стал настаивать на том, что это в ФБР отдали приказ об аресте.

Деятельность «Фабрики шпаны» фактически развалилась, когда из-за путаницы между разными органами по сбору разведданных на Кубе и в других частях Центральной Америки Рузвельт вынужден был отдать приказ, чтобы вся подобная деятельность перешла под контроль ФБР. Однако Эрнест уже разработал другой план, согласно которому вместе со своими людьми он собирался патрулировать побережье Кубы на «Пилар» в поисках подводных лодок.

Эту идею нельзя назвать исключительно фантазией человека средних лет, которому хотелось поиграть в войну. Военно-морской флот маскировал вооруженные корабли под торговые суда, и эти так называемые «корабли-ловушки» выманивали подводные лодки противника на поверхность, открывали из пушек огонь и затем сбрасывали глубинные бомбы, если подводная лодка вновь погружалась под воду. К сожалению, часто такие суда-ловушки, сталкивавшиеся с немецкими подводными лодками, имели недостаточное вооружение. «Пилар» тоже не годилась для охоты на подводные лодки, если только те не поднимались на поверхность и не подходили к катеру на близкое расстояние. Однако Эрнест разработал modus operandi, который выделит его операцию среди других гражданских патрулей. «Пилар» должна была подманить субмарину как можно ближе, затем открыть огонь, и в то же время Эрнест с помощниками должны были бросить гранаты в боевую рубку субмарины и бомбы в носовой люк. (Эллис Бриггс указывал, что приближение подводной лодки могло вытолкнуть «Пилар» вместе с командой из воды). Это должно было стать грандиозным приключением – морское приключение, противостояние малютки-катера и огромной подлодки, игра на большие ставки, не упоминая уже о серьезной опасности; это должно было стать благородным предприятием, и попутно Эрнест мог бы рыбачить, и еще это означало, как потом язвительно напишет Марта, что Эрнест мог выпросить для «Пилар» неограниченный запас труднодоступного бензина, в иных случаях выдававшегося по строгим нормам.

Несмотря на то что охоту на подводные лодки часто смешивают с деятельностью «Фабрики шпаны», Эрнест вел ее по-другому и руководил ею по-другому, и она захватила его воображение так, как с «Фабрикой шпаны» никогда не случалось. Охота на подлодки велась под патронажем тех же людей – американского посольства, Брадена, Джойса и Бриггса – и весь проект курировал Джон Томасон из Управления военно-морской разведки. Томасон, впрочем, не одобрял всей операции целиком и заявил Эрнесту, что не считает, что субмарина может подойти достаточно близко, чтобы кто-нибудь смог «бросить погремушку в люк»; Эрнест, в свою очередь, назвал его Сомневающимся Томасоном. Эрнест сказал Брадену, что Дуран может взять на себя руководство «Фабрикой шпаны», и с легкостью заявил, что посольство должно «заплатить» ему за организацию агентурной сети поддержкой его противосубмаринового патруля.

«Одинокий» – так Эрнест окрестил свой план охоты на подводные лодки, в честь одного кота из «Финки» – должен был обойтись недешево: Эрнест заявил много требований. Он хотел поставить на вельс «Пилар» спаренный пулемет 50-го калибра. Он попросил выдать ему несколько пистолетов, в том числе магнум «Смит и Вессон» в собственное пользование, базуку, дополнительные пулеметы, магнитные мины и заряд динамита, а также несколько коробок гранат. (Сын Эрнеста Патрик вспоминал о «неограниченном запасе» гранат и пулеметов.) «Пилар» будет водить на буксире складную резиновую лодку (ярко-оранжевую, чтобы ее можно было легко заметить с воздуха). Еще важнее, Эрнесту хотелось иметь радиооборудование: современную корабельную систему HF/DF (коротковолновый радиопеленгатор, который называли «Хафф-Дафф»). Такой пеленгатор был способен находить источники радиосигнала и выполнять функции обычного радио; расходы только на коммуникационное оборудование составят 32 000 долларов.

В процессе подготовки операции двигатели «Пилар» были полностью отремонтированы. Кроме того, на корпусе катера Эрнест установил несколько стальных пластин, которые он называл «броней», даже несмотря на то что они увеличили вес судна. Экипаж надел оливково-зеленые куртки военно-морского флота США, переданные Эрнесту предположительно через контору Томасона, и, что любопытно, сомбреро, для защиты от солнца. Кроме того, в посольстве и/или Управлении военно-морской разведки выразили согласие в ответ на просьбу Эрнеста о том, чтобы его люди, в случае гибели, считались жертвами войны по соображениям материальной компенсации.

Поставки бензина имели первостепенное значение. Как рассказывал слуга Хемингуэя Рене Вильярреал, по указанию Эрнеста садовники вырыли в «Финке», возле бассейна, очень большую яму, где должны были разместиться цистерны для хранения бензина. В комичной сцене Вильярреал, шофер и двое игроков в джай-алай, подвыпившие, попытались опустить первый из трех больших баков в яму. Цепь, с помощью которой они опускали бак, оборвалась, и тот с грохотом упал в яму. В конце концов им удалось закопать все три бака, к которым, по-видимому, были прикреплены бензиновые шланги – впрочем, непонятно, каким образом топливо должно было попасть на «Пилар».

В патрульную команду входили в разное время от пяти до девяти человек. Эрнест окрестил ее «Хулиганским флотом». В патруль «Одинокий» почти всегда входили следующие соратники Эрнеста: Грегорио Фуэнтес, капитан «Пилар» и повар; американский миллионер Уинстон Гест по прозвищу Волк, который в конце концов станет вторым лицом «Одинокого»; Хуан Дуньябейтья, один из баскских друзей Эрнеста, получивший прозвище Синдбад-мореход благодаря хорошему знанию моря, сокращенно Сински; Паксчи Ибарлусиа, игрок в джай-алай, который присоединялся к команде лишь время от времени; Фернандо Меса, беженец из Каталонии, работавший официантом в Барселоне; испанский кубинец Роберто Эррера, чей брат Луис был хирургом, прикрепленным к лоялистам в гражданскую войну; и Дон Сэксон, сержант морской пехоты, служивший при посольстве, радиооператор и специалист по стрелковому оружию, которого порекомендовал Томасон. В письме к Марте Эрнест описывал вечер с Хулиганским флотом: «Нам было всего по двадцать одному году… и мы выпили двадцать четыре бутылки вина… Томми Шевлин спел несколько чудных песен, и все стали швырять бутылки в Фернандо вместо аплодисментов. Стулья бросали в знак неодобрения… Торвальд [Санчес, сахарный магнат] взял пистолет заснувшего soldado и выстрелил из него… Хуана ударили по уху буханкой хлеба и hors du combat… [фр. вывели из строя, у Хемингуэя ошибка, правильно hors de combat. – Прим. пер.] Это был наивысший уровень баскского торжества».

Когда Патрик и Грегори приехали летом в гости, то вступили в команду, но Эрнест рассказал своему брату Лестеру, что он оставлял сыновей дома, если патруль отравлялся в определенные места – не просто бесцельно блуждать по морю – потому что это была реальная опасность. Эрнест также настоял, чтобы в таких случаях Фуэнтес, отец шестерых детей, оставался на берегу. Эрнест описывал стратегический сценарий операции «Одинокий» Лестеру:

У нас была бомба с коротким взрывателем и ручками. Мы держали ее на палубе и были готовы бросить ее в любой момент. Идея была в том, чтобы продолжать поиски там, где мы слышали их разговоры [через радиосистему «Хафф-Дафф»]. Одна лодка могла всплыть на поверхность и приказать нам подойти ближе. Тогда Патч [Паксчи] и его приятель подготовили бы бомбу, схватили ее за ручки и, когда мы поравнялись бы с боевой рубкой подлодки, то подчистили бы ее палубы из пулемета, а игроки [в джай-алай] бросили бы бомбу над выступом боевой рубки. Бомба либо взорвала бы люк, либо упала в люк и взорвалась бы в контрольной зоне перископа.

Нужно заметить, что, если команда и верила в этот предполагаемый сценарий, ей понадобилась бы огромная храбрость при патрулировании на «Пилар». Эрнест учил товарищей собирать оружие, чистить его, стрелять по мишеням и бросать различные предметы так, как будто они бросают бомбы или гранаты. Фуэнтес вспоминал, как они стреляли по старым бочкам из-под топлива с нарисованными рожицами, которые они называли гитлерами. Патрик Хемингуэй, сказавший про те дни охоты на подводные лодки, что «пожалуй, это был последний раз, когда мы так хорошо проводили время все вместе», вспоминал о том, как они бросали ручные гранаты в черепах: «Это было оправдано необходимостью выяснить, сколько времени проходит между тем, когда ты вытаскиваешь чеку, и тем, когда граната взрывается».

Эрнест настолько увлекся духом своего дела, что объявил операцию «Одинокий» успешной. В судовом журнале «Пилар», замаскированном под «Календарь истории болезни Уорнера 1941 года», содержатся записи о рыбной ловле, карточных долгах и т. п., а также, например, запись об осмотре пещеры на побережье Матансаса с целью найти диверсантов или склады снабжения. ФБР, все еще следившее за Эрнестом, отчиталось о результативности операции «Одинокий» в докладной записке, датированной 13 июня 1943 года. Далеко не вся деятельность Эрнеста, о которой сообщалось в рапортах, касалась охоты на подводные лодки. В своем докладе посольству Эрнест отмечал, что генерал Мануэль Бенитес, глава кубинской полиции, готовился захватить власть, пока диктатор Фульхенсио Батиста находился в Вашингтоне. Он предоставил подробности готовившегося переворота, но дальнейшие события показали, что Эрнест ошибался: стрелковая подготовка, за которой он наблюдал с тревогой, была обычным элементом подготовки национальной полиции. Агент ФБР Ледди указывал, что портить отношения с кубинской полицией – не лучшая идея.

Ледди записывал и другие схемы и планы, о которых Хемингуэй сообщал в посольство или разведку. Многие из них были очень запутанными – так, согласно одной записи, Эрнест размышлял над ролью тыквенного поля в деле Элджера Хисса. В другой раз Хемингуэй внимательно отслеживал визит итальянского принца-фашиста Камило Русполи и докладывал, что Русполи, ссылавшийся на болезнь, чтобы отсрочить интернирование кубинской полицией, «не был в действительности болен». Хемингуэй также сообщил о якобы увиденном им контакте субмарины с испанским кораблем «Маркиз де Комильяс» 9 декабря 1942 года, однако атташе по правовым вопросам опросил почти сто свидетелей, которые отрицали, что подводная лодка поднималась на поверхность. Хемингуэй представил еще одну докладную записку, с протестом, что даже если и так, все равно получится «трагедия», если диверсанты с подводной лодки сели на корабль и в дальнейшем сошли на берег в США. Возможно, самым абсурдным стало расследование подозрительной коробки, найденной в баре «Баскский клуб», куда нередко заглядывали знакомые Хемингуэя. Коробка была доставлена в посольство одним из друзей Эрнеста, и в ней обнаружили «дешевое издание» «Жизни святой Терезы». Часть таких инцидентов была связана с «Фабрикой шпаны», а не операцией «Одинокий». Однако, как отмечал Ледди, все действия Хемингуэя слагались в единое целое. Он обращал внимание, что посол Брейден считал Эрнеста «своим любимым проектом» и воспринимал «мнение Хемингуэя как Евангелие». Ледди, которого, впрочем, едва ли можно назвать надежным рассказчиком, сообщал также, что Хемингуэя окружала «клика обожателей» и упоминал Геста, Шевлина, Кэтлин Вандербильт Аростегуй (светскую львицу и сводную сестру Глории Вандербильт) и некоторых сотрудников посольства. Для них, цинично добавлял Ледди, «Хемингуэй был гениальным человеком, которого будут помнить наравне с Толстым».

В первый раз «Пилар» вышла на патрулирование в июле 1942 года, через два месяца после того, как Эрнест представил план операции. Несмотря на официальное объявление посла Брадена, что по состоянию на 1 апреля 1943 года операция «Одинокий» завершена, Хемингуэй гонялся за подводными лодками еще летом и осенью. Марта тем временем отправилась в круиз по Карибскому морю с заданием от «Колльерс» подготовить репортажи о приготовлениях к войне, и, как и ее муж, поохотиться за подводными лодками. Своему редактору Марта сказала, что собирается взять с собой уйму белых платьев и Пруста, а миссис Рузвельт она написала, что устала управлять слугами и следить за домашним хозяйством в «Финке». Позднее Марта опишет свою экспедицию в обаятельных и веселых строках в «Путешествии со мной и еще кое с кем» и назовет свой тур по островам еще одним «ужасным путешествием», даже хотя ей и удавалось время от времени купаться голышом на пустынных пляжах с белым песком. Чтобы оправдать текущие расходы, Марта сказала себе, что вполне может встретить выживших с торпедированных судов – это нередко случалось в тех местах – или обнаружить вражеский тайник или радиопередатчики. Ее «личной мечтой», писала она, было увидеть немецкую субмарину – «личной», потому что «ей хватило бы ума придержать ее для себя», поскольку ее муж об этом не догадался («Путешествие со мной и еще кое с кем»).

Позднее Марта признавалась интервьюеру, что операция Эрнеста с кораблем-ловушкой казалась ей «чепухой и дрянью». Она призывала его отказаться от этой «позорной и глупой» деятельности и сосредоточиться на том, как он мог бы реально помочь фронту. Все чаще ей приходило в голову, что они должны поехать в Европу, военкорами на фронт, но Эрнест тянул время.

* * *

Впрочем, какой бы неуклюжей ни была разведывательная деятельность Эрнеста в военные годы, мы должны пересмотреть все, что мы о ней знаем, в свете недавних открытий, показавших, что Хемингуэй в то же самое время занимался разведкой в пользу Советского Союза. Об этих открытиях рассказала изданная в 2009 году книга, написанная тремя авторами, в том числе бывшим сотрудником КГБ, которому был предоставлен доступ к архиву КГБ 1940-х годов. Вся эта история началась в первые недели 1941 года, когда Эрнест с Мартой находились в Нью-Йорке по пути в Китай. С ним связался Яков Голос, сотрудник НКВД – советского правоохранительного органа, чье разведывательное подразделение являлось предшественником КГБ. Неясно, что произошло на самом деле, однако Голос сообщал, что Хемингуэй получил пароль для связи с другим оперативным сотрудником при будущих контактах. «Я уверен, – писал Голос, – что он будет сотрудничать с нами и сделает все возможное», чтобы помочь НКВД. Кодовым именем Эрнеста было Арго.

Один историк называет этот шаг Хемингуэя «потрясающим». На самом деле нам трудно примириться с его мятежным индивидуализмом и, насколько политика вообще занимала его, антагонизмом как к правому тоталитаризму, так и к левому. Когда Арго вступил в сговор, пакт Молотова – Риббентропа еще действовал. По понятным причинам, часть левых в силу этого осудила Советский Союз – особенно евреи. Многие уже сочли показательные московские процессы 1936–1938 годов, проводимые с целью искоренения несогласных большевиков, подтверждением сталинского тоталитаризма. Однако со своих позиций Эрнест Хемингуэй представлял картину немного иной.

Во-первых, обстоятельства гражданской войны в Испании способствовали тому, что Эрнест склонялся предоставить Советскому Союзу презумпцию невиновности. В конце концов, как Эрнест сам указывал в предисловии к роману Густава Реглера: «Советский Союз не был связан с Гитлером никаким пактом, когда Интернациональные бригады сражались в Испании». Пакт вступил в силу, по утверждению Эрнеста, только после того, как русские «потеряли веру в демократические страны». С этой точки зрения Советский Союз находился в ужасном положении; советские руководители, не зная, сможет ли страна победить Германию в войне, несколько лет стремились к сотрудничеству с Францией и Великобританией. В соответствии с этой аргументацией, Сталин принял решение заключить союз с Германией – главным образом для того, чтобы отсрочить неизбежный конфликт между двумя странами, – только тогда, когда отказ демократических стран прийти на помощь республиканской Испании в борьбе с фашизмом показал, что они либо слепы, либо являются соучастниками Гитлера и его союзников.

Эрнест не был идейной личностью; единственной идеологией, которая пришлась ему по душе, был антифашизм. Он не видел никакого противоречия в том, чтобы одновременно помогать НКВД и посольству США на Кубе, поскольку целью была победа над странами оси. В обоих случаях ключевую роль играли его личные контакты. Если он доверял собеседнику, то делал все, о чем его просили. В Мадриде Эрнест подружился с Александром Орловым, главой резидентуры НКВД; Орлов позволил ему добраться до фронта и убедился, что у Эрнеста есть икра и водка. Все, что произошло между ним и его другом Джоном Дос Пассосом из-за дела Роблеса, свидетельствует о том, насколько зашоренным он мог быть в отношениях с Советами, но в то же время в романе «По ком звонит колокол» Хемингуэй показал понимание идеологической ситуации в ходе гражданской войны в Испании. И, как уже отмечалось, в 1938 году он подробно рассказал о военных возможностях республиканцев Клоду Бауэрсу, посланнику США в Испании – просто потому, что Бауэрс ему нравился и он ему доверял.

Впрочем, связи c НКВД не принесли плодов. Оперативный сотрудник дважды будет выходить с Эрнестом на контакт в следующие несколько лет: один раз в Лондоне в июне 1944 года и еще раз – в Гаване в апреле 1945 года. Но Эрнест так никогда и не использовал пароль, который ему дали для будущих встреч с агентом НКВД. В материалах НКВД содержится следующая оценка:

Наши встречи с «Арго» в Лондоне и Гаване проводились с целью его изучения и установления потенциала для нашей работы. На протяжении всего периода наших контактов «Арго» не дал нам никакой полит. информации, хотя неоднократно выражал желание и готовность помочь нам. «Арго» полностью не изучен и не проверен.

Важно еще раз подчеркнуть, что писатели был значимыми деятелями культуры, и нередко правительственные чиновники обращались к ним за информацией обо всем, что те видели, когда возвращались из других стран.

Однако как же нам расценить всю совокупность политической деятельности Эрнеста в те годы: братание с лоялистами и самыми безжалостными их представителями в Испании, заигрывания и с американской, и с советской разведкой и нередко комические попытки провести квазинезависимую антинацистскую операцию в первые годы Второй мировой войны? Эрнест, избалованный международной славой, годами живший как маленький феодал, сначала в необыкновенно независимой «республике» на Ки-Уэсте и затем в разношерстном окружении своих обожателей на Кубе, начал считать самого себя политической властью, экзистенциальным творцом, который устанавливал собственные политические границы и программу действий вне традиционных идеологических дефиниций. В этом он был частью привычной культурной традиции, существовавшей в 1930-е и 1940-е.

Многие знаменитые писатели, относившиеся к литературному периоду, взрастившему Хемингуэя – Виктор Гюго, Толстой и Габриэле Д’Аннунцио, – поступали аналогичным образом. Пристальное внимание Эрнеста к итальянской политике в годы Первой мировой войны и после нее свидетельствовало, что он знал об отречении Д’Аннунцио от Парижской мирной конференции и о его флибустьерской экспедиции по захвату адриатического острова Фиуме. Д’Аннунцио был запутавшимся идеалистом, подчас квазифашистом, который устанавливал собственные правила, и Хемингуэй все больше и больше видел себя именно в такой роли – за исключением фашизма. Эти писатели могли заниматься политической деятельностью, если им этого хотелось, или, если считали нужным, держаться от политики в стороне. Хемингуэй, поселившись на Кубе и в то же время оставаясь гражданином США, придет в ярость, когда его спросят, через много лет, как он мог жить там и не протестовать против репрессивного режима Батисты. Он мог заявлять и о собственной наивности, когда чувствовал, что это убережет его от неприятностей, например, когда писал советскому поэту: «Простите, что я заговорил о политике. Я знаю ходячее мнение, что в этой области я способен только на глупости».

В годы гражданской войны в Испании Эрнест смог обрести ясность политического видения в двух разных ситуациях: во‑первых, когда он защищал Советский Союз перед Дос Пассосом; все, кто мог сражаться с фашизмом, заручались его поддержкой, и Советы провели сложнейшую операцию, имевшую на это наилучшие шансы. Во второй раз – создавая героя Роберта Джордана в «По ком звонит колокол», поддержавшего борьбу партизанского отряда, который он встретил в горах, прежде всего потому, что любил, доверял и восхищался ими. Каждый раз, когда Эрнест занимал твердую идеологическую позицию и осознавал, что борется за правое дело, у него получалась успешная книга. Однако в последний раз он ощущал такую ясность во время гражданской войны в Испании. Вероятно, он разочаровал Советы как Арго, а американцев – как куратор шпионской сети и охотник за подводными лодками, отчасти потому, что уже не ощущал подобной ясности, и еще потому, что в глобальной политике больше не было места для такого рода ренегатской деятельности.