Реакторы серии РБМК: критика и техническая политика

Что касается реактора РБМК, то этот реактор в кругах реакторщиков считался плохим. В. А. Сидоренко неоднократно его критиковал. Плохим он считался не по соображениям безопасности – с этой точки зрения он даже выделялся при обсуждениях в лучшую сторону. Он считался плохим по экономическим соображениям, по большему расходу топлива, по большим капитальным затратам, по неиндустриальной основе его сооружения. Беспокоило то, что это некоторая выделенная, советская линия развития. Действительно, по аппаратам водо-водяным, корпусным накапливался все больший и больший мировой опыт, которым можно было обмениваться – опытом эксплуатации, использованными техническими решениями, программным обеспечением. Что касается РБМК, то весь опыт был наш, отечественный, и если брать накопленную статистику, то статистика по эксплуатации реакторов РБМК была наименьшей. Меня как химика беспокоило и то, что в этих аппаратах заложен огромный потенциал химической энергии: много графита, много циркония, воды. Смущало меня и необычное, по-моему, недостаточное построение систем защиты, которые действовали бы в экстремальных ситуациях. Если бы начал развиваться положительный эффект реактивности, то только оператор мог ввести стержни аварийной защиты либо автоматически с подачи одного из датчиков, либо вручную. Механика могла работать хорошо или плохо, и других систем зашиты, которые были бы независимы от оператора, которые бы срабатывали исключительно от состояния зоны аппарата, в этом аппарате не было. Тем не менее, накапливалась какая-то практика, специалисты проявляли уверенность в этих вопросах. Казалось бы, недостаточной была скорость введения защиты. Я был наслышан о том, что специалисты, в частности, А. Я. Крамеров, обсуждая с А.П. эти проблемы, вносили предложения конструктору об изменении систем аварийной зашиты, улучшении СУЗ этого аппарата. Они не отвергались, но разрабатывались очень медленно. К тому же отношения между научным руководителем и главным конструктором к тому времени сложились довольно напряженные. Применительно ко всяким новым проектам, к новым идеям эта конструкторская организация вполне признавала авторитет ИАЭ и охотно с ним советовалась, а в отношении именно этого аппарата они считали себя авторами, хозяевами. И хотя формально научное руководство оставалось за ИАЭ, фактически это руководство носило номинальный характер и использовалось для таких случаев, когда, скажем, принимались принципиальные решения: например, делать ли РБМК-1500, увеличивать ли долю РБМК в атомной энергетике и др. В вопросах конкретной технической политики, совершенствования аппарата конструктор неохотно воспринимал точку зрения института, не считая его достаточно развитым партнером.

Принцип научного руководства и «система отсутствия персонально ответственного»

В этом смысле я хотел бы высказать точку зрения, в которой я убежден, но которая не разделяется моими коллегами и вызывает трения между нами. Дело заключается в том, что на Западе, насколько мне известно, да и у нас в Советском Союзе, нет в развитых отраслях промышленности, например, в авиации, понятия «научною руководителя» и «конструктора». Я сам понимаю научное руководство проблемой, например, научное руководство проблемой авиации (хотя такого нет, но можно представить), так. Научная организация, которая бы владела стратегией развития авиации: сколько малых самолетов, сколько больших, чему отдать предпочтение – комфорту загрузки и выгрузки пассажиров или скорости перемещения аппаратов из точки в точку, отдать предпочтение гиперзвуковым самолетам или самолетам, летающим со звуковыми скоростями, что важнее с точки зрения безопасности – обеспечение комфортабельной и надежной работы наземных служб или деятельности персонала на борту самолета, доля в авиации различных типов самолетов и др. Такое научное руководство в авиации, мне представлялось, было бы допустимым. Но когда речь идет о конструкции самолета, у него должен быть один хозяин – он и конструктор, он и проектант, он и научный руководитель: вся власть и вся ответственность должна находиться в одних руках. Это казалось мне очевидным фактом.

В момент зарождения атомной энергетики все было разумно. Поскольку это была новая область науки – ядерная физика, нейтронная физика, – то понятие научного руководства сводилось к тому, что конструкторам задавались основные принципы построения аппаратов. Научный руководитель отвечал за то, что эти принципы являются физически правильными и физически безопасными. Но конструктор реализовывал эти принципы, постоянно консультируясь с физиками, не нарушаются ли физические законы создания этого аппарата. На заре создания атомной промышленности это все было оправдано. Но когда конструкторские организации выросли, когда у них появились собственные расчетные, физические отделы, наличие такой системы двоевластия над одним аппаратом – а на самом деле троевластия, потому что появлялось главное управление или замминистра, который имел право решающего слова, многочисленные советы, ведомственные и межведомственные, – это создавало обстановку коллективной ответственности за качество работы аппарата. Эта ситуация продолжается и сегодня, и, по-моему, является неправильной. По-прежнему я убежден в том, что организация научного руководителя – организация, которая проводит экспертизу тех или иных проектов, выбирает из них лучшие – определяет стратегию развития атомной энергетики. В этом функция научного руководителя, а не в создании конкретного аппарата с заданными свойствами. Вся эта перепутанность системы отсутствия персонального ответственного за качество аппарата привела к большой безответственности, что и показал чернобыльский опыт. Непрофессионалу в техническом и инженерном смысле, мне, конечно было трудно оценивать достоинства и недостатки того или иного аппарата, но что мне удалось сделать – это создать экспертную группу, которая бы проводила экспертные сравнения различных типов аппаратов – и по вопросам экономичности, и по вопросам их универсальности, и по вопросам безопасности. Первые два последовательных экспертных труда оказались интересными. Идея создания такой экспертной группы принадлежала мне, я организационно помогал этой деятельности, а фактическую работу вела специально созданная для этого лаборатория А. С. Коченова, который проводил работу прекрасно. Его лаборатория была некой ячейкой, ставящей вопросы, физически формулирующей эти вопросы, а ответы на вопросы давали специалисты, не только из разных подразделений Института, но и из разных институтов вообще. И в итоге появлялась основа, которая могла бы широко обсуждаться, критиковаться, дополняться. К сожалению, эта работа в самом начале была приостановлена, первоначально – серьезным заболеванием А. С. Коченова и невозможностью найти ему эквивалентную замену, а затем – чернобыльскими событиями.