Глава 3

Колебания политического курса Временного правительства в период сентября – октября 1917 г. Использование представительных структур в системе государственного управления (Временный Комитет Государственной Думы, Демократическое Совещание, Временный Совет Российской Республики). Положение общественно-политических структур, поддерживавших выступление генерала Корнилова

Осень 1917 г. – важный этап в формировании российской контрреволюции и Белого движения. Подавив «контрреволюцию справа», Временное правительство не получило необходимой поддержки своих действий со стороны политических сил, заинтересованных в «твердой власти». В условиях противостояния с Советами правительству приходилось часто «менять курс», что не способствовало политической стабильности и оказало влияние на его скорое падение 25 октября 1917 г.

Но еще за два месяца до «низложения» правительства решением II Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов Керенский и его окружение совершили ряд действий, серьезно ослабивших их политико-правовой статус.

Два принципиально важных правовых момента содержал акт 1 сентября 1917 г. «Провозглашение Российской Республики и образование Совета пяти», подписанный Керенским и визированный министром юстиции А. С. Зарудным (сын сенатора, одного из авторов судебной реформы 1864 г.). Во-первых, в этом документе безапелляционно утверждалось: «… Считая важным положить предел внешней неопределенности государственного строя, памятуя единодушное и восторженное признание республиканской идеи, которое сказалось на Московском Государственном Совещании, Временное правительство объявляет, что государственный порядок, которым управляется Российское государство, есть порядок республиканский, и провозглашает Российскую Республику…»

Во-вторых, подчеркивалась идея «срочной необходимости принятия немедленных и решительных мер для восстановления потрясенного государственного порядка». Исходя из этого, Керенский обратился к совершенно беспрецедентной для российской политико-правовой истории форме власти (если только не усматривать аналогов в XVIII веке). Временное правительство передавало «полноту своей власти по управлению пяти лицам из его состава, во главе с министром-председателем». Был создан Совет пяти, или Директория (используя модную в то время терминологию Великой французской революции). В то же время в декларации намечалась перспектива создания «в течение ближайших дней» нового правительства, построенного (как и предшествующие составы) на коалиционном представительстве: «Временное Правительство будет стремиться к расширению своего состава путем привлечения в свои ряды представителей все тех элементов, кто вечные и общие интересы Родины ставит выше временных и частных интересов отдельных партий или классов» (1).

Легальность данного акта была спорной. Второй коалиционный состав Временного правительства, от имени которого делалось данное заявление, прекратил свою работу после отставки, вызванной выступлением генерала Корнилова, еще 26 августа и не мог принимать какие-либо законодательные решения, тем более столь значимые, как решение о форме правления. Не говоря уже о том, что нарушался основной правовой вопрос о власти, вставший вследствие акта Великого Князя Михаила Александровича и заявлений, сделанных в первых декларациях Временного правительства в марте. Ссылка на волю Московского Государственного Совещания августа 1917 г. была спорной по той причине, что это собрание не носило и не могло носить «учредительно-санкционирующего» характера. В условиях еще сохранявшегося летом территориального и, хотя и в меньшей степени, социального единства только избранное, полноправное Всероссийское Учредительное Собрание могло бы стать структурой, способной решить основные государственные вопросы, обозначить направления дальнейшего политического курса. Да и не было «восторженного признания республиканской идеи» на августовском Совещании, большая часть докладов которого касалась текущих проблем внутренней и внешней политики. Форма публикации акта «провозглашения Республики» также вызывала нарекания. В «Собрании узаконений Временного правительства» он опубликован не был, хотя не существовало препятствий к его публикации в надлежащем виде (как это было, например, с актом отречения Николая II).

Реакция на это действие была позитивной со стороны социалистических партий, традиционно выступавших за введение в России республиканской формы правления. Кадеты, не отрицавшие возможности провозглашения республики Учредительным Собранием, возражали против единоличного решения Керенского по этому вопросу, называя его «пустой фразой». «Мы считали, – вспоминал Набоков, – совершенно неправильным установление формальной квалификации того временного строя, который установился в дни переворота и должен был дожить до Учредительного Собрания». Еще категоричнее высказывался по этому вопросу Пуришкевич, называвший решение Керенского «наглым и грубым», «олигархическим актом, увенчавшим дело упразднения народной воли», которую могло выразить только Учредительное Собрание. Таким образом, патетический возглас Керенского 3 марта, после отказа Великого Князя Михаила Александровича от принятия Престола: «Верьте, Ваше Императорское Высочество, что мы донесем драгоценный сосуд Вашей власти до Учредительного Собрания, не расплескав из него ни одной капли», остался, по существу, лишь эмоциональным «жестом» (2).

Сам же Великий Князь, формально сохранявший статус восприемника Престола и фактически окончательно утративший его после вышеназванного акта Керенского, спокойно отнесся к этому, записав 2 сентября 1917 г. в своем дневнике: «Сегодня проснулись при объявлении России Республикой. Не все ли равно, какая будет форма правления, лишь бы был порядок и справедливость в стране». А вскоре после «корниловских дней» Великий Князь «по инициативе местных революционных войсковых организаций» и Гатчинского совета р. и с. депутатов был арестован в своем дворце в Гатчине (3).

«Предрешение» формы правления единоличным актом Керенского подчеркивало все более утверждавшуюся законодательную практику «революционного времени», при которой легальными и легитимными признавались не принципы правопреемства или формального нормотворчества, а принципы «политической целесообразности». Именно этот фактор позднее оценивался многими идеологами Белого движения как одно из главных отличий политико-правовой деятельности Временного правительства (и затем советской власти) от политико-правовых действий белых правительств и правителей, постоянно стремившихся отмечать правопреемственные принципы своего политического курса.

Вообще, споры о соотношении республиканского и монархического принципов правления шли на протяжении всей «русской Смуты» 1917–1922 гг. Правда, после февраля, во время всеобщего «упоения свободой», вопрос о сохранении преемства монархического принципа и об утверждении его Учредительным Собранием отражался, пожалуй, лишь в немногочисленных публикациях в южнорусской кадетской прессе. Например, «Ростовская Речь» (будущий официоз белого Юга) называла Великого Князя Михаила Александровича «верховным вождем борющейся России», когда он сможет «восприять верховную власть» от Учредительного Собрания (4). Из представителей ЦК наиболее последовательно монархический принцип отстаивался Милюковым и академиком С. Ф. Ольденбургом (будущим министром народного просвещения во Временном правительстве). Но кадеты, выражавшие позицию приверженцев «конституционной монархии», очень скоро отказались даже от формального сохранения своих программных положений. На VII съезде партии, прошедшем 25–28 марта в Петрограде, почти безоговорочно было принято решение, зафиксированное еще 13 марта в Постановлении Пленума ЦК: «предложить съезду изменить и. 13 программы партии в том смысле, чтобы вместо парламентской монархии признать необходимость демократической республики» (5).

Примечательна аргументация отказа от монархической традиции, высказанная председателем Юридического Совещания при Временном правительстве, членом ЦК партии Ф. Ф. Кокошкиным. Ссылаясь на свой спор с профессором-историком В. И. Герье, сторонником конституционной монархии, по поводу «13-го пункта», Кокошкин отметил одну принципиально важную для понимания политической сущности т. н. «кадетизма» черту: «монархическая форма правления… есть для нас не цель, а только средство, при помощи которого мы в данный момент рассчитывали наикратчайшим путем приблизиться к осуществлению наших политических идеалов, тех принципов, которые мы кладем в основу нашей программы», и далее: «Вся сила монархии заключается в ее преемственности, в непрерывности традиций, но как раз этой преемственности монархии более нет. Речь могла бы идти не о продолжении существующей монархии, а о ее восстановлении, о реставрации, и никакая партия, которая сколько-нибудь связана с демократическими принципами, не может ставить своей целью реставрацию». «Теперь в России как будто бы нет ни одной партии, которая не была бы республиканской», – вторил докладчику известный философ Н. О. Лосский (6).

Помимо кадетов, за Учредительное Собрание и республиканскую форму правления высказывались также представители 1-го Всероссийского торгово-промышленного съезда, оговаривая при этом, что «Учредительное Собрание должно быть созвано в такой срок, который обеспечит действительное участие в выборах всего населения страны… и не будет влечь за собой последствий, пагубных для дела государственной обороны и народного хозяйства» (7).

Что же касается левых, социалистических партий, то к общепринятому лозунгу «Долой самодержавие» в марте 1917 г. добавился лозунг «Да здравствует Республика», нередко с прилагательным «советская».

Позиции военных, в принципе, не могли расходиться с общепризнанными идеологическими схемами. В лучшем случае следовало оставаться на принципах «непредрешения» и «невмешательства армии в политику». Взгляды самого Корнилова на форму правления в России довольно объективно охарактеризовал член ЦК кадетской партии и министр путей сообщения П. П. Юренев: «Я не мог бы сказать, что он был республиканец, но для него был ясен вред, причиненный России последним представителем династии. Он считал, что с династией покончено раз навсегда. Но когда его спрашивали, а что, если Учредительное Собрание изберет монарха, – он отвечал: я подчинюсь и уйду. Созыв Учредительного Собрания он считал неизбежным и безусловным требованием. В общем, Корнилова можно назвать сторонником демократии из любви к народу; но демократии, ограниченной благоразумием» (8). «Проведя большую часть своей сознательной жизни на окраинах России, в борьбе за ее величие, счастье и славу, ему некогда было размышлять о преимуществах того или иного политического строя. Генерал Корнилов был государстволюбцем, для которого понятие «Россия» имело мистическое, почти божественное значение. Он служил монархии, Романовым – лишь постольку, поскольку царь олицетворял для него идею Великой России» – так писал о своем командире князь Ухтомский (9).

Преждевременное единоличное решение Керенского относительно формы правления провоцировало явочное, «фактическое» правотворчество в области форм государственного устройства. Работавшая в Екатеринодаре в сентябре 1917 г. Юго-Восточная конференция (в составе делегаций от южнорусских казачьих войск и «вольных народов степей и гор Северного Кавказа») заявила о переходе к федеративному устройству будущей России. «Упрекнув Временное Правительство в присвоении не принадлежащих ему прав, конференция тут же объявила от имени казачества (конечно, тоже без полномочия на это), что оно (казачество) мыслит Россию «единой, неделимой федеративной республикой» (10). Вслед за провозглашением федерации 5 октября кубанская Войсковая Рада учредила структуры краевого самоуправления («Временные положения о высших органах власти на Кубани») и заявила о своих суверенных политических и экономических правах на землю, недра в крае, на осуществление социально-культурной деятельности, проведение земельной и продовольственной политики. Временное правительство не признавало правомочными решения Рады, требуя их отмены, хотя последняя и утверждала эти «положения» как «временные», до созыва Всероссийского Учредительного Собрания.

Таким образом, начинался «парад суверенитетов», ставший закономерной реакцией на слабость центральной власти. А после захвата власти большевиками сепаратизм окраин бывшей Империи и распад единого государственного пространства еще более усугубился.

Еще одним решением, также нарушавшим правопреемственность от дофевральской системы, стало постановление Временного правительства (в связи с предстоящими выборами в Учредительное Собрание, от 6 октября 1917 г.) о роспуске IV Государственной Думы и прекращении полномочий выборных членов Государственного Совета. Хотя формально ликвидировались полномочия Государственной Думы, уже истекшие в сентябре 1917 г., но одновременно с этим должен был прекратить легальную работу Временный Комитет Государственной Думы. Так упразднялся один из существенных элементов прежней системы, не только ставший своеобразным «передатчиком власти» от Думы к Временному правительству, но и, в той или иной форме, претендовавший на осуществление реальной власти. По оценке бывшего главы Русского народного Союза имени Михаила Архангела, члена Думы В. М. Пуришкевича, «худо ли, хорошо ли была избрана Государственная Дума, пережившая мартовский переворот 1917 года и сама принимавшая в нем участие, но как-никак она все же имела за собой народные выборы, выражала народную волю и с честью и достоинством делала это в тяжелые годы войны». «Грубейший государственный переворот» Керенского упразднил Государственную Думу как «единственное оставшееся государственное учреждение, законно и по известным правилам избранное всеми губерниями и областями государства» (11).

Значение Временного Комитета Думы нельзя недооценивать. Его «частные совещания» после февраля и до августа 1917 г. играли роль своеобразных индикаторов, отражавших политические настроения целого ряда влиятельных групп и отдельных политиков, не входивших в структуры Временного правительства и советской вертикали. Родзянко как председатель Комитета уже с марта 1917 г. стремился подчеркнуть значение руководимой им структуры и даже добился от кн. Г. Е. Львова обещания возобновить сессию Государственной Думы 27 апреля, в 11-ю годовщину «рождения российского парламентаризма». Ряд депутатов высказывали предложения о возобновлении работы Думы в качестве «регулярно действующего народного представительства». Подобный вариант придавал бы власти Временного правительства определенную легитимность. Одним из наиболее убежденных сторонников сохранения властного статуса за думскими структурами был Н. В. Савич. В своих «Воспоминаниях» он подчеркивал важность восстановления полномочий Думы, опиравшейся на свой авторитет «народного избрания», и приводил истолкование акта об отречении Николая II в пользу создания в России «чисто парламентарной формы правления» (12).

Однако вместо открытия очередной (хотя бы и заключительной) сессии Думы в «апрельский юбилей» состоялось лишь «торжественное собрание» наличных депутатов палаты 1—4-го созывов. Совершенно очевидно, что здесь сыграло роль нежелание думцев, ставших в одночасье министрами, делиться полнотой власти со своими недавними коллегами. По оценке Савича, «этим решением заседание утрачивало характер легальной сессии законодательного учреждения, превращалось в простой митинг членов всех Государственных Дум, причем в одну кучу соединялись и те депутаты, кои еще принадлежали к юридическому действующему законодательному учреждению, и те, полномочия коих давно истекли, у одних почти пять, у других шесть или семь лет тому назад». «Государственная Дума умерла, да здравствует Учредительное Собрание» – эти слова депутата М. И. Скобелева (меньшевика, будущего министра труда в первом коалиционном составе Временного правительства) стали лейтмотивом выступлений многих депутатов (13). Выступая на этом «похоронном обеде» (так называл это совещание Савич), Родзянко тем не менее отмечал, что нельзя «ограничиваться рамками обычного чествования», а нужно оценить политический курс власти, имея на то право «избранных народом представителей всех оттенков политической мысли и политических убеждений». Ставший военным министром, бывший председатель III Государственной Думы в 1910–1911 гг. Гучков более четко определял ближайшие задачи «символов представительной власти»: «Мы – народное представительство, ибо за нами страна с теми многоразличными общественными течениями, настроениями, верованиями, интересами, из которых слагается народная жизнь великой страны. Мы лишены права законодательствовать, но… мы обязаны предоставить слово и дать выход голосу общественного мнения и народной совести».

Еще будучи министром, Гучков стал одним из первых критиков политического курса Временного правительства, предупреждавших об опасности «слабости власти»: «В тех условиях двоевластия, даже многовластия, а потому и безвластия, в которые поставлена страна, она жить не может… только сильная государственная власть, единая в себе и единая с народом, опирающаяся на высокий моральный авторитет и народное доверие, а потому пользующаяся свободно и смело всей санкцией и всеми атрибутами, присущими самой природе государственной власти, может создать тот могучий жизненный творческий центр, в котором заключается все спасение страны». Вообще, по воспоминаниям члена кадетской партии князя В. А. Оболенского, состав депутатов «сильно поправел» (14).

На частном совещании членов Государственной Думы 18 июля Родзянко предупреждал, что «катастрофа в тылу повлечет за собой гибель армии, а гибель армии есть гибель России. Путь один – твердая и суровая власть. Иначе вместо народной власти создастся другая, беспощадная к тем свободам, которые завоеваны русской революцией». А на Государственном Совещании 14 августа бывший председатель Думы настойчиво напоминал Временному правительству о важности сотрудничества с депутатским корпусом Государственной Думы, упрекал его за игнорирование «думского опыта»: «…Трагизм русской революционной власти заключался именно в том, что вышедшая из народа, народного представительства государственная власть Временного правительства, она не пошла рука об руку с народным представительством, не только не пошла с ним рука об руку, но, отстранив его, никогда не хотела принять в сотрудничество этого единственного в России, законного вполне и всенародного представительства… отводя от себя работу народного представительства, государственная наша власть вынуждена была подпасть под влияние классовых организаций (имелись в виду Советы р. и с. д.), и хотя она и боролась с их мощным влиянием, но не всегда оказывалась победительницей. И в этом… кроется, мне кажется, первая причина того ряда ошибок, о которых так откровенно и прямо говорило нам в своих докладах Временное правительство…» (15).

Керенский, ведущий заседание, оборвал своего недавнего председателя, напомнив о «регламенте», и отказал Родзянко в намерении зачитать резолюцию членов Временного Комитета Государственной Думы.

Возможно, что одной из причин, повлиявших на решение Керенского прекратить работу Государственной Думы и Государственного Совета, стали попавшие в прессу материалы допроса бывшего депутата I Государственной Думы А. Ф. Аладьина по «делу Корнилова». Аладьин предлагал генералу опереться именно на частные совещания членов Государственной Думы, создав на их основе «представительный орган» (16).

Так или иначе, но отказ от сотрудничества с Думой не способствовал укреплению легального статуса Временного правительства. Уже в Зарубежье в одном из писем к Бахметеву (16 сентября 1927 г.) Маклаков так оценил эти решения Керенского: «Если первое правительство подвело под себя фундамент назначения Государственной Думой, то позднее с исчезновением Думы исчезла и эта фикция. Последнее правительство просто за собственной подписью объявило о своем вступлении во власть. Никто не мог бы сказать, откуда оно получило эту власть. А фактически все знали, что власть создавалась по соглашению с партиями, с центральными комитетами и что члены правительства считали себя ответственными перед этими партиями. Было невозможно в это время выделять правительство как самодовлеющую силу, власть которой основывалась бы на преемственности от законной власти, как это мы иногда представляли себе относительно Совещания послов и Белых правительств. Правительство, ответственное и несамостоятельное, связанное с общественными организациями, в значительной степени ими поглощалось» (17).

Позднее, на белом Юге и в Зарубежье, бывшие председатели III и IV Государственной Думы, многие бывшие депутаты выступали с проектами восстановления властной преемственности в Белом движении именно от Государственной Думы и Государственного Совета. Но ив 1917 г. Временный Комитет Государственной Думы пытался восстановить свой властный статус, сотрудничая с другими общественно-политическими и военными структурами на основе созданного при его участии Московского Совета общественных деятелей.

Представительный фундамент был необходим власти, и Временное правительство в нем нуждалось не меньше (если даже не больше) будущих белых правительств, эволюционировавших от единоличной диктатуры к диктатуре, опиравшейся на фундамент «представительства». Но применительно к осени 1917 г. понятие «народное представительство» имело подчас очень широкое толкование. Если Керенский и Зарудный считали вполне достаточным некую «волю» Московского Государственного Совещания для того, чтобы решить вопрос о форме правления в России, то и в остальном считалось возможным и необходимым – не дожидаться итогов избирательной кампании в Учредительное Собрание, а незамедлительно сформировать модель власти, при которой «диктаторское» Временное правительство сможет найти поддержку со стороны «общественности», причем желательно – «демократической общественности».

Усиление концентрации власти после создания Директории (председатель – А. Ф. Керенский, министр внутренних дел А. М. Никитин, министр иностранных дел М. И. Терещенко, военный и морской министры – генерал-майор А. И. Верховский и контр-адмирал Д. В. Вердеревский) не исключало возможности создания нового коалиционного правительства. Подавление «корниловщины», «контрреволюции справа» хотя и стимулировало Керенского к осуществлению «диктаториальных» полномочий, тем не менее Директория имела возможности для осуществления варианта т. н. «коллегиальной диктатуры». К тому же рост авторитета советской власти, возобновление легальной деятельности партии большевиков, подготовка к выборам в Учредительное Собрание и общая обстановка в стране уже не позволяли игнорировать «представительный фундамент» как фактор власти. С инициативой разработки в Юридическом Совещании проекта создания особого «национального представительства» выступил Терещенко.

Тенденция укрепления власти в условиях «переходного периода от самодержавия к демократии» отразилась и в проекте закона «Об организации временной исполнительной власти при Учредительном Собрании», разработанном Комиссией Юридического Совещания по составлению проекта Основных законов под руководством Н.И. Лазаревского. Существо предполагаемых временных мер заключалось в установлении временного (около года), единоличного и фактически безответственного правления Президента, призванного решить насущные проблемы внутренней и внешней российской политики. Согласно проекту, утвердить который предстояло российской Конституанте, «впредь до установления основных законов Российской республики» считалось необходимым «возложить» исполнительную власть на «Временного Президента Российской республики», избираемого Учредительным Собранием. Президент имел право законодательной инициативы и мог выступать перед Конституантой с необходимыми «устными объяснениями». Президент издавал законы, принимаемые Учредительным Собранием, в соответствующем порядке (через Правительствующий Сенат) и единолично издавал «указы об устройстве, составе и порядке действий правительственных учреждений, за исключением учреждений судебного ведомства». Вместе с ним исполнительную власть осуществлял Совет министров, назначаемый Президентом, но подотчетный Учредительному Собранию. Если «запросы» могли направляться в Совет министров, то Указы и распоряжения Президента лишь скреплялись председателем Совмина или соответствующим министром. Конституанта сохраняла за собой характерный парламентский принцип запросов, направляя их Совету министров, однако «лично к Временному Президенту» запросы не предъявлялись. Президент считался «верховным Главнокомандующим всеми вооруженными силами Российской республики» и «руководил внешними сношениями Российской Республики», но подписание международных договоров осуществлялось с санкции Учредительного Собрания (18).

Нетрудно заметить определенное сходство данного законопроекта с правовым статусом Совета министров периода Российской Империи, на что обращал внимание еще советский историк-государствовед Н. П. Ерошкин (Император обладал законодательной инициативой, издавал акты в порядке «верховного управления», руководил внешней политикой и вооруженными силами) (19). Нельзя также не отметить сходства с правовым статусом Российского правительства в Омске в 1918–1919 гг. (в порядке издания законов, ответственности министров). Как будет показано далее, статусные позиции Верховного Правителя России и Совета министров по т. н. Конституции 18 ноября 1918 г. также носили временный характер и были призваны обеспечить «успокоение страны», своевременный созыв Учредительного Собрания и принятие основных законов Российского государства. Политико-правовые модели политического устройства в данном случае вполне совпадали. Принципиальная разница заключалась лишь в том, что у омского Совета министров в 1918–1919 гг. вообще отсутствовала какая-либо форма ответственности перед представительной властью.

В 1917 г. вера в позитивное влияние представительных структур была весьма велика. Осенью продолжалась практика их созыва. 14 сентября начались заседания Демократического Совещания (1500 делегатов), созванного на основе представительства беспартийной, «нецензовой» общественности: Советы рабочих и солдатских депутатов, крестьянских депутатов, профсоюзы, кооперативы, земельные комитеты, Союз железнодорожников, действующая армия и флот, почтово-телеграфные служащие, казачество, Крестьянский Союз, союз учителей, национальные организации, городское и земское самоуправление. Но временные, нерегулярные представительные собрания считались уже недостаточными. Бывший министр юстиции, член народно-социалистической партии Зарудный (соавтор Керенского по акту 1 сентября) предложил создать постоянно действующий законосовещательный орган на основе Демократического Совещания. Из состава Совещания на основе куриального представительства от общественных организаций был сформирован Демократический Совет. Тем не менее общим изъяном и Совета, и Совещания признавалось отсутствие в их составе «цензовых элементов» (термин «буржуазия» стремились не употреблять) (20).

Большинство же политиков было убеждено в необходимости привлечения «цензовиков» к работе, даже несмотря на их потенциально «правые взгляды». Представители социалистических партий устами своих лидеров, меньшевиков И. Г. Церетели и А. Н. Потресова, также заявляли о коалиции с «цензовыми» ради сохранения единства страны и армии перед угрозой наступления немецких войск. Провозглашался приоритет общегосударственных интересов над классово-партийными (упрек, который обычно адресовали действиям большевиков). Наиболее близкими «цензовыми» структурами признавались различные торгово-промышленные организации, с представителями которых Керенский встречался накануне Демократического Совещания. Наиболее приемлемым для представительства интересов «цензовиков» считался бывший министр торговли и промышленности в 1-м и 2-м составах Временного правительства – А. И. Коновалов (21).

13 сентября и. о. управляющего министерством юстиции, член ЦК трудовой народно-социалистической партии А. А. Демьянов предложил Керенскому проект создания «постоянного съезда представителей народа при Временном правительстве». Появился новый термин – «предпарламент». Создание этого органа считалось необходимым осуществить «волей» Временного правительства и по тому принципу, который оно само сочтет нужным (на этом основании был окончательно отвергнут вариант создания «предпарламента» только на основе Демократического Совещания).

22—23 сентября прошли совещания Керенского с представителями Демократического Совещания и «цензовиками». Практически во всех выступлениях высказывались предложения по созданию нового правительства на основе коалиции «социалистических» и «цензовых» элементов и формированию совещательного «предпарламента» на той же основе. Один из обсуждавшихся вариантов представительства: ⅔ – из состава Демократического Совещания, которое «приглашает» остальную ⅓ – из цензовых элементов и делегатов от органов местного самоуправления, которые дополняются представителями советов на пропорциональной основе («паритетное представительство трудовых и цензовых групп»). Споры вызывали вопросы перераспределения полномочий Предпарламента и правительства: контроль за работой правительства со стороны Предпарламента, подача запросов, законодательная инициатива, консультативные функции и т. д. Итогом совещаний стало упразднение Директории и формирование последнего коалиционного кабинета Временного правительства, а также создание «Совета Российского Государства» (термин, предложенный В.Д. Набоковым), позднее, учитывая предрешенный вопрос о форме правления, названного Временным Советом Российской Республики, или, кратко, Советом Республики (22).

Новая правительственная декларация, опубликованная 25 сентября 1917 г., провозглашала, что Совет Республики создается лишь для содействия правительству: «… В целях общения между правительством и страной будет создан Временный Совет Российской Республики из представителей всех слоев населения, каковой Совет должен иметь своим назначением оказать Правительству содействие в его законодательной и практической деятельности». Избранный и начавший свою работу Демократический Совет должен был целиком войти в состав Совета Республики (23). Предварительный проект закона о Предпарламенте составлялся Демьяновым, а окончательный – членом ЦК кадетской партии, масоном, участником Юридического Совещания, специалистом по уголовному праву М. С. Аджемовым. Он взял за основу законодательные положения по статусу Государственной Думы («Учреждение Государственной Думы»), однако полномочия Совета были в рамках этих положений существенно ограничены. 27 сентября, отвергнув предлагавшиеся варианты, связанные с ограничением полномочий Временного правительства, считая, что «правительство имеет суверенную власть до Учредительного Собрания и никому своего суверенитета… уступить не может», Аджемов передал проект на рассмотрение Юридического Совещания. Но Совет Республики обсуждал только дела, «вносимые на обсуждение особым постановлением Временного правительства», а поэтому заключения Совета носили, по существу, не решающий, но консультативный характер, и правительство по-прежнему принимало решения единолично. Совет получал право обращения с запросами в соответствующие министерства. Данные запросы должны были рассматриваться в недельный срок, но могли и игнорироваться министерствами «по соображениям государственной безопасности». Правительство могло прерывать сессии Совета.

28 сентября 1917 г. Юридическое Совещание обсудило проект Аджемова и приняло его «в целом», предоставив Предпарламенту право «подготовительной разработки законодательных вопросов», но при этом ограничив характер законотворческой деятельности Предпарламента исключительно совещательными функциями. 30 сентября проект был предварительно рассмотрен в Министерстве юстиции и утвержден на заседании правительства. 3 октября положение о Совете Республики было утверждено на заседании правительства. Численность Совета (с учетом входивших в него 388 членов Демократического Совещания) увеличилась до 555 человек – 167 членов Совета Республики, «назначенных» правительством, пополнили его состав. 34 места получили представители «торгово-промышленного класса», 75 мест – кадетской партии и остальные – 70 мест – такие организации, как Союз земельных собственников, Союз домовладельцев и др. Совет московских общественных деятелей, например, был представлен в Предпарламенте 15 членами. Одним из обязательных условий представительства Союзов был их всероссийский характер, заключавшийся в наличии региональных отделений. «Местные» союзы (создаваемые в отдельных городах, губерниях и уездах) в Предпарламенте не представлялись. Примечательно, что обслуживать Совет должны были канцелярия бывшей Государственной Думы и ее приставская часть, а заседания проходили в бывшем здании Государственного Совета – в Мариинском дворце в Петрограде (24).

Председателем Совета стал авторитетный социалист, бывший министр внутренних дел 2-го «коалиционного» состава Временного правительства, член ЦК партии эсеров Н. Д. Авксентьев. Большинство обсуждавшихся вопросов касалось, прямо или косвенно, положения на фронте и в тыловых гарнизонах, по которым «цензовики» занимали позицию, принципиально не отличавшуюся от тезисов, озвученных еще на Московском Государственном Совещании. Участие «цензовиков» в «реальной политике», хотя бы в законосовещательной структуре, представлялось многим перспективной возможностью для того, чтобы не только усилить свое влияние на правительственный курс, но и добиться объединения «всех государственно настроенных элементов», «контактов между всеми несоциалистическими группами», «установления твердой внутренней политики». Актуальной представлялась необходимость противостояния советской власти, о чем высказался Аджемов: «Главный вопрос заключается в том, удастся ли Предпарламенту выдержать репутацию, сумеет ли он дать отпор Советам рабочих и солдатских депутатов…» «Нельзя сомневаться в том, что Совет Республики и советы депутатов противопоставлены друг другу». Его поддерживал Оболенский: «… в правительстве возникла мысль противопоставить Советам, до созыва запоздавшего Учредительного Собрания, какой-либо суррогат народного представительства. Этот суррогат и был создан в виде Предпарламента». Милюков надеялся создать в Предпарламенте работоспособный «цензовый блок», с помощью которого можно было бы ограничить влияние «левых партий», особенно большевиков. Руководящую роль в Совете и в сеньорен-конвенте (Совете старейшин) играли эсеры и меньшевики (большевистская фракция ушла после первого же заседания Совета). Совет старейшин, по замечанию Набокова, можно было назвать «синедрионом», поскольку «подавляющая часть его состава были евреи», а «из русских были только Авксентьев, Пешехонов, Чайковский» и сам Набоков.

Итог подвели «Биржевые ведомости», отмечавшие: «Как бы ни относиться принципиально к этому суррогату парламента, раз признана настоятельная необходимость создать орган общения Временного правительства с населением, хотя бы при помощи более чем несовершенного представительства, то правы те, которые настаивали, чтобы этот орган был и создан и созван Временным правительством… как бы велик ни был авторитет Демократического совета или Центрального исполнительного комитета Советов в глазах отдельных групп и классов населения, это все-таки организации без определенных функций, лишенные общенародного характера, государственно-правовой санкции, а следовательно, и общенационального значения».

В Предпарламенте работало 12 комиссий, председательство в которых поручалось представителям «социалистических организаций», а товарищами числились представители «цензовиков». В комиссии по обороне ведущее место занимали генерал Алексеев и войсковой старшина А. И. Дутов, а товарищем председателя был Шингарев. В комиссии по иностранным делам работал П.Б. Струве. Важно отметить, что Струве и Алексеев (а также Н.А. Бердяев и В. В. Шульгин) были проведены в качестве делегатов от Совета общественных деятелей. Товарищем председателя комиссии по выработке мер для борьбы с анархией и контрреволюцией числился Винавер. Набоков, бывший товарищем председателя в комиссии по иностранным делам, назвал создание коалиционного правительства с участием кадетов, открытие Совета Республики «последней попыткой противопоставить нечто растущей волне большевизма» (25).

С позиций формирования политического курса Белого движения создание Совета Республики можно считать первым опытом создания модели управления, при которой единоличная власть пыталась опереться на относительно широкий представительный фундамент. Позднее подобная модель будет неоднократно практиковаться с целью достижения легитимности белых диктатур на подконтрольных им территориях.

Совет Республики начал работу 5 октября 1917 г., но уже днем 25 октября 1917 г. был «низложен» действиями Петроградского военно-революционного комитета, как и Временное правительство.

Что же касается многочисленных общественно-политических и военных структур, составлявших реальную или потенциальную основу будущего Белого движения, то после «подавления корниловщины» многие из них либо оказались под запретом (Союз офицеров), либо отошли от легальной работы (Военная лига, Союз воинского долга и др.). Остававшиеся легальными возможности противодействия «социалистическим экспериментам» советской власти и деструктивным действиям Временного правительства концентрировались главным образом вокруг генерала Алексеева, ставшего, правда на несколько дней, начальником штаба Главковерха Керенского, а также осуществившего арест Корнилова и ставшего членом Предпарламента. Возможно, именно эти обстоятельства способствовали ему, бывшему начальнику штаба Главковерха, в создании «Алексеевской организации», ставшей основой будущей Добровольческой армии.

Считая первоначальным планом создания организации наброски в записной книжке Алексеева от 18–20 октября 1917 г., нельзя не отметить наличие в них характерного для конспиративной работы разделения на пятерки-«звенья» (5 офицеров, 50 солдат), состав которых подбирался офицерами «на свою ответственность» из своих подчиненных («10 солдат своей части, георгиевских кавалеров», «исключительно добровольцев»). Звенья объединялись в роты, а роты – в полк. Но, с другой стороны, «организация» повторяла принципы создания ударных подразделений из наиболее боеспособных солдат и офицеров, формально продолжавших «оставаться в составе своих полков». «Организация» декларировала «отсутствие партий», «отказ от политики», и поэтому военная составляющая в ней сразу стала преобладать над политической, хотя план Алексеева и предусматривал создание при «организации» специальной «политической части» (позднее воплощенной в Политической канцелярии во главе с полковником Я.М. Лисовым). Финансирование предполагалось как в форме «сбора средств», так и за счет «самообеспечения» (одно из звеньев-«пятерок» составляло «кооператив») (26).

Первоначальный сценарий выступления «Алексеевской организации» мало чем отличался от плана «Союза офицеров» в канун выступления Корнилова: «При неизбежном новом восстании большевиков, когда Временное Правительство окажется неспособным его подавить, выступить силами организации, добиться успеха и предъявить Временному Правительству категорические требования к изменению своей политики». Показательно, что ударные батальоны еще в дни «корниловского выступления» были готовы к защите Ставки и по инициативе командира 1-го ударного революционного полка полковника В. Манакина еще 27 августа 1917 г. настаивали на незамедлительном созыве в Могилеве «съезда командиров всех ударных частей и частей смерти» (27).

Осенью 1917 г. Алексеев продолжал активно использовать свои личные знакомства со многими ведущими российскими политиками, легальными (Предпарламент) и запрещенными структурами, вынужденными прекратить свою деятельность («Республиканский Центр»). На заседании Совета Республики 10 октября 1917 г. Алексеев критиковал правительственную политику за частую смену командного состава и настаивал на «немедленном возвращении в ряды армии офицеров, обвинявшихся по подозрению в контрреволюционности». Несмотря на то что уже 31 августа Керенским был опубликован приказ, запрещавший «политическую борьбу в войсках», самочинные «заарестования начальников» и «смещения и устранения от командных должностей начальствующих лиц», без санкции следственных властей или прокурорского надзора, революционное беззаконие в армии и на флоте стремительно нарастало (28). После «подавления корниловщины» в армии были произведены «проверки благонадежности» и в отставку было отправлено около 15 тысяч офицеров и более 20 чинов высшего командного состава. Алексееву приходилось заботиться о трудоустройстве офицеров, ставших безработными. В письме к Родзянко он отмечал: «Если Москва и Петроград соберут по 200.000 р., мы обеспечены и протянем руку помощи не только привлеченным, но и некоторым выброшенным на улицу офицерам в связи с делом Корнилова. Таких много… нам нужно образовать комитет для сбора и передачи средств». Алексеев договорился о приеме группы уволенных офицеров на фабрику «1-го Российского товарищества воздухоплавания» с ее директором С. С. Щетининым (губернатор Екатеринославской губернии в 1919 г.).

Для прикрытия подпольной работы использовались также благотворительные и медицинские организации. Алексеев реорганизовал существовавшее в Петрограде, основанное еще в 1880 г., общество «Белый Крест» (его возглавила супруга генерала) и структурное подразделение Общества борьбы с туберкулезом «Капля молока». Переводить средства и пожертвования этим и подобным организациям было гораздо проще, чем непосредственно финансировать боевые политические формирования. Социальная направленность их работы не должна была вызывать подозрений. «Белый Крест», одновременно с переездом Алексеева из Петрограда в Ростов-на-Дону, открыл здесь свое отделение и с начала ноября располагал уже лазаретом, перевязочным пунктом, складом обмундирования и «отделением пропаганды», работая совместно с «Алексеевской организацией». Даже после занятия Ростова красногвардейцами в феврале 1918 г. «Белый Крест» не только продолжал снабжать Добровольческую армию медикаментами и бельем, но и отправлял в ее ряды офицеров и юнкеров, готовил антибольшевистское восстание. «Капля молока» была «одновременно и питательным пунктом, и нелегальным управлением «этапного коменданта» – члена Правления «Общества», полковника П. А. Веденяпина, направлявшего добровольцев из Петрограда «лечиться на минеральных водах» (29).

Республиканский Центр, эффективно осуществлявший взаимодействие военных, политиков и коммерсантов, получил серьезный удар после ликвидации т. н. «Корниловского мятежа». Приход к власти большевиков, проведение декретов о запрете кадетской партии, национализации банков и другие распоряжения нового правительства существенно ограничили возможности политической оппозиции. В условиях начинавшейся гражданской войны для продолжения антисоветской, антибольшевистской работы, координации ставших нелегальными военно-политических и деловых кругов требовалось создание новых организаций, ориентированных почти исключительно на подпольную работу. В условиях «борьбы с корниловщиной» уцелели небольшие полковые объединения, хотя и немногочисленные, но достаточно сплоченные, менее вовлеченные в «публичную» политическую активность по сравнению, например, с «Союзом офицеров». Они действовали в Гвардии, кавалерийских полках, артиллерийских бригадах, военных училищах, в большей степени сохранивших (в отличие от армейской пехоты) свой кадровый состав и особую «корпоративную этику».

Так, еще весной 1917 г. генерал-майор П. Н. Врангель, прибыв с фронта в Петроград, принял активное участие в создании «военной организации в столице, располагающей хотя бы небольшими военными силами и могущей выступить в нужную минуту». По его инициативе среди гвардейских офицеров стала формироваться группа, готовая поддержать военное командование в случае «анархических выступлений». Врангелю удалось привлечь кадры в организацию, созданную на основе стрелкового полка 1-й гвардейской дивизии, возглавляемую бывшим однополчанином полковником А. П. Пален. Связь со Ставкой осуществлял назначенный ординарцем Корнилова поручик П. Шувалов. Однако недостаток контактов с другими военными союзами привел к тому, что в момент выступления Корнилова петроградская гвардейская организация оказалась не готовой оказать содействие продвигавшимся к столице частям 3-го корпуса генерал-лейтенанта А. М. Крымова (30).

Известны также офицерская организация Гвардии в Измайловском полку под руководством капитана И. Д. Парфенова и Гвардии в 3-й артиллерийской бригаде. Накануне выступления Корнилова усилилась активность полулегальных флотских организаций («ОН» – «Организация Непенина» и «ОК» – «Организация Колчака»), пользовавшихся легальным прикрытием Союза офицеров флота (31).

Еще одним «неформальным» центром военно-политического противоборства объективно суждено было стать тюрьме в г. Быхов, где находились военные, обвиняемые в подготовке «государственного переворота» под руководством Корнилова. В сентябре здесь была написана т. н. «Быховская программа», составленная арестованными. Она существенно отличалась от той, с которой Корнилов выступал месяцем раньше, надеясь на взаимодействие с правительством Керенского (32).

Победа в войне, укрепление дисциплины в армии и порядок в тылу по-прежнему оставались в этом документе, но первые же пункты программы выдвигали обязательные условия для этого – «установление правительственной власти, совершенно независимой от всяких безответственных организаций, – впредь до Учредительного Собрания, установление на местах органов власти и суда, независимых от самочинных организаций». Так победа в войне неразрывно связывалась с проблемами государственной политики. Последний (6-й) пункт программы провозглашал: «Разрешение основных государственно-национальных и социальных вопросов откладывается до Учредительного Собрания». Головин очень точно определил «Быховскую программу» как «основу Белого движения» (33). В ней был четко сформулирован тезис о непредрешении, а также определен курс на создание военно-политической основы государственной власти, необходимой и единственно возможной для победы в войне и созыва Учредительного Собрания. «Быховская программа» стала впоследствии сущностью «Конституции генерала Корнилова».

Немаловажно также остановиться на отношении Временного правительства к советам рабочих и солдатских депутатов, советам крестьянских депутатов. Выше уже отмечалось их именование «самочинными организациями», как по политико-правовой терминологии того времени именовались организации, возникшие «снизу», «по воле масс», и что не всегда носило уничижительный смысл. С 10 марта, с момента начала работы контактной комиссии, призванной согласовывать действия правительства и Совета (от Петросовета переговоры вел Ю.М. Стеклов (Нахамкес)) единоличная власть правительства, столь категорично декларируемая его представителями, постоянно оспаривалась Петроградским Советом, считавшим свои полномочия не менее легитимными. Политика правительства поддерживалась Советом по принципу «постольку-поскольку». Способом разрешения противоречий признавалось создание коалиционного состава правительства посредством вхождения в его состав представителей советской власти. Но создание коалиций с советскими и одновременно с цензовыми элементами признавалось неэффективным и Лениным, и Керенским. Еще меньшей была готовность к компромиссам со стороны военных и правых политиков. На Московском Государственном Совещании атаман донского казачества генерал Каледин заявлял, что «для спасения Родины» «все советы и комитеты должны быть упразднены как в армии, так и в тылу, кроме полковых, ротных, сотенных и батарейных, при строгом ограничении их прав и обязанностей областью хозяйственных распорядков». Оглашенная тогда же декларация депутатов IV Государственной Думы требовала «сохранения полной независимости» правительства от решений «исполнительных комитетов советов и т. п. организаций, не выражающих мнения и воли всего народа», предполагала, что органы самоуправления «должны заменить все местные организации, созданные явочным порядком и присвоившие себе власть управления».

Во время работы Демократического Совещания в сентябре 1917 г. делегаты советов входили в его состав в качестве представителей «общественных организаций». Неизбежное противостояние Совета Республики и Петроградского Совета р. и с. д. осенью 1917 г. предвидел Аджемов. «При создании Совета республики сговаривавшиеся стороны… преследовали совершенно определенную цель – укрепление Временного правительства в его борьбе с большевизмом», – писал Набоков. Сугубо «общественный», а не «государственный» характер советов неоднократно подчеркивался и на страницах эсеровской печати, осуждавшей проведение II Всероссийского съезда Советов в разгар подготовки к выборам в Учредительное Собрание. Учитывая происходившую осенью 1917 г. муниципальную избирательную кампанию, программа последнего состава Временного правительства предполагала, что после завершения муниципальных выборов полномочия «самочинно возникших общественных организаций и их исполнительных комитетов прекращаются». Советы на местном уровне должны были передать полномочия земскому и городскому самоуправлению. Хотя не исключалась и возможность создания на основе советской вертикали общественных организаций, «с помощью которых можно будет провести в жизнь решения Учредительного Собрания» (34).

Несомненно, что отсутствие государственно-правового, властного статуса у советов, намерение Временного правительства «избавиться» от советской вертикали после «подавления корниловщины» и после проведения выборов в органы местного самоуправления и Учредительного Собрания были не последними причинами, побудившими руководство РСДРП (б) к вооруженному выступлению 25 октября 1917 г. и к формально-декларативной «передаче власти в руки Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов», не дожидаясь созыва и решений Учредительного Собрания относительно формы правления в России.

Завершая тему о политико-правовых особенностях периода 1917 г., нельзя обойти вниманием три принципиально важных решения, утвержденных Всероссийским Учредительным Собранием «первого созыва». Ранним утром 6 января 1918 г., за несколько минут до прерывания работы Конституанты, начальником охраны Таврического дворца матросом Железняковым были приняты первые положения «Проекта основного закона о земле», внесенного фракцией эсеров. Он в целом повторял основные положения декрета о земле, принятого II Всероссийским съездом Советов («право частной собственности на землю в пределах Российской республики отныне и навсегда отменяется», распоряжение землей переходит к органам местного самоуправления и центральных органов республики, частные права на землю, недра, леса и воды осуществлялись «только в порядке пользования», а отчуждение «в народное достояние» земель, лесов и недр должно было проходить «без выкупа»). Было решено начать переговоры о мире и «созвать международную социалистическую конференцию в целях достижения всеобщего демократического мира» (сепаратные мирные переговоры исключались). Наконец, были предрешены и формы политического правления и государственного устройства: «Государство Российское провозглашается Российской демократической федеративной Республикой, объединяющей в неразрывном союзе народы и области в установленных федеральной Конституцией пределах, суверенные» (35).

В политическом курсе российского Белого движения эти решения практически не озвучивались. Решение аграрного вопроса происходило в других положениях и правовых нормах. Тем более не могло получить поддержки безоговорочное утверждение федеративной и республиканской форм правления. Совершенно очевидно, что несогласие с этими решениями (помимо неприятия условий выборов и насильственного разгона) стало одной из основных причин того, что политики и военные в Белом движении отказывались признать и восстановить полномочия российской Конституанты «первого созыва».

* * *

1. Вестник Временного правительства, 3 сентября 1917 г.

2. Речь. Петроград, № 208, 5 сентября 1917 г.; Нольде Б. Э. В. Д. Набоков в 1917 г. // Архив русской революции. Т. VII. Берлин, 1922, с. 8; Набоков В.Д. Указ, соч., с. 124; Пуришкевич В. М. Республика или монархия. Издание Главного Совета Всероссийской Народно-Государственной партии. Ростов-на-Дону, 1919, с. 15–16.

3. День. Петроград, № 153, 2 сентября 1917 г.

4. Ростовская Речь. Ростов-на-Дону, № 60, 5 марта 1917 г.

5. ГА РФ. Ф. 5881. Он. 1. Д. 541. Лл. 164–165.

6. Съезды и конференции конституционно-демократической партии, т. 3, кн. 1, 1915–1917 гг. М., 2000, с. 369–370, 382.

7. Русские ведомости. Петроград, № 64, 21 марта 1917 г.

8. Юренев 77.77. Временное правительство в августе 1917 г. // Последние новости, Париж, № 1211, 3 апреля 1924 г.

9. ГА РФ. Ф. 5881. Он. 2. Д. 175. Л. 4.

10. Скобцов Д.Е. Три года революции и гражданской войны на Кубани. Париж, б. г., кн. 1, с. 53–54.

11. Пуришкевич В. М. Республика или монархия. Издание Главного Совета Всероссийской Народно-Государственной партии. Ростов-на-Дону, 1919, с. 14, 15.

12. Савич Н.В. Воспоминания. СПб., 1993, с. 224–225.

13. Там же, с. 228–231.

14. Вестник Временного правительства. Петроград, № 42 (88), 28 апреля (11 мая) 1917 г., № 43 (89), 29 апреля (12 мая) 1917 г.; ГА РФ. Ф. 5881. Он. 1. Д. 541. Лл. 198–199.

15. Государственное Совещание. М., 1930, с. 104–107; Мысли современников революции // Белый архив, т. 2–3. Париж, 1928, с. 249.

16. Новое время. Петроград, 3 октября 1917 г.

17. В. А. Маклаков – Б. А. Бахметеву, 16 сентября 1927 г. // Совершенно лично и доверительно, т. 3, с. 347.

18. Учредительное Собрание. Россия. 1918. М., 1991, с. 30–31.

19. Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной России. М., 1968, с. 331.

20. Речь. Петроград, 22 сентября 1917 г.

21. Милюков П.Н. История второй русской революции, т. 1, вып. 3. София, 1923, с. 52; День. Петроград, № 152, 1 сентября 1917 г.; 20 сентября 1917 г.

22. Милюков П.Н. Указ, соч., с. 55; День. Петроград, № 168, 20 сентября 1917 г.; № 169, 21 сентября 1917 г.; Дело народа. Петроград, № 161, 22 сентября 1917 г.; № 163, 24 сентября 1917 г.

23. День. Петроград, № 174, 27 сентября 1917 г.; Речь. Петроград, 26 сентября 1917 г.

24. Речь. Петроград, 23 сентября 1917 г.; 26 сентября 1917 г.; 28 сентября 1917 г.; 4 октября 1917 г.; Вестник Временного правительства. Петроград, 3 октября 1917 г.

25. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 541. Л. 210; День. Петроград, № 179, 3 октября 1917 г.; Речь. Петроград, 7 октября 1917 г.; 8 октября 1917 г.; Биржевые ведомости. Петроград, № 201, 29 сентября 1917 г.; Гессен И. В. В двух веках. Берлин, 1937, с. 201; Набоков В.Д. Указ, соч., с. 142–143.

26. Росс Н. Г. Ударные части в русской армии (весна и лето 1917 г.) // Грани, № 146, 1987, с. 213–215; Алексеева-Борель В.М. Дневники, записи, письма генерала Алексеева и воспоминания об отце // Грани, № 125, 1982, с. 171–173.

27. Алексеева-Борель В. М. Указ, соч., с. 174; Манакин В. Ударные батальоны 1917 года (наброски и воспоминания) // Донская волна, № 20, 28 октября 1919 г., с. 12–13.

28. День. Петроград, № 153, 2 сентября 1917 г.; Дело народа. Петроград, № 177, 11 октября 1917 г.

29. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 449. Лл. 1–3; Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты на службе республики Советов. 1917–1920 гг. М., 1988, с. 32.

30. Врангель П.Н. Записки, ч. 1. // В кн.: Белое дело. Летопись белой борьбы, т. V. Берлин, 1926, с. 33–34, 48.

31. Голеевский М. Материалы по истории гвардейской пехоты и артиллерии в гражданскую войну. Ловеч, 1922, с. 9—10; Лукин А. «ОН – РВ – ОК» (тайные морские организации) // Последние новости, № 5813, 22 февраля 1937 г.

32. Деникин А. И. Очерки Русской Смуты, т. 2, с. 14, ч. 1, с. 199.

33. Головин Н.Н. Указ, соч., ч. 1, кн. 2, с. 135–136.

34. Государственное Совещание. Указ, соч., с. 75, 164; Речь. Петроград, 24 сентября 1917 г.; День. Петроград, 3 октября 1917 г.; Дело народа. Петроград, № 173, 6 октября 1917 г.; Набоков В.Д. Указ, соч., с. 115–116; 143; Малиновский И. Три генерала на Московском Государственном Совещании //Донская волна, № 12, 26 августа 1918 г., с. 5–7; Новосильцев. За кулисами Государственного Совещания // Донская волна, № 13, 2 сентября 1918 г., с. 4.

35. Учредительное Собрание. Россия. 1918. М., 1991, с. 158–160.