Раздел 7

Всероссийская власть. Особенности формирования и специфика программы

Глава 1

Опыт создания Всероссийской власти летом – осенью 1918 г.

Челябинское Государственное Совещание,

Уфимское Государственное Совещание

В истории Белого движения, равно как и антибольшевистского движения в России в 1918 г., важное место занимают попытки создания всероссийской власти на основе проведения «Государственных Совещаний». Подобная форма представительных собраний, как уже отмечалось, использовалась в российской общественно-политической жизни – при невозможности проведения специальных избирательных кампаний – с лета 1917 г.: Государственное Совещание, Демократическое Совещание (без участия «цензовиков») в августе – сентябре 1917 г. Важность проведения нового «Совещания», по мнению министра ВСП Серебренникова, диктовали следующие причины: необходимость «объединения, которое могло быть достигнуто путем создания авторитетной всероссийской власти»; «объединение военных сил, боровшихся против большевиков, и подчинение их единому командованию», которое «могла создать только новая всероссийская власть»; позитивное впечатление на «союзников», с которыми «нельзя было не считаться», а также очевидная потребность разрешения текущих разногласий между Самарским Комучем и Сибирским правительством. Обоюдное недоверие, по мнению управляющего финансами ВОПУ, члена Союза Возрождения России Кроля, вызывалось позицией Комуча, «считавшего, что он и Учредительное Собрание – одно и то же», и поэтому «всероссийская власть принадлежит ему», а Сибирское правительство «или должно совершенно прекратить свое существование, или подчиниться Комучу как центральной власти». В свою очередь, «сибирское правительство… имея свою реальную силу в виде сибирского войска, и мысли не допускало, конечно, о подчинении своем Самаре». Кроме того, «Самара выдвигала против Омска обвинение в реакционности… и сепаратизме».

Актуальной становилась идея объединения различных политических, территориальных и «национально-автономных» структур, «областных правительств, имевших собственные войска и финансы»; таковых к началу осени 1918 г. только на Востоке России насчитывалось 11: Сибирское правительство, правительства Оренбургского и Уральского казачьих войск, Самарский Комуч, Временное областное правительство Урала, «Деловой кабинет» Хорвата, Временное правительство автономной Сибири, Временное Амурское правительство, Алаш-Орда, правительство Башкурдистана, Закаспийское правительство (1).

Инициатива созыва с этой целью первого Челябинского Совещания исходила отчасти от военно-политического руководства Чехословацкого корпуса и представителей Антанты, заинтересованных в координации действий Народной и Сибирской армий. Не случайно председателем Совещания был глава Чехословацкого Национального Комитета Б. Павлу, а неформальным руководителем встречи – майор Гинэ, глава французской военной миссии при Корпусе. Основным вопросом было разрешение острых межрегиональных противоречий между Самарой и Омском. Немаловажное значение имела координация финансовой политики в Поволжье, на Урале и в Сибири. Наконец, следовало урегулировать территориальное «размежевание» в губерниях и уездах Урала, определить юрисдикцию той или иной территории, исключив при этом «декларативное, захватное право», когда прежние административно-территориальные границы игнорировались односторонними решениями тех или иных правительств. Так, по утверждению Кроля, ВСП, в частности, намеревалось признать «границей Сибири» левый берег р. Камы с присоединением под свое «ведомство» Пермских оружейных заводов. В этом отношении Челябинское Совещание не отличалось, по существу, от аналогичных совещаний и встреч, проводившихся летом – осенью 1919 г. на Юге России (переговоры между представителями Дона, Кубани и Добровольческой армии, между Добровольческой армией и Грузией, Доном и Украиной). На этих совещаниях также обсуждались вопросы, связанные с возможностью создания всероссийского центра управления, что, несомненно, подтверждало очевидную тенденцию к выходу антибольшевистского движения за региональные пределы, к его консолидации в масштабах России в целом.

Первое Челябинское Совещание состоялось 15–16 июля 1918 г. и носило выраженный двусторонний характер. Самарский Комуч был представлен здесь управляющим финансами И. М. Брушвитом, главой военного ведомства полковником Н. А. Галкиным и управляющим иностранными делами М. А. Веденяпиным. Аналогичные ведомства представляли «сибиряки» – И. А. Михайлов (глава делегации), генерал-майор А. И. Гришин-Алмазов и М. П. Головачев (товарищ министра иностранных дел). Представительство «общественности», призванное объединить обе стороны, обеспечивали члены Союза Возрождения России: кадет Л. А. Кроль, эсеры А. А. Аргунов и В. Е. Павлов. Как и предполагалось, почти «неразрешимой» проблемой стала позиция Комуча, желавшего признания своего всероссийского статуса, и позиция ВСП, выраженная словами Головачева: «Сибирь не потерпит на своей территории никакой иной власти, кроме власти Сибирского правительства». В результате к исходу 15 июля делегации Самары и Омска были близки к разрыву. И лишь благодаря активному посредничеству Павлу, Гинэ и членов СВР делегациям удалось подписать итоговый протокол, сводившийся к следующему: «Созвать 6 августа Государственное Совещание в Челябинске для создания центрального всероссийского правительства». Участвовать в этом Совещании должны были «представители всех областных правительств, все наличные члены Учредительного

Собрания и представители Центральных Комитетов политических партий». Для подготовки Совещания было создано Оргбюро во главе с Аргуновым. Будущий член Уфимской Директории отмечал: «Цель первого совещания в Челябинске была достигнута. Враждовавшие между собой правительства нашли общую почву для объединения через образование центральной власти, отказавшись от притязаний рассматривать себя как таковую. Намечен был в общих чертах характер и способы создания этой власти». Помимо этого, «для удовлетворения неотложных нужд решено было немедленно же созвать временные объединенные органы, такие как, например, Высший Совет по снабжению армии, в который вошли бы делегаты обоих правительств; намечен был также ряд объединенных Совещаний по вопросам финансовым и путей сообщения». Оказалось достижимым и столь ожидаемое союзниками формальное верховное главнокомандование. Галкин и Гришин-Алмазов согласились признать таковым начальника войск Сибирского фронта генерал-майора В.Н. Шокорова, состоявшего на службе в Чехословацком корпусе (отсутствие официальной публикации протокола, однако, не привело к признанию его полномочий в этой должности) (2).

Второе Совещание было уже «ожидаемым». К нему интенсивно готовились, и в прессе стали публиковаться статьи, подчеркивающие важность «соглашения во имя единства России», проводившие параллели между Московским (1917 г.) и Челябинским Государственными Совещаниями. Особые надежды возлагались на него Комучем. В одной из статей в газете «Волжское слово» по этому поводу говорилось: «Можно надеяться, что челябинское совещание не пойдет по этому банальному пути ораторских упражнений и не превратит себя в длительный митинг (как в Москве в 1917 г. – В.Ц.)… Новое Государственное Совещание в Челябинске должно происходить совершенно при других условиях. Участники его знают, что, пока идет Совещание, гибнут драгоценные жизни русской и чешской демократии на разных… фронтах, и что каждый лишний час, пропущенный для дела, тяжко отразится на успехах фронтовых частей. Чем скорее будет сконструирована демократическая власть, тем больше шансов, что неотложное великое дело собирания русского государства путем, прежде всего, скорейшей ликвидации гражданской войны придет к своему благополучному концу, увенчавшись созывом Учредительного Собрания». Уже накануне открытия в газетах появилось сообщение о предположительном составе будущего «всероссийского правительства», создаваемого (в полном соответствии с решениями Союза Возрождения России) в форме Директории – «пятерки». Предполагалось, что туда войдут представители «эсеровско-кадетского блока» – П.Н. Милюков, В.Д. Набоков, Н.Д. Авксентьев, А. А. Аргунов.

Открытие Совещания произошло с опозданием. Первыми в Челябинск прибыли приглашенные в качестве «почетных гостей» Совещания консулы: французский – Буаяр, английский – Престон и председатель прошлого Совещания – Павлу. Вместе с «самарской делегацией» в город приехали депутаты Учредительного Собрания во главе с самим председателем Комуча Вольским, а также делегации от партий эсеров, энесов, съезда земств и городов Поволжья, Урала и Сибири, от «Национального управления тюрко-татар», Башкурдистана и Алаш-Орды. С «сибирской делегацией» прибыли члены Областной Думы и прибывшие в Томск и Омск депутаты Учредительного Собрания. Вместо 6 августа заседания начались 23 августа 1918 г. Однако уже с самого начала заседаний стало очевидно, что получить статус «всероссийского представительства» Совещанию будет нелегко. С этой же проблемой столкнется впоследствии и Уфимское Совещание.

В соответствии со сложившимися принципами ведения общественных собраний был образован Президиум Совещания в составе: Н. Д. Авксентьева (председатель), Е.Ф. Роговского, И. А. Михайлова (товарищей председателя), а также Б.Н. Моисеенко и Мурашева (секретарей заседания). Заседание было открыто старейшим депутатом, оказавшимся в Челябинске, – легендарной «бабушкой русской революции», представлявшей группу «Единство», В. К. Брешко-Брешковской.

То, что Челябинское Совещание не будет итоговым, стало очевидно уже в начале его работы, хотя, например, делегаты от Чехословацкого Совета настаивали на обязательном и немедленном образовании «демократической власти». Общие собрания Совещания с точки зрения разработки порядка представительства оказались малопродуктивными. Главная работа проходила в специально созданной рабочей «комиссии по выяснению полномочий» («мандатной комиссии»), призванной четко определить как статус полномочий прибывших делегаций, так и наметить общую процедурную схему последующего Государственного Совещания. Комиссию из 12 человек, в состав которой вошло по одному представителю от прибывших делегаций, возглавил член ЦК партии энесов Ф.З. Чембулов, а его товарищем (заместителем) стал приехавший из Омска В.Н. Пепеляев. В Комиссию вошли также эсер В.М. Зензинов, меньшевик И. Майский и представитель сибирского казачества Иванов-Ринов. Во время обсуждения вопросов о характере представительства партийные и общественные «манданты» сомнений не вызывали, но утверждение мандатов «государственных образований» вызвало серьезные дискуссии. Чембуров точно отметил сложность определения четких критериев статуса подобных делегаций: «Отсутствует исчерпывающее определение, что нужно разуметь под «отдельными» правительствами, с одной стороны, и как учесть большое количество и разнообразие правительственных образований на государственном организме России в последнее время – с другой». Высказывались сомнения в допустимости признания «властью» структур, не имеющих ни четкой административно очерченной территории, ни вооруженных сил, ни собственных денежных единиц. Ставились под сомнения полномочия правительства Сибирского казачьего войска (как подчинявшегося ВСП), Областного правительства Урала (не имевшего собственных вооруженных сил), башкирского правительства (из-за неопределенности границ). Представители Омска – Пепеляев и Иванов-Ринов – вообще возражали против необходимости участия в работе Совещания представителей «инородцев» (особое возражение вызывали Алаш-Орда и Башкурдистан). Максимально допустимым вариантом их политического статуса предлагалась «областная автономия с правом на культурное самоопределение меньшинства» (мнение участника Комиссии от Союза Возрождения России Кроля). Тем не менее «мандатная комиссия» утвердила точку зрения, согласно которой «при решении вопроса о допущении представителей того или иного правительства руководствоваться не столько государственно-правовым принципом, сколько необходимостью утвердить авторитет настоящего Совещания с соблюдением прав всех тех организаций, которые уполномочены принимать участие в настоящем Совещании».

Итогом работы Совещания стало единогласное утверждение резолюции, согласно которой «поставленная перед Совещанием задача может получить желательное разрешение только путем соглашения между всеми силами, которые призваны участвовать в строительстве возрождающейся России». По словам Аргунова, «был утвержден прежний порядок представительства с расширением лишь представительства от областных правительств, со включением всех мелких войсковых, национальных и правительственных группировок, причем будущему Совещанию предстояло окончательное установление списка участников». Тем самым полномочия «государственных образований», в отношении которых были колебания, подтверждались.

Неожиданные разногласия возникли по поводу места проведения Совещания. Делегаты ЦК социалистических партий, члены Комуча и представители земгора считали необходимым проведение Совещания в Самаре. «Сибиряки», делегаты ВОПУ и казачества отстаивали Челябинск. Большинством голосов (10 против 9) местом следующего Совещания был намечен Челябинск. Однако ради «примирения сторон» Президиум предложил новым центром Уфу. Это решение и было принято окончательно. По сообщению прессы, «закрывая Совещание, председатель Авксентьев выразил надежду, что так же единогласно и единодушно будущим Государственным Совещанием будут разрешены вопросы конструкции и состава Центральной Всероссийской власти». Представители Комуча считали данное решение своей «победой», поскольку Уфимская губерния признавалась под юрисдикцией Самары. Срок созыва нового Совещания принимался первоначально на 1 сентября, затем на 7 сентября 1918 г.

И еще одно решение Совещания имело принципиально важный характер. В соответствии с регламентом, уже апробированным в Челябинске, утверждалось, что «все вопросы должны решаться только единогласно, по взаимному соглашению». Подобный путь, с одной стороны (как покажет дальнейшая практика работы Уфимского Совещания), затягивал принятие многих решений, но с другой – способствовал максимальному сближению всех различающихся друг от друга позиций, поиску компромисса, столь важного в условиях создания новой общероссийской государственности (3).

Значение второго Челябинского Совещания состояло в окончательном утверждении принципа соглашения, коалиции при создании государственной модели. Тем самым было продолжено развитие утвержденного еще в Москве, при создании Союза Возрождения России, принципа формирования власти, создаваемой на основе политического соглашения, при отсутствии единоличного доминирования (стремления к «директориальному порядку» управления). Этот принцип коалиционного соглашения должен был соблюдаться, в частности, при формировании будущих структур исполнительной и законодательной власти. Очень четко подобные планы были продекларированы в статье «К организации центральной власти», опубликованной в газете «Волжское слово» накануне начала работы Уфимского Государственного Совещания (см. приложение № 8) (4).

Период образования, деятельности и ликвидации Уфимской Директории (Временного Всероссийского правительства), несмотря на свою краткость (немногим более двух месяцев), имел определяющее значение для последующей политикоправовой истории Белого движения. В этот период впервые в общероссийском масштабе было достигнуто максимальное сочетание элементов легальности и легитимности: политическая модель Директории стала воплощением идеи «коллегиальной диктатуры» с опорой на представительные структуры, созданные Всероссийским Учредительным Собранием. Несмотря на это, данная модель оказалась бесперспективной для российского Белого движения.

8 сентября 1918 г. была предпринята попытка организовать демократическую власть во «всероссийском» масштабе, «возродить» разогнанное большевиками Учредительное Собрание. В этот день в Уфе начало работу Государственное Совещание. Всего в нем участвовало более 200 делегатов. Они представляли поволжский Комитет Членов Учредительного Собрания, Временное Сибирское правительство, Областное правительство Урала, Оренбургское, Уральское, Сибирское, Иркутское и Енисейское казачества, Башкирское правительство, Алаш-Орду (правительство автономного Казахстана), Туркестанское правительство, национальное управление Тюрко-Татар внутренней России и Сибири, временное Эстонское правительство, а также политические партии эсеров, меньшевиков, группы «Единство», энесов и кадетов, съезд земств и городов Сибири, Урала и Поволжья, а из общественно-политических организаций – Союз Возрождения России. Председателем Совещания, как и в Челябинске, стал Авксентьев, сохранялся также и прежний состав Президиума, а отказавшегося приехать «сибирского делегата» И. Михайлова заменил другой представитель Омска – член Сибирской Директории И. Серебренников. Отсутствовавший на Совещании сибирский министр финансов следил за ходом его работы, о чем свидетельствуют отправленные им телеграммы омской делегации с предупреждениями: «Никаких уступок на Совещании в Уфе не делать, даже при условии разрыва».

При столь разнообразном составе участников, представлявших в подавляющем большинстве восточные антибольшевистские правительства, в Уфе не был представлен белый Юг России (не было делегатов ни от Добровольческой армии, ни от кубанского, донского и терского казачеств), не участвовали и делегаты от ВПСО. Это, с одной стороны, было связано с невозможностью прибыть в Уфу из-за разделенности фронтами. С другой стороны, нельзя не учитывать того очевидного фактора, что среди многих политиков Добровольческая армия летом 1918 г. еще не признавалась «государственным образованием» (по имеющейся в Уфе информации, армия не обладала ни собственной территорией, ни автономным аппаратом управления), а считалась сугубо военной организацией. Поэтому приглашение ее представителей могло быть допущено или на персональном (генерал Алексеев), или на общественно-политическом (Всероссийский Национальный Центр) уровне. Но если в отношении Добровольческой армии еще можно было спорить, то отсутствие на Совещании представителей Украины, Дона, Кубани, Терека, Закавказья существенно умаляло его претензии на всероссийский статус.

Но на Совещание, кроме того, не допускались и «цензовые» представители «деловых кругов» (например, Съезда горнопромышленников Урала), и организаций правее кадетов. Здесь возникала проблема политического представительства, аналогичная той, которая имела место при образовании Сибирской Областной Думы. Упреки со стороны «цензовиков» в «ущербности» и «однобокости» Совещания не выглядели безосновательными. Показательно, что Сибирь была представлена двумя отдельными делегациями. Одна из них – Областная Дума (Н. М. Карпов, П.А. Куликовский, Н.Ш. Назаренко), огласившая самостоятельную резолюцию, в которой заявлялось о важности сохранения «завоеваний февральской революции и ответственности, имеющей быть созданною российской власти перед Учредительным Собранием первого созыва». Другой делегацией из Омска была труппа членов Временного Сибирского правительства, решающий голос в ней имел И. И. Серебренников, а также управляющий ведомством народного просвещения В. В. Сапожников; текст их заявления гласил, что «основной задачей всероссийской верховной власти… Сибирское Правительство мыслит создание единой, нераздельной России через устроение ее отдельных областей… Всероссийская власть должна быть организована по типу Директории… Директория организует при себе ответственный перед ней деловой Кабинет министров… Директория ответственна только перед будущим полномочным органом правильного волеизъявления народа» (5).

Что касается представителей от социалистических партий, от их ЦК (допускалось только представительство от центральных комитетов, областные комитеты исключались), то, как оказалось, и они не всегда выражали позиции своего партийного большинства. К осени 1918 г. организационно-уставные рамки уже не могли предотвратить появление идеологических и структурных расколов в большинстве российских партий. Это стало позднее одной из главных причин гибели Директории, когда ее участники-эсеры не смогли выдержать общий «контрреволюционный» курс образованного Всероссийского правительства, расходившийся с партийными директивами, которые они получали от своих «товарищей». Тем не менее именно эсеровская фракция оказалась наиболее многочисленной. По заключению Аргунова, «если бы Совещание приняло обычный способ разрешения вопросов путем баллотировки и большинства, то решения его были бы заранее предопределены, или… само Совещание не состоялось бы, так как на это не согласились бы все прочие группы Совещания».

В этих условиях было решено использовать уже апробированный в Челябинске путь принятия решений, при котором все обсуждения сосредоточивались в особой «согласительной комиссии», а Совещание должно было единогласно принимать уже подготовленные решения. По словам Серебренникова, «иначе и нельзя было решать вопросы, ибо слишком разнородны и различны по своему удельному весу были те группировки, кои принимали участие в работах Совещания» (6).

Показательно, что в отличие от всех предшествующих Совещаний Уфимское было открыто торжественным молебном «об общем согласии», в котором приняли участие делегаты форума, не исключая и эсеров; 8 сентября 1918 г. молебен был совершен епископом Уфимским и Мензелинским Андреем (Ухтомским).

Главной целью Уфимского Совещания провозглашалось «построение единой российской государственности, возглавляемой единым российским правительством», «создание из тех разбросанных обломков, в которые обратилась наша Родина, одного могучего, свободного Российского Государства», в чем Авксентьев призывал принести «Аннибалову клятву» всех собравшихся делегатов. В необходимости такого «построения», как показывают материалы стенограмм Совещания и согласительной комиссии, практически ни у кого не возникало сомнений, подтверждалась готовность восстановить государственное единство, несмотря на господство в то время «областнических» тенденций.

Но уже на заседании 12 сентября обозначилась первая проблема, связанная с моделью будущей государственной власти, – вопрос о структуре власти и ее полномочий. При этом не возникало споров относительно «директориальной» или единоличной формы «возглавления» власти. Наиболее четко идею единоличного правления озвучил Кроль, зачитав перед Совещанием полученные из

Москвы решения ЦК кадетской партии: «ЦК партии народной свободы считает, что наилучшей формой для осуществления такой власти была бы временная единоличная верховная власть». Но далее в резолюции отмечалось, что «к великому несчастью для России, если революция выдвинула титанов разрушения, анархии и беспорядка, то, к сожалению, на фоне нашей революции не явилось ни одного человека, которому вся нация, вся страна могла бы доверить и на которого могла бы рассчитывать, что он доведет страну до Учредительного Собрания (тем самым повторялась неоднократно звучавшая с конца 1917 г. формула о том, что «диктаторов не создают, а они делают себя сами». – В.Ц.). Поэтому приходится поневоле мириться с менее совершенной формой в виде Директории, но эту Директорию мы мыслим как верховную власть, действующую через посредство министров, ответственных перед этой верховной властью, причем Директория ни перед кем не отвечает. Объем ее прав – вся полнота власти».

Противоположная точка зрения выражалась ЦК РСДРП (меньшевиков), Самарским Комучем и Алаш-Ордой. Представлявший Комуч Вольский, заявив о правопреемственности Совещания от актов Государя Императора и Великого Князя Михаила Александровича, выразил убеждение, что возрождение России может проходить только на основах «народовластия», «превращения народа в государственную силу». Восстанавливаемая «цепочка преемственности» предполагала «полновластность Всероссийского Учредительного Собрания… Перед этим Всероссийским Учредительным Собранием должно быть ответственно всякое правительство, и этому Всероссийскому Учредительному Собранию должно передать все свои полномочия. Впредь до открытия Учредительного Собрания та власть, которая должна быть основана путем соглашения на Государственном Совещании, эта всероссийская власть должна быть ответственна перед съездом членов Учредительного Собрания на тех основах, которые будут выработаны на этом самом съезде». Майский в своем выступлении заявлял о «решительном отвержении всяких попыток насаждения военной диктатуры, усиленно выдвигаемой в последнее время с разных сторон, в том числе и влиятельными торгово-промышленными кругами». Для социал-демократов и представителей Комуча равно недопустимым считалось «сосредоточение всей верховной власти в руках одного бесконтрольного органа – будь то Директория из нескольких лиц или власть полномочного премьера, формирующего правительство по своему усмотрению». Образование структур власти следовало поручить «постоянно действующему представительному органу», каковым могло стать только «Учредительное Собрание первого созыва и действующий от его имени наличный состав членов Учредительного Собрания». При этом Майский не исключал, что «в интересах укрепления внутреннего единства страны… желательно образование всероссийской власти на началах коалиции демократических и цензовых элементов». Таким образом, даже и не Директория, а Съезд членов Учредительного Собрания становился временной «учредительно-санкционирующей» властью, определяющей состав исполнительной власти и контролирующей ее деятельность. Подобные предложения вполне соответствовали модели парламентской демократии, даже в военных условиях (7).

Выступления Вольского и Майского обозначили еще один пункт разногласий участников Совещания. Достаточно точно определил его в своих воспоминаниях делегат от Оренбургского казачьего войска, помощник Войскового атамана генерал-майор И. Г. Акулинин: «Члены Совещания сразу разделились на две группы: с одной стороны – представители Комитета (Комуча. – В.Ц.), инородцев, социалистов-революционеров и меньшевиков; с другой – представители Сибири, казачьих войск, кадетов и народных социалистов. Правда, всех участников Совещания объединяла общая идея борьбы с большевиками за Учредительное Собрание, но первая группа настаивала на признании Учредительного Собрания, разогнанного большевиками; вторая же группа считала состав «Черновского» Учредительного Собрания, избранного в ненормальных условиях и состоявшего почти наполовину из большевиков и левых социалистов-революционеров, неправомочным и мыслила борьбу за Учредительное Собрание, которое должно будет собраться по свержении советской власти, в новом составе…» (8).

По существу, речь шла о двух вариантах модели будущей российской государственности: основанной преимущественно на «однородно-социалистическом», партийном представительстве или на представительстве не только партий, но и цензовых элементов, общественных организаций, профсоюзов, кооперативов и даже отдельных сословий (казачества, духовенства и др.). Кадеты, несомненно, стремились исправить свою неудачу на ноябрьских выборах 1917 г., когда их лишили возможности вести полноценную избирательную кампанию (объявление партии «контрреволюционной» по декрету Совнаркома). Уральские, Семиреченские, Сибирские казаки, западносибирские крестьяне не успели отправить своих делегатов в старое Собрание. Симпатии же Комуча, эсеров и меньшевиков были вполне понятны, ведь восстановление легального статуса Всероссийского Учредительного Собрания 1917–1918 гг. давало им возможность вернуться к власти во всероссийском масштабе, легализовать существующие и сформировать новые, не только представительные, но и исполнительные структуры, полностью зависимые от Самары.

Своеобразный вариант сочетания представительной и исполнительной власти предложил будущий Верховный Главнокомандующий генерал-лейтенант В. Г. Болдырев, участвовавший в Совещании в качестве московского делегата Союза Возрождения России. Представительная власть должна была сохраняться в форме Государственного Совещания, действующего на постоянной основе. «Власть эта не должны быть стеснена в своих действиях каким-либо параллельно с ней существующим контрольным аппаратом». Генерал предлагал создание Директории «из 3–5 лиц, как верховной власти с ответственным перед ней деловым кабинетом министров, с тем что общегосударственными ведомствами должны быть: военное, морское, иностранных дел, путей сообщения, финансов, снабжения и продовольствия армии и государственный контроль».

Идею воплощения представительной власти в Государственном Совещании разделяли также представители народных социалистов, группы «Единство», казачества и уральского правительства. Депутат Чембулов (бывший председатель мандатной комиссии в Челябинске) полагал «необходимым существование представительного органа, перед которым власть отвечала бы». Но поскольку «Учредительное Собрание уже не отражает воли народа», то «поэтому Государственное Совещание должно не только создать власть, но и периодически собираться для заслушания отчетов исполнительной власти и установления директив для нее». Генерал-лейтенант Б. И. Хорошхин, выступая от имени казачьих правительств Урала и Сибири (Оренбургского, Уральского, Сибирского, Семиреченского, Астраханского, Иркутского и Енисейского), заявлял, что «искони демократические казачьи войска, не признающие в своих областях иной власти, как власти народной, выраженной войсковыми кругами и органами, ими выбираемыми, считают, что вся власть в Государстве Российском должна принадлежать Всероссийскому Учредительному Собранию нового созыва». А до этого следует создать Директорию из трех лиц, обладающую верховной властью с подчинением ей «делового кабинета министров». В.П. Фомин («Единство») развивал тезисы Хорошхина; исходя из «буржуазного характера» происходивших революционных событий, он подтверждал актуальность создания трех-пятичленной Директории «с правом текущего законодательства», подчиненного ей «делового Совета министров» и «нового Учредительного Собрания». Временный Представительный орган (Президиум Государственного Совещания из 2–3 представителей от каждой партии и 10 членов Комуча) получал «право запроса» и должен был «созываться периодически, по требованию большинства депутатов». С ними соглашался и депутат от Урала А. А. Кощеев: коалиционное всероссийское правительство, созданное Государственным Совещанием, из «кандидатов, известных своей стойкостью, политической честностью и способностью выполнить намеченную Государственным Совещанием программу», полновластная Директория, созывающая Учредительное Собрание «нового состава, перед которым слагает свои полномочия». Государственное Совещание получает функции контроля за работой правительства.

Общность данных позиций заключалась в признании приоритета «безответственной» исполнительной власти над представительной, а также в отрицании полномочий Учредительного Собрания «первого созыва».

Для выработки окончательной модели управления по примеру Челябинского Совещания 14 сентября была создана Комиссия Государственного Совещания по организации Всероссийской власти. В нее вошли Президиум Совещания (в полном составе), а также по одному представителю от участвовавших в Совещании делегаций: М. Чокаев – от Временного Туркестанского правительства, А. Н. Букейханов – от Алаш-Орды, Е. П. Березовский – от Сибирского казачьего войска, А. Н. Кругликов – от Съезда земств и городов Урала, Поволжья и Сибири, П.Д. Шуваев – от Енисейского казачьего войска, И.Е. Марков (позднее – С. Ф. Знаменский) – от партии народных социалистов, генерал В. Г. Болдырев – от Союза Возрождения России, Л.А. Кроль – от партии народной свободы, И. И. Войтов – от Временного областного правительства Урала, Н. С. Анисимов – от Оренбургского казачьего войска, Г. М. Астахов – от Астраханского казачьего войска, С. Н. Шендриков – от Семиреченского казачьего войска, И. С. Пежемский – от Уральского казачьего войска, А. А. Каэлас – от Временного правительства Эстонии, С. М. Мамлеев – от национального управления тюрко-татар внутренней России и Сибири, В. П. Фомин – от Всероссийской социал-демократической группы «Единство», В. М. Сапожников – от Временного Сибирского правительства, В. С. Кибрик – от РСДРП (меньшевиков), А. А. Валидов – от Башкирского правительства, М.Я. Гендельман – от ЦК партии эсеров, В.М. Зензинов – от Съезда Членов Всероссийского Учредительного Собрания. Авторитет Комиссии должен был поддерживать созданный Совет старейшин (сеньорен-конвент) во главе с Авксентьевым.

Именно этой Комиссии принадлежало «авторство» созданной в 1918 г. окончательной модели временной Всероссийской власти. С точки зрения политических позиций состав Комиссии, как и состав Совещания в целом, достаточно четко разделился на две группы: одна – из сторонников восстановления статуса Учредительного Собрания «первого состава» и ответственной перед ним исполнительной власти (ее «глашатаями» выступали эсеры Зензинов и Гендельман) и другая – из сторонников созыва новой Конституанты, укрепления авторитета временной исполнительной власти, независимой от Учредительного Собрания, но с допустимой зависимостью от периодически созываемых сессий Государственного Совещания (наиболее активно ее защищали кадет Кроль и член ВСП Сапожников). Разумеется, для достижения необходимых предварительных договоренностей требовалось привлечь на ту или иную сторону колебавшихся делегатов, чей голос подчас становился решающим. Комиссия заседала дважды в день, утром и вечером, и сохранившиеся материалы ее заседаний дают весьма показательную характеристику политико-правовым представлениям российского антибольшевистского лагеря в 1918 г.

Заседания начались 13 сентября с декларативного заявления Зензинова о «незыблемости» прав Учредительного Собрания. Ему отвечал Сапожников, отметивший, что «ответственность власти» допустима лишь перед созываемым раз в полгода Государственным Совещанием, которое может лишь пополняться депутатами Собрания, но не заменяться ими. В перерыве между сессиями Совещания назначаемое правительство правит «диктаторски». Совещание, по мнению Сапожникова, должно также разработать закон о выборах в новое Собрание. В прениях по вопросу о составе и полномочиях постоянно действующего правительства Сапожников выдвинул предложение о выделении его из состава существующего Совещания (Малый Государственный Совет, образованный по взаимному соглашению групп – участников Совещания). Затем было принято предложение о наделении Малого Совета не исполнительными, а контрольными функциями. Из его состава на постоянно действующей основе предполагалось выделить Бюро Совета.

В наиболее интенсивных дискуссиях «о контроле над властью» и «об отношении ко Всероссийскому Учредительному Собранию» Зензинов и Гендельман высказались за безоговорочное признание авторитета Конституанты «первого созыва», причем в любом качестве: «вопросы, когда будет созвано Учредительное Собрание, при каком кворуме и какова будет его компетенция, могут быть разрешены только самим Учредительным Собранием». «Учредительное Собрание большевиками разогнано, но члены Учредительного Собрания своих полномочий не сложили, и, следовательно, Учредительное Собрание юридически продолжает существовать. Мы думаем, что Учредительное Собрание соберется снова, и преемственность, связующая его с пятым января (единственным днем заседания Конституанты. – В.Ц.), будет восстановлена».

На это Кроль высказал замечание, что в таком случае, «если в Самаре соберутся 70 депутатов и объявят себя Всероссийским Учредительным Собранием, а в Оренбурге соберутся 30 депутатов и тоже себя объявят Всероссийским Учредительным Собранием, то получится явный абсурд». «Признает ли его в таком качестве страна?» Кадетская партия, устами Кроля, признать это отказывалась. Фомин предложил вообще исключить наименование «Всероссийское Учредительное Собрание» применительно к оставшейся части его представителей, заменив его термином «группа членов». Тем самым вопрос был переведен в плоскость разрешения проблемы кворума, необходимого для легитимации оставшегося «депутатского корпуса». Правда, сибиряки в лице Серебренникова и поддержавшего его Сапожникова заявили, что, независимо от сроков созыва старого Собрания и его кворума, они признают законной только новую Конституанту. Кроль предлагал использовать теоретически правомерный критерий определения кворума в 400 плюс 1 человек (около половины от общего числа избранных). Показательно, что схожий кворум («более 400 членов») для начала работ Собрания признавался и декретом Совнаркома от 26 ноября 1917 г. Но в конце 1918 г., в условиях разрухи на транспорте, разделения страны враждебными фронтами, такой кворум становился недостижимым.

Во время заседания 15 сентября Зензинов и Гендельман согласились на признании правомочным кворума в диапазоне от 200 до 250 человек («половинный состав» от числа членов Собрания, за исключением большевиков и левых эсеров). Срок сбора кворума не должен был превышать 1–1,5 месяцев (позднее эсеры согласились с переносом срока созыва вместо 1 ноября 1918 г. на 1 января 1919 г.). Обеспечением созыва Собрания в нужный срок и в нужной численности должен был заниматься специально созываемый Съезд членов Учредительного Собрания, (включающий всех членов Собрания, бывших в Уфе и «на территории, освобожденной от большевиков», и который, согласно предложенной Гендельманом резолюции, должен был стать «государственно-правовым органом». При этом не исключалось, что собравшиеся депутаты этого Съезда решат лишь «единственный и основной вопрос о перевыборах»; подобный вариант предлагался еще Самарским Комучем. Теперь этот проект стал основой одного из пунктов утвержденной Совещанием резолюции.

Менее упорными оказались споры об учреждении Директории. Предложение Чокаева сделать правительство коалиционным, на основе тех же принципов представительства, на которых было созвано Уфимское Совещание, было отвергнуто – «каждый член Директории был бы ставленником только своей группы, что противоречит принципу соглашения». Не был поддержан и принцип создания коалиционного кабинета – его неработоспособность подтверждал пример Временного правительства. Соглашение было достигнуто принятием принципа персонального представительства (утверждалась отдельно кандидатура каждого члена Директории).

Комиссия постатейно обсудила также проект «Программы работы Временного правительства». Здесь наибольшие споры вызвал пункт о сохранении правовой силы за принятым 5 января 1918 г. «Основным законом о земле» (программное требование эсеров о «социализации земли»). Столкнувшись с категорическим несогласием кадетов (Кроль), в окончательном варианте указание на закон 5 января было снято.

Принципиально важное обсуждение статуса «государственных образований» закончилось следующим решением: «Установление пределов компетенции областных правительств… предоставляется мудрости Временного Всероссийского правительства».

Таковы оказались главные результаты 10 заседаний, пятидневной напряженной работы Комиссии, единогласное утверждение которых произошло уже на самом Совещании. Последним актом Комиссии стало обсуждение «имен», которых, по словам Авксентьева, следовало «поставить во главе возрождающейся, должнествующей быть единой, сильной, могучей Российской Республики». Персональный состав, предложенный в начале заседания 19 сентября, выглядел так, что наибольшие предпочтения у ведущих фракций имели кандидатуры председателя Совещания Авксентьева (его выдвигали эсеры, правительство Урала, Союз Возрождения и энесы), генерала Болдырева (за него были кадеты, правительство Урала, Союз Возрождения, энесы), Астрова (его выдвигали кадеты, Союз Возрождения, энесы, группа «Единство»), Аргунова (его поддерживали кадеты и группа «Единство») и Чайковского (поддерживался энесами и «Единством»). Нетрудно заметить, что одобренная в Москве Союзом Возрождения схема представительства (левые, правые и военный), в общем-то, соблюдалась и в Уфе. Из предлагаемых кандидатур только Авксентьев и Чайковский могли считаться фигурами со сложившейся к концу 1918 г. «всероссийской известностью», тогда как Астров и Аргунов пользовались значительным авторитетом лишь в определенных партийно-общественных сферах. Интересно, что все выдвигаемые кадетами кандидаты, за исключением Астрова, не принадлежали к партии народной свободы. Сугубо партийными выдвиженцами были эсеры И.Е. Тимофеев и В.М. Зензинов, член «Единства» П. П. Маслов (его поддерживало также уральское правительство). Из «всероссийских» имен «Единство» выдвигало Брешко-Брешковскую. Свой вариант, включавший «всероссийские» и «региональные» кандидатуры, предлагали сибирские и казачьи делегаты: генерал М. В. Алексеев, члены ВСП Вологодский, Сапожников, Михайлов, член «Делового кабинета» Хорвата С. В. Востротин. Из всех вышеназванных кандидатур предстояло избрать максимально приемлемые для большинства и при этом пользующиеся наибольшим авторитетом фигуры. После Михайлов, Восторотин, Тимофеев и Маслов были отклонены. Окончательный вариант приемлемой для всех Директории включал Авксентьева, Астрова, Болдырева, Вологодского и Чайковского. Число членов Директории определялось в пять человек, но при этом каждому из них полагался заместитель с равным статусом, согласно принципу «при первоначальном формировании Правительства отсутствие члена Правительства обуславливает вступление в состав Правительства его заместителя». Это и позволило ввести «спорные» фигуры в структуру Всероссийской власти. Рабочий вариант Комиссии предусматривал следующее соотношение членов и заместителей: Авксентьев – заместитель Аргунов («эсеровская группа»), Астров – заместитель Виноградов («кадетское представительство»), генерал Болдырев – заместитель генерал Алексеев («военная группа»), Вологодский – заместитель Сапожников («сибиряки») и Чайковский – заместитель Зензинов («социал-демократическая группа»).

Поздно вечером 23 сентября 1918 г. началось торжественное заключительное заседание Уфимского Государственного Совещания. Итогом стало подписание Акта об образовании Всероссийской Верховной власти, называемого нередко «Конституцией Уфимской Директории». Как уже отмечалось, «директориальная» система управления была не нова в российской политико-правовой практике с 1917 г. Формально, опираясь на решения Московского Государственного Совещания в сентябре 1917 г., Керенским уже была образована Директория, облеченная верховной властью, необходимой для обеспечения выборов в Учредительное Собрание.

«Пять лиц», составлявших Временное Всероссийское правительство, перечислялись поименно, в алфавитном порядке (как это и было предрешено Комиссией): Авксентьев, Астров, Болдырев, Вологодский, Чайковский. Важно отметить, что в Акте упоминались только эти пять человек («директоры»), а их заместители обозначались в приложении к Акту, общим списком, без прямого указания на то, кого именно они призваны «замещать». Их статус определялся просто: «На случай выбытия из состава Временного правительства того или иного члена его в качестве заместителей избираются…» (далее шло перечисление фамилий, но уже не в алфавитном порядке, а в порядке, который при сопоставлении с вышеозначенным списком условно напоминал «заместительство» «директоров», принятое Комиссией: Аргунов, Виноградов, генерал Алексеев, Сапожников и Зензинов). В прилагаемом к Акту «порядке изменения состава правительства» отмечалось, что, «осуществляя на указанных основаниях верховную власть, Временное Всероссийское правительство действует как орган коллегиальный», а «члены его – до Учредительного Собрания – не ответственны и не сменяемы».

Наделением заместителей членов Директории абсолютно равными с самими «директорами» правами и вводом «коллегиального правления» фактически утверждался принцип принятия решений простым большинством голосов, в конечном счете предоставлялась возможность наличным заместителям добиваться решений, которые вряд ли одобрили их «директоры». Это отчасти «сработало» во время событий 18 ноября 1918 г., когда простым большинством голосов членов правительства была решена не только судьба арестованных Авксентьева, Аргунова и Зензинова, но и определена «новая» система управления. Из реальных и потенциальных сторонников перехода от «коллегиальной» власти к «единоличной» можно назвать генерала Алексеева, Астрова, Виноградова, Сапожникова и Вологодского, тогда как Авксентьев, генерал Болдырев, Зензинов, Аргунов и Чайковский, в той или иной степени, могут считаться сторонниками Директории. При подобном «паритете» предпочтений решающее значение имели уже не убеждения членов правительства, а, например, настроение Совета министров.

Своеобразный «наказ», данный Совещанием правительству, включал в себя два раздела, весьма важных для понимания политико-правового статуса антибольшевистской власти: «Общие положения» и «Обязанности Правительства в отношении Всероссийского Учредительного Собрания». Первый раздел определял, что Государственное Совещание избирает пятичленную Директорию, представляющую собой «Временное Всероссийское Правительство» и являющуюся «впредь до созыва Всероссийского Учредительного Собрания… единственным носителем Верховной власти на всем пространстве Государства Российского…».

Акт предусматривал «передачу Временному Всероссийскому правительству, как только оно того потребует», «всех функций верховной власти, временно отправляемых, в виду создавшихся условий, областными правительствами». Тем самым предрешалась судьба разнообразных региональных структур, которые должны были строиться уже не на основах суверенитета, а только на уровне «широкой автономии областей», пределы которой полностью зависели от «мудрости Временного Всероссийского правительства».

Однако «директориальная» и «безответственная» власть признавалась временной, о чем недвусмысленно заявлялось во втором разделе Акта. В непременную обязанность Всероссийского правительства вменялось: в будущем – «безусловное подчинение Учредительному Собранию, как единственной в стране верховной власти», а в настоящем – «всемерное содействие функционирующему как государственно-правовой орган Съезду членов Учредительного Собрания в его самостоятельной работе (это очень важное определение статуса Съезда. – В.Ц.) по обеспечению приезда членов Учредительного Собрания и по ускорению и подготовке занятий Учредительного Собрания настоящего состава». Правительство обязывалось также «неустанно наблюдать, чтобы в деятельности всех подчиненных Временному правительству органов не было допущено ничего, могущего клониться к умалению прав Учредительного Собрания или к замедлению в возобновлении его работ».

Разработанное Комиссией специальное Положение о Съезде членов Всероссийского Учредительного Собрания вводило новое, «постоянно действующее государственно-правовое учреждение», состоящее из собравшихся в Уфе членов российской Конституанты. Именно Съезд «имел своей задачей обеспечить возобновление деятельности Всероссийского Учредительного Собрания». Пункт 5-й Положения определял срок возобновления работы Учредительного Собрания прежнего созыва не ранее 1 января 1919 г. при кворуме 250 человек. Если к указанному сроку кворум не наберется, то Собранию давался шанс возобновить работу при сокращенном кворуме в треть депутатов – 170 человек («в крайнем случае») с 1 февраля 1919 г. Для выполнения этой задачи Съезд наделялся обширными техническими полномочиями: «Съезд принимает все необходимые меры к ускорению приезда всех членов Учредительного Собрания, производит предварительную проверку депутатских полномочий, имеет попечение о производстве выборов в тех избирательных округах, где они еще не были произведены или закончены (то есть «довыборы» могли, вполне вероятно, дать необходимое для кворума число депутатов. – В.Ц.), образует комиссии для подготовительной разработки важнейших законодательных мероприятий для Учредительного Собрания».

И только в случае вторичной неудачной попытки предполагалось провести выборы нового состава Учредительного Собрания – уже без соответствующей санкции со стороны депутатов прежнего состава. Показательно, что формула определения кворума была специально оговорена не в Акте, а только в Положении о Съезде. Изначально кворум был рассчитан на основании предложений Зензинова – общее количество депутатов Собрания составляло 810 человек (707, по данным позднейших исследований). Но после того, как из этого числа исключились представители партий большевиков и левых эсеров, бойкотировавших Собрание и одобрявших его декретивный роспуск, была определена цифра – 500 депутатов, и ее половина (250) считалась достаточной для кворума. От этого же количества (500) определялась ⅓, или 170 депутатов – «сокращенный кворум», и лишь в том случае, если и его собрать не удастся, Всероссийское Учредительное Собрание, по словам депутата Н.В. Фомина, должно прекратить свою работу, а собравшиеся «должны были заявить о необходимости новых выборов… и прекратить свои работы…» (9).

Подобные «расчеты» кворума многим казались слишком произвольными, оторванными от российской действительности того времени, хотя подобного рода прецеденты уже имели место в политико-правовой истории антибольшевистского сопротивления (процедура учреждения Временного правительства автономной Сибири на нелегальном собрании Сибирской Думы).

Положение о Съезде предусматривало также наличие собственного печатного органа, собственной «особой воинской команды» для охраны депутатов, расходы Съезда на эти цели планировались из государственной казны.

«Самостоятельность» Съезда отражена в следующей формулировке: «Съезд действует в сфере своей компетенции самостоятельно, независимо от Временного правительства и его органов, сам устанавливает продолжительность своих сессий и сроки своих заседаний. Кворум и внутренний распорядок работ Съезда определяются особым наказом, выработанным Съездом и распубликованным согласно постановления о том Съезда». Таким образом, фактически, по замечанию Майского, «наряду с Директорией создавался своеобразный представительный орган, насколько мне известно, еще не имевший прецедентов в политической истории. Директория перед ним не была ответственна, но и он не был подчинен Директории. Два эти учреждения просто существовали рядом на одной территории, не имея между собой никакой органической связи». Местопребыванием Съезда стал Екатеринбург, Временного правительства – Омск.

Подобная политико-правовая и территориальная разобщенность сама по себе уже способствовала ситуации, сложившейся во время «переворота 18 ноября», когда Съезд не смог своевременно и должным образом проявить свою политическую позицию и вынужден был подчиниться указу о роспуске, хотя п. 3 специально устанавливал, что члены Съезда не могут без разрешения последнего подвергаться обыску или аресту. По воспоминаниям председателя первой российской Конституанты, лидера эсеров В.М. Чернова, ставшего в октябре 1918 г. фактическим руководителем Съезда, «когда собравшийся в Екатеринбурге Съезд членов Учредительного Собрания посылал делегатов в Омск предупредить членов Директории, что они с завязанными глазами, вслепую идут к собственной гибели, – оказалось уже поздно».

С другой стороны, нельзя не согласиться и с определением Съезда, данным Майским, как «второго правительства в скрытом виде». Ведь именно он и должен был стать той самой первичной ячейкой, из которой впоследствии «возродилось» бы (при наличии кворума) Учредительное Собрание «первого состава»: «через 3–4 месяца период политической спячки должен был кончиться, и Съезд должен был снова превратиться в единственного и исключительного «хозяина земли русской».

Неотъемлемой частью Акта стала обобщающая Программа работ Временного правительства, определявшая основные направления внутренней и внешней политики на ближайшее время. Принципиальные формулировки Программы вполне соответствовали программным положениям политического курса Белого движения, но требовали конкретизации в последующих законодательных актах.

В преамбуле Программы излагались приоритетные задачи правительства: «борьба за освобождение России от советской власти», «воссоединение отторгнутых, отпавших и разоренных областей России», «непризнание Брестского и всех прочих договоров международного характера, заключенных как от имени России, так и отдельных ее частей после февральской революции и какой бы то ни было властью, кроме Российского Временного Правительства, и восстановление фактической силы договорных отношений с державами Согласия», «продолжение войны против германской коалиции».

Далее шло перечисление основных направлений политического курса. В частности, провозглашалось «полное невмешательство военных властей в сферу гражданского управления, за исключением местностей, входящих в театр военных действий», «восстановление в освобождаемых от советской власти частях России демократического городского и земского самоуправления с назначением перевыборов в ближайший срок». Такое «разделение полномочий», безусловно, должно было бы устроить и военных, и политиков, опасавшихся «военной диктатуры». В аграрно-крестьянской политике считалось необходимым: «Не допуская таких изменений в существующих земельных отношениях, которые мешали бы разрешению Учредительным Собранием земельного вопроса в полном объеме, оставить землю в руках ее фактических пользователей и принять меры к немедленному возобновлению работ по урегулированию землепользования на началах максимального увеличения культивируемых земель и расширении трудового землепользования, применяясь к бытовым и экономическим особенностям отдельных областей и районов» (10). Иными словами, признавалось право только пользования «захваченной» частновладельческой землей, но не распоряжение ею на правах собственности.

В «области народнохозяйственной» предполагалось также проведение политики, сочетающей этатистские и либеральные принципы: «содействие развитию производительных сил страны», «государственное регулирование промышленности и торговли», «принятие мер к повышению производительности труда», «развитие рабочего законодательства на началах действительной охраны труда», «признание полной свободы коалиций», «отказ от хлебной монополии и твердых цен», но при этом «государственные заготовки проводить при участии частноторгового и кооперативного аппарата».

Формулировка основ национально-государственного устройства исходила из федеративных принципов: «Устроение освобождающейся России на началах признания за ее отдельными областями прав широкой автономии, обусловленной как географическими и экономическими, так и этническими признаками, предполагая окончательное установление государственной организации на федеративных началах полновластным Учредительным Собранием… признание за национальными меньшинствами, не занимающими отдельной территории, прав на культурно-национальное самоопределение». Подобная концепция не устраивала некоторых радикальных областников, считавших, что будущая Россия может строиться исключительно на «федеративных началах».

Что касается армии, то в Программе говорилось о «воссоздании сильной, боеспособной, единой Российской армии, поставленной вне влияния политических партий», и, одновременно, о «недопустимости политических организаций военнослужащих и устранении армии от политики» (11).

И завершалась церемония утверждения «новой власти» принесением присяги, в тексте которой выдвигались приоритеты «народа», «государства» и «Учредительного Собрания»: «Мы, члены Временного Всероссийского правительства, избранные на Государственном Совещании в городе Уфе, торжественно обещаем хранить верность народу и Государству Российскому и выполнять наши обязанности в полном соответствии с принятым на Государственном Совещании Актом об образовании верховной власти 10–23 сентября 1918 г.».

Программные установки, утвержденные на Уфимском Государственном Совещании, приобрели форму своеобразной «Всероссийской Конституции». Можно отметить определенное сходство основных программных установок с программными положениями Белого движения (особенно в области экономической и национальной политики). Несмотря на то что большинство современников и последующих исследователей отнюдь не склонны считать Уфимское Совещание частью истории именно Белого движения, нельзя не отметить определенной принципиальной программной общности и преемственности, связывающих различных участников антибольшевистского сопротивления. Разногласия и конфликты между ними возникали главным образом из-за субъективных причин, взаимного недоверия и политических амбиций, губительно сказавшихся на судьбе российского антибольшевистского и Белого движений.

Уфимское Государственное Совещание в сравнении с аналогичными Совещаниями (Челябинскими в июле – августе 1918 г., Ясским политическим совещанием в ноябре 1918 г.) оказалось не только наиболее результативным в плане итогов работы (утверждение всероссийского правительства и программы его действий), но и наиболее сплоченным. Принцип единогласного принятия решений хотя и оспаривался многими, но все же способствовал тому, что разногласия, возникавшие во время его работы, не привели к «расколу», сохранив, пусть и ненадолго, видимую сплоченность его участников.

Государственное Совещание не стало постоянно действующей представительной структурой, не было создано ни Исполнительного Бюро, ни Малого Совета, как предусматривалось рядом предложений. Вполне обоснованной можно было считать озабоченность ряда депутатов тем, что в условиях статуса «безответственности» Временного Всероссийского правительства возрастала вероятность его дальнейшей эволюции к установлению единоличной власти (что и подтвердили события 18 ноября 1918 г.).

Создание Временного Всероссийского правительства стало доказательством правомочности структур государственной исполнительной власти, сформированной на основе совещательного представительства, которое выражало Уфимское Государственное Совещание. Налицо был и наметившийся отказ от идеи «реанимации» полномочий Учредительного Собрания «первого созыва», что в скором времени должно было бы привести к конфликту между его сторонниками и противниками. Характерную оценку этим конфликтным настроениям дал Л. А. Кроль: «У нас, возрожденцев (членов Союза Возрождения России. – В.Ц.), было удовлетворение в том отношении, что данное нам в Москве поручение – объединить власть на Востоке – мы выполнили. Но что касается созданной Директории, то уверенности в ее прочности не было» (12).

Однако отказ от преемственности с Российской Конституантой «первого созыва» отнюдь не означал отказа от преемственности в отношении идеи созыва всероссийского представительного собрания с учредительно-санкционирующими или, возможно, даже законодательными функциями. Не случайно в первых же заявлениях после «переворота 18 ноября» Российское правительство, сам Верховный Правитель России, равно как и признавшие его власть белые правители и правительства других российских регионов, подтверждали необходимость созыва Учредительного Собрания. Новое Национальное Учредительное Собрание не должно было носить ограниченно партийного характера, а должно быть призвано стать действительно объединяющим центром, безусловно, без какого-либо участия «революционных радикалов».

* * *

1. ГА РФ. Ф. 6873. Оп. 1. Д. 90. Лл. 70 об. – 71; Кроль Л. А. За три года. Владивосток, 1921, с. 62–63.

2. Аргунов А. Между двумя большевизмами. Париж, 1919, с. 13–14; Кроль Л. А. Указ, соч., с.; Майский И. Указ, соч., с. 201–204.

3. Волжское слово. Самара, № 171, 23 (10) августа 1918 г.; № 173, 25 (12) августа 1918 г.; Кроль Л. А. Указ, соч., с. 84–85; Майский И. Указ, соч., с. 207–210; Аргунов А. Указ, соч., с. 15.

4. Волжское слово. Самара, № 182, 6 сентября (23 августа) 1918 г.

5. Серебренников И. И. Указ, соч., с. 162–164, 171.

6. ГА РФ. Ф. 6873. Оп. 1. Д. 90. Л. 83.

7. Вестник Комитета членов Учредительного Собрания. Самара, № 52, 10 сентября 1918 г.; Кроль Л. А. Указ, соч., с. 99—100; Майский И. Указ, соч., с. 223–225.

8. Аргунов А. Указ, соч., с. 16; Акулинин И. Г. Указ, соч., с. 92–93.

9. Уфимское Государственное Совещание. Указ, соч., с. 191; Кроль Л. А. Указ, соч., с. 117–125.

10. Уфимское Государственное Совещание. Указ, соч., с. 212; Майский И. Указ, соч., с. 239–241; Чернов В. М. Перед бурей. Нью-Йорк, 1953, с. 390.

11. Уфимское Государственное Совещание. Указ, соч., с. 211; Кроль Л. А. Указ, соч., с. 127–129.

12. Кроль Л. А. Указ, соч., с. 131.