Глава 2

Особенности формирования антибольшевистского движения в Сибири.

Влияние идей областничества на политические программы в Сибири в 1917 – первой половине 1918 г.

Белое движение в Сибири, органически вышедшее из движения антибольшевистского, с самого начала своего формирования повторяло общероссийские тенденции. Однако здесь существовала достаточно заметная специфика, оказавшая воздействие на дальнейшее становление модели всероссийской власти в период правления адмирала Колчака.

Эта специфика заключалась, во-первых, во влиянии сибирского областничества. Ведущее свою историю еще с эпохи «великих реформ» Александра II, известное именами своих основоположников А. П. Щапова и Г. Н. Потанина, «областничество» изначально проявлялось как тенденция широкого самоуправления, демократизации политической системы, реформирования существовавшей власти. Декларация Сибирского Областного Союза, принятая в Томске еще в августе 1905 г. и подтвержденная в основных чертах сибирским областным съездом в октябре 1917 г., не только провозглашала Сибирь «по своим чисто местным торгово-промышленным и сельскохозяйственным интересам… обособленной областью… имеющей право на самоуправление», но требовала учреждения Областной Думы и Всероссийского Учредительного Собрания на основе всеобщего, равного, прямого избирательного права, «ответственности министров перед народными представителями», «бесплатного, равного для всех, гласного» судопроизводства, «широкой законодательной охраны интересов трудящихся классов», «немедленного установления полной гарантии личной неприкосновенности, свободы совести, слова, печати, собраний» и др. политических прав и свобод.

Созданный в Томске в 1905 г. Сибирский Областной Союз распространял модель Областной Думы и на другие регионы. По словам Потанина, «в отдельных частях Сибири, на которые она расчленяется, должны быть учреждены более мелкие, более или менее автономные органы. Такие же органы необходимы и для инородческих племен, причем интересы каждого племени должны быть объединены учреждением для каждого племени одной общей думы».

По справедливой оценке генерала Н.Н. Головина, лозунг Временного Сибирского правительства: «Через автономную Сибирь – к возрождению Государства», – был совершенно идентичен тому, который провозглашался в других казачьих областях. В Сибири повторялся принцип построения политической системы, характерный для первого периода истории Белого движения. Так же как и среди казачества, идея государственности в «областных» рамках торжествовала над «разрушительной стихией революции» (1).

С данных позиций вопрос «неделимости» России в программе Белого движения фактически исключал вариант унитарного государства и допускал диапазон от областной автономии до федеративного устройства. И хотя идеи «областничества» постепенно теряли свое значение, уступая позиции принципу управления на основе единоличной власти и ограничениям гражданских свобод, обусловленным войной, сибирское Белое движение все же отличалось большей степенью демократизма, в частности, в отношении к разработке моделей будущего государственного устройства России. Это неоднократно отмечали как представители других белых фронтов, так и иностранные наблюдатели.

Сибирское областничество воспринималось в качестве своеобразной основы будущего государственного устройства России: «При постепенном расширении пределов местной автономии Российская республика безболезненно сможет превратиться в федерацию, т. е. союз Областей, пользующихся более или менее широкой автономией. В ведении центрального правительства могут при этом остаться такие общие вопросы, как война и мир, внешние сношения, международная торговая политика, вес и мера, монета и т. п.».

Один из идеологов сибирского областничества, И. И. Серебренников (будущий министр Временного Сибирского правительства), в докладе «Об автономии Сибири», подготовленном к областной конференции в Томске (2–9 августа 1917 г.), выдвигал своеобразную программу-минимум «областничества», предусматривавшую приоритет принципов «централизма»: «право издания местных законов в определенных областях хозяйственной, культурной и национально-культурной жизни Сибири», решение вопросов «местного бюджета, распоряжения землями с лесами, водами и недрами края, порядка пользования землею, размеров и способа колонизации и устройства переселенцев». Второй вариант («программа-максимум») исходил из принципов «федеративного устройства»: «Автономная Сибирь будет иметь Областную Думу, т. е. законодательное собрание из народных представителей, избираемых на основе всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права, с исполнительной властью в лице сибирского Совета министров, ответственного перед Областной Думой». Должно было появиться «собственное право, собственное управление и суд с целью приведения местного управления и местного законодательства в наибольшее согласие с интересами и желаниями местного населения». Предполагалось, что Сибирская Областная Дума возьмет на себя «в согласии с Всероссийским Учредительным Собранием Верховную власть в Сибири».

Серебренников считал неизбежным повторение «сибирской модели» областного управления в Литве, Белоруссии, на Украине и на Кавказе. Поддержку «областничества» оказывали эсеры, исходившие в своей политической программе из принципа «широкой автономии областей и общин», а также кадеты, утвердившие на VIII партийном съезде принцип расширения полномочий «территориальных союзов» (губернских и областных земств) при сохранении права центральной власти «останавливать введение в действие законов, нарушающих установленные пределы автономии».

Томская конференция избрала Центральный Сибирский Оргкомитет, который взял на себя подготовку первого Сибирского Областного съезда, состоявшегося 8—15 октября 1917 г. Съезд, на котором присутствовали представители всех восточных и дальневосточных регионов (за исключением Камчатской и Сахалинской областей), утвердил план «разработки конституции автономной Сибири» и избрал Исполком съезда в составе 8 человек, в том числе Г. Н. Потанина, В.М. Крутовского, Б.М. Гана, М.Б. Шатилова, Е. В. Захарова. На выборах в Учредительное Собрание областники блокировались с «бурятским блоком» и заняли второе место (55 тысяч поданных голосов) между эсерами (220 тысяч) и большевиками (50 тысяч).

Помимо территориальной автономии, областники провозглашали также идею важности соблюдения экстерриториальных, этноконфессиональных принципов, определения которых были даны, в частности, в проекте «Временного положения о культурной автономии национальностей Сибири», разработанном уже в 1918 г. и предусматривавшем автономные права в системе образования, вероисповедения и отдельных судебных норм (не затрагивавших общегосударственных принципов). Выше уже рассматривалось осуществление автономии тюрко-татар. Аналогичным образом (через создание национальных общин) предполагалось решить проблемы автономии как коренных народностей Сибири, так и оказавшихся на Востоке национальностей (солдат и офицеров австро-венгерской армии, переселенцев из польских губерний, карпаторуссов и др.).

В условиях активных дискуссий о будущем государственном устройстве России позиции сибирского областничества выходили за региональные рамки и объективно становились важной идеологической поддержкой и для сторонников развития «широкого местного самоуправления» без перехода к федерации, и для сторонников «федерации, основанной частью на территориальном, частью на национально-территориальном делении». В частых летом – осенью 1917 г. спорах о структуре будущего российского парламента областники последовательно отстаивали двухпалатный принцип, утверждая при этом, что именно верхняя палата должна составляться по принципу национально-территориального представительства и при необходимости блокировать вероятную разрушительную «активность» нижней палаты.

Другой особенностью Белого движения в Сибири была относительная в сравнении с другими российскими регионами стабильность условий его формирования. Здесь отсутствовал как таковой «военно-походный» период управления, характерный для белого Юга, и не смогла «сама сложиться» (по выражению Деникина) модель военной диктатуры с ее принципами политического «непредрешения», ориентацией на жесткую систему управления. У белой Сибири была своя территория, были и подготовленные, хотя и действовавшие в подполье, структуры представительной и исполнительной власти, были подготовленные кадры вооруженных сил. Поэтому ликвидация советской власти сопровождалась практически одновременным восстановлением органов власти добольшевистской России.

Третья особенность заключалась, как это ни парадоксально, в стремлении областников-автономистов легализовать свои политические цели в условиях обязательного сохранения «единства» России. Не случайно первый «почетный гражданин Сибири» Г. Н. Потанин призывал к поддержке Белого движения, а многие участники «областнического» движения (П.В. Вологодский, И. И. Серебренников, И. А. Михайлов, генерал П.П. Иванов-Ринов) стали впоследствии активными участниками создания в Сибири Всероссийского центра «борьбы с большевизмом». Сначала этот «центр» представляла Уфимская Директория, затем Российский Совет министров и Верховный Правитель России – адмирал А. В. Колчак. Тот же Серебренников отмечал, что «автономия Сибири вовсе не означает собой полного политического отделения Сибири от России, т. е. образования отдельного независимого Сибирского государства… автономная Сибирь входит в состав Российского государства. Другого понимания автономии и не может быть».

Заслуживает внимания и тот факт, что еще в январе 1918 г. Сибирь, как основа для формирования общероссийского Белого движения, рассматривалась в планах политиков и военных Юга России. Генерал Корнилов, отец которого был лично знаком со многими «областниками» еще 60-х гг. XIX века, командировал туда генерала от инфантерии В.Е. Флуга, вручив ему текст «Конституции», письмо к Потанину и к представителям сибирского казачества, обязав «сгруппировать на местах элементы, одушевленные идеей борьбы с германо-большевизмом, произвести учет живой силы… разрешить вопросы снабжения, а также действия ее в тесной связи с политическими группами, которые в случае свержения советской власти могли бы принять на себя задачу управления» на основе ростовской программы. Позднее эти пожелания Корнилова оказали существенное влияние на образование в г. Харбин власти Временного Правителя России генерал-лейтенанта Д. Л. Хорвата и Делового Кабинета при нем (2). Первенствующее по сравнению с другими регионами значение Восточного фронта отмечалось и в московской майской декларации СВР и ВНЦ по созданию всероссийской власти. Вопросы будущего государственного устройства в идеологии областничества в 1917 г. уже не были столь однозначны, как в 1905–1907 гг. Например, во время выступления на губернском крестьянском съезде в Иркутске Серебренников как об одной из форм реализации областнической модели говорил о возможности учреждения должности сибирского генерал-губернатора, «назначенного центральной властью… наподобие того, как это практикует Англия в своих взаимоотношениях с такими ее колониями, как Канада или Австралия» (3).

Декларация Временного Сибирского правительства (далее – ВСП) «О государственной самостоятельности Сибири» от 4 июля 1918 года заявляла: «… Российской государственности как таковой не существует, ибо значительная часть территории России находится в фактическом обладании Центральных Держав, а другая захвачена узурпаторами народоправства – большевиками». Несмотря на это, правительство «не считает Сибирь навсегда оторвавшейся от тех территорий, которые в совокупности составляли Державу Российскую, и полагает, что все его усилия должны быть направлены к воссозданию Российской Государственности». «Характер дальнейших взаимоотношений между Сибирью и Европейской Россией будет определен Всесибирским и Всероссийским Учредительными Собраниями».

Введение новой политической системы сопровождалось (в отличие от Комуча) ликвидацией советской власти, аннулированием всех ее законодательных актов и восстановлением, условно говоря, «дооктябрьской» 1917 г. правопреемственности. Данные вопросы решались двумя постановлениями Временного Сибирского правительства (от 4 и 6 июля). Первое постановление декларировало, что «все декреты, изданные так называемым Советом Народных Комиссаров и местными советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, являются актами незакономерными, а потому ничтожными». «Центральные правительственные учреждения» должны были регулировать процесс «восстановления прав и отношений, измененных декретами советской власти».

Статус органов советской власти принципиально не отличался от оценок, даваемых этим структурам еще с 1917 г. Второе постановление указывало, что «организации так называемых советов рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов, составлявшиеся на основах, ничего общего с демократическими принципами не имеющих, в своей прошлой деятельности проявили враждебность государственному правопорядку и местной власти, вплоть до преступного посягательства на верховные права Всероссийского Учредительного Собрания и Сибирской Думы… вызывают самую непримиримую ненависть населения». Поскольку считалось, что «политические интересы населения достаточно представлены в политических партиях, а классовые – в профессиональных союзах», то «все существующие советы» закрывались. При этом запрещалось также «образование новых советов или иного наименования организаций из представителей обществ и союзов профессионального или промышленного характера, но с задачами политическими». А вот профсоюзы, «не преследующие политических целей», не должны были подвергаться каким-либо ограничениям.

Подобные решения в отношении структур советской власти вполне могли считаться прецедентом не только во «всесибирском», но и во «всероссийском» масштабе (4).

Стремление к всероссийскому масштабу деятельности и в 1918-м, и особенно в 1919 г., после провозглашения в белой Сибири высшей всероссийской власти постоянно сталкивалось с отсутствием достаточного авторитета сибирских политиков.

«Всероссийских имен» в составе сибирского правительства не было, и политическая фигура П. В. Вологодского, при всей его честности и высоком профессионализме юриста, многим казалась не соответствующей статусу главы Российского Совета министров. Будущий глава всероссийского Совета министров имел очень большую «сибирскую», а не «всероссийскую» известность. Выпускник юридического факультета Харьковского университета, он служил в судебном ведомстве, в составе присяжных поверенных, выступал в качестве адвоката и даже был избран во II Государственную Думу по списку прогрессистов (однако к моменту его прибытия в Петербург Дума уже была распущена). В 1917 г. он получил назначение на должность председателя Омской судебной палаты. Позднее, в 1919 г., о «проблеме отсутствия всероссийских имен» писал на Юг Астрову один из руководителей Восточного отдела ЦК кадетской партии, член ВНЦ А. К. Клафтон: «… Государство, плохо ли, хорошо ли, закладывается здесь, в Сибири… Случилось так, что лучшие офицеры и лучшие политические вожди там, у Вас, на Дону, а серая масса здесь, и эта серая масса должна складывать государственность именно здесь… Наши партийные деятели сделали огромную ошибку, бросив Сибирь на произвол судьбы и сконцентрировав все свои силы, там, на Дону… Здесь полное безлюдье. Все должны учиться, чтобы подняться над губернским масштабом до государственного горизонта, а учиться нет времени, работать приходится среди опасений внезапных рецидивов большевизма, в полном хаосе психологического и государственного разложения, усталости… при явно оккупационных замыслах соседей (имелась в виду прежде всего внешняя политика Японии. – В.Ц.), при их соперничестве между собой и неприкрытой эгоистической политике почти всех… Каждый новый шаг в Россию все более усложняет нашу задачу и задачу современной власти…» (5).

Очевидно, что привлечение адмирала Колчака (достаточно известного военного со «всероссийским именем») к политической жизни Востока России и было одной из попыток преодоления «провинциализма». К концу 1918–1919 г. этот «областнический» уклон начал исправляться также благодаря приглашению в состав Совета министров «представителей» Юга и Центра России (подробнее об этом в главах 4–5). Но нужно учитывать, что антибольшевистское сопротивление, формировавшееся на окраинах бывшей Империи, в отдельных областях, неизбежно несло на себе «отпечаток региональной специфики».

Увы, время «революционных перемен» влияло и на Сибирь. И здесь наряду со стремлением к максимальной легитимности политической деятельности не обошлось без применения «революционных методов», принципов «политической целесообразности». С одной стороны, белая власть демонстрировала примеры демократизма, политической гибкости, смены управленческих моделей. С другой – оправдывалось насилие в качестве средства решения государственных проблем. Власти не хватало устойчивости, ее прочность подрывал целый ряд «переворотов» (роспуск Сибирской Областной Думы, «переворот» 18 ноября 1918 г., антиколчаковские восстания в Омске в декабре 1918 г. и Владивостоке в ноябре 1919 г., наконец, Красноярское восстание в декабре 1919 г. и выступление Иркутского Политцентра в январе 1920 г.).

* * *

1. ГА РФ. Ф. 193. Оп. 1. Д. 35. Лл. 3–4 об.; 15–16 об.; Потанин Г.Н. Областнические тенденции в Сибири. Томск, 1907, с. 61–62; Серебренников И. Об автономии Сибири. Иркутск, 1917, с. 6, 10, 13–15; Головин Н. Н. Российская контрреволюция в 1917–1918 гг. Часть IV. Кн. 8, 1937. С. 17.

2. Серебренников И. Указ, соч., с. 1–2; ГА РФ. Ф. 6683. Оп. 1. Д. 15. Лл. 175–181; Флуг В.Е. Отчет о командировке из Добровольческой армии в Сибирь в 1918 году // Архив русской революции. Берлин, 1923, т. 9, с. 243–244, 259; Кроль М.А. Сибирское Правительство и августовская сессия Сибирской Областной Думы // Вольная Сибирь. Прага, т. IV, 1928, с. 69.

3. Россия. Екатеринодар, № 72, 13 ноября 1918 г.

4. Сборник узаконений и распоряжений Временного Сибирского Правительства, № 2, 18 июля 1918 г., с. 2–3; с. 4–5 (с. 9—12).

5. Клафтон А. К // В сб-ке «Памяти погибших». Париж, 1929, с. 168–169.