С места, в два рывка, разбрасывая узкими колесами грязь, «Рено» кое-как тронулся. Завывая мотором, который своими характеристиками несколько отличался в лучшую сторону от тех, что ставили на такие вот машинки их строители в далекой Франции, и, вихляясь по разъезженным ломовыми извозчиками колеям, скорее пополз, чем понесся в спасительную темноту.

На заднем сиденье стонал и ругался сквозь зубы Станислав. Ругался по-английски, явно непроизвольно, пребывая в шоке. Чем-то здорово его шандарахнуло. Вадим лежал молча, и неизвестно, жив он пока или уже нет.

Навалившись грудью на руль, чтобы хоть как-то видеть дорогу, я заметил метнувшуюся с обочины фигуру слишком поздно. Иначе выстрелил бы из зажатого в левой руке «нагана» через откинутый клапан дверцы. А тут я только успел вывернуть вбок ствол и узнал свою «крестницу» Людмилу.

Тормозить не было нужды, скорость у меня не превосходила обычную для не очень резвых извозчиков.

– На подножку прыгай…

Машина качнулась и просела. Килограммов семьдесят в дамочке есть, да еще на «V квадрат пополам» умножить. В руке у нее тоже был зажат пистолет, и оказался он в опасной близости от моей головы.

Рукояткой «нагана» я ткнул ей в основание большого пальца, пистолет плюхнулся мне на колени, соскользнул на пол. Людмила вскрикнула.

– Терпи, бля… – прошипел я сквозь зубы, чтобы не выходить из образа человека мстительного и грубого, и тут же проявил заботу: – Двумя руками держись, удобней будет, а то улетишь на…

Мы проносились со скоростью километров тридцать в час по глухим марьинорощинским переулкам, и я замечал выглядывающих в окна и калитки, даже выбежавших на крылечки и тротуары любопытных аборигенов. Говорят, тут постреливают частенько, бандиты друг в друга и в милицию и наоборот, но такого салюта здесь наверняка не слыхали со времен празднования трехсотлетия Дома Романовых. Или с октябрьских боев семнадцатого года.

В ближайшие пятнадцать-двадцать минут можно ждать, что появятся поднятые по тревоге опергруппы настоящего ГПУ, а то и регулярные части гарнизона.

Если только взволнует сейчас кого-нибудь еще один очаг беспорядков в охваченном смутой городе.

Впрочем, не мое это дело, я здесь человек посторонний. А вот тот, в которого я выстрелил, меня беспокоил.

Слегка вселяла надежду тщательная подготовка Шульгина по обеспечению операции. Может быть, даже – наверняка под гимнастерками у оставленных на базе людей были надеты кевларовые кирасы. Тогда я могу успокоить свою совесть. Не стал бы, на самом деле, Александр Иванович бросать своих бойцов на убой. Меня-то он вывел из критической ситуации четко и даже обеспечил легендой для продолжения…

На твердой дороге я притормозил.

– Садись, – кивнул Людмиле на сиденье рядом. Снова поддал газу. – Весело получилось? – поинтересовался у пребывающей в полузаторможенном состоянии женщины. – Вояки занюханные. И дела не сделали, и меня напрочь спалили. Хоть один из здешних наверняка ушел и уж меня-то запомнил… Достань у меня в кармане папиросы. И прикури…

Зажал зубами длинный картонный мундштук и повел «Рено» по известному адресу, который Шульгин показал мне на такой примерно случай. Не на Столешников же дорогих гостей везти.

Сначала по чуть более цивилизованным переулкам, чем давешний, поперек трех Мещанских улиц, через несколько железнодорожных переездов, и вот уже зачернел впереди массив Сокольнического парка-леса.

Я достаточно изучил эти места и на подробнейшей крупномасштабной карте, и своими ногами, чтобы не заплутать в темноте.

На берегу так называемого Егерского пруда стоял солидный бревенчатый терем, при нем участок не меньше чем в полгектара мачтового соснового леса, все обнесено тесовым забором в два человеческих роста. Если дача, то весьма неслабая, причем практически в черте города. Вот были времена… За какие заслуги Александр Иванович сумел ее оставить за собой при советской власти?

Условным стуком я постучал в калитку, в ответ на заданный грубым голосом вопрос ответил, как учили, и полотнище широких, крытых двускатным навесом ворот распахнулось.

Подогнав машину к высокому крыльцу, я с помощью коренастого бородатого сторожа в солдатской стеганой куртке и несколько пришедшей в себя Людмилы затащил моих раненых, а точнее – контуженых «друзей» в горницу.

Сторож зажег керосиновую лампу. Пришло время осмотреться. Я уже заранее понял, в чем дело. Тяжелые пластиковые пули из специального, похожего на обрез карабина, выпущенные Шульгиным сквозь межпространственное окно, попали Станиславу в середину бедра, а Кириллову – под правую лопатку. Не смертельно, но в сознание он до сих пор не пришел.

«Англичанин» тоже стонал мучительно, будто собирался отдавать концы, хотя и добрался до широкой деревянной лавки без посторонней помощи.

– Что это с ними? – спросила Людмила, которая, пережив некоторое нервное потрясение, физически оказалась невредимой.

Сторож равнодушно смотрел в сторону, будто его это не касалось, пока не поступило прямого приказа – оказывать первую помощь или добить, как начальству (то есть мне в данный момент) будет благоугодно.

– Нужно понимать – близкий разрыв гранаты. Осколки мимо пролетели, а зацепило камнем или просто комом земли. Видели мы такие случаи. Контузия.

– И что теперь будем делать? Куда ты нас привез? – видно было, что женщина находилась в таком состоянии, когда от нее можно ждать любых, самых неожиданных поступков.

Я кивнул сторожу, указав глазами на ее ремень, и медвежеватый мужик, словно фокусник-престидижитатор в цирке, извлек из аккуратной кобуры маленький «браунинг». Еще один, кроме того пистолета, что я выбил из ее руки раньше.

Она словно и не заметила этой акции.

– Привез в единственное, наверное, надежное в Москве место. Делать будем вот что – спать. Вот этому я обезболивающее введу, тому, чтобы быстрее очнулся, – стимулятор. Тебе – успокоительное. Сам – водки выпью. С хозяином дачи. А утром уже начнем думать. Другие предложения есть? – Я посмотрел на нее пристально, используя свои не слишком значительные способности гипнотизера. И не гипнотизера даже, а так, умеющего, когда надо, быть весьма убедительным человека.

– Выпей это… – я выщелкнул из ручки ножа таблетку в стакан с водой. Она послушно поднесла его к губам.

– А вы… Как вас? – повернулся я к сторожу.

– Герасим Федорыч…

Надо же, и имя словно бы нарочитое, соответствующее колориту. А может, вполне нормальное для здешней жизни.

– Проводите даму в отдельную комнату с кроватью, и пусть отдыхает. Нет, охранять не надо. Думаю, устала она достаточно, чтобы и без присмотра никуда не деться…

– Куда здесь денешься, собачки у меня во дворе такие, что и медведя на берлоге не упустят, а уж… – пренебрежительно покосился на Людмилу сторож.

– Вот и славно. Значит, спать можешь спокойно, в окно никто не влезет, – повернул я в обратную сторону смысл сообщения. – А я пока товарищей в норму приведу…

Шприц-тюбиком из полевой аптечки я успокоил Станислава, и его Герасим тоже отволок на ночлег. Оставался Кириллов, который действительно был в тяжелом состоянии. Я опасался, как бы внутреннее кровотечение у него не образовалось. Ребра поломанные, повреждение плевры, мало ли что еще может внутри случиться от удара чуть ли не кувалдой. Тут, к моему удивлению, явно малограмотный и даже туповатый на вид сторож сбросил свой ватник.

– Пусти-ка, барин, я сейчас… – Он наклонился над пациентом, положил корявые пальцы ему на запястье, сосредоточился и тут же стал похож на тибетского целителя. – Пульс малость замедленный, но наполнение хорошее. Аритмии нет. Слабый болевой шок, и ничего больше. Потери крови нет и переломов тоже…

– Откуда вы знаете? – поразился я и от удивления перешел на «вы», хоть меня и учили принятым здесь формам обращения.

– Да уж учили, ваше благородие. У нас в деревне каждый третий, почитай, то знахарь, то травник, то костоправ. Вот и я сподобился…

Но взгляд его между кустистыми бровями и доходящей почти до глаз бородой показался мне настолько ехидно-насмешливым, что захотелось допустить, будто передо мной искусственно опростившийся как минимум магистр медицины.

За две недели пребывания здесь я уже привык почти ничему не удивляться. Устройство этого мира явно выходило за рамки нормальной рациональности. Словно не в обычном параллельном прошлом я оказался, а в пространстве недоброй волшебной сказки.

– Кто вы? – машинально спросил я, тут же сообразив, что вопрос глупый и откровенного ответа я не получу.

– Я сторож здешний, – ответил он словами почти что мельника из оперы «Русалка».

– Отлично. Нам очень повезло, что вы еще и народный целитель. Как насчет прогноза?

– Прогноз благоприятный, – уже откровенно издеваясь, ответил Герасим. – К утру будет как огурчик, если других распоряжений не последует. Из той же аптечки кольните ему номером третьим и пятым, выспится, как младенец. Дня три, конечно, скособоченный ходить будет и в полную силу не вздохнет, а так ничего…

Убедившись, что оказавшиеся на моем попечении люди устроены хорошо, я вышел на крыльцо, сел, закурил, невзирая на погоду. Просто на воздухе думалось легче.

Следом вышел Герасим.

– Не нужен больше? Чайку согреть, закусочку подать, чарочку, если желаете…

– Чарочку я бы выпил.

– Сей момент. В лучшем виде, как в трактире у Тестова. А собачек не бойтесь, собачки у меня смирные, ежели их не дразнить.

Да уж. К крыльцу подошли какие-то монстры собачьего мира. Повыше метра в холке, покрытые густой не шерстью даже, а словно бы попонами из туго скрученных веревок, свисающих почти до земли. Круглые черные глаза сквозь эту завесу едва просматривались. Опущенные нижние губы приоткрывали клыки, пристойные саблезубым тиграм. Я такой породы даже на картинках не видел.

– Порода командор, – ответил на невысказанный вопрос сторож. – В бою с ней никому не совладать из ныне сущих зверей. Волка лапой убьет, медведя вдвоем задушат. А больше у нас в лесах никто подходящий и не водится. На тигра – не знаю, не ходил, но думаю, что можно. Шерсть у них так вот хитро сама собой закручена, прокусить ее – немыслимое дело. И что я еще вам скажу, не поверите – блохи в этой шерсти дохнут. Отчего-почему – не знаю, но ни единой блохи у моих собачек отроду не было. Так я пойду. Готово будет – кликну. А пока покурите. И ничего не опасайтесь. На двадцать саженей кто к забору подойдет, собачки уже учуют и сами сообразят, что им делать.

О собаках он говорил ласково и одновременно уважительно, что очень меня к нему расположило. Я и сам ко всякого рода животным весьма неравнодушен.

Протянул руку, чтобы погладить ближнего пса по загривку. Он не возражал, вывалил на сторону язык и поглядел на меня как-то очень хитро.

Полная чертовщина. Уже поужинав, попросту, но обильно и вкусно, я не успокоился, пока еще раз не посмотрел на гостей-пленников-пациентов. Герасим каждого из них в достаточной мере раздел, уложил в постели, укрыл ватными одеялами. И Людмила, и остальные дышали ровно и спокойно.

Тревожиться за их здоровье оснований не было. И за то, что кто-нибудь из них попытается выйти прогуляться, хотя бы в приступе сомнамбулизма, тоже.

Снаружи на дверях имелись надежные кованые засовы. Теперь и самому можно было отдохнуть. Все же больше суток прошло в большом напряжении духовных и физических сил. Мне сторож отвел, как это в старое время называлось, светелку на втором этаже, на двери которой внешнего запора не было, я проверил. Да и проверяй не проверяй, я все равно оставался в полной милости загадочного Герасима. Захочет он со мной что-то сотворить – никуда не денешься. Только зачем бы ему это, если он рекомендован Шульгиным как содержатель надежнейшего пристанища.

Но лечь на деревянную кровать и забыться сном под толстым ватным одеялом мне не довелось.

Только я расшнуровал и сбросил тяжелые ботинки, задернул плотные шторы на выходящем в сторону леса окне, присел на край постели, как прямо передо мной возникла знакомая фиолетовая рамка.