Глава 1
Дождь заливал Москву, начавшийся не вчера и завтра не обещающий закончиться. Не сильный дождь, но упорный, льющийся с низкого серого неба неостановимо, словно бы просеивающийся через спрятанное в облаках мелкое сито. («Сравнения у меня начали появляться и то местные, – подумал я с удивлением, – где я какое-то сито мог в нормальной жизни видеть? Разве что в этнографическом музее?») Дождь шуршал по поднятому кожаному верху автомобиля, струйками стекал по ветровому стеклу, отчего приходилось часто накручивать изогнутый рычажок, заводя пружину стеклоочистителя.
В густеющем предвечернем тумане едва различалось низкое и длинное здание Рижского вокзала. Блестела мутными лужами мощенная булыжником площадь. Горбились на своих облучках извозчики в ожидании пассажиров скорого из-за границы. Несколько щеголеватых лихачей с фаэтонами на резиновом ходу, но в большинстве – деревенские «ваньки», запрягшие хилых лошаденок в кособокие пролетки.
Наемных автомобилей-таксомоторов было совсем мало. В отличие от процветающего, совершенно европейского Харькова, в Москве плоды коммунистической «новой экономической политики» вызревали слишком медленно, и за исключением нескольких кварталов внутри Бульварного кольца город выглядел уныло-провинциально.
Но вот за крышами станционных построек сначала появился быстро приближающийся султан черного дыма, потом раздался гудок, трижды лязгнул на перроне колокол. Ожидаемый мною поезд прибыл, причем, судя по стрелкам часов на площади, – вовремя. Все-таки жизнь налаживается и здесь. Сначала из трех вокзальных дверей на площадь потек жиденький ручеек не отягощенных багажом пассажиров первых вагонов, потом народ повалил тучей. Засуетились, забегали извозчики. Я тоже принялся заводить мотор. После нескольких оборотов магнето он взревел, затрясся, попыхивая кольцами синего дыма.
Двум хорошо одетым господам мне пришлось отказать, сославшись на то, что жду заказного клиента, а через минуту подошел и тот, кого я высматривал. Невысокий «красный командир», в шинели с тремя большими синими прямоугольниками на обшлагах и при шашке. Не ошибешься. Вероятность, что у моей машины случайно сойдутся одновременно два кавалерийских «полковника», исчезающе мала.
Однако правила остаются правилами.
– У меня дорого, – сообщил я, когда он приоткрыл, как условлено, левую заднюю дверцу. – Если в центр – два рубля. По заставам и дальше – плата в оба конца. Принимаю и валютой.
– Куда скажу, туда и повезешь, а до Лубянки и вообще бесплатно. Развелось эксплуататоров…
Свой человек. И пароль, если кто со стороны услышит, вполне в духе времени. Здешнего…
Устроившись и разместив шашку между колен, связник, не сказав больше ни слова, тоже пристально уставился на растекающихся по площади пассажиров. Иностранцы – к стоянкам извозчиков и такси, соотечественники из прицепных вагонов – к трамвайным остановкам.
– Вон она, – наконец выдохнул красный командир и указал на статную женскую фигуру в накинутом поверх светлого пальто клеенчатом плаще с капюшоном. В руке дама несла небольшой пузатый саквояж.
– За ней, и ни в коем случае не потерять. Трогай…
Незнакомка, грациозно перескакивая через лужи и горки конского навоза, добралась до свободного лихача и села в фаэтон с круглой белой табличкой номера – «47» – над правым задним брызговиком.
– Мое дело руль крутить, а ты смотри, чтоб не соскочила возле проходного двора. Лучше было бы к ней пораньше с умом подойти и в мою машину подсадить…
– Умный больно, – буркнул комполка, – сам знаю, что лучше, что хуже.
Очевидно, он принимал меня за обычного агента «наружки», по-здешнему – филера.
Пока я с совершенно невыносимой скоростью тащился по уличным колдобинам Первой Мещанской за никак не оправдывающим своего звания «лихачом», мой пассажир не произнес ни слова. Тихо сопел за спиной, дымил не слишком ароматной, громко трещащей папиросой. Я, поставив ручной газ на постоянные обороты, старательно выдерживал двенадцать верст в час. Хорошо, что движение здесь такое спокойное. Можно приотстать на квартал-другой, потом легонько нагнать, не опасаясь, что в самый неподходящий момент поток машин отрежет от «клиента».
Только когда миновали Сухаревскую площадь и въехали на узкую, зато гладко вымощенную Сретенку, молчаливый кавалерист зашевелился.
– Когда она выйдет, последуешь за ней. Найдешь способ познакомиться. Изобрази случайного кавалера, искателя приключений. Понаблюдай за ее поведением. Проверься как следует. Если увидишь, что никто за вами не следит, скажешь предварительный пароль. Это знак, что теперь она должна следовать за тобой. Лучше всего – отвези ее в приличное, не слишком людное заведение. Тоже внимательно проверься. Заметишь «хвост» или еще что подозрительное – уходи. Когда сочтешь нужным – назовешь второй, окончательный пароль. После этого она должна передать тебе пакет. И кое-что сообщить на словах.
– К чему такие сложности? Все можно сделать гораздо проще.
– Не твое дело. Получил задание…
– Ты со мной поаккуратнее, – не выдержал я, от возмущения выходя из образа. Тоже мне – нарядился в полковничью форму и вообразил о себе! – Еще не известно, кто кому задания давать будет. А спрашиваю, значит, надо. Учти, в моей власти вообще операцию прекратить, если решу, что она плохо обеспечена…
Он понял, что я действительно не простой исполнитель и нахожусь в своем праве, стал вежлив.
– Я сам не так много знаю. Просто есть предположение, что за ней сейчас две или три чужие конторы охотятся. А то и она сама двойник. Вот и решено ее предварительно как следует проверить. Посмотреть, как себя поведет, что говорить станет. Вдруг на чем и проколется. В сроках ты не ограничен – сколько надо будет, столько с ней и вожжайся, но чтобы завтра до полуночи доложил куда следует…
Совсем забавно. И увлекательно. На подобные коллизии и Александр Иванович меня ориентировал. Когда объяснял, что на агентуру из местных полностью положиться не может, а по-настоящему подготовленных своих людей у него до слез мало. Этот командир, интересно, из «своих» или из «местных»? Скорее – второе, лицо выдает человека не слишком образованного и воспитанного.
– Прикрытие у меня будет какое-нибудь? – спросил я, уже зная ответ.
– Велено передать, что в самом крайнем случае можете пробиваться на Столешников, – ответил, перейдя на «вы», связник. – А так – по обстановке.
– Понял. Тогда – свободен. Светиться не будем. Я теперь ее не потеряю.
– Не получится. Должен до места сопроводить, чтоб знать, в случае чего.
Тут мой спутник оказался умнее меня. В самом деле, дамочка спрыгнет – и в подворотню, я за ней, а там уже ждут. И все концы обрублены. Это я расслабился за спокойные дни…
На подходах к Сретенским воротам поток пролеток и автомобилей стал гуще. Но заодно и стемнело. Так что я смог прижаться вплотную к фаэтону моей подопечной, не опасаясь привлечь ненужное внимание.
Интересно, далеко нам еще ехать и что будет потом?
Если извозчик свернет налево, через десяток минут я увижу свой дом, в котором прожил несколько достаточно счастливых лет и откуда бежал в состоянии, близком к панике, два месяца назад и сто тридцать лет вперед. За проведенную здесь неделю я так и не собрался навестить его. Из непонятного мне самому суеверия, что ли…
Однако лихач пересек линию Бульваров и продолжил свой путь по Большой Лубянке.
…Шульгин ввел меня в операцию чересчур, на мой взгляд, быстро. Разве можно обучиться на приличного контрразведчика за полторы недели хотя бы и крайне напряженного курса спецподготовки? Чем вызвана такая спешка, я тогда не понял. Хотя он и сообщил мне, что обстановка в сфере интересов «Братства» неожиданно быстро начала осложняться и учить меня по полной программе нет никакой возможности.
Неужели действительно у «Братства» такой кадровый голод, что приходится вводить в бой «с колес» практикантов вроде меня? Мне воображалось, что организация у Андрея мощная, обладающая далеко выходящими за пределы воображения местных жителей техническими возможностями. Компьютеры, видео, сравнимые с нашими средства радиосвязи, автоматическое оружие и, что меня совершенно поразило, нечто вроде отменно функционирующей всепланетной транспортной системы. Внепространственного перемещения, прошу заметить. У нас, в ХХI веке, такое пока считается дорогостоящей экзотикой, а уж мыслящую материю мы не только перемещать не в состоянии, но и не представляем, как это вообще возможно.
Тут ведь вся хитрость в чем? Транспортируемый предмет, по идее, сначала разбирается на атомы, а по прибытии на место воссоздается вновь, по той же схеме. Значит – для живого существа это смерть. И если даже удалось бы его в приемной камере воспроизвести один к одному и запустить все жизненные функции, «воскреснет»-то совсем другая личность. Пусть и с тем же объемом личной памяти. Поскольку смерть есть смерть. Наш Артур, кстати, тому великолепный пример.
Но Новиков и его друзья сумели решить проблему совершенно неожиданным образом.
Я, впрочем, отвлекся. Так вот, странно, при такой технической и интеллектуальной обеспеченности, в делах якобы чрезвычайной важности они прибегают к старомодным методикам агентурного сыска…
Или можно предположить, что все происходящее – нечто вроде выпускного экзамена и им просто нужно проверить меня в деле.
Что ж, пожалуйста, постараюсь показать, на что я способен.
…Из Харькова Шульгин вывел меня в Москву. Во второй раз (первый был при переходе из форта Росс в Харьков) я отнесся к этому гораздо спокойнее. Мы просто шагнули с ним сквозь обведенный пульсирующей фиолетовой рамкой прямоугольный проем, похожий на обыкновенную дверь, и оказались в большой, полутемной, давно не убиравшейся комнате, обставленной мебелью, которая привела бы в восторг настоящего ценителя антиквариата. Достаточно разностильная, она вся без исключения была изготовлена из натурального, причем очень дорогого дерева – карельской березы, полированного ореха, резного дуба…
В остальном же – ничего примечательного, говорящего о том, что здесь располагается одна из баз таинственного «Братства». Больше похоже на логово одинокого старьевщика-букиниста из очерков Гиляровского. Много книг, и на полках, и просто лежащих стопками на столе, подоконнике, диване. И, что бросилось мне в глаза, давно не мытые оконные стекла, покрытые снаружи таким слоем пыли и грязными потеками, что с трудом различался внизу запущенный, поросший некошеной травой дворик.
По скрипучей лестнице он свел меня на первый этаж. Там царило уже совершенное запустение. Между грудами всевозможной рухляди расчищена узкая тропинка, углы стен и потолок затянуты густой, почти черной паутиной. Крыс еще не хватает, бегающих под ногами. Судя по всему, люди не жили здесь очень давно, однако кухня за полуоткрытой дверью выделялась порядком и относительной чистотой.
Туда мы и вошли. С недоступной мне сноровкой Шульгин буквально за две-три минуты разжег огонь в облицованной изразцами печи, подбросил в топку несколько поленьев, затем высыпал сверху несколько совков угля. Поставил на плиту чайник, достал из шкафчика нехитрую закуску.
– Поживешь пока здесь. Не пугайся, все это маскировка. Три комнаты наверху вполне пригодны для жизни. Даже с комфортом. Кое-какие запасы продовольствия тоже есть, хотя гостей водить не рекомендую. Но это неважно, в городе полно трактиров, ресторанов, столовых. В деньгах себя не ограничивай, только шиковать не советую. Дебоши там в кабаках устраивать, цыганам червонцы горстями швырять. Документы у тебя надежные, любопытных соседей поблизости нет, а те, кто есть, чужими делами интересоваться не приучены. Участковый надзиратель тоже прикормлен и бдительности проявлять не будет.
Твоя задача – вживаться. В сарае машина, сейчас покажу. Легенда – частник-таксист. Катайся по городу, вспоминай топографию, чуть освоишься – пассажиров бери. Для практики в языке и изучения психологии аборигенов весьма полезно. Газет читай побольше. Дня через три-четыре я снова появлюсь, обменяемся мнениями. А сейчас спешу, ты уж извини, что приходится бросать, как пацана в воду. Да оно, может, так и лучше. Долгие проводы – лишние слезы. Ты же у нас парень бывалый. – Тут мне почудилась в его голосе легкая ирония. – Пойдем, покажу машину, познакомлю с ближайшими окрестностями, еще кое-какие напутствия сделаю – и вперед. Оптимальный способ – что язык изучать, что чужую страну – глубокое погружение. Нас тоже так учили. Думаю – не растеряешься?
Вопрос показался мне несколько даже оскорбительным. И не в таких переделках бывал, а тут все же родной практически город, хотя и полуторавековой давности.
…Суждение мое оказалось несколько опрометчивым. Нынешняя Москва напоминала ту, в которой я родился и вырос, лишь в отдельных архитектурных деталях и фрагментах. Практически же это был совершенно чужой, даже неприятный своей отдаленной похожестью город. Как если бы уловить в грязной и неопрятной старухе черты женщины, которую знал молодой и красивой.
Кривые улицы, мощенные неровным булыжником, масса деревянных кособоких домишек, среди которых редкими островами высились пяти-, шестиэтажные доходные дома, обшарпанный, не слишком даже сам на себя похожий Кремль… Ну и так далее. Унылое, в общем, зрелище. Грязь, дребезжание трамваев, грохот тележных колес, вонь конского навоза. И еще вдобавок люди – суматошные, плохо одетые, какие-то постоянно взвинченные и злобные. После того как мы с Шульгиным и Аллой провели три дня в столице Югороссии Харькове, Москва показалась мне… Ну, словно какое-нибудь Тимбукту в сравнении с Марселем.
Харьков был щеголеватым, совершенно европейским городом, где била ключом энергичная, богатая и, я бы сказал, веселая жизнь. Что и неудивительно. По словам Шульгина, за последние три-четыре года «Братство» инвестировало в экономику белой России несколько десятков миллиардов полновесных золотых рублей, не считая почти такого же количества долларов и фунтов. И, как с гордостью отметил Александр Иванович, миллионером здесь не стал только ленивый. Сосредоточив у себя практически весь интеллектуальный потенциал царской России, получив свободный выход в Средиземноморье, контролируя Ближний Восток, владея вольным городом Царьградом и цепью городов порто-франко от Батума до Одессы, Югороссия привлекала сейчас деловых людей и авантюристов со всего мира. Как Клондайк в конце ХIХ века.
И мода там была на полгода впереди парижской, и за автомобилями из Екатеринослава давились дилеры Нью-Йорка и Лондона, а самолеты Сикорского и телевизоры Зворыкина вообще не имели аналогов на Западе.
Москва же… Конечно, оживление экономической жизни чувствовалось и здесь, частная торговля процветала, возле Исторического музея и в Верхних торговых рядах гудели скопища спекулянтов белогвардейской и иностранной валютой, центр по вечерам заполняли толпы гуляющих и веселящихся людей из «бывших», так называемых нэпманов, и совершенно по-харьковски одетых дам разной степени легкости, но все это терялось на фоне общей бедности и, я бы даже сказал, дикости.
Ведь «приличная публика», за исключением уж слишком больших патриотов города или убежденных сторонников коммунистической идеи, давно отъехала «на Юг». Москву же переполнили ищущие заработка крестьяне окрестных губерний, малоквалифицированные пролетарии и совчиновники с незаконченным низшим образованием.
Однако, кружа по улицам на своем «Рено», я постепенно открывал и здесь своеобразную прелесть. Как это бывает в далеких экзотических странах.
А еще я жадно изучал газеты. Местные – «Известия» и «Правду», пропускаемые с большим разбором югоросские, которые своей немыслимой ценой были доступны только избранным, и европейские, что продавались в вестибюле «Националя».
Дело не в том, что так сильно меня интересовали передовые статьи и информации рабселькоров о победных шагах социализма. Нет. С первого своего дня в Москве я обратил внимание на тревожную, предгрозовую политическую атмосферу. По разговорам с пассажирами, с извозчиками и такими же, как я, водителями таксомоторов, с завсегдатаями трактиров и пивных становилось ясно, что назревают, выражаясь здешним языком, «события».
Постепенно я разобрался в причинах и поводах.
Получалось так, что здешнее общество расколото на три «страты». Тех, кто признавал и поддерживал политику Председателя Совнаркома и Генерального Секретаря РКП Троцкого, тех, кто мечтал о низвержении советской власти и воссоединении с Югороссией, и значительную прослойку левых коммунистов, не желавших смириться с «предательской позицией» нынешнего руководства и готовивших радикальную смену курса. Не останавливаясь перед опасностью новой гражданской войны и интервенции с Юга или Запада.
А мои друзья, руководители «Андреевского Братства», каким-то образом ко всем этим грядущим беспорядкам были причастны.
…Сегодня утром, около восьми, едва я успел умыться, как у меня в спальне тихо загудел вызов портативного радиотелефона.
Искаженный грозовым эфиром голос, который я не сразу узнал, а узнав, особой радости не испытал, осведомился о моем здоровье и настроении, после чего передал от имени Шульгина задание. Довольно простое – встретить в указанное время рижский скорый, дождаться такого-то человека, получить дальнейшие инструкции. Все. В случае необходимости связь по радио, позывной прежний. Разрешается использовать все известные мне явки, по собственному усмотрению применять оружие. Бдительности не терять.
Жандармский полковник Кирсанов, уроженец данной реальности, но несмотря на это – правая рука Александра Ивановича, симпатий у меня не вызывал с момента первого знакомства. Но был он крепким профессионалом и входил в число предводителей «Братства». Я ответил: «Есть» – и вышел из связи.
Конспирация у них тут поддерживается серьезная, складывается впечатление, что все члены организации находятся под непрерывным и плотным контролем.
Странно, я привык считать, что в начале прошлого века методы и уровень эффективности тогдашних разведок и контрразведок находились на вполне первобытном уровне. Да и Шульгин, проводя со мной занятия, больше говорил о легальных и полулегальных формах предстоящей деятельности, не сосредоточивая внимания на критических вариантах.
Ну да ладно. И снова я подумал, что происходящее все больше походит на экзамен. Дай бог, чтобы выпускной. Но что случится после? Вопрос для меня далеко не праздный.
…На Кузнецком мосту состоялся еще один сеанс связи. Теперь включилась рация, вмонтированная в массивный механический счетчик-таксометр, установленный перед правым передним сиденьем. Под крышкой пряталась обычная телефонная трубка. Мужской голос, уже другой, незнакомый, осведомился – состоялась ли встреча?
– Связник инструкции передал, сейчас следую за объектом к месту контакта, нахожусь на перекрестке Кузнецкого и Неглинной.
– Задание несколько меняется. Слушайте внимательно…
Информация была неожиданной для меня, начисто исключающей гипотезу об «экзамене». Ну, что же, к тому все и шло. Вчера и позавчера разнеслись слухи о внеочередном съезде партии, о забастовках на заводах, о волнениях в гарнизоне. А с утра я обратил внимание на возросшую суетливость обывателей, закрытые железными и деревянными ставнями окна многих магазинов, подозрительно часто проносящиеся в разных направлениях автомобили. И легковые – ответственных работников высокого ранга, и грузовые, набитые вооруженными людьми. Но я до последнего не ожидал, что все это может вылиться в вооруженные столкновения. Газетные материалы, пусть и излишне нервные по тону, в целом демонстрировали уверенность властей, что политический кризис разрешится миром. А реагировать на понятные аборигенам признаки надвигающейся беды, как таежный охотник узнает о далеком еще пожаре по поведению птиц и зверей, я научиться не успел.
Я обернулся на своего спутника. Откинувшись на потертую кожаную спинку, он, похоже, задремал. Словно в поезде не выспался. Впрочем, кто его знает, может, пришлось сутки напролет проторчать в тамбуре, наблюдая за «объектом».
Толстый деревянный руль подрагивал у меня в руках, скрипели рессоры, сорокасильный мотор подвывал на слишком малой для него скорости, из выхлопной трубы время от времени с громкими хлопками вылетали клубы синего дыма. Бензин здесь отвратительный, ближе к керосину. Неужели Шульгин не мог переправить на свою конспиративную квартиру пару бочек приличного горючего?
Надоевшая мне до чертиков черная гармошка фаэтона по-прежнему тряслась и раскачивалась впереди. Мы ехали уже больше получаса, пересекли Тверскую и углубились в переулки, не изменившие, наверное, своего облика с времен наполеоновского нашествия.
И вдруг лихач остановился.
Я мгновенно прижал машину к бордюру метрах в двадцати от него и выключил фары. Надвинул на глаза ноктовизор, имеющий вид прикрепленных к околышу фуражки резиновой лентой вполне обычных здесь шоферских очков.
Переулок освещали лишь редкие ацетиленовые фонари, но в зеленоватом поле прибора картинка была отчетливой и ясной. Мой же темный автомобиль за дождем и туманом женщина увидеть не могла.
Она довольно грациозно спрыгнула на тротуар с высокой подножки, рассчиталась с извозчиком и, оглядевшись по сторонам, вошла в низкую дверь под фигурным железным козырьком. На синей фанерной вывеске значилось: «Кафе-кондитерская «Мотылек». По пятницам и субботам – театр-кабаре».
Многопрофильное заведение. Но сегодня всего лишь среда.
Вдали над крышами обшарпанных одно– и двухэтажных домов возвышалось, все в электрических огнях, десятиэтажное строение, как его до сих пор называют по-старорежимному – «Дом Нирензее», – самое высокое здание в Москве, почти небоскреб, сверху донизу забитое всевозможными конторами и трестами.
Чтобы переодеться, мне потребовалась минута. Сбросить кожаную куртку и фуражку, поверх черного свитера с высоким воротом набросить висевший на крючке в салоне рыжий верблюжий пиджак. На голову – английское кепи с длинным козырьком и пристегнутыми на макушке большой пуговицей откидными клапанами.
Нижняя часть костюма – клетчатые бриджи и коричневые ботинки «шимми» с крагами – вполне избранному стилю соответствовала. Настоящий франт по меркам идущего к концу двадцать четвертого года.
Еще минута, чтобы отклеить пышные буденовские усы, убрать смоченной одеколоном ваткой следы клея с верхней губы.
– Ну так а мне что теперь делать? – спросил мой молчаливый напарник. – Тебе про меня никакой команды не было?
– А у тебя что, собственных инструкций на сей счет нет? – ответил я вопросом на вопрос. Он в очередной раз промолчал, ожидая чего-то более конкретного.
– Тогда, для подстраховки, подежурь поблизости. Чтобы и дверь кабака видел, и машину. Я вряд ли там долго задержусь. Сядем с ней в машину, вот тогда свободен…
– А вдруг там второй выход, и дамочка уже тю-тю?.. – вдруг высказал гипотезу «командир».
– Типун тебе на язык! Накаркаешь еще… – встревоженный такой возможностью, я заспешил к двери.
На верхней площадке круто спускающейся вниз каменной лестницы я подзадержался, чтобы стряхнуть с кепки капли дождя и осмотреться. Здесь она, слава богу! Никуда не делась.
Потом начал спускаться.
В первой комнате, скорее – небольшом зальчике, помещались шесть четырехместных столиков. Пол и стены обтянуты шинельным сукном бордового оттенка.
Несколько керосиново-калильных фонарей-бра тихо шипели и разливали вокруг довольно яркий желтоватый свет.
Противоположная от входа стена занята заполненной многочисленными бутылками, стаканами и пивными кружками буфетной стойкой с широким деревянным прилавком перед ней.
На этом фоне выделялись два цветовых пятна – белое и васильковое. Белой была куртка буфетчика, голубым – платье женщины, облокотившейся на стойку. Ее плащ и пальто висели (единственные) на крючке в утопленной в стену нише рядом с лестницей, саквояж прислонился к ножке столика в самом дальнем углу.
– …пускай будет яичница, лишь бы горячее. Я очень замерзла, – услышал я произнесенные с едва уловимым акцентом слова женщины. Подошел к стойке и слегка, поскольку мы были незнакомы, поклонился в пространство. Присел на высокий табурет, в отличие от тех, к которым привык дома, – не вертящийся, а обычный деревянный, на четырех довольно грубых ножках.
Буфетчик, пожилой не то армянин, не то еврей, подвинул женщине полный стакан красного вина, обернулся ко мне, вопросительно поднял бровь:
– Чего изволите?
– Большую рюмку водки, – поискал глазами в застекленной витрине с закусками. – Бутерброды. Один с балыком, один с сыром…
Буфетчик исполнил заказ стремительно и четко, но с совершенно равнодушным выражением лица.
– Полтинничек с вас. Еще заказывать будете?
По здешним ценам полтинник за рюмку водки – очень дорого. Уверен, видимо, что по такой погоде я в другое заведение не побегу. Но меня это не волнует, в кармане, как у матерого спекулянта, приличная пачечка червонцев, только успевай разменивать на серебряную и медную мелочь.
Я мельком взглянул в желтоватые, навыкате глаза армянина.
Папаша, наверное, и кокаином, и девочками приторговывает, должен все понимать. И на желания клиентов реагировать четко…
Положил перед собой два серебряных рубля. Один лег орлом, другой решкой. Вместо орла – замахнувшийся кувалдой пролетарий. И мгновенно вспомнился Артур. На острове. Меня даже слегка передернуло. Не к ночи будь помянут, подумал я и сделал пальцами левой руки «рога», отгоняющие нечистую силу. Посмотрел в спину отходящей к своему столику женщины, легким движением головы указал на деньги, на самого буфетчика и на дверь в углу за стойкой. Постучал пальцем по стеклу наручных часов.
– Селяночку бы по-извозчичьи или бефстроганов с соломкой… Очищенной графинчик.
Армянин равнодушно смел со стола монеты в полуоткрытый ящик, кивнул головой.
– Сейчас даме заказ приготовлю. Потом вашим займусь. Порционные блюда полчаса готовить. Устроит?
– Лишь бы вкусно было, и час ждать можно… А пока и бутерброды сойдут. Дайте мне еще два с икрой, черной и красной.
За трудовой день я порядочно проголодался и с удовольствием дождался бы горячей селянки, но вряд ли успею.
Буфетчик, который, похоже, за отсутствием клиентов работал здесь и поваром, и за официанта, вышел, шаркая ногами.
Я осмотрелся внимательнее, изучая театр предстоящих действий. Слева, за полуотдернутой занавеской, дверь в другой зал, побольше, сейчас пустой и полутемный, с небольшой эстрадкой у стены. Там, очевидно, и дают представления по уик-эндам. Больше ничего примечательного. Окна маленькие, зарешеченные, под самым потолком. Опыт научил меня обращать внимание на такие детали.
Неожиданно похоже на духан моего друга Резо, только там у него имитация под старину, а здесь самая старина в натуре и есть, только таковой для всех, кроме меня, не является.
Теперь можно обратить должное внимание и на женщину, раз я собрался сыграть роль «искателя приключений».
Либо она очень уверена в себе, либо отвыкла в своих заграницах от советских реалий, плохо представляет, каково в Москве с преступностью. Явилась одна в подозрительное место, в глухом переулке, осталась наедине с незнакомым мужчиной и совсем не нервничает.
А ведь хороша, ей-богу, хороша. Лет 25—28 на вид или около этого. По здешним меркам – выше среднего роста, не худая, скорее наоборот, как говорится, «в теле», но при этом стройная и подтянутая, губы и глаза почти не накрашены, густые пепельные волосы подстрижены в «каре», едва прикрывающее уши. Сидит, опустив глаза на стакан, из которого только что сделала длинный глоток.
Очень похоже на сюжет кого-то из импрессионистов. «Абсент», кажется. Только дама там потаскана и стара, а эта – совсем напротив. С моей позиции видно, что край модного, по-европейски короткого и с разрезом платья приоткрывает округлое колено в светло-коричневом… Да, фильдеперсовом, так это здесь называется, чулке. Блестящие черные ботинки на шнуровке до середины тугой голени.
В профиль да в неярком керосиновом свете большего не разглядеть.
Вот еще что – на пальце правой руки что-то поблескивает. Обручальное кольцо, а может, просто перстень.
Непонятно только, каких она кровей – русская из эмигрантов, латышка или остзейская немка? По нескольким словам догадаться трудно, но акцентик улавливается.
Внешний осмотр занял несколько секунд. Гораздо меньше, чем рассказ о нем. Вывод – познакомиться не проблема. Тип чувственной женщины, готовой к приключениям. Даже сторонний наблюдатель, окажись он здесь, не удивился бы моему поползновению, тем более что и сам я выглядел мужчиной легкомысленным, падким на «вечерних бабочек».
Куда сложнее было бы работать, окажись моей партнершей дамочка типа «синий чулок» или краснеющая от любого мужского взгляда институтка.
А эта явно ждет встречи, только вот подхожу ли я под нарисованный в ее воображении типаж или же нет?
Вошел в кафе я с ней практически одновременно, настоящий связник так бы не поступил, сначала выждал, осмотрелся. И вообще вид у меня слишком броский для тайного агента-связника. Главное – рост неподходящий. В здешней системе измерений – 11 вершков. Подразумевается – сверх двух аршин. Дюйм в дюйм с государем Николаем Первым (Павловичем). С таким ростом только в кавалергардах или кирасирах служили. Конкретно я – исходя из возраста и типа лица – мог до революции быть не иначе как гвардейским офицером.
Слава богу, теперь здесь за это не расстреливают, но все равно смотрят косо. Если ты офицер, то отчего не уехал на Юг, а если не уехал, то не шпион ли ты? Эрго – ни один благоразумный бывший офицер в шпионы не пойдет. Скорее, если ему так нравится соввласть, пойдет служить по специальности. Или в спекулянты.
Так что женщина меня должна принять все же за ухажера, брезгующего проститутками, но готового соблазнить «порядочную женщину».
Я выпил половину стограммовой рюмки, неторопливо жевал в меру солоноватый балык, демонстрируя безразличие к окружающему, она потягивала свое вино, тоже как бы не замечая моего присутствия, но пару брошенных искоса взглядов я все же поймал. Психологически у женщины трудная ситуация.
Сидеть с каменным лицом и одновременно пить вино вроде бы глупо, а начнешь смотреть по сторонам, непременно наткнешься на взгляд чужого мужчины, который может принять это за приглашение к действию…
Но и мне для завязки знакомства нужен какой-то нетривиальный прием. Совершенно не похожий на то, что может предпринять как ожидаемый связник, так и гэпэушный филер.
Например… Женщина держала свой стакан на уровне подбородка, обхватив его у основания лишь большим и средним пальцами. Я собрался с силами и внезапно посмотрел ей прямо в глаза особым образом, когда она все-таки подняла голову, устав от неподвижности своей позы.
Стекло, ударившись о край стола, зазвенело тонко и жалобно.
– Ох, простите, я не хотел… – и, выхватив из кармана платок, принялся вытирать лужицу вина, уже готовую пролиться со стола ей на колени.
На звон разбитого стакана из двери в кухню выглянул буфетчик. – Получите за посудинку. И новый бокал вина даме. Того же самого или..? Извините, что там у вас было? – обратился я к ней.
– Мадера… – еще не придя в себя, тихо ответила женщина.
– Одну мадеру…
Восточный человек невозмутимо поставил на столик отнюдь не бокал, а такой же тонкий, с морозным рисунком стакан, налитый до золоченой риски по краю, бросил в отвисший карман куртки очередной целковый и снова исчез, чтобы принести наконец даме ее яичницу.
Я со своей недопитой рюмкой, вполне естественно, подсел за столик к женщине.
Она еще несколько секунд молча и будто бы с недоумением смотрела на темно-золотистое, как хороший чай, вино. Все произошло как-то слишком стремительно, и дама пыталась понять, что же здесь случилось, но получалось у нее плохо. Я догадывался, что ей хотелось бы встать и уйти от того непонятного, что принес с собой странный человек в безвкусном костюме.
Но расчет был правильный – любопытство оказалось сильнее. И голод тоже.
– Извините, – сказала она, быстро отделила вилкой (держа ее в левой руке) и съела несколько кусочков пузырящейся и шкварчащей яичницы с колечками деревенской колбасы. Действительно наголодалась в дороге. Сделала не по-женски длинный глоток вина. Промокнула губы салфеткой.
– Ведь это я уронила стакан. Почему же вы просили у меня прощения и сами заплатили?
Да, акцент у нее скорее всего прибалтийский, но это может быть просто оттого, что долго там живет, часто говорит на местном или нарочито ломаном, чтобы лучше быть понятой аборигенами, русском языке. Со мной тоже такое бывало.
Я допил чересчур, на мой вкус, резкую водку, отодвинул пустую рюмку. Снова посмотрел в большие, зеленовато-карие глаза, смущенно улыбнулся.
– Видите ли… – начал я. Сначала мне нужно было заморочить ей голову совершенно неправдоподобной и не очень логически связной болтовней, изображая интеллигентного, не слишком трезвого ловеласа, дождаться, когда агентесса начнет в конце концов нервничать в ожидании «настоящего связного», понять, как она станет действовать, увидев, что он не появляется.
Так прошел почти час. Но дама оставалась спокойной. Слушала, кивала, улыбалась время от времени, приподнимая тонкую бровь, пару раз пропустила мимо ушей предложение назвать свое имя и лишь на третий нехотя сказала, что зовут ее Людмила.
Все заказанное нами было съедено и выпито, оставаться в кафе больше не имело видимого смысла.
И тут, словно бы мне в помощь, по лестнице скатилась вниз разнузданно-шумная компания здешней «золотой молодежи». Трое штатских, по виду – студентов или юных нэпманов, два красных командира с незначительной геометрией на петлицах и две порядочно пьяные девушки, но явно не проститутки, слишком хорошо одеты и говорят на правильном литературном языке.
Где-то уже прилично гульнули и забрели добавить в случайно попавшееся на глаза заведение.
На нас они внимания не обратили, потребовали вина и фруктов и тут же, перебивая друг друга, затеяли или продолжили ранее начатый спор.
Я прислушался. Юноша с узким, даже при керосиновом освещении бледным лицом доказывал, что в Москве начинается народное восстание, которое сметет гнусный советский режим и позволит наконец воссоединиться с настоящей демократической Россией, а командир с тремя рубиновыми квадратиками возражал, что восстание, если и состоится, то будет как раз истинно социалистическим, против оппортунистов, евреев и разложившихся комбюрократов, за ленинский военный коммунизм.
Все тот же расклад мнений, что и в целом по Москве.
– Дураки вы все, – неожиданно звонким голосом заявила девушка с сильно накрашенными глазами. – Мой папа сказал, что первым делом нужно перевешать хамов, и красных, и белых, а потом пригласить на царство принца из Ганноверской династии. Без варягов, в данном случае англичан и немцев, России —…..! – И она отчетливо произнесла известное слово, означающее окончательный конец.
Все захохотали и громко сдвинули стаканы. Изумительная сценка. Такая полярность политических взглядов и такая в то же время эмоциональная близость.
Второй командир, чином помладше, с одним квадратиком, обнял девушку и чмокнул ее в щечку.
– Ох ты же и …., Ленка! За что и люблю. На кой …. они нам все сдались, действительно? Уехать бы отсюда в Царьград, что ли? Поедем? А с этим пора кончать, я им больше служить не намерен… – Одной рукой он полез девушке под юбку, а второй начал отдирать с малиновых петлиц свои знаки различия. – Все равно завтра…
– Заткнись! – тихо сказала вторая девушка, и непонятно было, к его непристойностям это относилось или к чему-то другому.
Моя спутница явно забеспокоилась. Испугалась, что это провокация или, наоборот, что на крамольные речи сейчас ворвутся красные опричники и станут хватать всех подряд.
Она спросила, который час, и тут же сказала, что ей пора. Мол, у нее была здесь назначена встреча с сестрой или ее мужем, но никто так и не пришел…
– Тогда позвольте вас проводить. На улицах, если вы заметили, неспокойно. А уж ночью… Обычно просто раздевают, да и то лишь до белья, но теперь может быть и хуже…
Она посмотрела на меня испуганно.
– Простите, молодые люди, – обратился я к соседям, – вы не слышали, комендантский час еще не ввели? Мы, знаете ли, приезжие…
Ротный командир посмотрел на меня неожиданно трезвыми глазами.
– Да кому же его вводить? Троцкий в штаны наложил, в Кремле заперся, а остальные… – он махнул рукой и презрительно хмыкнул. – Тем не менее по улицам бродить не советую. Присоединяйтесь к нам, до утра перекантуемся. Если денег нет – не вопрос, угощаем…
– Благодарю за приглашение, но…
– А если «но», так и вали со своей бабой, – грубо предложил до сей поры молчавший юноша в пенсне. Можно было бы дать ему по шее, но драка в кабаке сейчас не входила в мои планы, и я лишь молча поклонился.
…Я уже стоял, держа в руках ее пальто, а она вдруг замялась, засмущалась, попросила извинения, поставила саквояж и скрылась за дверью в глубокой нише слева от буфетной стойки. Я поразился, насколько мало за разделяющие нас годы изменилась женская психология. Обычно точно так же вели себя девушки во времена моей молодости, когда в общественном месте у них случалась внезапная неполадка в интимных деталях туалета или возникала непреодолимая потребность посетить означенное заведение.
…На крутой лестнице, пропустив Людмилу вперед и приотстав на несколько ступенек, я успел рассмотреть ее ноги в удобном ракурсе. На это, как считают психологи, и должен мужчина прежде всего обращать внимание в заинтересовавшей его женщине. То, что открылось моим глазам, было, как говорится, «на любителя».
И икры полноваты, и тем более бедра. Или она толканием ядра долго занималась? Но длина, форма, плавность линий выдержаны вполне. Толстой ее никак не назовешь. В каком-то старом романе я вычитал выражение: «аппетитная женщина». Возможно, в виду имелся именно такой типаж.
Интересно, почувствовала она все-таки во мне «контактера», а если нет, то почему согласилась, чтобы я ее проводил? Вышло контрольное время? И только? А куда ей, в общем-то, деваться?
На улице дождь стал еще сильнее, да вдобавок поднялся ветер.
– У меня здесь автомобиль, – сказал я. – Вас подвезти?
– Если вы будете так любезны. Да ведь мне, честно говоря, и идти особенно некуда. Сестра, к которой я уже второй год обещала приехать, да все визы получить не могла, меня на вокзале не встретила, сообщила телеграммой, что будет ждать здесь, – это единственное место, где мы с ней несколько раз бывали, и вот… Неужели с ней что-нибудь случилось? Боюсь подумать… Тут действительно назревают серьезные беспорядки? Еще в поезде проводник говорил, что в Москве положение как в семнадцатом году перед октябрьским переворотом…
– Не берусь судить, я в городе тоже недавно. Слышали, что наши соседи говорили? У большевиков назревает очередная крупная разборка. А что же к сестрице по домашнему адресу не поехали?
Людмила грустно улыбнулась, пожала плечами.
– Я ей писала «до востребования». Лиза говорила, что часто приходится менять квартиры да еще письма из-за границы соседи воруют, думают, в них валюту можно найти.
– И где работает, не знаете?
– Не знаю, – развела она руками. – Может быть, соблаговолите порекомендовать не слишком дорогую и приличную гостиницу? Остановлюсь там и буду каждый день ходить на Главпочтамт, оставлю там записку…
– С удовольствием. Может быть, не гостиницу даже, а меблированные комнаты? Знаю такие. Без суеты и случайных людей. Их содержит бывшая актриса императорских театров. Принимает постояльцев только по рекомендации…
Мы уже ехали, разбрызгивая лужи, по Страстному бульвару в сторону сада Эрмитаж, где на углу Каретного и Лихова переулков находилась одна из указанных на всякий подобный случай Александром Ивановичем Шульгиным явочных квартир.
– Только скажите ради бога, не затрудняю ли я вас, – спохватилась Людмила.
– А если даже и да, – усмехнулся я, – у вас есть другой выход?
Женщина смущенно развела руками.
– Расчет будет такой – вы поселяетесь, если меблирашки вас устроят, и мы тут же идем ужинать по-настоящему в ресторан напротив. Что там ваша яичница после длинного и трудного дня?
В темноте кабины я увидел, что она кивнула.
– Мне кажется, вы приличный человек, Игорь, я испытываю к вам доверие. Вы его не обманете?
Это что, тогда всерьез можно было задавать такие вопросы и рассчитывать получить честный ответ? Однако кто его знает, если в здешнем обществе люди по внешности еще четко делятся на социо– и психотипы, то возможны и такие пережитки сословного устройства.
Соблюдая принципы конспирации, я сначала проехал мимо нужного дома, посмотрел, все ли там спокойно, переулками выбрался на Самотеку, сделал несколько запутанных и неожиданных петель, так что в темноте и старожил потерял бы ориентировку, а потом через Цветной и Петровский бульвары возвратился к цели.
– Можно и мне папироску? – спросила она, когда я закурил.
– Да, конечно, простите, что я сам не подумал предложить…
– К незнакомым женщинам тоже нужно проявлять внимание, – назидательно сказала Людмила, принимая у меня толстый «Дюбек». Бог знает что приходится курить для соблюдения маскировки. Как будто, позволь я себе мою обычную сигару, это кого-то здесь взволновало бы.
– А вы коренной москвич? – спросила женщина немного погодя, сделав две по-настоящему глубокие затяжки.
Вот это уже ее слегка выдает. Мало кто из приличных дам ее возраста курит, как фронтовой солдат. Слишком долго сдерживала эмоции, сейчас, в темноте, решила, что можно слегка расслабиться.
– Да, прирожденный.
– Квартиру свою имеете?
– Увы, нет. Ту, что была, большевики реквизировали. В восемнадцатом я уехал, недавно вернулся, сейчас снимаю две маленькие комнатки и что-то вроде кухни во флигеле для прислуги. На Балчуге. Но туда пригласить не могу, извините.
Пусть понимает, как хочет.
– Все равно неплохо. На войне не были?
– Я принципиальный толстовец. Настолько аполитичен, что ни белая, ни красная идеи меня не вдохновили.
– Сейчас тоже?
– Сейчас тем более. Война кончилась, террор притих, граница почти открыта. А когда нет препятствий для отъезда, зачем уезжать? Москва как город мне ближе Харькова или Севастополя.
– Звучит убедительно, но в устах такого мужчины, как вы, все равно странно. – Вспыхнувший трещащим пламенем кончик папиросы осветил нижнюю часть ее лица.
– А зачем мне говорить неправду? «Эс алляль килеврет мэра мерехли джедем…» Так говорят где-то на Востоке: «Верь незнакомому, ему нет корысти обманывать…»
– Вы ориенталист?
Вот тут я напрягся по-настоящему. Слишком эта дама образована для своей роли. Даже в более спокойные времена не каждый день можно было встретить в кабачке не слишком высокого разбора столь эрудированную женщину. Хотя в гражданские войны все так перепутывается…
– Зачем же? Просто библиофил. А вы? Бестужевские курсы окончили? Или Смольный институт?
– Увы, только гимназию. В Двинске. Но с золотой медалью. Устроит вас?
– Если говорите правду, то вполне.
– Квиты, – в ее голосе прозвучал смешок. – Как вы это: «Эсс алля…
– И так далее… Запоминать не стоит, я не уверен в правильности моего произношения.
Несколько минут я вел автомобиль молча, прикидывая, что за игру она затеяла, пустившись в откровения? Тайному агенту не пристало. А почему, собственно? Легенда какая-то у всех должна быть. Тем более если она все же считает меня случайным знакомым. Да отчего бы и нет? Она – действительно бывшая гимназистка (по годам подходит, в семнадцатом ей было как раз лет 18—20), просто разговорилась с хорошо к ней отнесшимся мужчиной. Воспитанным и интеллигентным. А если догадывается о моей истинной роли – все равно. Ни на иностранную принцессу, ни на работницу с «Трехгорки» она по внешности и манерам не тянет. Волей-неволей должна изображать нечто близкое к истине.
…С устройством ее на постой в меблированных комнатах «Уютный уголок» сложностей не возникло. Состоявшая на жалованье у Кирсанова благообразная хозяйка без вопросов отвела Людмиле две хорошие угловые комнаты на втором этаже. Предложила сейчас же отдать ей в стирку и чистку белье и одежду, заверив, что к утру все будет готово, а также подать в квартиру самовар.
– Спасибо, Матильда Юрьевна, мы собираемся поужинать по соседству. Надеюсь, мы вас не обеспокоим, вернувшись попозже?
– Позвоните три раза, коридорный откроет, – улыбка была лучезарнейшая и все понимающая.
– Машину во дворе можно оставить?
– Без всяких вопросов. – И, провожая нас до лестничной площадки, хозяйка спросила меня театральным шепотом: – Может быть, вам тоже комнатку приготовить? Есть у меня, с дверью в эти номера… – она указала пальцем между лопаток идущей впереди Людмилы.
Я молча кивнул и сунул в ладонь хозяйки вчетверо сложенный врангелевский «колокольчик». Двадцатипятирублевки Югороссии, свободно размениваемые на золото, котировались в Совдепии куда выше номинала. И уж тем более в предчувствии новых потрясений.
