Глава пятнадцатая

Сверхновая

Представьте себе: молодой мужчина, сидящий в кресле-каталке, в сознании, но немного растерян. Затылок в крови.

Пару минут назад он пришел в пункт скорой помощи и сказал сестре на посту, что его, кажется, подстрелили. Он сидел в баре неподалеку и пил пиво, когда вдруг услышал громкий хлопок и почувствовал удар в затылок. Он понятия не имел, почему это могло случиться.

Сестра тут же усадила его в кресло-каталку и повезла в бокс. Я его осмотрел. В сознании, жизненные показатели в норме. Спереди никаких повреждений не видно. Но когда я ощупал затылок, то обнаружил небольшое мягкое углубление, напоминающее входное отверстие от пули. А над ним выпуклость под кожей скальпа.

Я спросил, как он себя чувствует. Мужчина ответил, что голова немного болит, но в остальном все в порядке. Он мог свободно двигать руками и ногами, говорил без затруднений, так что попадание пули в череп казалось маловероятным. Если его и ранили, подумал я, то из травматического пистолета; патрон ударил в череп под углом, так что кость не проломил, а застрял между ней и кожей, отчего и образовалась выпуклость, которую я нащупал.

Я изложил пациенту свои предположения, сказав, что их в любом случае надо проверить, поэтому сейчас ему сделают компьютерное сканирование. Так можно убедиться, прав ли я, а заодно посмотреть, нет ли сотрясения мозга.

Через пятнадцать минут рентгенолог привез его обратно в бокс. Теперь пациент лежал на каталке; он все еще был в сознании и отвечал на вопросы. Рентгенолог принес снимки с собой, но не расставил их на экране, а передал мне в руки, а потом отступил к стене и молча стал ждать. Я взял снимки, поднес к свету и посмотрел.

Мгновение я не мог понять, что вижу. Мозг выглядел совершенно нормально. Никаких признаков кровоизлияния, отека или других повреждений в обоих полушариях. Нижние доли мозга также целы. Но кое-что было неправильно. Прямо по центру – между двумя сохранными полушариями, прямо над нетронутым средним мозгом – сияла звезда.

В любых других обстоятельствах она казалась бы прекрасной. У нее не было четкой формы. Просто сияющее белое пятно, от которого во все стороны разбегались яркие лучи.

Но я, конечно, знал, что это такое. Пуля. Она попала точно в затылок, прошла в мозг и… остановилась. Каким-то образом она оказалась прямо в центре самого сложного объекта во Вселенной – человеческого мозга, – не причинив ему никакого видимого вреда.

Калибр, судя по всему, был 22: у него достаточно мощности, чтобы проломить череп, но при этом не повредить прилегающие мозговые ткани. На снимке пули как таковой видно не было: радиация, применяемая в компьютерных томографах, проходит через ткани, но отражается от металлических объектов. При этом на пленке появляются подобные пятна, словно звезды с разбегающимися лучами. Сверхновая, взорвавшаяся точно в центре мозга.

Я попросил медсестру позвонить нейрохирургу. Он был в больнице, и я рассказал ему, что у нас происходит. Через несколько минут он стоял рядом со мной, рассматривая снимки. Мы сошлись во мнении, что, помимо пули по центру, мозг выглядит совершенно нормально. Пуля не застряла под скальпом, а прошла в череп точно между двумя полушариями, ровно над тем местом, где они сходятся, образуя средний мозг и позвоночный столб – то есть там, где мозговой ткани самой по себе нет.

Я спросил хирурга, что можно сделать.

– Ничего, – был его ответ.

– Ничего? – удивился я. – Разве пулю не надо удалить? С неврологической точки зрения у него все в порядке.

– Это потому, что отек еще не начался. Но пуля слишком глубоко. Он скоро умрет, и я ничем не могу помочь.

Это был на редкость счастливый – и несчастливый – выстрел.

Пуля не задела ни полушария, ни средний мозг. Некоторое время раненый чувствовал себя нормально. Но реакция на пулю не такая, как на садовый секатор. Воспаление и отек уже начинали препятствовать кровообращению в среднем мозге, между двух полушарий.

Когда его увозили из отделения скорой помощи в интенсивную терапию, он был уже без сознания. Через четыре часа он скончался.

Глава шестнадцатая

Право выбора

Дело было зимним вечером. Точнее, было бы – случайся в Джорджии зимние вечера. Меня вызвали в кардиологический бокс, чтобы осмотреть пожилого джентльмена с жалобами на боли в груди.

В медицинской терминологии слово «жалоба» имеет очень точное значение. Обычно это первое, что пациент сообщает, когда его спрашивают, почему он обратился в пункт скорой помощи.

Существуют жалобы, на которые надо реагировать более оперативно. Жалоба на «легкий озноб» обычно влечет за собой просмотр телевизора в зале ожидания, в то время как «боли в груди» обычно подразумевают немедленный отклик – особенно если при этих словах вы прижимаете к груди стиснутый кулак.

Дело не в том, что боль в груди непременно означает сердечный приступ – как правило, нет. Просто большинство пациентов с сердечным приступом обычно жалуются на боли в груди. С учетом того, сколько людей к нам обращается, если мы не будем быстро реагировать на каждый случай таких жалоб, кто-нибудь однажды непременно умрет в зале ожидания.

Этого пациента мы осмотрели бы безотлагательно в любом случае: его привезла скорая. (Не все люди, приезжающие на скорой, серьезно больны. Но большинство из них вполне оправданно проходят первичный осмотр в приоритетном порядке и попадают к врачу в первую очередь.) Он прибыл с трубкой под носом, через которую подается кислород. Его тут же поместили в бокс, где за дело взялись три медсестры: одна поставила ему катетер для внутривенных вливаний и взяла образцы крови, вторая расстегнула рубашку и закрепила датчики ЭКГ на груди и на конечностях, а третья принесла бумажный стаканчик с жевательным аспирином. Все это заняло не больше двух минут.

Когда я вошел, пациент, казалось, не испытывал никакого дискомфорта. В справке из скорой было написано, что это пожилой мужчина, с небольшим лишним весом, не курящий (с его слов), возраст семьдесят восемь лет (также с его слов.) По мне, все было верно.

О профессии спрашивать не приходилось: на мужчине была черная рубашка, брюки, ботинки и носки. Вокруг шеи – простой белый воротничок и золотая цепочка с маленьким распятием.

Я наклонился над кроватью, взял его руку в свои и пожал.

– Здравствуйте. Я Пол Сьюард, врач. Чем могу вам помочь?

В ответ мужчина спокойно улыбнулся.

– Я отец Аллен. Если честно, не знаю, что и сказать. Я собирался на ужин, но тут что-то заболело в груди.

Его поведение меня немного удивило. Как правило, когда людей вырывают из привычной обстановки, везут на скорой в больницу, чем-то колют, суют трубки под нос и тому подобное, они испытывают как минимум некоторое беспокойство относительно происходящего. Но отец Аллен выглядел так, словно смотрел любопытную передачу по телевизору. Кажется, я и то волновался больше, чем он.

Как бы то ни было, у меня, как и у медсестер, слова «боль в груди» открывали в голове подобие воображаемого справочника, на первой странице которого перечислялся список вопросов. Когда началась боль? Она усиливалась, ослабевала или держалась постоянно? Где конкретно в груди болит? Боль распространяется дальше? Она острая? Колющая? Жгучая? Насколько сильно болело вначале? Вы потели? А сейчас болит так же? Сильней или слабее? Вам стало легче? И так далее.

С каждым вопросом и ответом картина вырисовывалась все отчетливей.

Епископальный священник в отставке. Много лет работал у нас в городе, был пастором местной церкви. Благодаря образованию в сфере социального обслуживания тесно сотрудничал с местным центром психологической реабилитации, где раз в неделю работал консультантом на добровольных началах. Жена умерла десять лет назад, пять лет назад вышел в отставку и переехал на Средний Запад, поближе к единственному родственнику, старшему брату. Теперь живет один, так как год назад брат умер тоже.

И тут чудесная новость: реабилитационный центр, где он работал, устраивает большой прием и торжественный ужин в честь пятидесятой годовщины со дня основания. Бывшие сотрудники со всей страны съедутся на мероприятие, многие получат награды за вклад в работу центра. Отец Аллен в том числе. Мало того, большинство сотрудников центра – его бывшие прихожане, так что будет возможность повидаться со старыми друзьями.

И вдруг такое.

Он был в отеле, одевался к ужину, когда почувствовал боль. Поначалу слабую, как при легком несварении. Но через пару минут она усилилась. Одновременно появилась небольшая одышка, так что пришлось присесть. Боль была не острой, а как бы давящей, словно кто-то сильно жал ему на грудь. Рассказывая все это, он приложил ладонь к груди, потом сжал в кулак – легонько.

Поняв, что дело серьезней, чем просто несварение, он позвонил друзьям, которые тоже приехали на праздник и остановились в том же отеле, и попросил зайти к нему.

Они пришли буквально через пару минут. Боль, хоть и не усилилась, распространилась теперь до левой челюсти – как будто ныл зуб. Они сразу позвонили 911.

Скорая приехала быстро. Фельдшер оценил состояние, начал давать кислород и усадил пациента в машину. Дышать с кислородом стало легче, боль, вроде бы, тоже начала утихать. Также он получил под язык таблетку нитроглицерина. От нее немного запекло, но фельдшер сказал, что все в порядке, значит, таблетка действует. (Нитроглицерин, если положить его под язык, быстро попадает в кровоток, расширяя сосуды и облегчая работу сердца. Жжение вызвано расширением кровеносных сосудов языка.) Отец Аллен счел это любопытным.

Нет, боль не была невыносимой. Когда фельдшер попросил оценить ее по шкале от одного до десяти, он ответил «пять». По дороге ему стало получше, а к моменту приезда в больницу боль и вовсе прошла. Теперь, по его словам, он чувствовал себя нормально.

Затем последовал вопрос:

– Как вы думаете, можно мне вернуться в отель? Я не хочу опоздать на ужин.

Возможно, я сделал недовольное лицо, но на самом деле ничуть не удивился. Когда в жизнь человека внезапно вторгается серьезная болезнь, отрицание – стандартная реакция. Пациент с подозрением на инфаркт вполне может поинтересоваться, будет ли играть в гольф в это воскресенье. Конечно, он знает, что такое инфаркт. Это просто способ ненавязчиво переспросить, правильно ли он понял слова врача. Ничего серьезного, правда же?

То же самое я подумал про отца Аллена. Он приехал за тысячу миль, чтобы повстречаться с друзьями, которых не видел несколько лет, и получить заслуженную награду. Что же теперь – лежать в кровати, когда праздник в разгаре? Инфаркт не входил в его планы. Пусть это окажется несварение. Зубная боль. Еще что-нибудь, с чем справится таблетка алка-зельцера.

Но мне пришлось сказать совсем другое.

– Простите, – начал я. – Проблема в том, что в вашем случае велика вероятность серьезных проблем с сердцем, и нам надо сделать еще несколько анализов, чтобы точно знать, что случилось.

Он задумчиво кивнул, одновременно – видимо, бессознательно – коснувшись пальцами распятия на шее. Потом поднял взгляд на меня.

– Как вы думаете, сколько это займет?

– Недолго, – ответил я. – Сначала надо как следует изучить вашу кардиограмму. Анализы крови будут готовы минут через двадцать.

Он глянул на часы и улыбнулся.

– Хорошо. Я подожду. Можно мои друзья побудут со мной?

– Конечно.

Через пару минут в палату вошли трое мужчин в строгих костюмах. Один положил руку на плечо отца Аллена. Другой повернулся ко мне.

– Вы не могли бы сказать, что с ним? – спросил он.

Я посмотрел на отца Аллена. Тот кивнул и сказал:

– Конечно. Можете сказать все как есть. Это мои друзья.

Я рассказал, что, по моему мнению, случилось. Сказал, что это очень похоже на инфаркт или как минимум на первый приступ стенокардии. Обследования, которые мы делаем – кардиограмма и анализы крови, – помогут установить точно, но оба варианта достаточно опасные.

Они кивнули. Я обычно не рассчитываю, что пациент все поймет с первого раза, так что, когда поступят результаты анализов, у меня будет возможность объяснить все повторно – чтобы отец Аллен, наконец, осознал всю серьезность положения.

Тут медсестра принесла распечатку кардиограммы. Она оказалась нормальной. Это меня не удивило: после первого приступа стенокардии следов на ЭКГ обычно нет. Может, сосуды расширились сами собой. Может, действия нитроглицерина оказалось достаточно, чтобы обеспечить приток крови к сердцу. Может, это был просто короткий спазм. Масса разных возможностей.

Через пару минут пришли результаты анализов. Опять все в норме. И опять неудивительно.

Результаты меня порадовали. Передо мной сидел достаточно здоровый пожилой мужчина, у которого, скорее всего, впервые случился приступ стенокардии. С одной стороны, это означало, что его состояние опасно нестабильное и может ухудшиться в любой момент; с другой – его вовремя доставили в больницу, живым и почти здоровым, с неповрежденным сердцем. Оставалось дать ему лекарства для поддержания сердечного ритма и против тромбоза коронарных артерий и положить в палату для дальнейшего наблюдения. Утром придет кардиолог и решит, что делать дальше.

Я вложил в карту листки из лаборатории и распечатку ЭКГ и пошел обратно к больному. Он удобно сидел на каталке с капельницей в руке и датчиками ЭКГ на груди, беседуя с друзьями о старых добрых временах и совместной работе в реабилитационном центре.

Увидев меня, отец Аллен улыбнулся.

– Ну, что там? У меня был инфаркт?

– Не совсем, – ответил я. Потом взял стул и подсел поближе к нему. – Мы можем говорить при ваших друзьях?

Он снова улыбнулся.

– Само собой.

Итак, я начал говорить. Напомнил, как возникла боль, объяснил, почему меня это тревожит. Рассказал, что такое стенокардия: конечно, не инфаркт, но зачастую его предвестник, и без надлежащего лечения по современным данным смерть в течение недели после приступа наступает с той же частотой, что и после инфаркта.

Он согласно покивал, а потом спросил:

– Значит, завтра утром мне нужно будет снова прийти поговорить с кардиологом?

– Вообще-то нет, – сказал я. – Это значит, что мы сейчас положим вас в палату, где будем наблюдать, проследим за работой сердца и убедимся, что боль, если возобновится, не разовьется во что-то более опасное.

Лицо отца Аллена стало задумчивым.

– Ясно, – произнес он. – А что вы подразумеваете под «чем-то более опасным»?

– Ну, тут есть несколько возможностей. Во-первых, если одна из артерий перестанет доставлять кровь к сердцу, это приведет к повреждению или даже отмиранию сердечной мышцы, которую она снабжает. Возникнет тяжелая сердечная недостаточность.

Отец Аллен опять покивал; выглядел он так, будто слушает учителя в школе, а не врача, говорящего о его собственном сердце.

– Это самое худшее?

Я кружил вокруг слова на «с». Доктора всегда так делают. Мы не любим это слово. Оно – наш враг, мы сражаемся с ним каждый день. Но рано или поздно всегда проигрываем. Кажется, настало время его произнести.

– Хм… Нет. В худшем случае может наступить смерть.

На секунду я замолчал – просто чтобы убедиться, что он меня расслышал. Потом продолжил.

– Если сердечная мышца и нервы в сердце серьезно повреждены, то сигнал по нервам поступает не в те места и не в то время. Возникает состояние под названием «желудочковая фибрилляция». Сердце не бьется, оно лишь слегка трепещет. Если такое случится, а рядом не будет никого с нужным оборудованием и с навыками реанимации, вы через несколько секунд потеряете сознание, а через несколько минут наступит смерть.

Вот, подумал я, я сказал это дважды. Теперь-то он понял?

Он понял.

– О, – сказал отец Аллен, и снова кивнул, как будто что-то обдумывал. Потом посмотрел на меня, все с тем же выражением ученика, обсуждающего тему кардиоваскулярной физиологии.

– Значит, либо ничего не случится, и я вернусь назад после праздника. Либо у меня опять начнутся боли и я вернусь на скорой. Либо же я умру. Верно?

– В целом да. Но есть и четвертый вариант – остаться здесь. Тогда у вас практически наверняка все будет в порядке.

Он еще раз кивнул.

– Но тогда я пропущу праздник. – Теперь он говорил так, будто это я не понимаю очевидного.

Я был поражен. Пациент вовсе не отрицал своего заболевания. Он полностью принял все, что происходило с ним – и все равно не был уверен, что хочет лечиться. Раньше в таких серьезных случаях подобной реакции я не видел.

– Это… правда, – сказал я. – Но… разве ваша жизнь не важней праздника?

Отец Аллен улыбнулся.

– Посмотрите на меня. Я уже стар. У меня проблемы с холестерином, я принимаю лекарство от давления. Подозреваю, что, как бы я ни поступил, я вернусь сюда, или в другое подобное место, уже в весьма скором будущем.

На секунду он замолчал. Потом выражение его лица изменилось. Он больше не казался спокойным и улыбчивым, а был искренним и серьезным.

– Попробую объяснить. Большую часть моей жизни я проработал в реабилитационном центре и в церкви. Это, – показал рукой на других трех мужчин, – мои ближайшие друзья. Сейчас я живу один. Но сегодня мы идем на праздник к людям, которых знаем много лет, идем, чтобы поздравить друг друга и провести время вместе.

Он легонько покачал головой.

– Это больше никогда не повторится.

Я посмотрел на его друзей. Они стояли рядом молча, без улыбки. И ни один не произнес ни слова возражения.

Я перевел взгляд обратно на отца Аллена.

– Значит, вы собираетесь уйти из больницы?

Это прозвучало как вопрос, но ответ был мне заранее известен.

– Дело не в том, что я не хочу остаться здесь, – ответил он. – Но я хочу пойти на праздник.

Минуту я помолчал. Потом спросил его друзей:

– Он действительно понимает, что собирается сделать? А вы – вы понимаете, какой это риск?

Они поглядели на него. Потом один из них кивнул.

– Уверен, он все понимает.

– Ладно, – сказал я. – Мне надо ненадолго отлучиться. Вы пока переговорите между собой и обсудите, что все – в особенности вы, отец Аллен, – понимаете, на какой идете риск. Потом я вернусь, и вы скажете свое решение.

Я дал им где-то десять минут. Потом вернулся в палату, прихватив с собой бланк отказа от госпитализации вопреки рекомендациям врача. Эту форму подписывают те, кто отказывается от лечения. Такое случается нередко. Но практически всегда, если пациент предпочитает выписаться вопреки врачебным рекомендациям, то у него либо не особенно тяжелое заболевание, либо он не до конца понимает, что ему говорят.

Отец Аллен прекрасно понимал, что я говорю. Понимал, что все это правда. Такое было мне в новинку.

На бланке уже было напечатано много всего, но я добавил еще несколько строчек от себя, детально расписав, как опасно подобное решение. Выделил место, на котором должны были подписаться его друзья, свидетельствуя о том, что пациент находится в здравом уме и понимает, что делает. Объяснил все подробно на словах. Потом отец Аллен подписал бланк, и трое его друзей тоже.

Последним свою подпись поставил я, обратив при этом внимание, что, пока меня не было в палате, он надел обратно свой пасторский костюм.

Когда с формальностями было покончено, я пожал ему руку и сказал:

– Прошу вас, не ждите, пока что-то произойдет. Возвращайтесь, как только освободитесь.

В ответ он улыбнулся и ответил, что так и поступит.

Я не знал, что еще сказать.

– Ну что ж, надеюсь, вы проведете чудесный вечер.

Так оно и вышло. В ту ночь я не дежурил, но утром, придя на работу, первым делом спросил, вернулся ли он, чтобы начать лечиться.

– Не совсем, – ответила медсестра на посту.

По словам его друзей, которые позвонили в больницу сообщить, что случилось, он действительно прекрасно провел время, общаясь со старыми друзьями, вкусно поужинал, получил свою долю наград и благодарностей за многолетнюю работу. Потом сказал, что устал и хочет вернуться в отель, чтобы как следует выспаться. Обещал утром пойти к врачу.

За прошедшие годы я не раз думал о выборе, который он сделал, когда поехал в отель, вместо того чтобы после праздника вернуться к нам в больницу – он ведь понимал, что выбирает на самом деле. Потому что на следующий день, когда друзья постучали к нему в дверь, он не ответил. Портье пришлось их впустить.

Отец Аллен лежал в постели. Он тихо скончался несколько часов назад.