Свобода!

Культ этого понятия — содержание которого, впрочем, мало кем раскрывается — стал в нынешнем мире почти неоспоримым. Назовись врагом различных вольностей — и тебя подвергнут остракизму. Только предположи, что ограничение и принуждение вовсе не обязательно хуже свободы — и тебя назовут нацистом, фашистом и вообще воплощением зла. Нас приучили считать, что свобода — это нечто практически священное. Спорить с ней не моги, отрицать ее — тем более. Призывать к ее ограничению — ни в коем случае.

Но за фасадом этого культа — или глупость, или ложь. В случае массового сознания — первое, в случае политики — второе. В мире, испорченном грехом, свобода — миф. Почти всегда, когда это слово употребляется с высоких трибун, за ним стоят чьи-то планы и интересы. Чаще всего — низменные.

Идеологию раскрепощения человека принято связывать с именем Жана-Жака Руссо. «Все выходит хорошим из рук Творца, все вырождается в руках человека», — писал философ. «Естественный человек», по его мысли, будучи изначально хорошим, оказывается испорчен государством и другими социальными институтами. «Узы рабства, — считает Руссо, — образуются лишь из взаимной зависимости людей и объединяющих их потребностей друг в друге». Не случайно взгляды мыслителя послужили одной из идейных основ «великой», а на самом деле страшной и кровавой французской революции.

Впрочем, еще задолго до XVIII века идея свободы использовалась в Западной Европе для борьбы с христианскими монархиями и Католической церковью. Борьбу эту вели тайные общества, буржуа, процентщики, разного рода сектанты — люди, как правило, интеллектуально развитые, властные и оборотистые, но не имевшие возможности «рулить» обществами в условиях всевластия королей и кардиналов.

Как только появилась возможность, они перешли к насильственным действиям — или к провокации насилия, плоды которого затем обращались в их пользу. Революция 1789–1799 годов во Франции стала лишь первым актом насаждения «свободы» при помощи грубой силы и массовых репрессий. Дальше подобное происходило не раз — запомним это на будущее, но уже сейчас отметим, что под лозунгами свободы с самого начала шествовали применение силы и «революционная» диктатура избранных.

Вернемся к Руссо — между прочим, одному из людей, которые положили основание современному политическому мировоззрению. Христианин знает, что «естественный» человек вовсе не так уж хорош. Его природа повреждена грехом — со времен падения Адама. Даже маленький ребенок, которого еще не успели «испортить» ни государство, ни религия, ни даже отец с матерью, — отнюдь не всецело добр. Он ожесточенно борется за еду и игрушки, капризничает, обижает сверстников, а вскоре начинает хитрить и обманывать. Ни в одном самом благополучном обществе не исчезают преступления и пороки — их число снижается только там, где действует нравственное воспитание, желательно многовековое.

Само насильственное насаждение «свободы» через революции, войны и диктатуры показывает, что раскрепощение не меняет природы человека к лучшему. «Просвещенным» элитам не удается убедить людей в своей правоте — стремясь к власти, они много раз «осчастливливали» народы при помощи крови и страха. «Несостыковочка», мягко говоря, получилась у Руссо и его последователей…

Тем не менее, идеал свободы продвигался и продвигается любой ценой — ведь под ее лозунгом «просветители» получают власть или удерживают ее. Что вооруженный заговор «декабристов» (масонов и членов других тайных обществ) в 1825 году, что сокрушение христианских империй Европы после I Мировой войны, что расстрел Верховного Совета в 1993 году, что бомбардировки Югославии силами НАТО, что «арабская весна», что киевский майдан — все эти события сочетали лозунги свободолюбия и прямое насилие, которое осуществлялось без малейших консультаций с теми народами, на чью пользу вроде как было направлено. Свободной волей тех, кто получал «свободу», никто не поинтересовался — о референдумах, например, не было и речи.

Итак, слышите о «продвижении свободы» — готовьтесь к кровопролитию или как минимум к действиям, совершаемым помимо воли народного большинства.

* * *

Там, где сторонники «свободолюбия» западного образца прочно закрепились у власти, до предела ограничивается свобода слова. Толерантность, политкорректность, воинствующая светскость стали основой многих табу. Во многих странах в главных СМИ нельзя произнести очевидную правду — например, о том, что евреи чаще бывают чемпионами по шахматам, а африканцы — чемпионами по бегу. Или о том, что мигранты в Европе являются наиболее криминогенной средой. Или о том, что США совершали в 1940-е годы настоящие военные преступления. Или о том, что теорию относительности Эйнштейна многие ученые считают, мягко говоря, раскрученной неумной шуткой. Или о том, что решения Федеральной резервной системы (ФРС) США трудно оспорить в судах.

Таких табуированных тем — десятки, а то и сотни. Однако политики и публицисты придерживаются неписаной «генеральной линии», за отступление от которой люди подвергаются остракизму. Только в последние годы последовательные левые и не менее последовательные правые начинают на Западе «распаковывать» некоторые острые вопросы — например, идею высылки мигрантов или спор о легитимности ФРС. В ответ их, как ни удивительно, объявляют… врагами свободы и демократии.

При этом сами идеологи подобной «свободы» не любят честной дискуссии. Скорее они считают правильным вести агрессивную пропаганду, в том числе через школу, культуру, СМИ. Возьмем хотя бы огромный набор идей и проектов, направленных против традиционной семьи. Уже в XIX столетии писатели — в частности, русские — начали романтизировать супружеские измены. До сих пор в школах эта романтизация превозносится на примере «Грозы» и «Анны Карениной». С юных лет на примере «классиков», с которыми вроде как и спорить культурному человеку стыдно, прививается отношение к семье как «тюрьме любви».

Дальше — больше. Как только Европа отошла от военных потрясений, в 60-е годы прошлого века началась проповедь «свободной любви», сделавшая многих людей несчастными стариками лет в тридцать, а то и жертвами развлечений круга «Sex, drugs and rock'n'roll». Параллельно шла пропаганда контрацепции и борьба за «свободу» аборта, отождествляемую со свободой человеческого выбора (сами сторонники прерывания беременности именуют себя движением «pro-choice», в отличие от движения «pro-life», аборты критикующего).

В 1980-е началась пропаганда гомосексуализма. В 1990-е под видом ювенальной юстиции — то есть изначально вроде как мягкого правосудия в отношении несовершеннолетних — начали провоцировать настоящую войну между детьми и родителями. Ребенка, педалируя его «права», в школах и даже на улицах подталкивают к тому, чтобы позвонить «доброй тете» и пожаловаться на отца или мать, а лучше — на них обоих. Обвинить их можно много в чем — не только в побоях или окриках. Заставляют работать по дому — это эксплуатация детского труда. Не купили любимое лакомство — недокармливают. Не дают часами сидеть в интернете — вмешиваются в личную жизнь. Соблюдают всей семьей пост — вообще изуверы. Ребенок, правда, не всегда понимает, что у родителей его запросто заберут — и отправят в детдом, а потом на усыновление. Однако как раз этого и добивается «ювенальная» индустрия, получающая деньги за «устройство» детей на новом месте. Ирина Бергсет, у которой в Норвегии отняли двух сыновей, свидетельствует: «Цифры изъятых детей — 200 тысяч в Норвегии, 300 тысяч в Швеции, 250 тысяч в Финляндии, в Германии, в Израиле — такое же огромное количество. Это украденное поколение». Понятно, что дети после «изъятия» часто оказываются несчастными. «Одного мальчика, которого забрали у матери в детском возрасте, насиловали во всех приютах, — говорит Ирина Бергсет. — Он дожил до 18 лет, купил ружье, пришел «домой» и расстрелял приемных родителей».

Еще одна тенденция последних лет — это педалирование темы «семейного насилия». Мужья и родители живописуются как главная опасность — будто и не страдают люди от незаконного применения силы на улице, в армии, в тюрьме, в барах, ресторанах и притонах, на стадионах и на тусовках болельщиков. Недавно в России появился законопроект, где говорилось об «экономическом» и «психологическом» насилии в семье. Под эти определения можно подвести вообще все что угодно. Не дал человек денег на обновку жене или детям — иди под суд. Посмотрела жена на мужа неласково — то же самое. Неприменимость понятия «насилие» к таким ситуациям очевидна и много раз доказана юристами. Однако проекты законов, криминализующие любые трения внутри семьи, вносятся вновь и вновь — при мощной финансовой и политической поддержке внешних сил.

Наконец, антисемейная пропаганда выражается в культе одиночества, эгоизма, крайней атомизации общества. Фильмы, клипы, песни все чаще рисуют образ «одинокого волка» мужского или женского пола, а то и непонятно какой гендерной идентичности. Исподволь людям втолковывается мыслеобраз, говорящий: вот это и есть норма, так и надо жить!

Спорить со всеми этими тенденциями очень непросто, несмотря на декларируемую свободу слова. И уж почти никто не говорит о том, что вся эта политика проводится по наводкам организаций, нацеленных на сокращение населения планеты. Еще в конце XVIII века англичанин Томас Мальтус начал говорить об «опасности» роста населения Земли, которое якобы скоро не сможет себя прокормить. Мальтузианство стало почти официальной доктриной многих государств и влиятельных клубов — хотя периодически объявлялось негуманным и было вынуждено в чистом виде уйти в тень. Однако известные люди продолжают очень прямо говорить о нежелательности роста населения. Американский медиамагнат Тед Тернер заявил: «Все население 250–300 миллионов человек, сократить 95 % от нынешнего уровня — было бы идеально». Герцог Эдинбургский принц Филипп был еще более откровенен: «Если бы я перевоплотился, то хотел бы вернуться на землю вирусом-убийцей, чтобы уменьшить человеческие популяции».

Подобная идеология стоит за многими проектами Всемирной организации здравоохранения, Программы ООН по народонаселению, различных ассоциаций «планирования семьи», частных фондов. Презервативы, гомосексуализм, «перемена пола», культ одиночества и разврата в массовой и даже элитарной культуре, максимальная свобода аборта, жесткое шельмование критиков всех этих явлений, высмеивание семьи, представление ее как явления опасного, отталкивающего, мешающего человеку наслаждаться жизнью — вот такой «мейнстрим», совершенно тоталитарный в своей нетерпимости к другим позициям, объявляется сегодня прогрессивным и действующим от имени все той же свободы.

* * *

Это только один пример того, как культ раскрепощения и освобождения используется крайне жесткими, не любящими споров политическими и идеологическими силами. И там, где не действуют подкуп элит или пропаганда, направленная на «массы», применяется принуждение — грубое и откровенное.

Сегодня огромное число людей оказывается полностью «просвечено». Камеры видеонаблюдения, различные приложения в телефонах и планшетах, электронные карты позволяют знать очень многое о перемещениях человека, его контактах, покупках, диетах, диагнозах, успехах или неудачах в учебе или работе. Достаточно вживить человеку дистанционно считываемый чип — и он окажется под неснимаемым колпаком. Создай базу, в которой будет аккумулироваться вся информация с таких чипов — и слишком многие, как на национальном уровне, так и на международном, смогут получать доступ к любым сведениям о человеке.

Некоторые скажут: ну и что, это никак не ограничит свободы выбора мировоззрения, поведения, веры… Ничего подобного. Человек, который будет понимать, что он тотально «просвечен», будет настольно сильно бояться инстанций, знающих о нем гораздо больше его самого, что побоится перечить властям даже в мыслях и частных разговорах — дабы не прослыть неблагонадежным. А уж желающих поставить людей под мировоззренческий и политический контроль найдется немало — уже сейчас западные элиты вовсю делят мировоззренческие модели поведения на «приемлемые в демократическом обществе» и, мягко говоря, нежелательные. Причем речь идет не только об опасных идеологиях вроде нацизма — но и, например, о стремлении воспитывать детей в строгом христианском духе.

Технологии в этом случае могут положить конец любой свободе. Особенно если без чипа или карты «никому нельзя будет ни покупать, ни продавать», о чем говорится в Апокалипсисе (Откр. 13, 17). Чуть раньше в той же книге описывается, что некое «начертание» — может быть, символ, а может быть, метку — положат на лоб или на правую руку «всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам» (Откр. 13, 16). Между прочим, некоторые чиновники упорно заботятся о том, чтобы ни один человек не имел альтернативы системам электронного учета и контроля, не «выпрыгнул из-под колпака»… Почему-то такая система обязательно должна иметь именно стопроцентный, тотальный охват.

Диктат может быть и гораздо более грубым. Вспомним многолетние нападки и санкции, обращенные западными странами на Иран, Ливию, Кубу, Северную Корею — да и на многие другие государства, решившие идти в истории своим путем и не принимавшие западной трактовки свободы. При этом часто звучали требования «смены режима» — а заодно и политической системы. Православным и мусульманским народам, кроме ключевых союзников США, много раз отказывали в праве жить по своей вере — и силой принуждали к «реформам», ослабляющим роль религии в государственном и общественном устройстве. Все это делалось, как многажды было заявлено, во имя демократии, прогресса, борьбы с «темными силами» — и той самой свободы. Нельзя не убедиться: под лозунгом раскрепощения личности грубейшим образом насилуют коллективную волю народа. Почти ни один из них сегодня не рад совершенному западными элитами «освобождению» от так называемых диктатур и тоталитарных режимов.

Вовсю применяя силу, сторонники «свободы» не признают аналогичного права за теми, кто придерживается других мировоззрений и политических доктрин. Например, Югославии или Ливии фактически отказывали в праве на самозащиту. Другим странам — тем же Ирану или Северной Корее — запрещают совершенствовать оружие, фактически предлагая добровольно лишиться самостоятельности в мировых делах. Кстати, именно вооружение, позволяющее дать отпор любому без исключения «демократизатору», сегодня становится гарантом настоящей свободы и самостоятельности народа. Не случайно Патриарх Кирилл однажды сказал про ядерные взрывные устройства: «Сегодня то оружие, которое разрабатывается в Сарове, является фактором сдерживания. Мы должны стремиться к миру без оружия, но так, чтобы это стремление не разрушило, в том числе нашей страны, чтобы мы имели возможность оставаться суверенным государством». Понятно, что недруги России и Православия буквально ахнули от этих слов — но никто от них не отказался и отказываться не собирается. Несмотря на все попытки лестью и угрозами заставить нас сдать либо уничтожить свои арсеналы.

Впрочем, одних требований материального разоружения глобальным властителям мало.

Они хотят подавить дух народов, способных сопротивляться. О том, как ради этого в религиозные доктрины навязчиво внедряют пацифизм, я здесь еще скажу. Пока же — о попытке подстроить христианство под культ «священной свободы».

* * *

Спросите сегодня почти любого модного церковного деятеля: «Неужели христианство против свободы»? Этот человек сразу же начнет оправдываться и доказывать вам, что христианство было чуть ли не первой силой, которая разрушала всяческие табу, выступала за раскрепощение личности и несла свободу на своих знаменах. Наиболее «продвинутые», любящие выслужиться перед СМИ и либеральной тусовкой, еще и набросятся на те «мрачные времена», когда христиане кого-либо к чему-либо принуждали.

Такой настрой — плод последних десятилетий. И плод давления антирелигиозных сил на мозги, души, семьи, церковные организации. Иногда это давление осуществлялось прямыми репрессиями — например, в якобинской Франции и большевицкой России. Иногда оно производится через моделирование «общественной» реакции, поддержку наиболее «свободолюбивых» персон, шельмование «ретроградов» и доносы на них. Христианство пытаются переформатировать изнутри — а то и просто взорвать через истеричную полемику. Для этого используют людей, подобных описанным апостолом Павлом «вкравшимся лжебратиям, скрытно приходившим подсмотреть за нашею свободою, которую мы имеем во Христе Иисусе, чтобы поработить нас» (Гал. 2, 4) Кстати, примерно то же самое, хотя и с меньшим успехом, пытаются проделать с исламом.

Итак, попробуем разобраться: центральна ли для христианства ценность свободы и что вообще под ней понимается? Уже с начала ХХ века христианство пытались представить как «религию свободы». Одним из первых это сделал Николай Бердяев, писавший: «Свобода не создана Богом, но он сам рождается <…> из свободы и из этой же свободы, из Ничто, которое потенциально содержит в себе Всё, он творит мир». «Бог, — также говорит философ, — присутствует лишь в свободе и действует лишь через свободу». Итак, получается, что свобода (которую Бердяев, впрочем, не всегда оценивает позитивно) якобы первична даже по отношению к Богу, и Он не властен над ней, не может отменить ее, но вынужден действовать в согласии с нею.

Как ни странно, в этом редком случае идеи русского мыслителя оказались весьма востребованы на Западе. Вскоре после Второй мировой войны культ свободы начал насаждаться в протестантской мысли, затем — в католической и православной. Изолированные цитаты из Библии и древних святых становились лозунгами. Одновременно все, что в Писании и Предании не соответствовало «новому курсу», предавалось забвению, игнорировалось, объявлялось устаревшим или объяснялось «неточностями перевода» (у западных протестантов сегодня вообще в ходу «Библии», переписанные политкорректным языком, что сначала оправдывалось необходимостью более «адекватного» перевода, а потом превратилось в откровенную идеологическую ревизию текста).

Однако в настоящей христианской традиции всегда считалось, что верующий должен принимать целиком все Писание (Библию) и все Священное Предание — то есть каноны, богослужебные и молитвенные тексты, творения святых. Нельзя что-то принимать, а что-то отвергать. Если встречаются противоречия — действительные или мнимые, — христианин должен считать, что обе позиции возможны, пока одна из них не осуждена Церковью, которая есть голос Бога в мире. Да, некоторые слова и деяния древних святых относились только к историческому контексту их жизни. Но все, что касается веры, нравственных норм, общественного идеала — вечно. Даже если кому-то очень неудобно исполнять различные требования, а кто-то просто боится не понравиться власть имущим, раскрученным «авторитетам» или любящей погрешить публике.

И вечные для христианина истины свидетельствуют, что свобода отнюдь не всегда хороша. Более того, реализация права грешить не делает человека по-настоящему свободным. Господь Иисус ясно говорит, что вне истины, которую Он отождествляет с Собой, настоящей свободы быть не может — наоборот, там царствует рабство. «Познаете истину, — говорит Он, — и истина сделает вас свободными. Ему отвечали: мы семя Авраамово и не были рабами никому никогда; как же Ты говоришь: сделаетесь свободными? Иисус отвечал им: истинно, истинно говорю вам: всякий, делающий грех, есть раб греха. <…> Если Сын освободит вас, то истинно свободны будете» (Ин. 8, 32–34,36). Апостол Павел прямо осуждает «свободу» наоборот, оборачивающуюся порабощением: «Когда вы были рабами греха, тогда были свободны от праведности» (Рим. 6, 20). Он же пишет, что свобода может быть использована для греха, и предупреждает от такого использования: «К свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти, но любовью служите друг другу» (Гал. 5, 13). Апостол Петр обличает древних лжеучителей: «Произнося надутое пустословие, они уловляют в плотские похоти и разврат тех, которые едва отстали от находящихся в заблуждении. Обещают им свободу, будучи сами рабы тления; ибо, кто кем побежден, тот тому и раб» (2 Пет. 2, 18–19). Итак, мы видим, что Новый Завет весьма далек от идеализации свободы. Это учение некоторые современные богословы стараются «не замечать». На плакатах и в заголовках стало привычным употреблять слова апостола Павла «где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3, 17) — при этом, правда, люди не задумываются об обратном значении этих слов: где нет Духа Господня, там и свободы нет.

В Основах социальной концепции Русской Православной Церкви, принятых всем ее епископатом в 2000 году, говорится: «Утверждение юридического принципа свободы совести свидетельствует об утрате обществом религиозных целей и ценностей, о массовой апостасии и фактической индифферентности к делу Церкви и к победе над грехом». Да, в том же документе утверждается, что в «безрелигиозном мире» этот принцип позволяет Церкви сохранять независимость и иметь должный легальный статус. Но все-таки торжество свободы совести над обществом, некогда объединенным истинной верой и единомыслием (кстати, это богословский термин, употребляемый в богослужении), — не может не восприниматься настоящими христианами с некоторым прискорбием.

В 2008 году Архиерейский Собор в Москве одобрил другой важный документ — к сожалению, оставшийся для обычных людей малоизвестным. Это Основы учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе и правах человека. В данном тексте говорится о двух свободах: внутренней свободе жить с Богом, творя добро и не делая зла, — и свободе выбора. Первая достигается через истинную веру и совершенствование под Божиим руководством. Именно такая свобода особенно ценная для христианина. А вот вторая — то есть свобода выбора — есть ценность условная, потому что может быть обращена человеком как во благо себе и окружающим, так и во зло. «Свобода выбора, читаем в документе, — не есть абсолютная и конечная ценность. <…> Злоупотребление свободой, выбор ложного, безнравственного образа жизни в конце концов разрушает саму свободу выбора, так как ведет волю к порабощению грехом. Только Бог, являясь источником свободы, может поддерживать ее в человеке. Те, кто не желают расставаться с грехом, отдают свою свободу дьяволу — противнику Бога, отцу зла и несвободы. Признавая ценность свободы выбора, Церковь утверждает, что таковая неизбежно исчезает, когда выбор делается в пользу зла. Зло и свобода несовместимы».

Когда Адам впервые выбрал грех — он очень скоро огорчился, увидев, как был неправ. «Познание» добра и зла не принесло ему ни радости, ни нового «качества жизни». Вообще свобода выбора, данная нам Богом, является не поводом для гордости или беззаботности, а бременем. Мы созданы по образу Творца, и значит, обладаем свободой — ведь свободен и Бог. Впрочем, даже Он, сотворив мир, не может перестать быть Творцом. А став человеком во Христе, не может «расчеловечиться».

Наша свобода предполагает и нашу ответственность — а это бремя великое. Промысл Бога не означает, что Он программирует нас или принимает за нас решения. Он, находясь над временем, одинаково видит и прошлое, и настоящее, и будущее — а потому знает все, что произойдет с нами. Но это предзнание — а не «предопределение» в вульгарном понимании этого слова. И значит, ответственность остается за нами — за все наши поступки, слова и даже мысли, равно как и за их последствия, могущие наступить очень нескоро, порой через века. Воспитайте опасного маньяка, который станет диктатором — и в вечности узнаете, как печальны оказались плоды такого «воспитания». Напишите сильную книгу о пользе свободы от всего и от вся — и на Божием суде увидите, какому всемирному тоталитаризму она послужит. Кстати, не случайно окончательный суд над каждым из нас будет произнесен только после завершения истории. Ведь семена, посеянными нами — хоть в семье, хоть в культуре — могут взойти через десятилетия, а то и через века. И создать повод для нашей ответственности.

* * *

И вот тут мы подступаем к вопросам, которые не очень любит задавать себе схематическое, «шаблонное» богословие — и в которых его переиграли исторические недруги христианства. Нельзя воспринимать учение о личной свободе и личной ответственности примитивно: вот я, one person under God — и сам отвечаю за все свои решения, и сам несу перед Богом всю ответственность (если верю в Него, конечно). Вокруг меня, конечно, не вакуум, но этот «не-вакуум» меня не касается и на меня не влияет. Или: вот я, independent mind, делаю свой выбор всегда самостоятельно — и всегда информированно. Хорошо знаю многие десятки мировоззрений, существующих в мире, — и выбираю одно из них. Изучил разные этические системы — и выбрал понравившуюся. Давайте согласимся: так не бывает почти никогда. На такой выбор способны единицы.

Что же происходит с остальными людьми? Их выбор по преимуществу определяется внешними факторами. Это воспитание в семье, традиции народа, законы, все в большей степени — общественные настроения, мода, позиция ведущих СМИ и «лидеров общественного мнения». Это также влияние бабушек, дедушек, родителей, мужа, жены, иногда детей и внуков. Это власти. Это религиозные общины. Это объем и характер знаний. Это, между прочим, возраст и состояние здоровья: 17-летний полный сил и полового влечения подросток и 70-летний тяжелобольной человек воспримут многие вещи, в том числе касающиеся религии, политики и нравственности, в большинстве случаев прямо противоположно — и мы с вами хорошо понимаем, в чем будет разница их выбора, формально вполне свободного, но по сути во многом заданного. Исключения лишь в высшей степени подтверждают правило: юный старик и седая «пигалица» уродливы и несчастны. Влияют на человека и злые духи. Влияет и Бог — вопреки представлениям о Нем как о существе, однажды создавшем мир и далее ни во что не вмешивающемся. Примерно так Его, кстати, представлял себе Руссо.

Абсолютная свобода — миф. Да, он нравится иным философам и богословам — ведь схематически мыслить проще. Но вот в аскетической и пастырской традиции Церкви, которая была знакома с людьми, ангелами, бесами — а не только с отвлеченными представлениями, — степень реальной человеческой свободы хорошо понималась.

Святой Макарий Великий пишет, что «злой начальник» — диавол — облек грехом душу иных людей, «всю ее осквернил и всю пленил в царство свое, что ни помышлений, ни разума, ни плоти, и наконец, ни единого ее состава не оставил от своей власти свободным». У преподобного аввы Дорофея читаем: «Действует на нас диавол, влагая свои помыслы, обольщая мечтаниями, возбуждая помыслами и мечтаниями греховные ощущения, волнуя и разгорячая кровь, поглощая этими волнами и попаляя этим пламенем весь здравый смысл человека и всю силу его воли. Действия всех страстей соединены с движением разнообразным крови; где движение крови, там непременно действие страсти, там непременно действие бесов. <…> Лукавые помыслы и мечтания так тонко и хитро действуют в душе, что ей представляются они как бы рождающимися в ней самой, а отнюдь не действием чуждого ей злого духа».

Кроме падших ангелов, человека порабощает и собственная плоть, болеющая или жаждущая материального удовлетворения. Епископ Петр (Екатериновский), замечательный духовный писатель XIX века, на основе древнего аскетического опыта утверждает: «Плоть и дух по своим свойствам и потребностям совершенно противоположны друг другу, как два противоположные полюса или как две чаши на весах. Если одна чаша тяжелеет, перевешивает, понижается, то другая необходимо поднимается. И в нашем теле головной мозг, орган умственной деятельности, и желудок, орган плототворения, находятся в совершенной противоположности: при усиленном пищеварении ослабляется действие мозга, умственные способности тупеют и подавляются; и обратно: во время напряженной деятельности мозга при глубоком мышлении пищеварение в желудке происходит слабо и даже останавливается. По этой-то причине по утрам натощак мы бываем более способны ко всем умственным занятиям и молитве, а после обеда, согласно латинской пословице, «сытое брюхо на ученье глухо»». Починяют себе «свободную» личность и окружающие греховные нравы. «Над человеком, не приявшим благодатной силы, — пишет русский подвижник святой Феофан Затворник, — господствуют сила и власть страстных обычаев мирских и духа, действующего в мире, до того, что ему и на мысль даже не может прийти решиться на что-нибудь противное. «Никак нельзя: так принято». Этим выражается общее сознание своего рабства духу мира. Поддерживается сия власть некоторой боязнью или страхом за жизнь».

При этом многие святые, конечно же, говорят о Богом данной свободе человека. Но границы ее в наличествующей жизни оцениваются очень трезво. И примеров именно такого, здравого отношения к свободе в Священном Предании — больше, чем философических представлений о ее якобы незыблемости и ненарушимости даже для Бога.

Скажем больше: свобода почти всегда коллективна. Многие решения, как мы с вами видим, принимаются не каждым членом общества, а некими «элитами» — интеллектуальными, творческими, политическими, экономическими — и вслед за ними обществом в целом, причем не всегда вполне добровольно и вполне осознанно. Но значит, коллективной оказывается и ответственность. Только совсем оторвавшиеся от Писания и Предания ученые мужи могут утверждать, что христианство якобы не знает народного греха, что за такой грех Бог народ не наказывает и что вообще все грехи и добродетели могут быть только личными.

Как мы знаем из Ветхого Завета, Творец установил особые отношения с народом Израиля — и много взыскивал с него, причем за грехи «элиты» страдали и простые люди, включая маленьких детей, вроде бы «невинных», но причастных к общему греху в силу принадлежности к народу. Некоторые нации и некоторые социальные группы Бог уничтожал или повелевал уничтожать, невзирая на личные грехи или добродетели отдельных людей (при этом, кстати, никак не оглядываясь на будущие представления философов об «абсолютной» автономии свободы). Самый известный пример — преддверие исхода евреев из Египта, когда прямым действием Бога умерщвлялся «всякий первенец в земле Египетской от первенца фараона, который сидит на престоле своем, до первенца рабыни, которая при жерновах, и все первородное из скота» (Исх. 11, 5).

Говорится в Библии и об ответственности рода. В тексте Десяти заповедей есть такие, почти не цитируемые сегодня, слова: «Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои» (Исх. 20, 5–6). Наконец, все народы и все поколения ветхозаветных людей понесли на себе кару за грех одного человека — Адама. Взойдя на крест, Господь Иисус Христос дал каждому человеку возможность снять вину за Адамово падение — если только мы прибегнем к Самому Христу за помощью, приняв Его как Спасителя. Но, увы, последствия греха первого человека сохранятся и в нас лично, и в других живущих на земле людях до конца истории. Хотя мы точно этого поступка не совершали, мы будем болеть, страдать, умирать, переживать слабость и усталость, испытывать внутренние искушения, переживать муки от греха и борьбы с ним — а ведь всего этого не было в раю и не будет после общего воскресения, если только мы удостоимся войти в Божие царство.

Да, в ветхозаветных книгах есть и суждения, ставящие на первое место сугубо личную вину. «В те дни, — читаем у пророка Иеремии, — уже не будут говорить: «отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина», но каждый будет умирать за свое собственное беззаконие; кто будет есть кислый виноград, у того на зубах и оскомина будет» (Иерем. 31, 29–30). Впрочем, эти слова не отменяют предыдущих — просто иногда Господь говорит людям больше о личных грехах, а иногда — о грехе народа, рода, всего человечества. Налицо — не «противоречие», но возможность обеих ответов на сложный вопрос — в разных обстоятельствах.

Разные ответы, кстати, одновременно возможны на многие ключевые вопросы. Вот, например, некоторые считают, что христианский патриотизм якобы невозможен, потому что во Христе «нет ни еллина, ни иудея» (Кол. 3, 11). Сказавший это апостол Павел, впрочем, в другом месте пишет, что он — «Еврей от евреев» (Фил. 3, 5). Интересно пишет об этом священник Димитрий Шишкин: «Вопрос «антиномий» — очень важный, потому что у одного и того же святого по одному и тому же вопросу мы можем найти при желании, казалось бы, прямо противоположные высказывания. Причина здесь в контексте, как говорят литераторы. То есть в том, когда, кому, в каком состоянии и по какому поводу говорит святой те или иные слова. Это принципиально важно. <…> И одному нужно напомнить о Горнем Отечестве, чтобы он не слишком привязывался к земному, а другому полезно напомнить и об Отечестве земном, чтобы он не мнил себя «небожителем», а приучался смиренно «возделывать землю» и «есть хлеб в поте лица своего». И никакого противоречия в этих напоминаниях нет, потому что цель их одна — направить человека к деланию добра».

Вернемся к «коллективному» измерению веры и жизни. В Новом Завете идея общего греха и общей ответственности никуда не исчезала. Однажды Христа спросили о галилеянах, которых кровь Пилат смешал с их жертвами их. Иисус не стал взвешивать «индивидуальные» грехи и личную вину каждого из них. Он ответил: «Думаете ли вы, что эти Галилеяне были грешнее всех Галилеян, что так пострадали? Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все так же погибнете» (Лк. 13, 1–3). В Книге Откровения Иоанна Богослова содержится такое пророчество: «И когда Он (Агнец, то есть Христос — п. В.Ч.) снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли — умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными» (Откр. 6, 7–8). Подобных пророчеств в Апокалипсисе немало. И понятно, что при описанных бедствиях, которые произойдут не без Божия решения, пострадают именно целые народы и социумы — «помилования по рассмотрении индивидуальных дел» не произойдет. Бог будет карать многих людей — не ради мести, но для назидания хотя бы немногих из оставшихся.

Многие — тот же Патриарх Кирилл — говорили и говорят о наказании Божием за грех целого народа. «Война, — сказал Первоиерарх о Великой Отечественной, — была наказанием за попрание святынь, за кощунство и издевательство над Церковью. Если бы вместо страшного наказания наступило материальное процветание и победа идеологии, тогда каждый здравомыслящий человек спросил бы: а где суд Божий?». Многие христиане считают, что все беды, произошедшие с Россией в ХХ веке, стали следствием нарушения клятвы верности дому Романовых, данной от имени всего народа на Земском соборе 1613 года. И из-за цареубийства. Да, мы не должны каяться в этих грехах на исповеди — но, будучи частью народа, мы не свободны от его общей вины. И если в исповеди Господь прощает наши личные грехи, то покаяние в грехах народа должно заключаться в исправлении его жизни — и лучше всего в максимально возможном восстановлении той ситуации, которая имела место до греха.

Коль свобода — миф, не надо быть его пленниками. Коль многие решения принимаются не каждым человеком, а элитами и обществами, не надо стесняться принимать решения именно так. Коль общество не может обходиться без запретов — не надо бояться их формулировать и налагать. Исторические оппоненты христианства прекрасно это понимают — и ничуть не колеблются, применяя методы принуждения и жесткой пропаганды. А вот для христиан придумали «богословскую» удавку — утверждение, что «Бог никого не насилует и нам не велит». Удавка эта прочно сидит на наших шеях и постепенно затягивается. Со времен Бердяева и других подневольных мыслителей упомянутый идейный штамп пропагандируется настолько назойливо, что он стал частью сознания многих из нас — я, кстати, не исключаю себя из этого ряда. Тот же Патриарх Кирилл постоянно повторяет неизвестно кем сочиненную поговорку: «Невольник не богомольник». В ней, собственно, неправильно все. И невольник может Богу молиться, и принуждение часто приводило людей к духовной жизни. В том числе принуждение со стороны Бога.

На исповеди я часто говорю: если действительно хотите избавиться от того или иного греха — просите об этом Господа. И Он обязательно поможет — но иногда средствами, которые вам не понравятся. Изменит обстоятельства жизни, разлучит с источником проблемы, пошлет болезнь… Но если действительно хотите от греха избавиться — просите, чтобы Бог любым образом помог. Потом люди приходят и благодарят. Свидетельствуют: было трудно, но мы рады тому, что все так произошло.

* * *

Как уже было сказано выше, певцы абсолютной свободы не стесняются действовать через принуждение. Правда, им все более непросто победить в честном бою или в честной дискуссии — и поэтому они прибегают к политическим интригам, доносам, шельмованию противников, «экономическим» механизмам, информационной промывке мозгов. Чем же отвечать христианам? Готовностью вести честное сражение — в том числе на поле брани. И, конечно, оправданием принуждения, в том числе силового.

За последнее столетие мы почти окончательно позволили нашим недругам духовно оскопить себя. Священники, иерархи, богословы — сначала протестантские, потом католические, а затем и многие православные — начали буквально извиняться за любое применение силы христианами. Будто в этом есть что-то постыдное! Будто это грех! Да, греховной является агрессия ради захвата чужих земель и имущества, ради порабощения других народов. Но защита веры, отечества, ближних — дело святое и правое. Распространение веры при помощи государства — тоже.

Удивительно, но некоторые «христианские» деятели сегодня как мантру повторяют слова о том, что христианство якобы всегда распространялось без употребления силы. И что якобы только так оно и могло распространяться. Что ж, во-первых, ничего греховного и безнравственного в утверждении веры силой государства нет. Во-вторых, «ненасильственное» распространение исторического христианства — это просто неправда. Да, в первые два христианских века применение власти и силы для утверждения веры было почти невозможно. Но и в то время проповедники, начиная с Самого Христа и апостолов, уделяли особое внимание обращению власть имущих. Так, Господь долго беседовал с Никодимом — членом синедриона. Он стал учеником Христа — сначала тайным, потом открытым. Апостол Петр пошел в дом к центуриону Корнилию — хотя тот был язычником, да еще и представителем оккупационной власти, то есть лицом для иудеев «нерукопожатным». После долгой беседы ученик Христа обращает римского офицера — впоследствии он поставит его в епископы. Очень скоро, всего через несколько десятилетий, власть имущие и состоятельные люди в немалом количестве примкнули к христианским общинам — или вошли в «элиты», уже будучи христианами. Некоторые из этих людей стали мучениками, как член афинского Ареопага Дионисий или римский тысяченачальник, глава императорской стражи Георгий Победоносец. Однако многие сохранили свои посты, оставаясь христианами — тайными, а затем и явными.

Настоящее распространение христианство получило не благодаря «проповеди нищих странников», романтически живописуемой либеральными богословами, а именно благодаря обращению элиты — и ее дальнейшим действиям. Соединение христианства с государственной властью при римском императоре Константине либеральные теологи называют «константиновым грехом» — но на самом деле это было историческое торжество веры Христовой. Именно благодаря такому соединению христианство стремительно вышло за пределы узких групп и стало религией империи, а затем распространилось на многие народы мира.

Константин легализовал христианство в 313 году — и практически сразу же сделался покровителем именно этой религии. Уже через тринадцать лет в одном из законов он повелевает: «Привилегиями, допущенными по уважению к религии, должны пользоваться только блюстители кафолического закона. Еретиков же и схизматиков мы повелеваем считать не только чуждыми этих привилегий, но и обязывать разного рода повинностями и заставлять нести их». В конце того же IV века святой император Феодосий преследует еретиков и запрещает языческие церемонии — между прочим, еще в начале столетия они были частью официальной римской религии. В 388 году он повелевает, чтобы «аполлинарии и все иные последователи различных еретиков были запрещены во всех местах в пределах городских стен. <…> Не будет предоставлена им власть возводить в епископы; кроме того люди, назначенные епископами, будут лишены этого имени и звания. Будут удалены в места, которые более эффективно, чем стены, будут отделять их от человеческого сообщества». Еще более жесткие меры святой император предусмотрел в отношении еретических сочинений. «Повелеваем, — пишет он в 398 году, — чтобы книги, содержащие веру и предмет всех их преступлений, немедленно были отысканы <…> и под надзором судьи немедленно преданы огню. Возможно, кто-либо будет обвинен в утайке любой из этих книг под любым предлогом. <…> Он <…> будет казнен». Один из самых почитаемых древних святых, Иоанн Златоуст (IV–V вв.) писал: «Если ты услышишь, что кто-нибудь на распутье или на площади хулит Бога, подойди, сделай ему внушение. И если нужно будет ударить его, не отказывайся, ударь его по лицу, сокруши уста, освяти руку твою ударом; и если обвинят тебя, повлекут в суд, иди. И если судья пред судилищем потребует ответа, смело скажи, что он похулил Царя ангелов, ибо если следует наказывать хулящих земного царя, то гораздо больше оскорбляющих Того».

Такой взгляд на утверждение веры и на неправомыслие был свойствен практически всем христианским государствам. Утратился он только тогда, когда эти государства пали или ослабли под влиянием агрессивных богоборцев и иных антихристианских сил. Конечно, сегодня трудно представить себе законы, ограничивающие права еретиков. Но если христиане и не способны добиться их принятия, им не стоит, угождая духу «века сего», говорить, что происходившее в древности было неправильно и чуть ли не «греховно». В конце концов, и Иоанн Златоуст, и император Феодосий Великий, и многие святые епископы, цари, пастыри, монахи, учившие подобным образом, сформировали существенную часть Священного Предания — а оно в настоящем христианстве считается голосом Бога. Отступление современников от этих норм может быть принято лишь с сожалением — но никак не с похвалой.

На Русь вера Христова тоже пришла благодаря власти. Имевшаяся в Киеве еще во времена княгини Ольги христианская община была, судя по всему, диаспоральной и не привлекала интереса местных жителей. Никакая «тихая проповедь» прямо не работала. Но обращение будущей бабки крестителя Руси — князя Владимира — проложило христианству дорогу в киевский «элитный» круг. Сам же равноапостольный князь принял судьбоносное решение — и оно на века определило судьбы многих народов, духовно вышедших из Киевской купели. Рассказы о том, что крещение якобы совершалось через грубую силу, оставим на совести атеистических или языческих историков — реальных доказательств этому не существует. Однако элемент «мягкого» принуждения, конечно, был. Князь сказал тогдашней «элите»: «Кто не придет на Днепр креститься, тот мне недруг». В различные города Владимир приезжал или направлял посланников как власть имущий, побуждая креститься не только словом (по мнению некоторых историков, он вместе с епископами проповедовал христианство в Суздальской земле), но и силой властного авторитета.

Князь проявил, как сказали бы сегодня, «политическую волю» — и сформировал волю народа. Его выбор был быстро принят — и если бы не этот выбор, Руси давно бы не было. История показывает, что народы, оставшиеся языческими (например, балтийские славяне), оказались неспособны к объединению, раздирались распрями и быстро подчинялись соседям — христианам или мусульманам, — а затем стремительно ассимилировались, теряя шанс на возрождение.

Настоящие христиане убеждены, что только их вера открывает путь в царство Небесное. Ведь Христос сказал о Себе: «Верующий в Него не судится, а неверующий уже осужден, потому что не уверовал во имя Единородного Сына Божия» (Ин. 3, 18). Ему вторит Иоанн Креститель: «Верующий в Сына имеет жизнь вечную, а не верующий в Сына не увидит жизни, но гнев Божий пребывает на нем» (Ин. 3, 36). И кто с христианской позиции посмеет осудить князя Владимира за то, что именно благодаря его властному решению сотни миллионов людей, принадлежащих к народам России, Украины, Беларуси, ряда других стран — получили возможность войти в вечное блаженство?

Принуждение многократно применялось христианами и для того, чтобы оградить истинную веру от ересей. Такая практика освящена именами множества святых. Апостол Петр, пламенный и твердый ученик Христов, пишет: «Такова есть воля Божия, чтобы мы, делая добро, заграждали уста невежеству безумных людей, — как свободные, не как употребляющие свободу для прикрытия зла, но как рабы Божии» (1 Пет. 2, 1516).

* * *

Итак, для христианства не только допустимо, но и нормативно ограничение человеческих свобод через принуждение. Подобного подхода придерживаются и последователи других мировых религий — особенно ислама. Какие из этого следуют политические выводы?

Во-первых, христианам никогда не нужно бояться строить христианскую государственность — мирным и законным путем, — а тем более говорить о ее предпочтительности перед светской. В конце концов, безрелигиозное мировоззрение имеет ничуть не больше прав на определение основ государственного и общественного устройства, чем мировоззрение религиозное — если уж даже либералы говорят о равенстве мировоззрений. При этом, правда, подчас практикуются двойные стандарты: никто в западном мире не оспаривает права некоторых исламских государств (например, Саудовской Аравии) иметь религиозную основу законодательства. Не оспаривается и право Израиля на сильные элементы религиозно-общественного устройства. А вот европейцам в праве на восстановление христианских монархий отказывают — как и в праве даже на публичное упоминание христианства и Бога во вновь принимаемых законах.

Кстати, в Основах социальной концепции Русской Православной Церкви очень осторожно, но все-таки говорится: «Изменение властной формы на более религиозно укорененную без одухотворения самого общества неизбежно выродится в ложь и лицемерие, обессилит эту форму и обесценит ее в глазах людей. Однако нельзя вовсе исключить возможность такого духовного возрождения общества, когда религиозно более высокая форма государственного устроения станет естественной». Духовное возрождение не может быть аполитичным — оно должно идти рука об руку с размышлениями о законе Божием как основе государственности. Тот же документ предполагает границы послушания христианина светскому праву: «Во всем, что касается исключительно земного порядка вещей, православный христианин обязан повиноваться законам, независимо от того, насколько они совершенны или неудачны. Когда же исполнение требования закона угрожает вечному спасению, предполагает акт вероотступничества или совершение иного несомненного греха в отношении Бога и ближнего, христианин призывается к подвигу исповедничества ради правды Божией и спасения своей души для вечной жизни. Он должен открыто выступать законным образом против безусловного нарушения обществом или государством установлений и заповедей Божиих, а если такое законное выступление невозможно или неэффективно, занимать позицию гражданского неповиновения». Таким образом, при конфликте формального права и Божиих заповедей христианин должен выбирать последние. Правовая норма, радикально нарушающая эти заповеди, для христианина теряет авторитет и силу. «Когда человеческий закон, — читаем в документе, — совершенно отвергает абсолютную божественную норму, заменяя ее противоположной, он перестает быть законом, становясь беззаконием, в какие бы правовые одежды он ни рядился».

Во-вторых, нужно ясно прописать в законодательстве — пусть даже секулярном — активное и строжайшее принуждение людей к нравственности. Между прочим, во Всеобщей декларации прав человека говорится, что при осуществлении прав и свобод человек может в рамках закона подвергаться ограничениям с целью «удовлетворения справедливых требований морали, общественного порядка и общего благосостояния». Попытка отделить мораль от права, а нравственную ответственность от ответственности перед обществом — есть одно из самых печальных проявлений интеллектуального жульничества ХХ века. В самом деле, почему такие явления, как пьянство, супружеские измены, неприличный внешний вид или публичная ложь, не должны обществом ограничиваться и осуждаться? Грань между нравственным проступком и преступлением — очень тонкая, и любое общество имеет право провести ее по-разному. Конечно, не стоит за измену сажать в тюрьму — но вполне можно предусмотреть за нее утрату права на имущество при разводе. Да, сквернослова не в любом случае стоит отправлять под уголовный суд. Но присудить ему меру административного воздействия в виде общественных работ и сдачи экзамена по русскому литературному языку — вполне стоило бы. Подобные случаи, как и вообще взаимовлияние морали и права, стоит широко обсудить ради совершенствования законов. И ради того, чтобы вспомнить: право — часть нравственности, ее естественное продолжение. А она, в свою очередь, есть часть установлений, данных вечным Богом — а потому неизменных. И никакая «личная жизнь», особенно в случае людей, облеченных властью или влиянием, не должна укрываться от обсуждения, контроля и исправления.

В-третьих, сами основы государственности и права должны быть очищены от лукавого культа свободы — ведь очевидно, что он основан на мифе и создан лишь для того, чтобы миллионами людей манипулировали те, кто предпочитает хитрость и подкуп, а не честный спор и тем более не прямую битву. Да, свободы нужны — для творчества и публичного высказывания, для хозяйствования и предпринимательства, для нестесненной внутрисемейной жизни, для исповедания веры и жизни по ней. Но должны быть ясно определены приоритеты, которые превыше свободы. И это отнюдь не только жизнь и права других людей — и даже не только безопасность и выживание общества. Это высшие коллективные интересы, в том числе независимость народа от внешнего диктата. Это святыни и вообще все, что бесценно и значимо(подчас более чем жизнь), для людей верующих и неверующих — памятники, сакральные символы, память усопших. Это и нормы нравственности — как бы кому-то ни хотелось их отменить, объявить изменчивыми, относительными или вообще несуществующими.

* * *

Свобода — ценность важная, но не главная. Более того, это ценность условная, основанная на безжизненном мифе философов, политиков и иных схематически мыслящих богословов. На основе одной этой ценности — или на основе ее как главной — нельзя построить по-настоящему реалистичного, по-настоящему справедливого, а значит, и по-настоящему мирных, стабильных общества и государства. Только уравновесив эту ценность другими, более важными — ответственностью, законностью, моралью, общим интересом — можно сохранить в обществе гармонию, положительный динамизм, верность высшей правде.