7

Я поблагодарил Луисито за информацию и прибавил шаг, втайне надеясь, что мне повезет добраться до букинистической лавки раньше, чем отец вернется из похода и обнаружит мое отсутствие. Табличка «Закрыто» все еще висела на двери. Я открыл магазин, снял табличку и чинно встал за прилавок, нисколько не сомневаясь, что ни один покупатель даже не приближался к витрине нашей лавочки за те сорок пять минут, что я бегал по городу.

Работы у меня не оказалось, и от праздности я принялся раздумывать, как теперь поступить с романом «Граф Монте-Кристо» и каким образом завести о нем речь с Фермином, когда тот явится в лавку. Мне не хотелось волновать его понапрасну, если дело того не заслуживало, но визит незнакомца и мои бесплодные попытки выяснить, что он замышлял, не давали мне покоя. В иной ситуации я выложил бы другу правду как на духу, без всяких уверток. Однако в данном случае интуиция подсказывала, что следует действовать чрезвычайно деликатно. В последнее время Фермин заметно приуныл, неизменно пребывая в скверном расположении духа. Я же, в свою очередь, изо всех сил пытался поднять ему настроение неуклюжими шутками, хотя мне ни разу не удалось развеселить его.

– Фермин, не оставляйте столько пыли на книгах, иначе скоро начнут говорить, что вместо «розовой» беллетристики я предлагаю «черную», – говорил ему я, намекая на романы в жанре «нуар». Так стали называть детективную литературу о преступлении и наказании, которая в некачественных переводах просачивалась к нам по капле из-за границы.

У Фермина мои жалкие потуги сострить не вызывали даже сострадательной улыбки, и в ответ он не упускал случая произнести очередную апологию скорби и мерзости бытия.

– В будущем все романы окрасятся в черный цвет. Поскольку от второй половины нынешнего кровожадного века так и несет ложью и преступлением, если использовать это слово в качестве эвфемизма. И дух фальши, несомненно, станет главным лейтмотивом конца столетия, – заявлял он.

«Ну, начинается, – думал обычно я. – Апокалипсис в пророчестве Св. Фермина Ромеро де Торреса».

– Напрасно вы так, Фермин. Вам следует чаще бывать на солнце. Вы увидите мир другими глазами, так как витамин D укрепляет веру в будущее.

– Так и выходит, что какая-нибудь тоскливая книжонка стихов одного из выкормышей Франко подается как шедевр мировой литературы, хотя ее не сбудут с рук ни в одном книжном магазине дальше Мостолеса, – продолжал он.

В минуты, когда Фермин предавался пессимизму, лучше было не давать ему новой пищи для размышлений.

– А знаете, Даниель, порой мне кажется, что Дарвин ошибся. На самом деле человек произошел от свиньи, так как в восьми из десяти гоминидов сидит свиная колбаса, дожидаясь своего звездного часа, – философствовал он.

– Фермин, мне нравится больше, когда вы проповедуете гуманизм и склонны во всем искать положительную сторону. Как тогда, помните, когда вы сказали, что у человека в глубине души нет зла, им просто владеет страх.

– Наверное, я был не в себе. Ужасная глупость.

Весельчак Фермин, о котором я вспоминал с удовольствием, внезапно исчез, а его место занял человек, истерзанный бедами и заботами, которыми он не желал ни с кем делиться. Порой, когда Фермин думал, что его никто не видит, он буквально съеживался на глазах, словно его душу и сердце точила неизбывная тоска. Фермин исхудал так, что от него остались только кожа да кости, и его болезненный вид начал внушать серьезные опасения. Я пытался потолковать с ним, но он категорически отрицал, что тому есть какая-то причина, и вываливал целый ворох немыслимых объяснений.

– Не о чем и говорить, Даниель. Просто все дело в том, что всякий раз, когда «Барса» продувает в чемпионате страны, у меня падает давление. Кусочек ламанчского сыра, и я снова здоров как бык.

– Точно? Вы ведь в жизни не ходили на футбол.

– Это вам так кажется. Мы с Кубалой практически выросли вместе.

– Но я же вижу, что вы превратились в мощи. Вы либо больны, либо совершенно о себе не заботитесь.

В ответ он продемонстрировал мне бицепсы величиной с крупный булыжник и широко улыбнулся, как будто торговал вразнос зубным порошком.

– Вы только пощупайте. Закаленная сталь, тверже меча Сида.

Отец связывал неважный вид Фермина с его переживаниями из-за свадьбы и всего того, что это событие влечет за собой, включая братание с клиром и поиски ресторана или закусочной, чтобы устроить банкет. Однако я подозревал, что причина его уныния и скверного самочувствия имеет более глубокие корни. Поэтому теперь меня одолевали сомнения, как поступить: рассказать ли Фермину сразу об утреннем происшествии и передать подарок незнакомца или дождаться более благоприятного момента? Как раз когда я размышлял на эту тему, Фермин появился в дверях со столь постной миной, с какой не стыдно было бы поприсутствовать и на панихиде. Заметив меня, он выдавил улыбку и вскинул руку, словно салютуя мне шпагой.

– Рад вас видеть, Фермин. Я думал, вы уже не придете.

– Я шел мимо лавочки часовщика, и дон Федерико позабавил меня нелепой сплетней. Будто бы сеньор Семпере был замечен сегодня утром на улице Пуэртаферриса, вид он имел интригующий, а его курс и конечный пункт остались неизвестны. Дон Федерико и эта дура Мерседитас интересовались у меня, не завел ли сеньор Семпере подружку, что теперь стало модно среди здешних торговцев, и не из шансонеток ли девица, так как в интрижке с певичкой находят особый шик.

– А вы? Что вы ответили?

– Я ответил, что ваш достопочтенный отец, будучи примерным вдовцом, возвратился в состояние первородной невинности. Сей факт, бесспорно, представляет огромный интерес для научного сообщества, а ваш батюшка заслуживает того, чтобы в архиепископстве начали собирать документы для его ускоренной канонизации. Личную жизнь сеньора Семпере не обсуждаю ни с родными, ни с чужими, потому как она никого не касается, кроме него самого. А тем, кто попытается подъехать ко мне с базарными разговорами, я надаю оплеух – и дело с концом.

– Вы человек старой закалки, Фермин.

– Ваш отец – вот кто человек старой закалки, Даниель. Правда, между нами, если быть откровенным, ему не повредило бы гульнуть разочек-другой. Торговля у нас идет ни шатко ни валко. Так, спрашивается, зачем ему целыми днями сидеть в четырех стенах в подсобке в обнимку с египетской «Книгой мертвых»?

– Это бухгалтерская книга, – поправил я.

– Не важно. Если честно, я уже давно считаю, что нам стоит завалиться в «Эль Молино» и покутить на всю катушку. И хотя в таких вещах наш бравый шеф холоднее мороженой рыбы и пресен, как капустная паэлья, полагаю, встряска с дерзкой горячей девицей проймет его до печенок.

– Кто бы говорил? И смех и грех! Если уж говорить начистоту, то меня беспокоите именно вы, – возмутился я. – Последнее время вы стали похожи на дохлую муху в паутине.

– А вы ведь прибегли к очень точному сравнению, Даниель. Хоть у мухи и не имеется болтливой милашки вопреки фривольным правилам бестолкового общества, жить в котором нам выпал жребий, но ваш покорный слуга, как и несчастное членистоногое, наделен беспримерным инстинктом выживания, неуемной прожорливостью и львиным любострастием, которого не убудет даже в условиях высочайшей радиации.

– С вами спорить невозможно, Фермин.

– Друг мой, что касается меня, я настроен на диалектический лад и готов задать перцу при малейшем подозрении на неискренность или на желание обвести меня вокруг пальца, но ваш отец – цветок хрупкий и нежный, и полагаю, что настало время взять дело в свои руки, пока он окончательно не превратился в ископаемое.

– И какое же это дело, Фермин? – вдруг раздался у нас за спиной голос отца. – Только не говорите, что замышляете устроить мне обед с Росиито.

Мы обернулись, словно проказливые школьники, пойманные на месте преступления. Отец сурово взирал на нас с порога, и в этот миг он решительно не походил на хрупкий нежный цветок.