Книга: Русская фантастика 2010
Назад: Альберт Гумеров
Дальше: Иар Эльтеррус Первый звонок

Ярослав Веров
Механизм раскрутки

Нежарким июньским вечером на съёмной квартире начинающего писателя Владимира Буйских происходила грандиозная пьянка, приуроченная к футбольному матчу между столичным клубом «Москва» и его питерским визави «Зенитом».
Грандиозной, впрочем, она была лишь в воображении хозяина дома. Главный гость, ради которого и были закуплены три бутылки невыносимо дорогой «Patron Reposado», да что там закуплены — с боем добыты в Шереметьевском дьюти-фри, знаменитый писатель-фантаст Сергей Непокупный монументально возвышался за столом и говорил о чём угодно, только не о деле. О футболе и женщинах, о новой квартире с пентхаусом и превратностях ремонта оной. О преимуществах японских автомобилей вообще и полноприводного седана «Субару» в частности над немецкими… При этом он не забывал обгладывать маринованные свиные рёбрышки-гриль, разливать из фирменной бутылки-графинчика текилу, вкусно, красиво выпивать («ну, за творчество!») и закусывать лаймом, щедро макая оный в рассыпанную прямо на столе соль. То и дело разражался возмущёнными воплями, поскольку футбольная дружина культурной столицы вела в счёте и сливать матч ну никак не собиралась. Третий участник попойки, литагент и критик Андрей Журавлёв, Жура, старый знакомец, усиленно налегал на бухло, отчего его здоровенная небритая ряха, казалось, делалась всё здоровенней и всё небритей, да поддакивал мэтру.
Короче говоря, разговор о литературе не складывался. На робкую попытку Володи перевести беседу в нужное русло великий фантаст лишь отмахнулся, а затем прихлопнул анекдотом про проститутку на пляже: «Приходишь, дружище, на пляж — а там станки, станки, станки… Давай лучше отдохнём!» На кругу тогда стоял ещё только первый пузырь «Reposado». А сейчас уже подходит к концу третий, в голове жуткая вата, в глазах двоится, и это ненавистное бормотание комментатора матча, и нарастает желание засадить в экран пустой бутылкой…
Итак, Володя Буйских был писателем. В будущем — знаменитым, а пока приходилось париться дизайнером-верстальщиком в спортивном еженедельнике. Кстати, посвящённом всё больше футболу, так что аналогия про пляж и станки как раз применима была именно к Володе, а вовсе не к знаменитому гостю. Но ведь урод Жура обещал! Что всё будет. И даже свои двадцать процентов литагентских в счёт будущих гонораров учёл. «Только чтоб текила была — самая лучшая! Запиши, чтоб не забыть: выдержанная шесть месяцев в старых дубовых бочках текила. Содержит сто процентов спирта голубой агавы, понял? Сто процентов, а в дешёвых сортах его только половина, понял? Светло-золотистый цвет, тонкий, пряный аромат и свежий вкус. Да непременно чтобы фирменная бутылка-«графин» с корковой пробкой, ручное, сам понимаешь, бутилирование… в России хрен найдёшь. Найдёшь — всё тебе будет».
Ага, как же! Станет великий проталкивать в печать будущих конкурентов! А что он — конкурент, Буйских не сомневался. Всё дело в том, что его тексты слишком новаторские, слишком сложные и даже неоднозначные. Вон вчера из очередного издательства отлуп пришёл. Но какой отлуп! «Дорогой автор! Прочитала начало романа «Магия бессильна!». Идея очень интересная, и сам текст мне понравился. Но обнадёжить мне Вас в настоящее время, боюсь, нечем. Книга такого рода, как Ваша, это большой серьёзный проект. Требует значительных усилий и заметных вложений. Текущий год не слишком удачное время для подобных вещей. Возможно, когда-нибудь в будущем… Всего самого доброго, успехов, с любовью…» Ля-ля, тополя… Тьфу! Боятся, вот в чём дело. Ретрограды и консерваторы. Сплошь графоманов издают, их же читать невозможно. Да вот хотя бы тот же Непокупный — выскочка и графоман. Пои его тут, корми… Тьфу!
Жура с великим разразились восторженными воплями — москвичи таки сравняли на последних минутах счёт, — и по такому случаю остатки текилы устремились в рюмки, а оттуда — по назначению. Непокупный вынул из кармана цилиндрик с «Коибой», гильотинку, не спеша, со вкусом раскурил сигару и, ткнув ею в направлении Буйских, изрёк, обращаясь к Журавлёву:
— А вот пусть он меня заставит свои романы прочесть.
Андрюха скроил страшную рожу и подмигнул Володе, мол, давай, пришёл твой звёздный час.
— Дело в том, Сергей, что, — с замиранием сердца начал Буйских, — я работаю в совершенно новом направлении. Вот дебютный мой роман: орки похищают в детстве эльфийскую принцессу по имени Арита. И воспитывают её по-гоблински…
— Фэнтезятина? — с оттенком презрения бросил великий.
— Не-е… Самое главное, что она — эльфийка, а воспитание-то гоблинское. А из-за этого у неё конгнг… конгити…вный диссонанс! Вот в чём дело. А её брата успевают спасти космодесантники…
Непокупный залыбился, Жура показал из-под стола большой палец — мол, давай, жми, всё правильно.
— Короче, воспитали её, а там, в гоблинской семье, ещё у неё сводный брат, гоблин Хвегн. Она его очень любит, в этом всё дело. Она, ясен пень, Избранная, а самое главное, когда начинается квест…
— Давай без спойлеров, — изрёк Непокупный.
— Понял. Короче, главный злодей там — тёмный маг Гендер, он всю байду замутил, ему служат злобные сущности — Скверны… ну, это как Мойры, только страшнее, вот в чём дело. А Говорящая Белка — это тоже моё ноу-хау, она, фишка в том, что очень полезная, но совершенно неразумная, Белка, в смысле, рассказывает принцессе всю правду. А тут появляются космодесантники, а её брат, Перванор — самый крутой у них, хоть и эльф, только они не знают, что брат и сестра, это только Гендер и Белка знают, то есть знала, потому что Гендер Белку замочил. Он, принц, в смысле, космодесантник, влюбляется в принцессу, вот в чём дело, а она сводного брата, орка, любит. И всё дело в том, что Гендер подставляет Хвегна, и по трагической случайности Перванор его мочит. А? Трагедия настоящая…
— Угу-угу, — пробормотал Непокупный, попыхивая сигарой.
— Самое главное забыл — в финале сражаются Перванор и Гендер, ну, файерболы мечет, магия, Заклинание Невидимости, всё очень красиво. Да только против высоких технологий ничего у него не выходит. Против высоких технологий магия бессильна, вот в чём дело! Это главная идея романа.
— Крепкая трава, — сказал Непокупный и почесал бритый затылок. — И что, у тебя всё?
— В смысле?
— В смысле — один роман? Маловато для раскрутки.
— Не-е… есть ещё круче. Короче, на Землю вторгаются инопланетяне.
— Свежо.
— Так дело в том, что это не простые инопланетяне. Это одноклеточные разумные гигантские амёбы. А всё дело в том, что, с их точки зрения, все многоклеточные организмы это аморально. — Володя уже поймал кураж и выдавал текст, что называется, на автопилоте. — Многоклеточность — это грех, это рабство клеток. Одним клеткам в организме приходится вырабатывать желудочный сок, другим — работать мышцами, третьим ещё работать кем-то. А это — рабство. Амёбы хотят разрушить все многоклеточные организмы на Земле, даже растения, чтобы дать свободу клеткам, в этом всё дело! А? Трагедия! Люди бессильны, но на Земле ещё существует тайная цивилизация разумных грибов. Это мегаорганизмы! Из своих плодовых тел способны создавать что угодно. Они заинтересованы в спасении людей и других многоклеточных. И вступают в борьбу с инопланетными агрессорами. Грибной царь — гриб Просидень обитает на территории в тысячу гектаров леса. Но главный герой, ясен пень, человек, потому что мы же о людях пишем! Он, ясен пень, Избранный. И самое главное: в него влюбляется грибная принцесса, дочь Просидня…
Непокупный фыркнул, да так, что чуть сигарой не поперхнулся.
— Ну, Андрюха, — сказал он Журалеву, — молодец. В точку. Так че за грибы?
— И вот картина: идёт он, герой, значит, по лесу и видит — прекрасная голая девушка. Стоит. По щиколотку в земле, вот в чём дело. Девушка поднимает ногу — а от щиколотки тянутся корневища, грибница, в смысле, на ней комья мха, омерзительно… и плодовое тело гриба-принцессы делает шаг к герою!
Непокупный отложил сигару, внимательно глянул на Володю.
— Силён. Убедил. Почитаю. Ну-ка, дружище, близко у тебя этот текст про эту, про эльфиянку?
— Сейчас.
Володя вскочил и кинулся в угол комнаты, к компьютерному столу. Перед глазами всё расплывалось, да и ноги слушались неохотно, но душа ликовала: клюнул! Клюнул, засранец!
Движением мышки он разбудил монитор и сделал приглашающий жест.
Великий фантаст неторопливо переместил свою тушу в кресло, вперил осоловелый взгляд в экран и в почтительной тишине проскролил с десяток-другой страниц. Откинулся в кресле.
— Что ж, дружище, — пробормотал он, — хочешь, значит, чтобы тебя взяли в раскрутку?
Буйских лишь кивнул, а Журавлёв демонстративно потёр руки, подмигнул и вновь показал большой палец. Великий фантаст взялся за ай-фон.
— Алло, Вася? Не спишь, нет? Ага. Ну так да. Короче, есть кандидат. Да, по всем параметрам. Конечно, не сомневайся. Полное дерьмо, читать невозможно. С этим? С этим тоже всё о'кей. Я тебе говорю. Мне ты веришь? То-то. Во сколько? Ага. О'кей… о'кей. Давай, Василий… Короче, так. — Непокупный взял со стола ручку, что-то накорябал на бумажном листке. — Завтра в пять чтобы был как штык в редакции. Держи. Да, паспорт не забудь. У них пропускной режим. Делаешь распечатку, и на флешку текст возьми тоже. Дерзай… писатель.
Буйских с трудом разобрал на листке каракули великого: «Издат. «Глобал-Пресс», 4 эт., ком. 423, вед. ред. Вас. Плотник». По спине, невзирая на текиловый наркоз, пробежали мурашки. «Глобал-Пресс»! Василий Плотник! Да это же… это же…
— Что он сказал? — сипло вопросил Буйских.
— Что, припух, салабон?! — дружески хлопнул его по плечу Непокупный. — Не боись. Вася если захочет, так и обезьяну раскрутит. Давай, такси мне заказывай. Засиделись…

 

Василий Плотник оказался худощавым в целом мужчиной — исключение составлял небольшой аккуратный животик, — облачённым в чёрные вельветовые джинсы, чёрную рубашку и чёрные же длинноносые туфли. Взгляд у него был цепкий и какой-то неприятный. Володе даже сделалось несколько не по себе. Тем более что две таблетки пенталгина, принятые с утра, помогли слабо, голова отчаянно кружилась, а мысли в ней отсутствовали как таковые.
Чёрный человек неторопливо листал распечатку романа — точными, экономными даже какими-то движениями перекладывал листы, и это тоже было неприятно. Пару раз Плотник взялся за карандаш, что-то подчеркнул в тексте… Наконец, собрал листы в стопку и аккуратно постучал торцами о стол, возвращая рукописи идеально правильную форму кирпича.
— Что ж, голубчик, — ровно произнёс он, — неплохо. Весьма. Над псевдонимом думали?
— Дело в том, что псевдоним у меня — Максим Ростиславский.
— Спасибо, что не Каммерер, — негромко заметил Плотник. — Нет, голубчик, Ростиславский — не пойдёт. Максим — хорошо, Ростиславский — нет. Будете Максимом Чеховым. Это понятно?
«Да хоть Фёдором Достоевским, только напечатайте!» — чуть было не брякнул Буйских, однако удержался и лишь кивнул.
— Вот и прекрасно. — Плотник скупо улыбнулся. — Теперь небольшие формальности.
Он щёлкнул клавишей мышки — загудел принтер, принялся выбрасывать какие-то листки. Пока шла печать, Плотник общался по мобильному:
— Здравствуйте, у нас новый кандидат, очень перспективный. Да, можете не сомневаться, полное дерьмо. Читать невозможно. Да, по всем пунктам проходит. И это тоже. Сам Непокупный ручается…
Володя уже и не слышал. На выбрасываемых принтером листах печатался договор! Договор на издание его книги! И листы эти, обычные, формата А4, испещрённые обычной же типографской краской, были как скрижали судьбы.
Однако редактор ещё не закончил. Он размеренно постучал карандашом по столу, и Буйских весь обратился в слух.
— Вы, голубчик, — Плотник недовольно потянул носом воздух, — вроде бы как курите?
Буйских вздохнул, развёл руками.
— Придётся бросить, — сказал, как по башке огрел, ведущий редактор. — Да и, гляжу, выпить вы не дурак, извините, конечно. Это тоже нельзя. Раскрутка — штука серьёзная. Это понятно?
— Ну, надо, значит, надо, — счёл нужным вставить слово Володя. — Если для дела…
Плотник аккуратно вынул из принтера отпечатанный договор, аккуратно сложил листы, скрепил степлером.
— Читайте.
Буйских погрузился в чтение. Так, ага, права, обязанности сторон, гонорар… ого! А это что за приложение?
— Кхм… Можно вопрос?
— Задавайте, Владимир.
— Вот приложение к договору… что это за творческая командировка? И что значит — подписка о неразглашении, вот это самое главное!
Чёрный человек сложил лодочкой ладони и принялся объяснять, равномерным встряхиванием оных отчёркивая периоды речи:
— У нас, голубчик, применяется научная методика раскрутки. Методика секретная: вы же понимаете, что на дворе — двадцать первый век. Наука не стоит на месте, а конкуренты не дремлют. Поэтому мы командируем вас на два месяца в Королёв, это понятно? Прекрасно. С работы увольняйтесь или берите отпуск — как вам угодно, работа вам больше…
— Королёв — это где космонавтов готовят? — перебил Володя.
— Именно. Там мы арендуем необходимое оборудование. Итак, обратите внимание, мы выдаём вам неплохой аванс. В случае каких-то неувязок с вашей стороны вы обязаны будете вернуть в десятикратном размере.
— А с вашей стороны?
— С нашей стороны неувязок не бывает, — отрезал Плотник. — Это вам понятно?
Володя Буйских крякнул, полез было в карман за ручкой — подписывать в двух экземплярах, но редактор упредил его жест и уже протягивал свою — массивный, чёрный, маслянисто блеснувший «Паркер»…
* * *
Он вышел на крыльцо и глубоко вдохнул стылый, сырой воздух московской зимы… Ну и засранка эта радионяня… ведущая то бишь. «Золотой Ливень», видите ли, модная гламурненькая эфэм-голосина. Но — популярны, вот в чём дело. Не отнять. Да только это его визит — плюс к их рейтингу, а не наоборот, вот в чём дело-то. Ишь, дурища блондинистая. «В чём секрет вашей необычайной популярности»? Так тебе, дура, и скажи. Со стула сверзишься, прямо в студии своей…
Он решительно, но осторожно, чтобы не заляпать снежной грязной кашей сияющие, как надраенный пятак, роскошно дорогие «Балдинини», спустился с крыльца и устремился к ближайшему киоску. Ничего, теперь можно. Подкручивать будут не раньше, чем через год. Взял банку «Старопрамена» и пачку сигарет, закурил, хлебнул пива. Постоял, прислушиваясь, как возникает, а потом отступает приятный гул в ногах.
Популярность. Не всякий сдюжит такие нагрузки… Он вспомнил, как два года назад профессор с невероятной фамилией Марино-Хилдебрандт, но душка, не отнять, водил его с ознакомительной экскурсией по испытательным стендам в Королёве. И рассказывал про механизм раскрутки.
Центрифуга напоминала горизонтально укреплённый в невысокой стойке гигантский микрофон с кабиной-утолщением. Пол под ногами едва заметно подрагивал, и когда Володя обратил на это внимание, профессор пояснил:
— Там, внизу, стодвадцатитонный маховик создаёт стабильное торсионное поле. Это поле является опорным для потока левосторонних лептонов, несущих в информационное пространство образ мышления помещённого в центрифугу испытуемого. Детали, Володя, вам не важны. Суть же вот в чём. Когда мы вас раскручиваем, ваши знания о вашей книге уходят в информополе, если угодно — ноосферу, ментал, не в названии суть. А ведь никто более чем автор не понимает его творения, не любит его так же, не сопереживает персонажам… Знания эти входят в ноосферу, в самый мозг потребителя, и когда он видит на прилавке данную книгу, то попадает в лептонный резонанс и испытывает непреоборимое желание приобрести ваш творческий продукт! Вот, Володюшка, месячишку мы вас понаблюдаем, восстановим здоровье, печёночку промоем, лёгкие прочистим, кишечничек… обратно же вестибулярочку на место водрузим, а там и книжка ваша на прилавках появится. Тогда и начнём — с шести «жэ» для почину…
— Послушайте, — Буйских вдруг осенило, — это что же, и Непокупного тут раскручивали?
— И его, и Боева, и даже Мертвецову. Всех, всех раскручивали, Володюшка, всех.
— Вот оно в чём дело… Профессор, но они же все — бездари. Их же всех читать невозможно!.. Ведь надо в первую очередь — гениев…
— Что ж поделаешь? — пожал плечами Марино-Хилдебрандт. — Пробовали гениев. Не выходит. С одного боку, поди сыщи гения или на худой конец таланта, чтобы он считал себя таковым… А ведь уверенность в гениальности собственных текстов — основа лептонного резонанса! А с другого боку — нельзя уже так грубо насиловать потребителя. Вот приходит он в магазин — берёт книгу, а там заумь, скукотища, этика всякая с эстетикой… и стилистикой. Не хочет он потреблять такое. А резонанс шепчет: надо, надо, оно, то самое… Эдак мы бы, Володюшка, страну до массовой шизофрении довели…
Ишь, дура блондинистая! Буйских с ожесточением смял пустую банку и зашвырнул в урну. Знала бы, как трещат кости на пятнадцати «жэ», как кровь выступает сквозь поры кожи, как черно в глазах… и как страшно идти на очередную раскрутку, потому что — вдруг откажет сердце… вдруг лопнет сосуд в мозгу… Вдруг… да мало ли их, этих вдруг! И ни хрена не интересно ему, как вся эта наука работает. Важен результат. А результат — налицо. Максим Чехов, «Магия бессильна!». Максим Чехов, «Одноклеточный». Максим Чехов — интервью. Максим Чехов — автографы.
Общий тираж на сегодняшний день — под миллион. Под миллион! В этом всё дело.
А ежели, к примеру, какой-нибудь Непокупный сдохнет при очередной подкрутке — так туда и дорога. Меньше текилы надо было жрать. А чтобы не сдохнуть, ему больше, чем пять «жэ» нельзя, и недолго, вот в чём дело, а это разве тиражи… это слёзы…
Затрепетал ай-фон, напоминая об очередном деле: визит в рекламное агентство «Material World». Свежеприобретенный, с гонорара за игрушку по «Одноклеточному», «Порш Кайен» ещё не прошёл техосмотр и томился в гараже. Буйских заозирался в поисках такси, а лучше бомбилы, ибо зачем платить больше, и обнаружил неподалёку подходящий «Шевроле-авео».
Разбрызгивая по сторонам грязь, машина медленно плыла по забитому по самое не могу Третьему кольцу. Водитель оказался разговорчивым малым. Узнав, что везёт известного писателя-фантаста, поинтересовался:
— Ты как, против русского шансона, против Михаила Круга, ничего не имеешь? Или поставить чего иностранного?
— Шансон так шансон, — махнул рукой Буйских.
Мыслями он был далеко. Водила включил радио, в салон плеснул «Владимирский централ».
— Я ведь чего спросил, — не унимался бомбила, — мне у тебя как у фантаста интересно… Брательник мой младший давеча в аварию попал. Еле выходили. Не узнавал сперва никого, не разговаривал, потом, правда, оклемался. Но шибко набожный сделался. Без молитвы из дому не выйдет, никакого дела не начнёт… так вот я к чему. Западную музыку он слушать запрещает. Говорит: там, кроме обычного голоса, есть ещё один, нечеловеческий. Ну, навроде двадцать пятого кадра в телевизоре. Чёрный, нехороший, страшные вещи говорит. А вот наши, русские песни, говорит, чистые. Хоть блатняк, хоть Пугачёва. Скоро, говорит, последние дни наступят, как в Библии написано всё будет. Как думаешь?
Буйских пожал плечами — мол, всё может быть.
— Я бы ничего, только у нас в роду такое… Батя мой, он, когда трезвый, мысли других людей видел. Вот сто грамм если выпьет — тогда не видит, а так… Страшное, говорил, это дело, когда знаешь, что о тебе жена думает, дети, начальство. Поэтому, говорил, я лучше сотку-другую накачу, оно и спокойнее…
— Так дело в том, что он, наверное, просто пить хотел, когда заблагорассудится… — предположил Володя.
— Э нет, — сверкнул зеркалами очков бомбила. — Он знаешь как в бридж играл? А в покер? Очень любил и никогда не проигрывал, ни разу. Деньгу чемоданами тягал, пока его не раскололи, в смысле, что нельзя с ним играть… Я и думаю вот — а ну как правду брательник слышит…
А что, решил Буйских, вот тебе и новый сюжет! Апокалиптика, она сейчас ох как на рынке-то востребована… Он расплатился с бомбилой и устремился к подъезду офиса «Material World».

 

— Итак, мы предлагаем вам контракт. Вы рекламируете — для начала! — линию бытовой техники под слоганом «Наша техника — это фантастика», — говорил хорошо одетый мужчина.
Даже слишком хорошо. В последнее время Буйских научился отличать, чем просто элитные часы отличаются от «лимитед эдишн», а серийный костюмчик «Бриони» — от сшитого по персональным лекалам. Глаза человека были наглухо закрыты чёрными очками, а ниже очков рельефно выделялись в ярком офисном освещении острые, резко очерченные скулы.
— Я не против, — солидно кивнул Буйских и как бы ненароком обнажил левое запястье, где красовались часики — небольшие, изящные, но по деньгам мало чем уступавшие монструозным котлам рекламщика.
— Есть условие, — обронил рекламщик. — Вы обязуетесь ничего не писать. Для начала — в течение двух лет.
— Это как же? — решил возмутиться Володя. — Это ж мне «Глобал-Пресс» такую неустойку выкатит…
— Знаю, — согласился рекламщик. — Неустойку мы оплатим.
Буйских ощутил, что какое-то сосущее беспокойство возникает в груди, какой-то жгучий ком зашевелился, выбрасывая щупальца к низу живота. Что-то не так, такие деньги… за что, вот в чём дело? С другой стороны — в десять раз больше, чем за писанину.
А как же апокалиптика? Это ж в стол придётся писать…
— Ничего не писать, — словно читая мысли, обронил рекламщик. — Даже в стол.
Он снял очки. Во взгляде серых глаз его ощущалась какая-то давящая материальность, словно взгляд этот обладал вполне физическими свойствами — весом, к примеру, или твёрдостью. Пожалуй, твёрдостью — рассёк Володю надвое, словно тот был сделан не из плоти и крови, а из какой-нибудь призрачной дымовой субстанции…
— Я… я подумаю… — забормотал Буйских, не в силах опустить глаз. — Подумаю…
Рекламщик водрузил очки обратно.
— Кстати, я владею всеми рекламными фирмами Москвы и даже России, — заметил он. — Вернее, не то чтобы владею… не знаю, как выразить точнее. Это моё. Не смотрите, что они вроде бы как конкурируют между собой. Всё — моё. Вернее, моё и таких, как я. Думай, человек. Не задерживаю.
Володя выплыл на улицу словно в тумане, хотя настоящий туман и сумерки тоже имели место быть. Хотелось выпить чего покрепче, не пива и даже не вина, но он лишь закурил — гори оно всё синим огнём — и обнаружил у бровки всё того же бомбилу-апокалиптика.
— Домой, — он обессиленно раскорячился на сиденье. — Проспект Мира, Алексеевская.
— Не соглашайся бездумно, человек, — произнёс водитель. — Послушай и, возможно, поймёшь.
— Вы кто?! — Буйских только сейчас понял, что бомбила по-прежнему в тёмных очках, а ведь уже не то что сумерки, уже темно, и как он собирается вести машину?..
— Не водитель. В моих руках — весь издательский бизнес, кино и телеиндустрия, производство компьютерных игр… О, эти компьютерные игры, — напевно пробормотал водитель.
— Вы кто?!
— Я? Я — никто. Вернее сказать, я — Ничто. А ещё вернее, мы — Ничто. И поэтому нас интересует умножение виртуальности. Виртуальности, а не материальности. А книги, кино, игры и прочие описания несуществующего и порождают её, виртуальность. В то время как реклама заставляет людей обращаться к миру вещей, приобретать предметы, продуцировать всё больше сложно организованной материальности… Было время, когда мир отвердел и овеществился, и мало стало в нём пустоты… но сейчас… О, сейчас… Ваши образы несуществующего благодаря раскрутке и резонансу развивающейся спиралью устремляются к границам Вселенной и там, на бесконечности, обращаются в чистую виртуальность, в Абсолютное Ничто…
— Так вы пришельцы, что ли? Иные?
— Можно определить и так, — ответил водила, — а вот вы кто, хотел бы я знать…
«Шевроле» плыл в туманной мгле, причудливо расцвеченной городскими огнями. В поле зрения Буйских возник ситилайтс пылающей надписью: «Кризис?.. Читай «Библию»!»
— Мы плохо понимаем людей, — продолжал собеседник. — Человечество — это, как бы сказать… субстанция. Но мы стремимся во всём следовать вашим правилам, хотя и не понимаем их. Ты не должен нарушать контракт и не должен производить материальность. Конечно, у нас с ними Договор, иначе почему бы они иногда рекламировали наши проекты… Но… Но теперь Договор можно и нарушить. Я ощущаю нестабильность — она исходит от тебя — и вижу, как изгибаются мировые линии… Я лично дал тебе сюжет. Пиши.
«Кто из них Тёмные, а кто Светлые, вот в чём вопрос», — всплыла в пустой до звона голове Буйских отчётливая мысль.
— Идиот. Мы — никакие, — произнёс водитель, снимая очки.
Из зрачков его излилась на писателя пустота, схватила, обволокла и швырнула в бездонные чёрные колодцы, откуда нет возврата…
— Приехали, — донеслось до Буйных словно с другого конца Галактики. — Пятихатка с тебя, фантаст.
Негнущимися пальцами Володя отсчитал купюры и рысью бросился в спасительную, как ему казалось, пещеру подъезда. Ввалился в квартиру — не ту, однокомнатную съёмную берлогу, а новую — большую, уютную, оснащённую всеми достижениями современной городской цивилизации…
Но несчастья не желали заканчиваться. Из кресла в гостиной на Володю взирала длинноногая и белобрысая девица, сплошь затянутая в чёрную кожу. Взирала, разумеется, через стёкла непроницаемо-тёмных очков.
— Буйских Владимир Викторович? — мелодично прозвучал её голос.
Володя лишь издал стон, более всего напоминающий блеяние влекомого на убой барашка.
— Что вам всем от меня надо?! — выкрикнул он. — Я что вам, Избранный какой-нибудь, что ли?
— Владимир Викторович, — мягко произнесла девица, — присядьте. Выпейте чего-нибудь. Насколько я знаю, люди в таких случаях пьют растворы этилового спирта. Или я ошиблась и вы предпочитаете грибы? Кактусы? Конопляный дурман?
Буйских рухнул в кресло напротив. На столике между ними стояла бутылка текилы. В форме изящного графинчика. Ну конечно, — «Patron Reposado». На чайном блюдечке тонко порезанный лайм, и горка соли — на кофейном. И почему-то чайная кружка вместо рюмки.
— Я ничего не перепутала? — озабоченно вопросила девица.
Какая-то необузданная лихость охватила Буйских. Он захихикал, стараясь не глядеть на девицу, налил себе полную кружку текилы, залпом опростал, бросил в рот несколько долек лайма и щепоть соли.
— Я приступаю, — сообщила девица.
— А ты кто? — сглотнув кисло-солёную слюну и отерев проступившие слёзы, спросил Володя.
— Я — Сущность высшего порядка, — сказала она и продолжила с внезапным металлом в голосе: — Владимир Викторович Буйских, Сущность высокого порядка, с величайшим прискорбием сообщаю, что вы оказались нарушителем Равновесия и подлежите изъятию из мира без каких-либо остатков, как то: информационных коконов, торсионных завихрений или каких-либо иных следов. У вас есть пять минут прямого времени для Последнего Высказывания.
— Это почему это — без остатка? В чём дело? — удивился Володя. Текила разлилась по кишечнику тёплой волной, и он вообразил, что всё это — чей-то дурацкий розыгрыш. Да, розыгрыш, хотя бы того же Плотника. Он очень любит тонко пошутить, вот в чём дело.
— По остатку вас всегда можно восстановить. А сила вашего ментала, вашей дурацкой самовлюблённости такова, что выступи вы на чьей либо стороне — и Равновесие между виртуалом и материалом, между миром пустоты и миром плотности окажется смещено необратимо… О Договоре все забудут. А это преждевременно. Вы будете формулировать Высказывание?
— Пошла ты в жопу! — заявил Буйских. — Я гений, вот в чём дело! Ясно тебе, дурища?! Мои тексты — гениальны! А? Так? Ведь так? Что, не так?! Скажешь — не гениальны?!
Девица сняла очки: один глаз её отливал расплавленным серебром, из второго струилась тьма, и свет с тьмой перемешались в пляшущем вихре. Потом пробежалась в пространстве возможностей по тонкому узору из ниточек и узелков причинно-следственных связей, добралась до момента, когда тридцать лет назад Витя Буйских, разбитной студент Брянского политеха, должен был втиснуться в автобус, в котором ему суждено было встретить будущую супругу и мать Володи Надю Комскую. Легко, как шнурок на ботинке, распустила этот узелок…
Золотоволосый ангел с грустной улыбкой наблюдал за релаксационным процессом: как растворяются, тают на прилавках и складах книги М. Чехова, как исчезают в старых номерах «Спортивного вестника» выходные данные «дизайн и вёрстка — В. Буйских», а на их месте возникают совсем иные имена и фамилии… как из памяти знакомых стирается образ Володи.
И как фигура в кресле делается всё прозрачнее, всё бесплотнее — пока не исчезает полностью в обычном спектре восприятия.
Тогда, спрятав улыбку, ангел произнёс — вернее, окатил волной ментального резонанса ещё не распавшийся окончательно информационный кокон бывшего писателя:
— Полное дерьмо. Читать — невозможно…
Назад: Альберт Гумеров
Дальше: Иар Эльтеррус Первый звонок