Глава 8
Помощник околоточного надзирателя — плотный мужчина среднего роста, с густыми бакенбардами, переходящими в бороду, которым мог позавидовать иной генерал, — смотрел на арестованного зло, будто перед ним был не простой рабочий, а, по меньшей мере, бунтовщик. К тому же, доблестный страж порядка не так давно плотно пообедал и потому до сих пор распространял вокруг себя запах лука.
— Совсем мастеровщина распоясалась! — прохрипел он простуженным голосом, продолжая сверлить злодея взглядом маленьких выцветших глаз. — На уважаемого человека напал; полиции сопротивление оказал; власть при этом похабно ругал. Так что быть тебе, сукину сыну, поротым!
Дмитрий бесстрастно выслушал перечисление своих преступлений, и лишь когда дело дошло до угрозы телесного наказания, коротко буркнул в ответ:
— А вот это вряд ли!
— Что?! — взвился полицейский и, подскочив к задержанному, совсем было хотел двинуть того кулаком, но путь ему почтительно, но вместе с тем твердо, преградил один из находившихся в участке городовых.
— Охолонь, Максим Евграфович, он правду молвит!
— Это как понимать?
— Нельзя георгиевских кавалеров пороть.
Лицо помощника околоточного надзирателя за какую-то пару секунд выразило целую гамму эмоций — от ярости и недоверия, до понимания и легкого испуга.
— Это правда, что ты георгиевский кавалер? — подозрительно спросил он у Дмитрия, одновременно скосив глаз на георгиевский крест, украшавший грудь, остановившего его подчиненного.
— Правда.
— И за что же тебе крест пожаловали, такому бандиту?
— У меня их — полный бант, тебе про какой рассказать? — вопросом на вопрос с вызовом отвечал Будищев.
— Ишь ты, — стал почти ласковым полицейский. — Тебя царь-батюшка так пожаловал, а ты — подлец эдакий, порядочных людей бьешь! Ну, ничего, подождем до суда, а там лишат тебя крестов с медалями, тогда можно будет и посечь. Со всем нашим удовольствием!
У бывшего унтера на языке вертелось, что-то вроде — «ты сначала доживи», но он сдержался и ничего не ответил.
— А теперь отведите его в холодную; придет начальство — разберется, что с ним делать.
Городовые, что привели Будищева в участок, вытянувшись, козырнули и, взяв за руки своего подопечного, собрались поволочь его в узилище, но вступившийся за Дмитрия полицейский снова вмешался.
— Я сам его отведу.
— Как прикажете. Только глядите — он буйный!
— Я тоже не в капусте найденный, — ухмыльнулся тот, и велел задержанному: — Вперед!
Камеры для арестантов располагались в подвале, куда они и спустились вдвоем по узкой лестнице. Пока шли, бывший унтер пытался вспомнить узнавшего его городового, но в голову так ничего и не пришло. Наконец, он не выдержал и спросил прямо:
— Мы знакомы?
— Не положено разговаривать! — громко оборвал его конвоир, и тут же добавил вполголоса: — Встречались.
— Это где же?
— Под Кацелево. Да не смотри, не вспомнишь. Я из Бендерского полка.
— Точно. Был там такой. Ты как здесь оказался?
— Да я-то понятно, как, — усмехнулся городовой. — Отслужил, вышел вчистую в отставку, да и пошел в полицию. Благо, басоны унтерские да крест были, вот и взяли сразу со средним окладом. А вот тебя — какая нелегкая в околоток занесла? Ты за каким нечистым мастера избил?
— За дело!
— Понятно.
— Ни хрена тебе не понятно! К тому же, если бы я его избил, его бы сейчас отпевали.
— А сопротивление зачем оказывал?
— Не было такого.
— Ну-ну.
— Точно говорю!
— Ежели Максим Евграфович прикажет, Федотов с Машуткиным под присягой подтвердят, что ты на них с дубьём драться кидался.
— А зачем ему это?
— Затем, дурья твоя голова, что они с твоим мастером на сестрах женаты!
— Опаньки!
— Ладно, не бойся раньше времени. Человек он, конечно, поганый, но уж очень хочет экзамен на классный чин сдать, а потому ни на какую подлость не рискнет. Пока.
— Спасибо.
— Да пока не за что. Посиди покуда в холодной и постарайся ни во что не влезть. Завтра придет пристав — Его Благородие господин штабс-капитан Деревянко; он человек справедливый — разберется. Если ты ему, конечно, под горячую руку не подвернешься.
— Тебя как зовут-то? — спохватился Будищев, когда его новый друг отмыкал большую железную дверь с глазком.
— Ефим, — тихонько шепнул тот и тут же громко крикнул: — Заходи, не задерживай!
Дмитрий перешагнул через порог и оказался в довольно просторной, но при этом полутемной камере. В нос ударил затхлый запах помещения, смешанный с ароматом давно немытых тел и стоящей в углу параши. Всё пространство было занято двухэтажными нарами и одним столом. Единственным источником света служили забранные коваными решетками узкие окошки под потолком. Нельзя сказать, чтобы арестантская была забита, но свободных мест видно не было. И самое главное, на него уставилось почти полтора десятка пар глаз. Одни настороженно, другие враждебно, третьи безразлично, но все смотрели на него, пытаясь понять, кого это к ним принесла нелегкая.
— Здравствуйте, — поприветствовал он присутствующих.
Никто из обитателей камеры не ответил ему. Большинство просто отвернулись, будто потеряв интерес, другие нет-нет да и бросали искоса испытующие взгляды, но пока ничего не предпринимали.
Будищеву раньше не приходилось бывать в местах заключения, если не считать за таковые «обезьянник» в отделении милиции, да Рыбинский околоток, откуда его вызволил Барановский. Однако ещё в детстве в детдоме ему приходилось много слышать о правилах поведения в тюрьме. Одни рассказы были откровенно бредовыми, другие, вероятно, могли принести пользу, окажись он в КПЗ своего времени, но главное он для себя уяснил: «Не верь, не бойся, не проси». Так можно было кратко сформулировать этот катехизис.
Поняв, что никто не укажет ему места, он просто подошел к дальней от параши стене, и присел на корточки, прислонившись к кирпичной кладке. Постепенно приглядываясь, Дмитрий уточнил диспозицию. В проходе у одного из окошек, где было посвежее от единственной форточки, расположилась местная аристократия, которых он про себя окрестил «блатными». По углам жались какие-то бродяги и крестьяне, видимо, приехавшие в столицу по делам и что-то натворившие по пьяни. Ещё было пару человек, которых можно было с натяжкой назвать «чистой публикой». Одного из них, по виду мелкого чиновника, как раз сейчас и раздевали блатные. То есть формально они играли в карты. Но пиджак, жилетку, рубашку и башмаки бедолага уже проиграл, а теперь отчаянно сражался за свои панталоны. Впрочем, результат был ясен заранее и скоро неудачника похлопали по плечу и фальшиво посочувствовали:
— Не фартануло тебе сегодня, барин. А ведь как масть шла поначалу… ну, не беда, глядишь, завтра отыграешься!
— Господа, но как же я буду ходить? — Дошло, наконец, до жертвы азарта, оставшегося в одних кальсонах и форменной фуражке.
— Ножками, — с любезной улыбкой отвечал ему счастливый противник, аккуратно складывая выигранное добро.
— Но…
— Чего не ясно? — грубо отпихнул жертву шулеров щербатый детина с бешеным взглядом. — Двигай отсюда, дядя-сарай!
Несчастный с потерянным видом отошел в сторону и присел на свои нары, но его несчастья на этом только начались.
— Куды мостишься, убогий? — отпихнул его сосед, совсем недавно предлагавший устраиваться рядом. — Ступай отседа, я тебя не знаю!
— Но как же-с?
— Пошел-пошел, не задерживай!
— Что вы себе позволяете?!
— Ах, ты ещё и лаешься!
В какую-то минуту обобранному неудачнику надавали крепких лещей, и загнали под нары под боязливое молчание остальных обитателей камеры. Закончив с одной жертвой, «блатные», наконец, обратили внимание на нового обитателя. Повинуясь знаку предводителя, щербатый спрыгнул с высоты нар и вихляющей походкой направился к Будищеву.
— Это что же за птицу к нам принесло? — поинтересовался он, нагло уставившись на новичка.
Дмитрий в ответ лишь приподнял козырек фуражки и с любопытством посмотрел на спрашивающего.
— Я спрашиваю, любезный, откуда будете? — приторно вежливо повторил вопрос уголовник.
— Из тех ворот, что и весь народ, — коротко отвечал ему новичок, заслужив нечто вроде одобрительного взгляда от главаря «блатных».
— А за что сюда попал?
— Случайно.
— Это как — шел-шел, и ненароком в околоток?
— Ага. Случайно дал одному в морду, а он возьми и окочурься.
— О, как! А за что ударил?
— Вопросы задавал. Глупые.
Щербатый на секунду застыл. По отработанному сценарию ему давно следовало выпучить глаза и заорать благим матом, стараясь запугать новичка, но что-то останавливало его. Может быть, то, что незнакомец не выказывал робости и держался ровно, не давая вывести себя из равновесия. А может, взглянув ему в глаза, уголовник увидел там что-то такое, что заставило его повременить со спектаклем. Наконец, так ни на что и не решившись щербатый ретировался, оставив на какое-то время Дмитрия в покое.
Однако свято место пусто не бывает и скоро ему на смену скоро появился другой. Заросший до самых глаз бородой босяк в грязной косоворотке по-хозяйски оглядел продолжавшего сидеть новичка и крикнул главарю:
— Кот, раздавай!
— В долг не играю, — немедля отозвался тот.
— А я евоный пинжак ставлю. Хороший пинжак!
— Ну, давай, — отозвался шулер и привычно перетасовал колоду.
Как и следовало ожидать, кон скоро кончился и босяк, тяжело вздохнув, направился к Дмитрию.
— Прости меня, Христа ради, добрый человек, — с грустью в голосе поведал ему неудачливый картежник. — Проиграл я твой пинжак. Такая вот незадача.
— Картежный долг — дело святое, — согласился Будищев. — Раз проиграл — отдай!
— Вот я и говорю, — подхватил босяк, обрадованный такой сговорчивостью, — сымай пинжак!
— А я-то тут при чём? — искренне удивился Дмитрий. — Ты мне что — сват, брат, жена?
— Да ты что, мне шутки шутить вздумал? — взревел оскорбленный в лучших чувствах мазурик и попытался схватить несговорчивого новичка за грудки.
Что произошло дальше, сидельцы не разглядели. Но бородатый босяк, резко передумав драться, задыхаясь, грохнулся на пол, и, согнувшись в три погибели, затих.
— А нечем долги отдавать — так не играй, — как ни в чем не бывало продолжал Будищев, и вернулся на своё место.
На какое-то время в камере повисло гробовое молчание. Все обитатели были настолько впечатлены произошедшим, что не знали, как на это реагировать. Первыми, разумеется, опомнились «блатные». Повинуясь кивку главаря, в сторону новичка двинулся уже третий уголовник.
— Тоже хочешь в картишки перекинуться? — осведомился Дмитрий.
— Ну что вы, — с отменной вежливостью отвечал тот. — Ошибочка вышла, бывает-с. Вас со всем почтением просят подойти. Уж не откажите.
— Отчего же не подойти к хорошему человеку, — не стал чиниться парень и в сопровождении посланника направился к обиталищу тюремного бомонда.
Присаживайся, — скупо улыбнулся шулер, которого Будищев про себя окрестил «смотрящим». — Будь нашим гостем.
— От души, — ответил ему бывший унтер но, заметив недоумение в глазах, тут же добавил: — Благодарю.
— Меня все тут Котом кличут, — представился авторитет и тут же, как бы невзначай, предложил: — Табачку?
— Не курю.
— Может, угостишься чем?
— Ещё не проголодался, но всё равно, благодарствую.
— В картишки?
— Нет.
— Не бойся, мы на интерес.
Будищев, вспомнив раздетого до исподнего бедолагу, только усмехнулся и отрицательно помотал головой.
— Каким ветром в наши Палестины? — правильно всё понял Кот и не настаивал больше.
— По глупости, — вздохнул Будищев.
— Что, правда, до смерти кого-то убил?
— Слава Богу — нет, однако прессуют, как будто не только убил, но ограбил и съел.
Если главарь и не понял слова «прессуют», то догадался по контексту. На этом церемония знакомства закончилась и «смотрящий» перешел к делу.
— Как я погляжу, тебе правила объяснять не надо. Сам всё знаешь. Стало быть, глупостей не натворишь. Место на нарах тебе Гнус покажет, — кивнул он на одного из подручных. — Старший здесь — я. Если вопросы какие возникнут — обращайся. Метла на тебя не по делу наехал, потому ты в своем праве. Но впредь знай — не любят здесь этого. Всё можно по закону решить, мы, чай, не звери.
— Благодарю за науку, — ответил Дмитрий, заслужив ещё один одобрительный взгляд пахана.
Место ему отвели у стены на нижней полке. Верхние полагались более авторитетным сидельцам. Голые доски, лишь чисто символически прикрытые рогожей, было трудно назвать удобным ложем, но Будищев умел довольствоваться малым. Хуже было наличие насекомых — от банальных блох и тараканов, до кровожадных клопов, но тут уж совсем было ничего не поделать. В любом случае, он надеялся, что не задержится тут надолго. Понятно, что накосячил, но должны же Барановские вытащить его отсюда. Тем более, что одного из них он прикрыл собой на полигоне.
Говорят, что утро вечера мудренее, но начало нового дня не принесло сидельцам ничего мудрого. Их всё так же донимали насекомые, а воздух в тесном помещении по-прежнему отравлял запах немытых тел и переполненной параши. Завтрака заключенным не полагалось, кормили их только обедом и ужином, если, конечно, эти приемы пищи можно было так назвать.
Спал Будищев вполглаза, а потому не выспался, но внешне оставался совершенно невозмутимым. Никто из уголовников не проявлял к нему больше нездорового интереса, но Дмитрий был человеком битым и опытным, а потому это его ничуть не обманывало. Рано или поздно блатные опять попробуют его на прочность, причем не со зла. Просто жизнь такая.
Была, впрочем, надежда, что его вызволят из кутузки раньше, чем случатся новые неприятности. Но надеяться надо на лучшее, а готовиться к худшему. Тем более, что хуже — всегда есть куда.
— Вы позволите? — отвлек его от размышлений голос откуда-то снизу.
Опустив глаза, Дмитрий увидел полураздетого человека, в котором не без труда узнал обобранного урками недотепу.
— Чего тебе, убогий?
— Извините, пожалуйста, за беспокойство, — помялся тот. — Но как вы догадались, что не стоит играть с этими людьми «на интерес»?
— Потому, что интересы у всех разные. У них, к примеру — намазать чужой кусок масла на свой кусок хлеба. Понятно?
— Более чем, — тяжело вздохнул пострадавший от беспредела и представился: — Постников Николай Николаевич.
— Поздравляю.
— С чем?
— С тем, что имя своё ещё не забыл.
— А… да, конечно, — потух тот, сообразив, наконец, что не вызвал интереса у собеседника.
— Ты чиновник? — зачем-то спросил его Будищев.
— Канцелярист. Хотя, боюсь, в прошлом.
— В смысле, не имеешь чина и со службы тебя теперь погонят?
— Весьма вероятно. После истории с полицией, департамента мне теперь не видать. Как, впрочем, и экзамена на классный чин.
— Не переживай, зато прикид у тебя теперь подходящий.
— Что, простите?
— Ну, ты же голый? Милостыню хорошо подавать будут. Если прежде не посадят.
— Извините, но вы категорически неправы! — вспыхнул молодой человек. — Образованный человек всегда найдет способ добыть себе пропитание. Хотя, наверное, в таком виде меня трудно отличить от какого-нибудь тёмного мужика, но смею заметить…
— Доктора могут, — с легкой усмешкой прервал его филиппику Дмитрий.
— Что, простите? — смешался бывший канцелярист.
— Я говорю, врачи могут определить образованного человека, даже если тот в чём мать родила.
— Но как?!
— Не знаю, — пожал плечами Будищев. — Только когда нас перед армией осматривали, один эскулап моему соседу в задницу заглянул и тут же определил. Вот, говорит, сразу видно культурного человека — газеты выписывает!
— Вы издеваетесь?
— Не-а.
— Как вам не стыдно! А ведь я не только бумаги в присутствии перекладывал, но и писал заметки в газеты. Да-с! Меня даже хотели пригласить в штат… я так думаю.
— Теперь — точно пригласят.
В этот момент железная дверь в камеру отворилась и появившийся на пороге городовой громко гаркнул:
— Выносите!
— Сей секунд, — крикнул один из уголовников и бесцеремонно прервал беседу Будищева и Постникова. — Чего разлеглись? Ступайте парашу выносить. У нас так заведено, чтобы новички выносили…
Полуголый канцелярист, не испытывая более судьбу, кинулся выполнять порученную ему работу, а вот Дмитрий, напротив, устроился поудобнее и с интересом взглянул на урку.
— Ты что, особого приглашения ждешь? — недобро сверкнув глазами, осведомился тот.
— А у тебя, наверное, зубы запасные есть?
— Да я тебя!
— Эй, пошевеливайтесь, — поторопил их теряющий терпение городовой. — И это, который тута Будищев?
— Я, — тут же отозвался Дмитрий.
— Ну, так выходи, раз ты! Их благородие, господин пристав, тебя требуют!
— Ничего, ещё свидимся, — прошипел ему вслед представитель блатных, и тут же пнул какого-то мужичка, жмущегося в углу. — Ступай парашу выносить, что расселся!
Тем временем, щербатый тихонько спросил у внимательно за всем этим наблюдавшего Кота:
— Как думаешь, деловой?
— Похоже на то, — пожал тот плечами. — Поглядим, что дальше будет.
Участковый пристав — штабс-капитан Деревянко — худощавый, среднего роста мужчина около тридцати лет отроду, с деланым равнодушием рассматривал стоящего перед ним навытяжку арестанта. Тот, посмотрев на его простоватое лицо, пришел к выводу, что перед ним обычный армейский бурбон, перешедший в полицию из-за того, что у него не задалась карьера и решил прикинуться служакой.
— Ты и впрямь — георгиевский кавалер? — осведомился офицер.
— Так точно, Ваше Благородие! Бантист.
— Даже так… а мастера зачем избил?
— Не могу знать!
— Не знаешь, зачем избил?
— Никак нет, Ваше Благородие! Не знаю, кто его избил, потому как я ему всего раз в рыло дал, и то — исключительно для порядка!
— Для порядка, значит? — усмехнулся участковый.
— А как же! — широко распахнул глаза Будищев и приготовился поведать штабс-капитану, что Перфильев не ходил строем, редко посещал церковь и недостаточно преданно смотрел на портреты государя-императора, но, наткнувшись на проницательный взгляд внимательных серых глаз, понял, что ошибся. Этого на мякине не проведешь.
— Так за что бил?
— За дело!
— А именно?
— Ученика он моего избил. Мальчишку совсем.
— Прискорбно. Но учеников везде бьют. На то он и мастер.
— Но не до полусмерти же!
— Что, мальчик серьезно пострадал?
— Я его в больницу отвез. Он все время без памяти был, я уж боялся, что Богу душу отдаст.
— В какую больницу?
— В Петропавловскую.
— На Архиерейской?
— Да.
— Как вёз?
— На извозчике.
— Сколько отдал?
— Полтинник.
— А теперь скажи мне, отставной унтер-офицер, откуда у тебя — простого мастерового — деньги на лихача?
— А я не простой мастеровой, Ваше Благородие. Я гальванёр, причем — очень хороший. Таких как я, можно сказать, во всём Питере больше нету!
— Да ты от скромности не помрешь.
— Если турки не убили, так зачем от скромности помирать?
— Тоже верно. Ну, хорошо, положим, ты сказал мне правду, и Перфильев действительно избил мальчишку. Допустим, ты его не сильно помял и увечий ему не нанес.
— Так и было!
— А хлебом ты его, зачем насильно кормил?
— Калачом.
— Что?
— Калачом, говорю. Я Сёмку в лавку послал за съестным к обеду, а он, видать, когда возвращался, попал на глаза мастеру, а тот давно на нас с ним взъелся. Вот и отыгрался на мальчишке, пока меня рядом нет. А я как этот окровавленный калач увидал… думал, придавлю гниду!
— Ты видел, как он его бил?
— Нет, конечно, иначе не позволил бы!
— А вот представь теперь, любезный, что пострадавший на суде скажет: знать не знаю, ведать не ведаю! Никого не бил и не калечил…
— Хреново.
— Вот именно, братец!
— И что теперь делать?
— Сакраментальный вопрос у нас в России, — вздохнул офицер. — Кто виноват, и что делать? Ладно, ступай покуда в камеру, у дознавателя дел много, ещё когда до тебя очередь дойдет.
Обратно в камеру Будищева вёл старый знакомый — городовой, назвавшийся Ефимом.
— Ну чего? — озабоченно спросил тот, едва они остались одни.
— Да так, — неопределенно пожал плечами Дмитрий. — Ничего хорошего!
— Понятно. Максим Евграфович — старый служака и всё как надо оформил, дело теперь так просто не замнешь. Я за тебя, конечно, словечко замолвил, только плетью обуха не перешибешь.
— Всё равно — спасибо.
— Да не за что. Вот кабы за тебя хозяин фабрики вступился — другое дело. Ты у него в чести?
— Да кто его знает, что у него на уме. Хотя я его брату двоюродному жизнь недавно спас.
— От разбойников отбил?
— Нет. На полигоне пушку разорвало, а я его и одного офицерика на землю столкнул и собой накрыл.
— А что за офицер? — заинтересовался полицейский.
— Да немчик какой-то. Штирлиц или Штиглиц… как-то так.
— Барон Штиглиц? — изумился Ефим и даже схватил Дмитрия за плечо.
— Да, вроде бы. А ты что — всех баронов в столице знаешь?
— Всех не всех, а баронов Штиглицев в России всего двое!
— И что?
— Гы, — сдавленно хохотнул городовой. — Ну, ты даешь! Ладно, твоё счастье, что на меня напал. Считай, дело сделано.
— Да? Слушай, есть еще графиня одна знакомая…
— Ты мне одно скажи, Будищев, — испытующе и даже с легким сочувствием взглянул на него новый товарищ. — Какая нелегкая тебя на завод понесла, с такими знакомыми?
— В полицию никто не позвал!
— Так это недолго исправить, если, конечно, под суд не попадешь.
Мастер Перфильев стоял перед хозяевами и горько жаловался на судьбу.
— Сколько годов служу верой и правдой, а такого позора не было. И ведь ни за что ни про что… ну скажите, Пётр Викторович, ну разве же можно так, над пожилым, почтенным человеком? Да на до мной теперь все рабочие втихомолку смеяться будут. Вон, мол, битый идет…
— Это понятно, Егор Никодимыч, — сочувственно отозвался Барановский-старший. — Однако, зря ты до полиции дело довел. Лучше бы мы эту проблему келейно разрешили.
— Вот вам крест, господа, — размашисто перекрестился мастер, — нету моей вины в том! Случайно получилось — свояк мой, тот, что в полиции служит, мимо по какой-то своей надобности проходил, да и узнал как-то. Вот и вышел такой конфуз. А так, нешто я без понимания, что такие дела лучше тишком решать.
— Ладно, что сделано — то сделано. Вот только теперь это дело надо прекратить.
— Это как же?
— Видишь ли, Никодимыч, — вступил в разговор Барановский-младший. — Будищев, конечно, совершил недостойный поступок, но он нам сейчас нужен. Будь покоен, мы его накажем и заставим перед тобой извиниться…
— Господь с вами, Владимир Степанович, — преданно глядя в глаза, пустил слезу мастер. — Коли будет на то ваша воля, так я и заявление в полиции заберу, и бумагу подпишу, что никаких претензий не имею к этому паскуднику, да только на кой мне его извинения? Он же меня — старика, можно сказать, — смертным боем…
— Ну, полно-полно, — поспешили успокоить его хозяева. — Будь уверен, что Будищев в твою сторону теперь даже не глянет лишний раз. Мы об этом позаботимся.
— Покорнейше благодарю, господа. Только на вашу защиту и уповаю, раз уж через закон нельзя…
— Да отчего же нельзя! Просто он нам сейчас нужен, а наказать мы его и сами сможем.
— Как прикажете-с.
— Ну вот и хорошо. Скоро прибудет наш поверенный, вы с ним съездите в участок и он всё уладит. А теперь ступай, голубчик, в цех.
— Сию секунду, — поклонился мастер, и собрался было выйти, но его остановил вопрос Владимира Барановского.
— Скажи, пожалуйста, Никодимыч, а что это за история с пострадавшим учеником.
— С Сёмкой-то?
— Да, с ним.
— Так нет никакой истории, — развел руками мастер. — Известное дело — молодые совсем ещё, вот и бегают как оглашенные. Видать, нёсся болезный как на пожар, отчего споткнулся на ровном месте, да и ушибся.
— Однако его, кажется, увезли в больницу?
— Так ведь — железо кругом, немудрено расшибиться.
— Да, действительно. Ты бы сказал ученикам, чтобы они поосторожнее…
— Как прикажете, господа.
— Ты все же хочешь освободить своего протеже от наказания? — поинтересовался Пётр Викторович у кузена, когда мастер вышел.
— Ты прекрасно знаешь, что он нам нужен, — нервно отозвался тот.
— Прости, но в этом я совсем не уверен.
— Что ты имеешь в виду?
— Конструкция митральезы, или как он там её называет — «пулемет»? Так вот, конструкция вполне отработана и мы вполне можем представить образец на испытания и без его помощи. А что же касается Будищева, то, полагаю, небольшое заключение пойдет ему только на пользу. Несколько охладит темперамент.
— Ты не забыл, чем я ему обязан? — тихо спросил Владимир.
— Нет. Но уверен, что через пару дней его благодарность за вызволение из узилища только увеличится.
— Почему ты так говоришь?
— Потому что мне надоели его намёки и плоские шуточки. Пусть ценит то, что имеет. Ей Богу, он пока ещё и на это не заработал.
— Не кажется ли тебе это несколько опрометчивым?
— Нисколько. Поверь, ему некуда деваться. Никто из серьезных фабрикантов не станет терпеть его выходки.
— Пусть так, но я все же пошлю адвоката…
— Конечно-конечно. Непременно пошли, просто пусть он сначала сходит без Никодимыча. Ничего с твоим Будищевым не случится, а другим острастка будет. Мне, знаешь ли, надо думать о настроениях среди рабочих.
— Ну, хорошо.
