Глава 4
Антонина Дмитриевна Блудова в последнее время не часто бывала в Петербурге. При дворе бывшей камер-фрейлине были совсем не рады. Подруг у неё почти не осталось, а тех, что ещё были живы, ей и самой не очень-то хотелось видеть. Ведь это были всего лишь тени их прежних.
К тому же у неё было много дел. Благотворительность, которой она посвятила остаток своей жизни, отнимала всё её время. Тем более, что после войны появилось множество увечных, нуждавшихся в призрении и помощи. Не покладая рук, занималась она этим благородным делом, являя собой пример высокой жертвенности во имя высших идеалов. Венцом её служения стало, основанное в городе Остроге Волынской губернии братство во имя святых Кирилла и Мефодия с учебными заведениями, церковью, больницей и подворьем для паломников. Но иногда графине приходилось оставлять организованную ей обитель и отправляться в Москву или Петербург, с тем, чтобы решать многочисленные организационные вопросы или собирать средства, которых всегда не хватало.
Бывая в столице, она всегда останавливалась в отцовском доме. Когда-то там жила вся их семья, часто бывали гости, и кипела светская жизнь. Увы, всё это было в далеком прошлом. Родители умерли, один из братьев — Андрей — уже лет десять не появлялся в России, будучи посланником при Бельгийском дворе. Второй — Вадим, служа в министерстве иностранных дел чиновником для особых поручений, жил скромно и уединенно, лишь изредка принимая гостей. Надо сказать, что сестре он тоже не очень обрадовался, но не потому, что не любил её. Просто в последнее время между ними появилось некоторое охлаждение. Слишком уж серьезно восприняла она раздутый газетчиками скандал с его мнимым незаконнорожденным сыном.
Впрочем, Антонина Дмитриевна была дамой не лишенной такта, а потому не стала сразу же задавать брату неудобные вопросы. Напротив, сначала они мило пообщались за обедом, вспомнив родителей, детство, а также совместные проказы. Затем разговор плавно перешел на знакомых и родственников. Вадим Дмитриевич, однако, был опытным дипломатом и ни на секунду не позволял себе расслабляться. Он знал — раз уж сестре пришла в голову какая-то идея, извлечь её миром оттуда никак получится, а потому с твердостью в душе ожидал рокового вопроса. Но время шло, а престарелая графиня, как будто, и не хотела ничего спрашивать. Наконец, она объявила, что устала с дороги и хотела бы отдохнуть.
— Давай я тебя провожу, — поднялся из-за стола Вадим, но сестра остановила его.
— Не стоит, — мягко улыбнулась Антонина Дмитриевна. — Я помню, где моя комната. Позже мы ещё побеседуем.
— Как скажешь, — пожал он плечами. — Ты что-то хотела ещё узнать?
— А тебе есть, что мне рассказать?
— Нет, — сделал невинное лицо Блудов.
— Тогда я пойду.
— Мне нужно будет сделать несколько визитов. Надеюсь, ты не будешь скучать?
— Нет. Но мне тоже следует кое-кого навестить. Я займусь этим сегодня вечером.
— Хочешь, я оставлю тебе экипаж?
— Это было бы просто чудесно! Но я не слишком тебя стесню?
— Нет, что ты, моя дорогая. Я возьму извозчика.
— Спасибо, Вадик.
— Как давно ты меня так не называла, — растроганно улыбнулся брат.
По гулким коридорам госпиталя решительно шагала миловидная женщина в изящной шляпке с вуалью, скрывающей черты её лица от нескромных взоров. Следом за ней, едва поспевая, шли мальчик-гимназист и гувернантка, ведущая за руку девочку лет шести.
— Вот сюда извольте, барыня, — показал на худо окрашенную дверь провожавший их служитель. — Здесь они, болезные.
— Благодарю, — ответила та и выразительно взглянула на него.
Госпитальный служитель спохватился и, распахнув перед нею дверь, низко поклонился. Женщина с достоинством проследовала внутрь палаты, где лежали пострадавшие при взрыве на полигоне солдаты. Впрочем, лежали только два из них, а третий стоял, облокотившись о спинку кровати, и о чём-то напряженно размышлял.
— Слышь, пехоцкий, о чём ты всё время думаешь?
— Как прожить не работая, — тут же ответил тот.
— Ишь ты, — крутанул головой спрашивавший. — И что надумал?
— Хрен получится!
— Эй, вы, — слабым голосом перебил их второй артиллерист с перевязанной головой. — Не кричите, Христа ради!
— Ты чего, Архип? — изумился его товарищ. — Мы же едва слышно?
— Контузия у него, — хмуро пояснил пехотинец. — Ему сейчас любой звук — хуже выстрела. Кошка пройдет — и то покажется, будто слон топает.
— Эва! — недоверчиво прошептал солдат. — А так бывает?
— На войне, браток, и не такое случается.
— Понятно. Ты, как я погляжу, повоевал?
— Было дело.
Тут со скрипом отворилась в дверь, и в палату стали по очереди входить дама, служитель, а за ними гувернантка с детьми. Солдаты, увидев посетителей, тут же замолчали. Но если лежавшие канониры вытянулись как по стойке смирно, то Будищев просто скользнул взглядом по вошедшим и запахнул посильнее больничный халат.
— Здравствуйте! — обратилась к раненым женщина.
— Здравия желаем, барыня! — нестройно поприветствовали её в ответ артиллеристы, причем контуженный болезненно поморщился.
— Меня зовут Паулина Антоновна Барановская. Я — жена Владимира Степановича.
— Очень приятно, — тихо, почти шепотом, отозвался Дмитрий.
— А вы, вероятно, Будищев?
— Виновен.
— Я пришла справиться о вашем здоровье и поблагодарить…
— За что?
— Но вы спасли моего папу! — звонко воскликнул выступивший вперед гимназист.
— Не кричи, мальчик!
— Что?
— Я говорю, не надо шуметь в госпитале. Тут раненые, им шум мешает выздоравливать.
— Простите, — извинилась Барановская и положила сыну руку на плечо. — Но, Володенька прав, вы спасли мне мужа, а моим детям — отца.
— А где он сам сейчас?
— В Главном Артиллерийском управлении. Какие-то дела улаживает.
— Понятно. С ним всё хорошо?
— Да, спасибо. Он хотел навестить вас вместе с нами, но задержался, а мы не могли больше ждать. Мы вам так благодарны…
— А почему ты стоишь? — вдруг выпалила до сих пор молчавшая девочка.
— Так получилось, — неожиданно смутился Дмитрий.
— Ты ранетый? — продолжила допрос дочь инженера.
— Мария! — попыталась воззвать к благовоспитанности своего ребенка мать, но та и не думала униматься.
— А куда тебе попало?
— Видишь ли, — с улыбкой отвечал справившийся с волнением Будищев. — Когда мы с твоим папой спасались от взрыва, я оказался сверху, и меня ранило в спину. Так что теперь лежать мне удобно только на животе. Понимаешь?
— Да. А тебе очень больно?
— Нет, что ты. Просто неудобно.
— Простите нашу Машеньку, — поспешила извиниться за дочь Паулина Антоновна. — Она ещё маленькая и очень непосредственная…
— Ничего страшного.
— Вам что-нибудь нужно?
— С нами всё в порядке. А вот у погибшего фейерверкера остались жена и дочь. Позаботьтесь лучше о них.
— Да, конечно!
— Чудной ты, паря! — покачал головой канонир, когда посетители ушли. — Видать по тебе, что не барин, а держишься с ними будто с равными.
— А может, я — граф?
— Не, на графьев я насмотрелся. Не похожий ты на них!
— А откуда ты Кастеева знаешь? — страдальчески морщась, спросил Архип.
— Какого Кастеева?
— Ну, дык, фейерверкера нашего. Ты еще про семью его барыне сказал.
— Вон вы про что. Не знал я вашего унтера. А про семью разговор ваш слышал.
Антонина Дмитриевна и прежде бывала в Смольном институте для благородных девиц. Императрица покровительствовала немногочисленным женским учебным заведениям и часто посещала их со своими придворными дамами. В числе последних нередко оказывалась её камер-фрейлина графиня Блудова. Ей там тоже были рады. Во-первых, она была женщиной весьма образованной и самостоятельной, что само по себе бывало не часто. Во-вторых, она водила дружбу со многими литераторами и сама была не чужда этому высокому искусству. А в-третьих, она была чудесной рассказчицей. У воспитанниц подобных учреждений бывает не так уж много развлечений. Поэтому они рады всякому посетителю, даже такому, что рассказывает юным девочкам назидательные истории. Но Антонина Дмитриевна умела делать это столь увлекательно, что смолянки слушали её, не отрываясь.
Вот и на этот раз, едва строгие классные дамы немного ослабили надзор за своими подопечными, девочки-смолянки окружили её и попросили что-нибудь рассказать.
— Что же вам рассказать, милые? — добродушно улыбнулась графиня.
— Ах, это всё равно! Вы так давно не бывали у нас и всякая история, поведанная Вами, будет нам в радость.
— Вот как? Ну, слушайте. Когда я родилась, мой батюшка служил в Стокгольме советником при тамошнем посольстве. Для меня тогда нашли кормилицу — шведку, которую всё звали Дада. Она так и осталась служить у нас до самой своей смерти. Была она женщиной доброй, хотя и немного вспыльчивой, но более всего мне нравились истории, которые она рассказывала девушкам из прислуги, думая, что я заснула. Одну из них я вам сейчас и расскажу.
Жила-была одна бедная, но очень порядочная и благовоспитанная девушка. Родители её умерли, когда она была ещё малюткой, и ей приходилось нелегко, однако её взяли в услужение в хорошую семью. Однажды к ней посватался один молодой, красивый, с виду добрый и зажиточный человек, о котором, впрочем, никто не имел верных сведений. Однако она полюбила его и дала слово выйти за него замуж. Надобно сказать, что у девушки было много работы и мало свободного времени, и они виделись лишь под вечер, по окончании работ, на опушке соседней рощи.
Так уж случилось, что свадьба их несколько раз откладывалась, но девушка была тверда в своем намерении выполнить данное ею слово. Но, поскольку, она была не только порядочной, но также наблюдательной и рассудительной, то стала со временем замечать за ним некоторые странности.
— Какие странности? — пискнула одна из воспитанниц, но подружки зашикали на неё и бедняжка сконфужено замолчала.
— Согласись, моя дорогая, — мягко улыбнулась графиня. — Это ведь странно и неприлично, когда жених избегает дневного света и ищет встречи со своей возлюбленной только по вечерам?
— Наверное…
— Вот именно. На чём я остановилась? Ах, да! Так вот, бедная девушка стала приглядываться к своему жениху и однажды заметила, что у того износились сапоги. Такое, конечно, случается, но — о ужас! — из сапога вместо ноги выглядывает копыто!
Девочки-смолянки только ахнули от такого поворота, некоторые из них вздрогнули от полчищ мурашек, пробежавших по девичьим спинам, другие крепко зажмурились от страха, вообразив себе эту картину. Впрочем, некоторые из воспитанниц нимало не испугались и лишь насмешливо улыбнулись про себя, но им достало ума и такта держать свой скепсис при себе. Между тем Антонина Дмитриевна продолжала свой рассказ:
— Девушка была умная, ничего не сказала, не показала и страха; сердце у неё билось и замирало, но она не утратила присутствия духа. Она заметила, что жених потихоньку схватил её за передник и она, продолжая разговаривать, тихонько развязала тесемку на нём. И только-только она успела это сделать, как вдруг жених со всего размаха полетел в воздух!
— Не может быть!
— Да, милые мои. Этот жених оказался чёртом, которых, судя по рассказам Дады, много водится в Швеции, но единственной добычей его стал передник бедной девушки, а не она сама. Вот так осмотрительность и храбрость помогли бедной красавице спастись.
— Но разве черти приходят к людям так запросто?
— Что тебе сказать, дорогая моя, — улыбнулась графиня. — Случается такое, что, вроде бы, совсем обычный человек из хорошей семьи ведет себя ничуть не лучше нечистого! Много раз приходилось мне видеть, когда благовоспитанные с виду юноши пускали на ветер фамильные достояния, разоряли жен и детей и губили тем самым их будущее.
— И что же делать?
— Проявлять осмотрительность, девочки. Точно так же, как это сделала героиня моего рассказа. Да, у плохого мужа и кутилы не растут копыта вместо ног, и не пробиваются сквозь прическу рога, однако следы безнравственности бывают ничуть не менее чёткими. Нужно лишь видеть их и в решительный момент проявить рассудительность и присутствие духа.
— Какая поучительная история. А с вами бывало нечто подобное?
Такой вопрос вряд ли мог прийтись по нраву никогда не бывавшей замужем графине, но она была дамой светской и ничем не показала своего неудовольствия, а поспешила перевести разговор на другой предмет.
— Скажите, а отчего эта девочка столь печальна? — спросила она, указав на одну из воспитанниц, державшуюся особняком.
— Вы про мадемуазель Штиглиц? У неё случилось несчастие в семье.
— Что вы говорите!
— Да, с её братом. Кажется, разорвалась пушка на полигоне или что-то такое…
— Но он жив?
— Вроде бы — да, но нам не известно решительно никаких подробностей и бедная Люси места себе не находит от горя!
— Неудивительно. Они, верно, очень близки с братом?
— Ах, он такой красавчик! — не удержалась от возгласа одна из воспитанниц, но тут же смутилась и попыталась скрыться за спинами своих подружек.
— Подойдите, дитя моё, — ласково обратилась Антонина Дмитриевна к грустной девушке.
— Да, Ваше Сиятельство.
— Я узнала про ваше дело, и мне хотелось бы помочь.
— Мерси.
— Ваши родные, вероятно, сейчас очень заняты и потому не нашли время известить вас. Но я обещаю, что сегодня же выясню все подробности и дам вам знать.
— Ах, графиня, вы так добры, — заплакала юная баронесса. — Я очень переживаю. Ведь мне совсем ничего не известно!
— Полно, милая. Ручаюсь, до вечера у вас будут вести.
Случившееся на полигоне несчастье неожиданно привлекло к себе много внимания, как со стороны общества, так и высокого начальства. Но если первое традиционно в России имело весьма мало веса, то на второе следовало оглядываться. Поначалу в ведомстве генерал-фельдцейхмейстера хотели это происшествие замолчать. Дескать, что тут такого? Ну, не выдержало испытаний очередное «гениальное изобретение», так что поделаешь? И то сказать, много их сейчас — изобретателей — развелось, и все что-то выдумывают. То, что погиб нижний чин, конечно, печально, но, право же, эта беда и вовсе не велика. Было бы о чём переживать! Но дни шли, а шум не стихал, вызывая у причастных лиц нечто вроде зубовного скрежета.
Возможно, что всё дело было в связях Барановских. Как ни крути, но отец изобретателя — профессор, и, вообще, человек со связями. Родные братья служат в гвардии, а у двоюродного свой завод, выполняющий заказы военного и морского ведомств. Кроме того, о происшествии стало известно в Главном штабе, а также в Адмиралтействе. Где у дворян-промышленников тоже были свои люди. Но последней каплей для генерала Фадеева стало внимание со стороны придворных кругов, ожидать которого было совсем уж странно.
Конечно, императрица тяжело больна и в государственные дела почти не вмешивается, но вот поди же ты! Сидит перед Его высокопревосходительством не кто-нибудь, а сама камер-фрейлина Марии Александровны и интересуется произошедшим. Хоть та и отошла в последнее время от дел, но только там у них семь пятниц на неделе и промашки дать никак нельзя!
— Так вы говорите, что с прапорщиком бароном Штиглицем всё благополучно?
— Именно так, Ваше Сиятельство! Что ему — такому бравому молодцу — сделается?!
— Но всё же, пушка разорвалась. Или у вас такое часто происходит?
— Как можно, сударыня! — оскорбился генерал. — Случай, действительно, экстраординарный, но окончивший всё же благополучно. По крайней мере, для вашего протеже. Его, извольте видеть, своим телом солдат накрыл. Спас, так сказать!
— Однако! Вероятно, солдаты очень любят своего офицера, раз уж готовы на такие жертвы.
— Обожают, Ваше Сиятельство!
— А сам солдат пострадал?
— Ну, разве, самую малость! В госпиталь отправили молодца и других пострадавших…
— Так были и другие?
— Были, — чертыхнулся про себя генерал, сообразив, что сболтнул лишнего. — Один погиб, да трое раненых. В том числе и спаситель.
— А как зовут этого героя?
— Не знаю, — недоуменно развел руками Фадеев. — Помилуйте, Антонина Дмитриевна, разве их всех упомнишь!
— Но ведь он, если я не ошибаюсь, совершил подвиг, прописанный в статуте Знака отличия Военного ордена?
— Нет, сударыня. Случись это на войне — ваша правда, получил бы крест. А так — разве медаль на Анненской ленте. Да у него и так полный бант, куда ему ещё?!
— Четыре георгиевских креста?
— Ну да. Как же его фамилия-то, — попытался припомнить генерал, но скоро сдался и кликнул адъютанта. — Поручик, извольте принести копию доклада о происшествии.
— Слушаюсь, Ваше высокопревосходительство! — щелкнул каблуками тот и отправился выполнять приказание.
Через минуту он вернулся, и графиня Блудова узнала подробности. Оказалось, что тревоги мадемуазель Штиглиц абсолютно беспочвенны. Её брат нисколько не пострадал, а потому родственники, совершенно не ожидавшие, что такие дикие слухи докатятся до Смольного института, не стали извещать малышку Люси о происшествии. Впрочем, опасность юному прапорщику грозила совсем не иллюзорная, но его действительно спас солдат, точнее унтер-офицер, по имени Дмитрий Будищев.
— Как вы сказали?
— Дмитрий Будищев, Ваше Сиятельство!
— И он георгиевский кавалер?
— Совершенно верно, сударыня. Бантист!
Анна Дмитриевна на секунду задумалась. Она мало разбиралась в делах военных, но все же некоторое представление о них имела. И потому прекрасно знала, что Знак отличия Военного ордена заслужить нижнему чину совсем не просто. Не говоря уж о четырёх. И уж совсем невероятно, чтобы в русской армии был еще один Дмитрий Будищев с полным бантом георгиевских крестов.
— Где я могу его увидеть? — спокойно спросила она.
— Э…, — на секунду задумался адъютант. — Полагаю, барон фон Штиглиц…
— Я вас спрашиваю об унтер-офицере Будищеве! — ледяным тоном прервала его графиня.
Если бы небо разверзлось и на грешную землю вместо живительной влаги пролился каменный дождь — это вызвало бы куда меньшее удивление поручика. Однако, будучи человеком опытным, он сумел сохранить невозмутимость и почтительно ответил:
— В госпитале!
— Как туда попасть?
— Если Вам будет угодно, я провожу.
— Благодарю, но у меня будет для вас другое поручение. Отправляйтесь в Смольный институт и повторите госпоже Томиловой всё, что только что рассказали мне. Если, конечно, Его высокопревосходительство не против.
Камер-фрейлина императрицы говорила таким уверенным тоном, что ни у генерала, ни у его адъютанта не возникло и мысли воспротивится полученному приказу.
— Да-да, поручик, — поспешно согласился Фадеев. — Поезжайте, голубчик. Я сам провожу Её сиятельство…
— Не стоит, мой друг, — безапелляционно прервала его графиня. — Я полагаю, у вас и без того много дел. Прошу прощения, что отняла у вас столько времени.
Когда за величественно вышедшей из кабинета Блудовой закрылась дверь, генерал озадаченно переглянулся со своим адъютантом. Фадеев был уже стар и понимал, что скоро ему придется уступить место более молодым. Однако же и покидать службу он вовсе не собирался. Для таких, как он, в империи было заведено немало синекур, служба в которых была необременительной, но давала известное положение в обществе, не говоря уж о генеральском жаловании. Хорошо бы, конечно, войти в Государственный Совет или Сенат, но туда и без него много желающих. Но есть еще и «Александровский комитет о раненых» и вот тут мнение графини Блудовой может иметь большой вес. Так что ссорится с ней — себе дороже.
— Вы что-нибудь понимаете? — озабоченно спросил генерал.
Поручик в ответ хотел было недоуменно пожать плечами, но тут на его холеном лице мелькнула тень озарения.
— Чёрт возьми! — воскликнул он и едва не хлопнул себя по ляжке.
— О чём вы?!
— Да ведь это тот самый Будищев, о котором писали газеты!
— Газеты?
— Ну, да. Внебрачный сын графа Блудова! Господи, как же я мог забыть…
— Погодите, я, кажется, тоже что-то припоминаю. Причем, связанное с артиллерией.
— Ну как же, он ведь был еще прикомандирован к батарее Мешетича и отличился в бою при…
— Как Мешетича? Этого самого Мешетича?
— Ну да, представителя Главного штаба на испытаниях.
— Разбойник! Негодяй! Без ножа зарезал!
Если на появление госпожи Барановской в госпитале тамошнее начальство обратило весьма мало внимания, дескать, желает барынька раненых солдатиков навестить — так исполать ей, то приезд камер-фрейлины императрицы не оставил равнодушным никого. Все случившиеся на месте чиновники забегали как ошпаренные кипятком и, расточая улыбки, старались всячески услужить придворной даме. Как Антонина Дмитриевна ни старалась, но сдержать их рвение у неё не получилось, и в палату она вошла, окруженная весьма значительной свитой.
Будищев в это время стоял у окна и занимался крайне важным делом — штопал свою форму. Рассказывая Барановским о своем ранении он, в общем, не погрешил против истины, хотя и не сказал всей правды. Его действительно легко ранило осколком жестяной гильзы, но, скажем так, пострадала при этом не только спина. Именно поэтому ему было трудно сидеть, а кроме того, нужно было зашить не только мундир, но и шаровары. Слава богу, хоть подштанники в госпитале дали целые.
— Крепко тебя задело, пехоцкий? — с ехидным любопытством спросил один из раненых канониров.
— Жить буду, — коротко отозвался Дмитрий, не отрываясь от дела.
— Ничего нужного не повредило?
— С какой целью интересуешься? — повернулся к нему унтер.
— Да я так, — пошел на попятный зубоскал. — Просто спросил.
— Ну-ну, а то, может, ты по этому делу? Смотри, за такое — под суд недолго загреметь.
— Да ну тебя!
— Не «тебя», а «вас», — усмехнулся Будищев. — И не забудь добавлять — «господин унтер», а то я смотрю — вы тут в артиллерии совсем нюх потеряли, вместе с совестью.
— Виноват, — вытянулся на всякий случай солдат.
— Господин унтер, — подал голос второй раненый, которого звали Архипом. — А ты, правда, генерала турецкого подстрелил?
— Угу, — отозвался Дмитрий. — Два раза, минимум.
— Это как?
— Да хрен их разберешь, в каком чине эти басурмане. Я этих самых турецких благородий много на тот свет отправил. Всех и не упомнишь.
— Ну и как?
— Что, как?
— Как оно — офицера-то подстрелить?
Ответить унтер не успел, поскольку отворилась дверь и в палату ввалилась целая толпа народа, во главе с богато одетой пожилой женщиной. Один из чиновников, увидав непрезентабельный вид Будищева, зашикал на него:
— Что же ты, братец, в таком непотребном неглиже стоишь?! Позоришь нас перед Их Сиятельством!
— Полно! — строго прервала его служебное рвение придворная дама и начала внимательно рассматривать поспешно запахнувшего халат раненого.
Некоторое время они играли в гляделки, пока Блудова не пришла к какому-то выводу и не обернулась к главному врачу госпиталя.
— Мне надобно поговорить с вашим пациентом. Где это можно сделать?
— В моем кабинете, — растерялся тот. — Если Вам будет угодно…
— Угодно, — кивнула та и, поманив за собой унтера, вышла.
— Вас зовут Дмитрий Будищев? — спросила графиня, как только они остались одни.
— Точно так, — удивленно пожал плечами молодой человек. — Простите, а вы…
— Антонина Дмитриевна, — представилась дама, но не стала называть ни титула, ни фамилии.
— Очень приятно, — Дмитрий попытался вести себя вежливо, отчего чувствовал себя не в своей тарелке. — Вы что-то хотели?
— А вы совсем не похожи на Вадима, — непонятно что имея в виду, заметила Блудова. — Точнее, чертами лица похожи, но вот… вашей внутренней силы в нём никогда и половины не было.
Будищев в ответ лишь пожал плечами, но не стал комментировать столь странное заявление.
— Вы верите в Бога? — продолжила расспрашивать его странная дама.
— Верую в единого Отца… — начал было тарабанить «Символ веры» унтер, но графиня прервала его.
— Я вас не о том спрашиваю. Я хочу знать — веруете ли вы?
Дмитрий на секунду задумался. Непонятно почему, но ему не хотелось обманывать эту странную старушку, хотя он был мастером на такие дела. Надо сказать, что ни в Бога, ни в чёрта, ни вообще во что-то сверхъестественное он не верил, по крайней мере, до того, как оказался в прошлом. Но, провалившись во времени, и побывав на войне, начал на многие вещи смотреть иначе.
— Я не верю, я — знаю, — убежденно, но при этом максимально двусмысленно ответил он.
— Я тоже Знаю, — покивала головой Антонина Дмитриевна. — Скажите, вы ведь накрыли собой офицера, спасая его от взрыва…
— Инженера.
— Что?
— Я говорю, Ваше Сиятельство, что спасал инженера Барановского. Прапорщик просто под руку попался.
— Вы так хорошо относитесь к этому… господину Барановскому, что рискнули жизнью ради него?
— Он ко мне отнесся по-человечески, — пожал плечами Дмитрий. — И я к нему тоже.
— По-человечески? — переспросила придворная.
— Да, как к человеку, а не как к скотине.
— Кажется, я вас понимаю… Скажите, у вас есть какие-то просьбы или пожелания?
— Нет, Ваше Сиятельство. Хотя…
— Что?
— Передайте Вадиму Дмитриевичу, что я ни на что не претендую, и ничего от него не хочу. И вообще, извиняюсь за беспокойство.
— Вы догадались, кто я?
— Не бог весть какая загадка.
— А вы умны, и не чужды благородства…
— Уж какой есть.
— Ну, хорошо. Мне теперь пора, но я буду навещать вас.
— Зачем вам это?
— Вы против?
— Да, нет. Приезжайте. Только рана у меня легкая и долго я здесь не пролежу. — Еще раз пожал плечами Дмитрий, но тут же, чертыхнувшись про себя, добавил: — Если, конечно, прежние не откроются.
— Вы были ранены?
— Ну, да, на войне. Должны были комиссовать, но что-то крутят.
— Хотите, я справлюсь у врачей, в чём дело?
— Если вам не трудно.
— Нисколько.
— Но вы так и не сказали, зачем вам это?
— У меня не так много племянников, — улыбнулась графиня. — Особенно родных.
Вернувшуюся домой Антонину Дмитриевну встретил брат. Заметив странное выражение на лице сестры, Вадим Дмитриевич попытался расспросить её, но та отмалчивалась, лишь иногда загадочно улыбаясь в ответ на недоуменные вопросы брата. А когда тот понял, что ничего не добьется и сдался, неожиданно сказала:
— Знаешь, Вадик, у тебя очень хороший сын!
