1975. «Мои маленькие возлюбленные», Жан Эсташ

Жан Эсташ мелькает в кадре автобиографических «Моих маленьких возлюбленных» по касательной. Это он сидит на жесткой скамейке вагона третьего класса напротив маленького Даниэля, переезжающего из Пессака, от обожаемой бабушки, под одну крышу с родной, но такой чужой мамой, обосновавшейся с испанским поденщиком Жозе в Нарбоне. Почему он привлекает внимание? Подсознание успевает отметить абсолютную его чуждость началу 1950-х годов, когда происходит действие. Длинноволосый, очки как у кота Базилио: он не отсюда, да, пожалуй, и ниоткуда. Еще успеваешь – даже за считаные секунды – ощутить излучаемое им безысходное, но какое-то привычное одиночество.

Автор 13 фильмов, Эсташ оставался «неограненным алмазом», по словам Франсуазы Лебрен, сыгравшей в его невыносимом, 220-минутном шедевре «Мамочка и шлюха» (1973). Посмертно признанный гением, своей «Дурной компанией» (1963) перевернувший страницу истории кино, открытую «новой волной». Задавшийся неприличным вопросом, за который в хорошей кинокомпании могли и на куски порвать: а что дальше? Дальше – то есть после Годара, Трюффо, Шаброля, всерьез собравшихся еще лет «…дцать» монополизировать экранный дух современности.

В новелле Честертона полдюжины свидетелей в упор не видели входившего в дом убийцу. Всего лишь потому, что убийца был почтальоном, а кто же обращает внимание на почтальонов и прочих электриков. По той же причине режиссеры «волны» на первых порах не замечали Эсташа, безымянного мужа секретарши «Кайе дю синема». В буквальном смысле слова не замечали. Потом кто-то – не иначе Эрик Ромер с его склонностью к пространственно-временным парадоксам – заметил: за женой этот парень с каждым днем заходит в редакцию все раньше и раньше. Уже не к 19.00, а без четверти семь, потом в полседьмого, в шесть, в пять. Молчит, слушает, читает. Приучив к себе, начинает вставлять в беседы молодых мэтров реплики. Убедившись в его синематечной образованности и чувстве режиссуры, Ромер возьмет его в ассистенты. Тем временем жена Эсташа запустит руку в кассу «Кайе»: у Жана нет денег на режиссерский дебют. Через пару лет он так же будет подворовывать пленку у Годара.

Коллеги закрыли глаза на оба эпизода. Полагаю, не из цеховой солидарности, а сознавая пропасть, отделяющую их – во всем, кроме профессии, – от этого самородка. Если угодно, из неосознанного классового высокомерия. Что с таким поделаешь: дурно воспитан, даже школу не окончил. Сын каменщика – и сам прол: электрик, потом железнодорожник. Бывший псих ненормальный: Эсташ резал вены, чтобы не воевать в Алжире. Даже в «Синематеке» они не познакомились из-за того, что патентованные синефилы оккупировали первый ряд, а он, непосвященный, сидел где-то сзади. Даже его личные катаклизмы не имели шансов – вопреки духу 1960-х – попасть в газеты. Это у них, у папенькиных сынков, разводы и адюльтеры напоминали бульварные романы. У затесавшегося среди них пролетария все было как-то по-плохому надрывно, мрачно, зло.

Когда в моду вошел гошизм, Эсташ дразнил коллег «реакционными» выпадами. Не из «правого анархизма», а просто, по словам критика и режиссера Жана Душе, бунтуя против «идиотизма» бунта. Да, он сам все объяснил в интервью по поводу фильма «У Деда Мороза голубые глаза» (1966). «Когда жрать нечего, не думаешь о марксизме, думаешь о жратве. Когда ты совсем один, когда нечего курить, негде спать, об идеологии не заботишься. Когда одежда протерлась до дыр, не заботишься ни о чем, кроме как самом насущном. Все прочие заботы, идеологические или метафизические, это мелкобуржуазная роскошь». Драматический провал в прокате «Моих маленьких возлюбленных» – дело рук самого Эсташа, как ему свойственно, нарушившего правила хорошего тона. Пресса дружно проигнорировала фильм из-за того, что Эсташ «покусился на свободу слова» – выставил с пресс-показа критика, написавшего что-то гадкое о «Мамочке и шлюхе».

Между тем, на первый взгляд, «Возлюбленные» – типичное кино, которое приятно любить, почти переиздание «400 ударов» Трюффо. Даниэль тоже ищет утешения в мире киногрез, у него тоже разлад в семье, он вынужден забыть о средней школе: надо работать. Прибавьте к этому попытки потерять невинность, которым сугубая серьезность Даниэля придает тоскливую бурлескность. Отличие героя «Возлюбленных» от героев всех других фильмов о «босоногом детстве» заключается лишь в том, что он не герой. Он вообще не совершает поступков, никогда не соврет учительнице, что «мама умерла», как лгал Антуан Дуанель, ничего не украдет и, конечно, никуда никогда не убежит. Не потому, что лишен элементарных инстинктов, а потому, что с молоком матери всосал знание: он – не хозяин своей жизни на всем ее протяжении. Поступки, сказал бы Эсташ, это тоже «мелкобуржуазная роскошь», а у простолюдинов – своя карма.

«Возлюбленные» – ключ к пониманию, почему «Мамочку и шлюху», где нет ни словечка о революции, во Франции окрестили «главным фильмом о событиях 1968 года». Между тем герой Жан-Пьера Лео убивает время жизни на террасах кафе и в чужих постелях и болтает, болтает, болтает. Такой же «проклятьем заклейменный», как Даниэль, он напускает на себя вид денди-интеллектуала, но, право слово, даже у мелкого братка Мишеля Пуакара из это получилось бы гораздо убедительнее.

5 ноября 1981 года 42-летний Жан Эсташ застрелился из охотничьего ружья. Алкоголь, наркотики, смерть любимой – той самой – бабушки, чувство ненужности, хромота, к которой его приговорили врачи после падения с террасы в Греции. Готовясь к смерти, он оставил на двери своей квартиры записку: «Стучите громче. Стучите так, чтоб и мертвый проснулся».